Текст книги "Пехота"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

День четвертый

А войны не было. Они пофырчали моторами часа полтора, попугали нас – и все. Мы прождали их до половины первого, получили свою ежевечернюю порцию мин, плюнули, покурили, ковтнули по пятьдесят и пошли спать. Я с важным видом объяснял всем, что это потому, что такой вот умный и решительный я привез новую «дашку» и бэка, и вообще, где бы вы без меня были. Мне резонно ответили, что без меня все были бы там, где и сейчас – в армии, и вообще, армия без меня столько времени провела, что с успехом и дальше жила бы без одного младшего сержанта.

Восемь утра.

Я озябшими пальцами расстегиваю спальник, вбиваю ноги во влажные комки желтой грязи, когда-то бывшие рыжими Таланами и, не зашнуровывая, плетусь к выходу. Пинок, незапертая дверка открывается в мокрое грязное безумие. Грязь. Везде и постоянно – грязь. Нестрашно, если смотреть изнутри кунга, и мерзко во всех остальных случаях.

– Ну, шо там?

– Донбасс.

– Аааа мля. А, ну это… перезагрузись. Попробуй еще раз.

– Ща. Ресет, бля. – Я закрываю дверь в кунг и снова распахиваю ее. – Не помогло.

– Бляаааа…

– Грязь ждет нас, Люк Скайуокер.

– Ох… Зачем ты мне это сказал?

– Доброе утро, о мой героический сокамерник. Ты все еще в армии, и я безумно рад говорить тебе это каждое утро.

– Тебя когда-нибудь сожгут за твой длинный язык.

– Судьба бережет меня для гильотины.

– Судьба бережет тебя для жертвоприношения на терриконе во славу преподобного комбата.

– Не поминай всуе. А то приедет…

Накаркал.

Спустя полчаса.

– Танцорчик, ты шо? А где флаг? – Славян стоял возле кунга, покачиваясь с пятки на носок, и с интересом рассматривал нашу обитель.

– Еще не поставили. Сделаем, сегодня, – смущенно сказал Вася и оглянулся.

Військовослужбовці, призвані за мобілізацією, при виде поднимающегося по нашей Мейн-стрит комбатского джипа, все как один произвели операцию, в солдатской среде носящую название «начальник приїхав». По-человечески говоря – они так быстро и талантливо рассосались в окружающем пейзаже, что я аж залюбовался. Я не свалил – мне было интересно. Приезжающий комбат, к которому мы прикомандированы, должен рассказать что-то интересное, а я до интересного страсть какой любознательный.

– Бігом зроби, бо так же ж нельзя. Так, шо у тебя тут? Шо надо?

– Бревна, триста штук. Скобы, шестьсот. Гвозди. Пленка. Доски. Всего и побольше, – тут же сказал командир. – И воды технической. И хлеба.

– Так. Вода завтра, хлеб сегодня. Больше нема них.я. Но я тебе все равно помогу. Вот ты сопротивляешься – а я тебе помогу, – Славян уткнул палец в живот Васе, – я тебе помощника дам. Скоро. Вот прям сегодня.

– Какого? – недоуменно спросил ошеломленный напором Вася.

– Увидишь, – ответил Славян и сел в машину. – Все, давай. Жди. Срака Новороссии.

Машина сдала задом, чуть не проехав по кравшемуся зачем-то по обочине Кирпичу, с хрустом вывернулись колеса и джип стартанул вниз по дороге. Я с сожалением посмотрел на Кирпича. А счастье было так возможно. Если бы Славян его придавил – сколько бы проблем с нашей шеи свалилось бы разом… Я покосился на хвостовик ОГ-15, торчавший из склона аккурат рядом с кунгом, и вздохнул. Опять подул ветер.

– Николаич, – окликнул я Васю, – или жрем сейчас, или никогда.

– Какие великие слова, – восхитился командир, – надо их запомнить. Прям твой девиз.

– Еще одно слово, и тебя каждый день будет ждать хлеб и вода, – ответил я. – И сгущенка.

– Ладно-ладно, – тут же ответил Вася. – Не бурчи. Могу картошку почистить.

– Моги.

– И могу.

– И моги.

Спустя полчаса.

… Когда картошка была почти готова, позвонил Викторыч, начштаба сорок первого, и сказал, что к вечеру приедет. И привезет нам помощника. Мы переглянулись. Прямо день посещений и помощников. Хоть бы никто из высоких штабов не приехал. Чур меня, чур. Приходится браться за рацию и собирать всех. По открытому каналу, да и по закрытому тоже, отбъявлять о приезде гостей нельзя. Ну, разве что вам очень хочется, чтобы эти гости до позиции не доехали…

Фиуууу… Бух!

Все пригибаются, один я, как идиот, стою и смотрю на вспухшее облако, примерно в середине склона между местом второго блиндажа и вершиной. Ухтышка. Птур прошел над дорогой и ударил в насыпь. И тишина. Мы заскакиваем за небольшой земляной вал, я поскальзываюсь и бухаюсь задницей прямо в грязную лужу. Боже, спаси и сохрани того, кто придумал софтшел.

– Второй будет, не? – Вася хлопает себя по карманам в поисках сигарет.

– Риторический вопрос.

На дорогу неторопливо выползают Хьюстон и Ляшко. Ляшко идет впереди, выглядывая проволоку, а за ним Хьюстон тащит одну из двух наших АСТ. Дошагав до середины дороги, ровно под траекторией пролетевшей ракеты, Ляшко решительным жестом указывает Хьюстону на землю. Хьюстон раскладывает АСТ, раздвигает деревянную треногу, аккуратно ставит ее на щебенку и отходит. Ляшко приникает к окулярам, мы молчим, затаив дыхание. Через минуту Коля разгибается, промаргивается и машет нам рукой.

– Ну, шо, Ляшко? Дембель виден? – кричит Вася и поднимается.

– Видно то, шо птура більше нема. А про дємбєль ще нєясно, – мудро отвечает Ляшко и отходит, давая возможность Хьюстону собрать стереотрубу.

– А если бы они въ.бали? – уже тише спрашивает ротный.

– Так птур мєдлєнно літить, ми би з`їбались, – отвечает Ляшко и с недоумением смотрит на командира.

Вася машет рукой. Я ойкаю и бегу спасать картошку. Командир объявляет о приезде начштаба и идет за мной.

– Хлеба возьми! – кричу я.

– Та нема ж хлеба! Славян же обещал привезти, – отвечает Вася.

– Так набери Викторыча и скажи, нехай четыре больших буханки купит, як будет ехать. Мы деньги отдадим. Потом.

Вася кивает и начинает звонить. Телефон Арагорна… тьфу, начштаба вне зоны. Какой предусмотрительный мужчина.

Едим подгоревшую картошку. Хорошая штука – влажные салфетки, ими все делать можно, даже посуду мыть.

На самом верху Хьюстон и Ляшко ставят флаг. Хьюстон копает яму, Ляшко держит древко и рассказывает Хьюстону, как нужно правильно копать. Флаг развевается, маленький Ляшко приосанился и невероятно героически выглядит. Выглядел бы, если бы был не в драном сером свитере, ватных штанах времен Первой Мировой и с намотанным на шею шарфом какого-то удивительно гражданского коричневого цвета. Мда. Не таких нас показывают по телевизору. Хотя, как делаются сюжеты для новостей, я понял ещё месяца три назад, когда после абсолютно рядовой перестрелки к нам приехали телевизионщики под контролем целого пресс-офицера штаба сектора и наснимали такой херни, что потом сюжет смотреть не хотелось. Наверное, тогда у меня и закрепилась особая любовь как к пресс-офицерам, так и к штабам секторов.

За поворотом дороги, возле прицепа, сиротливо стоит наш зеленый бусик. Прости, дорогой, ты сейчас бесполезен, это тут, на терриконе, по смеси грязи и щебенки еще можно ездить, а внизу тонут в жирной чёрной грязи голые деревья. Надо Механу сказать, чтоб завел тебя и погонял чуток, с твоим дохлым аккумом это просто-таки жизненно необходимо.

О, кстати о необходимостях. Вон Квартал идет.

– Квартаааал, – зову я, и маленький рыжебородый водитель подходит, чавкая по глине дутиками на четыре размера большими, чем надо. Молчит, смотрит на меня, моргая белесыми ресницами.

– Ты выиграл в Большую Военную Лотерею, – говорю я и замолкаю.

– Это ты про что? – осторожно спрашивает Квартал. – В отпуск поеду вне очереди?

– Не, ты не перегибай насчет отпуска. Треба баню натопить сегодня.

– Ох.енно, – говорит Квартал, на его лице написано «и нахер я из блиндажа вылез?» – А на четвертый день на новой позиции мы решили попариться. Кто так делает вообще?

– Мы так делаем. Пехота. У нас есть баня, она беспалевно стоит тупо посреди террикона, и пока ее не разнесли нахер сепары на сотню печальных кусочков, нужно ее использовать. Давай, кочегарь. На все деньги.

– Дров нема. Тока на буржуйку.

– Возьми бус, спустись вниз и спили пару акаций. Заодно и машину погоняешь.

– Мда.

– Ага. Я ж говорю – в лотерею выиграл. Извини, брат, ты первый попался на глаза. Бери пример со Шматко – я его уже сутки не видел. Кстати, на «попилить» Лома возьми, он со своим «Штилем», кажись, и спит в обнимку.

– Ключи от бусика дай.

– Они в бусике. Где-то там. Внутри.

– Эх… – Квартал разворачивается и уходит.

– Ляшкооооо! – кричу я. – Проволоку от птура не сматывай, подожди, пока энша заедет! При нем смотаешь. Для пущего, так сказать, эффекту…

… «Колупатор» – это старый «Урал», на котором сверху прикреплена кабина, стрела с ковшом и два недоліка, которые никогда, слышишь, никогда не смогут выкопать то, что тебе надо. А еще «колупатор» – это тот самый помощник от Славяна.

«Урал» рычит, жужжит, скрипит, лязгает и ворочает темно-зеленой стрелой, и вообще, кажется – он вот-вот рассыплется… Или взмоет ковш, сдвинутся покарябанные металлические листы, раздадутся странные звуки, и машина трансформируется в здоровенного старого зеленого робота.

«Трансформеры, часть шестая: Восточный Фронт». Ооой, чтото меня несет уже, тре подвязывать с кофе. Температура, и ломит всего. Бля, неужели заболел?

Отношения командира ВОПа с трансфор… с колупатором всегда протекают в три этапа: сначала ты полчаса объясняешь низенькому дядьке с круглой головой и в замызганном флектарне, что именно ты от него хочешь, где копать и где не копать. Потом колупатор часа три-четыре что-то копает, часто останавливаясь. А потом ты приходишь и долго орешь матом, глядя на то, что он накопал. Блиндаж глубиной три с половиной метра, например. Но без входа. Капонир, который на сорок сантиметров шире бэхи. А что, воспитывает ювелирную парковку у мехвода. Щель глубиной в полметра и шириной в два. А потом начинается война у соседей и немножко у нас, и колупатор в темпе сматывается, выполнив едва сорок процентов заданного объема, и больше не появляется никогда. Здесь опасно, здесь стреляют, а круглоголовый дядька на это не подписывался.

Ну что ж. Мы в армии и будем работать с тем, что есть. Бля.

Но все равно лучше, чем копать руками.

Ближе к вечеру на террикон взлетает вишневый «Ниссан-Террано». Леха Скиртач лихо заруливает за поворот и, едва не переехав Квартала, несущего дрова, останавливается впритирку к склону. Викторыч, «в силах тяжких», то есть в бронике, снаряге и с автоматом, вылезает из машины и радостно осматривает безжизненное пространство.

– Бажаю здоровья, – говорит Вася.

– Здрасьте, – говорю я. – А вы нам, случайно, хлеба не привезли?

– Ну, шо вы тут, эльфы хреновы, – пожимает руки Маэстро и разворачивается к машине. – Хлеба не было, был Иисус.

Из джипа со страдальческим видом выпрыгивает начальник инженерки. За молле-ленточки на его «Корсаре» заткнуто аж трое плоскогубцев. Проходящий мимо Талисман, увидев такое изобилие инструмента, тут же останавливается, чуть приседает от восхищения и начинает нарезать круги вокруг старлея. Мы здороваемся.

– Так, мои сейчас вокруг аккуратно посмотрят… Вы тут вообще ходили? Понатыкано тут? – Иисус с кислым лицом разглядывает рыжую грязь, налипшую на ботинки.

– А…. – Вася толкает меня, и я закрываю рот, бо у меня уже готов пламенный спич о том, как вовремя к нам приехали саперы.

– Чуеш, Иисус… Вооон там хвостовик торчит, недалеко от кунга. Пойдем, я покажу. Как бы его ото извлечь, бо, хер его знает, воно стреляное или нет. – Командир тянет за рукав Иисуса, тот сопротивляется, но идет. Два его сапера, в нахлобученных касках, мнутся возле машины.

– Викторыч, вам кофе, кофе или кофе? – я приглашающе машу рукой в сторону кунга.

– Кофе, – решительно отвечает начштаба и, закинув чистенький АКС за спину, идет за мной.

Через десять минут.

… Мы с парящими в мокром воздухе кружками выруливаем от кунга. Погода портится, это, прям, чувствуется, стылый ветер опять поднимается, все ёжатся. Я вручаю кружку Васе. Арагор, то есть Викторович, рассматривает мою икебану. Наверху бруствера я вбил три колышка от палатки, на которых развесил побитые еще со Старогнатовки ржавые железные каски. Иисус, два его солдата и Вася стоят и смотрят на хвостовик. Неподалеку кружит Талисман.

– Дергать надо. Веревкой, – наконец выдает план действий Иисус и жадно тянет ноздрями запах заваренного кофе из Васиной металлической кружки.

– Дергай, – отвечает Вася. – Бо ми не навчені.

– Зилка своего отгоняй и палатку снимай. Если еб.нет – посечет.

– Иисус, – ротный невероятно вкрадчив. – Отогнать машину, палатку снять… Так мы и сами можем. Даже веревка у нас есть. На катушке.

– Это провод связистов, они его ищут… – тут же оживляется Иисус.

– Не перебивай. Никакой это не провод связистов, это катушка из нашей второй роты, всегда здесь была и всегда будет, – не моргнув отвечает Вася. – Ты что-нить инженерное роди мне тут, чтоб машину не двигать и палатку не снимать. Я с ними полдня провожусь.

– Вася, да пойми ты. Я тебе уже третий раз объясняю. Ну не получится так. Только дергать, ну, или накладным попытаться. Все равно, взрыв будет, и п.зда твоей УСТ-пятьдесят шесть.

– Посмотри на нее, – ротный разворачивает Иисуса в сторону палатки. Все послушно поворачивают головы вслед. – Этой палатке п.зда приснилась ещё в четырнадцатом. Она своим ходом из Дебальцево выходила. Давай как-то без взрыва, а?

– Вася, – говорит Иисус и опять втягивает тонкими ноздрями воздух. – Не еби мне мозги. Или так – или никак.

– Ладно, – вздыхает ротный. – Когда?

– Завтра. Приеду. К обеду.

– Так нахера уезжать-то? Оставайтесь с нами, Викторыч уедет по своим делам. Завтра за вами машину пришлет. Ночуйте у нас. А то знаю я вас.

При словах «ночуйте у нас» Викторыч начинает злорадно ухмыляться, а два младших сапера бледнеют и крутят головами, ища пути к отступлению. Вася ласково обнимает Иисуса и уводит в сторону кунга. Мы с Викторычем идем на позиции, смотреть сектора и дальности. Место пустеет, только хвостовик уныло торчит из мокрой земли.

Расстроенный Дима Талисман, так и не сумевший отжать плоскогубцы, подходит к нему, наклоняется, выдергивает хвостовик из земли, внимательно смотрит на загогулины, которые остались от гранаты, пожимает плечами и запускает этот фигурный кусок алюминия куда-то за низкие кусты.

В своём «Террано» сладко спит Леха Скиртач.

Много часов спустя на взводный опорный пункт опускается ночь. Мирные жители засыпают, просыпаются сепарские минометы.

Ночь темна и полна ужасов. Мертвый какой-то свет луны падает на холодные камни, стекает по глиняным склонам, дробится и затухает на грязных колесах военных машин. Тихая ночь, разбиваемая где-то светом фар, бесконечной незапоминающейся музыкой, здесь наполнена звуками, и эти звуки такие странные… И вместе с тем очень и очень знакомые.

Шипит сигарета, катится с тихим рокотом камешек из-под разлезающегося берца, стучит глухо приклад автомата о пластины броника. Шорох ладони по материи, сытый щелчок аккума в рации, неожиданно яркая вспышка зажигалки. Даже дым, кажется, имеет свой звук.

Взводный опорный пункт фронтовой линии, ВОП ноля или, как мы любим говорить, «тарифной зоны», где платят четыре двести за возможность получить сто пятьдесят сверху, затихает, лениво тянется, болтает по телефону с домом, тащит ночной запас дров, ищет тапки в палатке и пытается заснуть. Через полчаса только наряды будут меняться, да огоньки дешевых сигарет разобьют вязкую холодную темноту мартовской ночи.

На позициях військовослужбовець, призванный за мобілізацією, поднимет ящик с патроном до дашки, взгромоздит на кучку глины, смешанной с камнями, и довольно усядется, пытаясь не опрокинуть газовый баллон, на котором уже закипает чайник.

Ночь, бесконечная ночь падает, валится на Донбасс. Ночь марта, ночь нашей линии, наших километров, за которые мы отвечаем головой, ночь глубинного страха и показной бравады, ночь звона колоколов и стука падающих камешков – ночь, любимое время, заползает в окопы, в окопы, в палатки, в души.

Ночь, родные, это такое специальное время на войне, когда ты можешь закрыть глаза, вдохнуть и совершенно четко ответить себе на самый свой главный вопрос: «Зачем ты здесь?»

И заснешь, ответив, конечно же, ответив на него. Ну а чего тут отвечать-то? Все и так ясно.

Ааах, чертова ночь. Люблю тебя. Мрак почти чувствуется в руках. И если сегодня ты уже ответил себе на тот-самый-вопрос, спи, дорогой, спи, пока где-то четырьмя километрами восточнее какая-то сука заряжает миномет и наводит в твою сторону, спи, родной, отрывай минуты сна, сегодня, как и всегда, какой-то особо удачный выстрел может закончить все… Но зато ты успел ответить себе на тот-самый-вопрос. Это ведь хорошо, да?

Зачем ты здесь? Зачем?

Затем, чтобы мина упала на тебя, а не в город за твоей спиной. Достаточный ответ для тарифной зоны, а? Как думаешь?

Как для меня – то более чем.

Интермедия 4

… Говорят, привыкаешь. К этому. Хрен там.

Опять ботинки топают по щебенке. Только дождя нет. Но ветер… Ветер, собака, пронизывает насквозь, пробирает через все слои одежды и цепляется ледяной пятерней за позвоночник.

Опять не можешь отнять руки с теплаком от лица. Единственные глаза в группе, а умирающий теплак – это все равно в сто тысяч миллионов раз лучше, чем без него.

Топают грязные ботинки. Качается автомат, тянет шею, губы слипаются, как же хочется пить, черт. Шаги по асфальту-камням-земле-траве прерываются вспышками действий. Ты идешь-плывешь в этом ветре, втягиваешься в горячее напряжение, а потом рррраз – и ты стоишь на крыше машины и водишь, водишь теплаком за дорогой, скользя невидимым взглядом по остывшей земле. Щелкает-шипит рация, черные фигуры в черной ночи стоят и… говорят? Ты не слышишь. Тебе не до этого. Ты ведешь-ощупываешь-трогаешь бугорки и впадинки, стараясь ни черта не пропустить.

Останавливаешься. Долго, безумно долго, бесконечные двадцать секунд всматриваешься между голыми деревьями. Разлепляешь губы. И выталкиваешь в стылый воздух этот горячий комок простых слов:

– Вижу цель. На два, расстояние триста-четыреста.

Один… Нет, два.

Капают минуты, наполненные невнятным треском команд, запросов, корректировок. Падают на землю железными грохочущими каплями, расшибаясь на сотни маленьких кусочков… кусочков чего? Чьей-то жизни?

– Мартин, что видишь?

– Цели больше не наблюдаю.

Нет, понимаете, я не знаю таких слов, чтобы это сказать как-то правильно, чтоб дать потрогать это ощущение – как будто кто-то другой, как будто не со мной это все… И при этом, ты же четко знаешь – со мной. И еще – очень хочется пить. И… и знать, попали мы или нет.

Вспышка, конец прожитого момента, закончившегося вздрогнувшей землей. Топают ботинки, качается автомат, руки не могу отнять от лица. Хотя я уже ведь говорил об этом, да? Или нет? Все путается внутри, в мыслях – и совершенно четко, контрастно, как на черно-белом экране тепловизора опять вот это вот – четыре человека в серой зоне.

Только теперь чуть дальше, чуть больше, чуть… чуть страшнее.

– Мартин, что видишь?

– Ни хера.

– Поднимись на пригорок справа.

Холм порос жесткой травой, шуршат стебли под ботинками, цепляются, тянут к себе. Поднимаешься на вершину… И вот оно.

Ощущение чужого взгляда. Аж мурашки по спине, затылок стягивает болью, жгуууучее желание упасть сейчас же, прямо сюда, быстрее, падай, падай, сука, и ты уже почти видишь, как к тебе протягиваются трассы раскаленных пылинок… И ты стоишь. И смотришь. И совершенно четко знаешь – сейчас кто-то смотрит на тебя. И решает, стрелять или нет. Вот прямо сейчас. Падай же, дурак. Падай.

– Мартин, что видишь.

– Ни хера.

– Все. Возвращаемся.

Шаг назад. Другой. Третий. Немного скользит подошва по пожухшей траве. Четвёртый. Холм скрывает тебя… и ощущение взгляда сразу же пропадает. Абсолютно. Полностью. И только тут понимаешь, как сильно были сжаты зубы. А еще, кажется, ты совсем не дышал. Все эти пять тысяч лет, пока стоял полторы минуты на этом проклятом холме. А еще – ты мокрый насквозь.

А еще – ты живой.

Это так хорошо – быть живым. И обратная дорога уже не кажется длинной и тяжелой… Быть живым. Как же хорошо… Ощущение чужого взгляда вернется спустя пару минут.

Уже легче, но ты все равно обернешься, пытаясь разглядеть его. И будешь всматриваться. И ни черта не увидишь. И пропадет чужой тяжелый взгляд только за поворотом дороги. И ты вернешься, выдохнешь, сбросишь разгрузку, попьешь воды, стянешь берцы и влезешь в спальник.

И никогда, никогда не забудешь, как это – когда на тебя смотрит человек, который хочет тебя убить.

Но ты – живой. Хорошо-то как, да?

День пятый

– … Доброе утро.

– Хррппппыыы аааткрой дверь…

Открываю дверь кунга. Ох, ни черта себе. Снег выпал… Красиво. Было бы красиво, если бы смотрел из окна «Интерсити» по пути на дембель.

– Фхррррыыы… там Одесса, море, девушки и пляж?

– Нет. Там Донбасс, слякоть и снег.

– Мамо, я не хочу до школи.

– Вставай, ты директор этой школы.

– Ммм?

– Я говорю: вставай, ты командир этой роты!

– Йооооооо…

На пороге кунга появляется Президент. Это уже добрая традиция – Серега утром ходит к нам пить кофе. Иногда эта его привычка дико раздражает, но вот странно, если он не приходит, то я начинаю по нему скучать. Главное, ему об этом не говорить. Недалеко от нас заводится бензопила, кто-то решил напилить дров с утра пораньше, и скорее всего ненаглядным «Штилем» Ломтика. О, а вот визг пилы стих, и слышны раскатистые маты, точно, кто-то «Штиль» без разрешения взял. Сейчас прольется чья-то кровь.

– Мартін, став давай кофе. Ну шо, зірка фейсбуку, вже погон купив, дірку під ордєн насверлив?

– Мля, Сєрьожа, не задовбуй мене, а то зараз наверну чайніком, і тобі п.зда, я вам доповідаю.

– Ти мене не доженеш.

– Я не дожену – чайник дожене, ти ж мене знаєш, я ж шнайпєр від Бога.

– Гггг… – ржем оба, я сыплю львовскую красную в кружки, Серега курит, коммандер ворочается.

– Мартін, харе жрать, вже форма, як чохол на танк.

– На самольот. Серьожа, не задовбуй мене, бо зара будуть нестатеві відносини.

– Нестатутні, нестатутні відносини, купка недоліків, скока можно повторять! – не выдерживает Вася.

– Мартін, карочє не буде в тебе відносин ніяких, бо ти товстий, як бабак.

– Серьожа, я просто єм, када нєрвнічаю.

– І чого ти зара нєрвнічаєшь?

– Бо я на передку у лютому замєсі. І ще ти мене зайобуєш.

Не розтовойкуй мій нєрв.

– От ти смотрі, самий нєрвний знайшовся!

– Сахар дай.

– На. Так шо, ордєн будет?

– Так, орденоносцы! Идите там, доколупайтесь до кого-то еще! – медленно доходит до исступления ротный на своей койке.

Оборачиваюсь.

– Коммандер, ты кохве будеш?

– А хоть бы й да. Тока послабше.

– Кинь йому півчашки сгуща… – советует Серёга.

– Серьожа, не зайобуй!..

Кофе, глина, камень, снег и патроны. И ветер. И слабый запах кофе. И это нормально. Так и должно быть.

Да?

Ближе к обеду выбираюсь на «Шиномонтаж» с новой радейкой. Наш связист из сорок первого щедрой рукой отсыпал три мотороллы с запасными аккумами, и теперь у нас есть худо-бедно защищенная связь, но, как и любую связь, ее нужно проверить. Так, до кунга – хорошо, до «Кишлака» – хуже, но тоже нормально. Снег накрыл линию и продолжает лениво падать. Пацаны в наряде кутаются в какие-то бушлаты и злобно на меня зыркают. Вручаю им рацию и довожу порядок связи.

Вот это вот красивое «довожу порядок связи» на самом деле обозначает мой спитч «В рацию лишнего не п.здеть, эфир не засорять, „Радио-Пехота“ не включать. Не забывать менять аккумы. Наш канал – третий, постоянно проверяйте. За антенну рацию не таскать! Не таскать, мля, я сказал! И на землю не класть. А то связюк мне ноздрю вывернет за его ненаглядные полудохлые рации…»

Насупленный Прапор берет у меня рацию и тут же выдаёт «Шина в эфире, йо!». «Кишлак для вас на дежурном приеме, прием-прием-прием!» – тут же отзывается нижний пост. Дети, мля.

– … Кобра на связи, – вдруг раздается из другой моторолы, с которой мы разговариваем со штабом первого бата и с шестой ротой. Оба-на, а це шо? Кобра, кобра… Хммм. О, а я канал перещелкнул, стояло на втором, а теперь на четвертом. Это я на внутреннюю волну первого бата стал?

– … проверка связи, – продолжает бубнить рация.

Да кто же это «Кобра»? Цифровые радиостанции меняют голос, он становится эдаким усредненно-безликим, пластмассовым набором звуков из пластмассовой коробки. Иной раз ты пару месяцев слышишь этот голос и только по позывному знаешь, например, минометку, а потом встречаешь их где-то возле магазина и обнимаешься, как с давними друзьями. Странно то, что «наши» – это голоса в рациях, а иногда кажется, что эти голоса – единственное, что напоминает тебе, что ты здесь не один.

– Кобра – Танцору, прием, – говорю я в рацию.

– Кобра на приеме, – откликается тут же эфир. – Я на связи, дорогой.

– Рад тебя слышать, Кобра, – говорю я, улыбаясь во весь рот. Уверен – там, двумя километрами южнее, точно так же улыбается Костя Викинг.

– Не засорять эфир, – вклинивается КСП бата. Ты гля, який борзый.

– Кобра, начинаю работать, прошу дать корректировку по эспэшке сепаров на юго-запад, пятьсот от амонскладов.

– Танцор, я тебя принял, готов через десять минут, как понял меня?

– Кобра, я Танцор, понял-принял.

– Танцор, я П…., чем и куда собираешься работать?

– П…., я Танцор. Ты хочешь, чтобы я по вскрытой связи тебе доложил? Уйди со связи, не засоряй эфир, – мстительно отвечаю я и улыбаюсь. Есть идея.

КСП батальона хранит молчание. Наверняка дежурный там сейчас ищет кого-то наделенного властью и соответствующими погонами, чтобы наябедничать на Танцора с Коброй, которые затевают междусобойчик, не спросившись. А мы и затеваем, да.

– Николаиииич, есть идея, – кричу я, подбегая к кунгу, бухая напитанными водой берцами по снежно-грязной каше. – Давай с СПГ разберем оту эспешку сепарскую в поле! Викинг на связи!

– Я слышал, – отвечает Вася из недр кунга, привязывая ботинки к ногам. – Во-первых, не ругайся с КСП бата, там тоже люди. Во-вторых, есть другая идея. Кращщще.

– Куда уж краще? Тока времени мало, давай быстрее.

– Замолчи свой рот, и давайте послушаем опытного милиционера. – Вася нахлобучивает свою бронешапку ужасающего размера на голову и выскакивает из кунга.

– Дергай Юру Музыканта, пусть заводит «двести шестьдесят первую». Работаем с нижней площадки.

– Ух ты ж, мля! – восхищается подошедший Президент.

И как этот худой проныра умудряется не пропустить все самое интересное?

Десять минут спустя.

– У меня радейка почти села. Там, откуда могу корректировать, ни Киевстар, ни МТС не берут. Бля, – говорит Костя Викинг в телефон. – Ща мои аккум ищут.

– Таааак… – я лихорадочно ищу решение.

Мимо с лязгом, окрашивая мир теплым выхлопом, проносится бэха-двойка и уходит вниз. Наверху сидят Юра и Вася. Я поднимаю руку с рацией, и Вася кивает.

– Могу там человека посадить, в принципе… – говорит Костя и опять замолкает.

– Погоди, – говорю я. – Есть идея. Инет там берет?

– От роутера? Слабенько, на одну палочку. Но берет, – отзывается Костя. Да, парадокс в том, что в зоне АТэО покрытие «Интертелекома» зачастую лучше, чем обычных операторов. – Так, погоди. Ты собираешься…

– Ага, – счастливо говорю я, – хватай роутер и лети на позицию. Будем…

– Будем делать ветер, – говорит Костя и кладет трубку.

Соседи.

Ну, в нормальном мире они располагаются почти со всех сторон, доставая тебя стуком сверху, музыкой снизу, ночным трындежом сбоку, ну и так далее. Сидишь такой на кухне в тапочках, кушаешь вкусный салат, кофеем со сливками запиваешь, обсуждаешь с родными планы по использованию рабочей силы величиной в одного мущщину для наведения порядка в одной отдельной взятой квартире. И тут – «дррррр», о, сосед нашел перфоратор и пытается всверлиться тебе прямо в утренний мозг. И помочь ему даже мысли не возникает, скорее хочется мысленным усилием сломать ему этот перфоратор навсегда.

Ну, а семистами километрами восточнее чуток по-другому.

Соседи – это пацаны слева, воооон на том терриконе, и пацаны справа, воооон на том терриконе. Ты даже никогда их вживую не видел. Только позывные в радиостанции, да может в городе иногда военные, такие, знаете, ну точно с передка, всегда узнать можно, потрепанные побитые берцы, хорошо ношенная форма, небритость, лицо загорелое – и думаешь «черт, соседи, наверное». А они на тебя смотрят примерно так же.

И ты не просто кивнешь, а такой: «Здоров, мужики», и они тебя тоже так взглядом обегут, горка в пыли, кепка выгоревшая, пистолет в покоцанной кобуре, такие:

– Здоров. Ну шо у вас?

– Та нормально, а вы шо?

– Та тоже нормально. Ну, давай.

– Давай.

И разошлись, они на новую почту, а ты в магаз за пельменями и соком.

А потом ранним хмурым утром ты слышишь их в радиостанции. Хриплые голоса. Короткие фразы.

И ты сидишь такой в дверях кунга, куришь, кофеем с сахаром запиваешь, размышляешь о том, как наряды переписать и позиции доделать, обсуждаешь с коммандером планы по использованию рабочей силы величиной в группу військовослужбовців служби за контрактом та призваних за мобілізацією для облагораживания ландшафтного дизайна на одном отдельно взятом ВОПе.

Выход. Все поднимают голову.

Разрыв. Выход. Разрыв. Выход, выход, выход, сливаются звуки пусков и разрывов.

Кладут по соседям.

Аккуратно ставишь кружку на землю, поднимаешься, машинально отряхиваешься. Не, не по нам работают. По соседям. Но только тут, понимаете, какая штука, тут соседи – тоже наши.

– Коммандер, соседей кроют. Вписываемся?

– Ветер?

– Ветер норм. Еб@шим?

– Еб@шим. Подымай пацанов.

Выстрел. Разрыв. Корректировка. Выстрел. Разрыв. Корректировка. Выстрел. Разрыв…

А через несколько дней ты опять в городе встречаешь каких-то парней с передка. И неважно, на самом деле, сидят ли они на терриконе слева или на терриконе справа. Все равно. Все мы тут друг другу соседи.

– Здоров, мужики.

– Здоров. Ну шо у вас?

– Та нормально. А вы шо?

– Та тоже нормально.

– Ну, давай.

– Давай.

И разошлись – кто на новую почту, а кто в магаз за сигаретами и колбасой.

… Костя Викинг был как раз такой «наш», только знакомы были лично. Виделись целый один раз даже, пожрали в «Марго» да и разбежались по позициям. Росту в этой дюймовочке было два метра, плечи – во, борода – во, вечная улыбка и неимоверный объем ежедневно выпиваемого кофе. Костя писал стихи. Лирику. Ночами, на своем «Эвересте».

– Я защищаю страну за деньги, – говорил он мне, улыбаясь.

– Ты убиваешь людей за деньги, – отвечал я ему.

– Убиваю, – кивал бородой он. – Но ведь это и есть защищать страну.

Мы смеялись и пили кофе из его огромной и неиссякаемой термокружки.

… Так, мой роутер работает? Работает. Норм.

– Кобра, я Танцор, даю первый, как понял? – шипит моторола.

– Танцор, я Мартин, давай.

– Мартин, где Кобра?

– Танцор, Танцор, все нормально, я дублирую, работай по моим словам.

Пауза. Тремястами метрами ниже меня Вася стоит на бэхе. Он не понимает, почему в эфире я, а не Викинг… но вот что интересно: он и не думает об этом сейчас. Он это воспринял, как данность, и всё, перескочил эти мысли. Сейчас Вася вызывающе вытянул бэху на открытый склон, стал бортом к Докучаевску и будет разносить наблюдательный пункт сепаров, а на «Шине» Прапор на птуре будет пасти дачный пригород, откуда по Васе должны втулить. Птур сепарский почти бесполезен, бэха по башню скрыта за каменной насыпью, но втулить должны, бо выкатить на площадку бэху белым днем – это лютый укропский нагляк, который нам спустить с рук не должны. И мы на это крепко надеемся.