Текст книги "Пехота"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Помню. И шо?

– А то, что как только они начали стрелять, они открыли люки.

– Так, стопэ. Ты хочешь что, в люк ей попасть?

– Ага, – улыбается Вася.

– Николаиииич… До нее два-пятьсот-двадцать. Это нереально.

– Ну, так что, вообще нихера не делать? Тупо сидеть и ждать, когда они пристреляются?

– Ээээ… – я тяну сигарету из кармана. – А кстати, да. Че-то я гоню. Ну попасть-то мы не попадем, но того здоровья уже не будет…

Мы попали.

Двадцать минут спустя.

Я вишу не прямо над бэхой, а метров на триста ближе, а высота… высота – двести десять. Разрыв.

– Вперед сто пятьдесят! – ору я, повернув голову. Позади меня на груде камней сидит Вася с трубой-соткой и дублирует мои поправки для Шматко. Шматко стреляет, Федя заряжает, неугомонный Леха Скиртач распаковывает и скручивает выстрелы. Прям, большая дружная бригада за работой. Все двигаются молча, и белый-белый дым затягивает позицию. Если бы не грохот, свист и солнце, то это все казалось бы совершенно нереальным: эти темные фигуры в дыму, этот качающийся мир, эти…

Мля! В камень бьет тяжелая пуля. Ляп, ляп. Ого, да их «Утес» пристрелялся, похоже. Вспухает облачно возле бэхи – это выстрел по нам. Боевая машина сейчас ведет бой с горсткой недоликов на терриконе, и вот прямо сейчас я очень хорошо представляю, что она большая и бронированная, а я – мягкий и теплый.

Смотри, Леха, вот это и есть то уважение, про которое я говорил. По нам стреляют бэха и «Утес», мы отвечаем из СПГ и «дашки». Вот-вот нам ввалит сепарская «Нона». По всем правилам мы должны бросить это богоугодное дело и уйти в блиндажи. Но вот тебе командир – он отдал приказ продолжать огонь. И вот тебе подчиненные – они послушно продолжают огонь, а Федя даже курит в процессе. Это называется «авторитет командира», и не имеет он ничего общего с «уважением к званию». Жаль, что ты меня сейчас не слышишь, друже.

Ляп, ляп. Ляп. Пули рыхлят склоны. У меня еще шестьдесят процентов заряда на квадрике, это еще ого-го… Бах! Прилет. Не попали, ОГ-15 из бэхи падает правее метров на пятьдесят. Хреново стреляют имперские граждане, но и мы пока не лучше. Пристреляться не получается, и я, кажись, понимаю, почему. При выстреле гранатомет немного сдвигается, и при захлопывании крышки – тоже. Ну и вообще… Это ж гладкоствольный гранатомет, а не…

Ух ты. Попали.

Вспышка, черный дым, пламя. Это мы потом увидим, на экране ноута. Закричим, засмеемся, выпьем миллион литров кофе. Скажем о попадании в штаб второго бата. Отвезем им видео, которое потом кто-то из штаба семьдесятдвойки выложит в сеть. Потом приедет наш комбат, СанСаныч, и привезет нам вяленую щуку. Потом…

Потом будет много всего. Рассветы, закаты, пулеметы, вторая подбитая бэха, звонок Верховного Главнокомандующего Всея ЗСУ, Президента Украины, к нам на взводный опорный пункт, снова рассветы и закаты, война большая и маленькая, знаменитая и оставшаяся только в нашей памяти. Мы заходили на три дня – и задержались чуть-чуть подольше.

А сейчас я просто стою на коленях на краю террикона, вокруг меня шлепают пули, я улыбаюсь и смотрю в экран планшета. За моей спиной на камнях сидит командир и смотрит в трубу-сотку. С очередной гранаты сдирает упаковку Леха Скиртач, закидывает Федя, и дает поправки Шматко. Впереди, хреново различимая из-за плохого качества видеосигнала, горит сепарская бэха.

Через два часа.

– Скажи мне… – Вася снимает с зарядки один аккум на квадрокоптер и ставит другой. Аккум мигает зелеными огоньками, в кунге пахнет кофе, сигаретами и ранней весной. – А откуда Леха Скиртач взял эту идею, вот так прям начать войну? Ну, типа «нас обстреляли, и так далее…»

– Без малейшего понятия.

– Леше до дембеля три дня, нахера ему война?

– Я ему подсказал.

– Я так и думал, – удовлетворенно кивает ротный. – А смысл?

– А наш смысл пребывания здесь? Если мы не воюем, всё, я пошел домой.

– Провокатор.

– А что, плохо получилось?

Интермедия 13

Ну, я предполагаю, что седьмой волны уже не дождаться. Ладно, придут контрактники, и их хватит для удержания, наращивания и улучшения. Я не знаю, там наверху виднее.

Я о другом.

Незадолго до того, как сходить в армию, я вот полюблял читать разные обзоры и посты на тему «Что с собой нужно брать в армию». И я понимаю, что это все весьма условно. Что кто-то попадет в разведку и будет мечтать о ПББС или тепловизионном прицеле, а кто-то – в арту, и ему нужны будут наушники и мазь диклофенак для спины. Кто-то – в пехоту, и рпс-ка будет очень кстати, кто-то – в связь, кто-то на танчики. Кстати, чуть ли не единственной универсальной и нужной вещью, которая пронизывает все вооруженные силы, являются хорошие резиновые тапки. Все остальное – опционально, в зависимости от рода войск, звания, должности, обязанностей и близости к «тарифной зоне» (лінії бойового зіткнення).

Алэ. Во-первых, смысл этого текста отпадает, как грязь с лопаты, в связи с исчезающе малой вероятностью сьомої хвилі, а во-вторых, важнее другое. То, что ты можешь сделать, уже попав в армию.

Учись стрелять, сука.

Учись, бл.дь, стрелять из всего, что попадает в поле твоего зрения. Где бы ты ни служил, контрактник ты или насильно мобилизованный, попавший в цепкие и липкие пальцы военкомата прямо из-под ларька, учись стрелять.

Ты ни хрена не стоишь, если не умеешь стрелять, заряжать, чистить и снова стрелять. Ты нахер не нужен вообще никому, если ты не умеешь стрелять. Потому что основное предназначение ВООРУЖЕННЫХ, мля, сил – это стрелять из ВООРУЖЕНИЯ, из таких железных хреновин, которые тебе дают в армии в надежде на то, что ты хоть как-то сможешь захищати рідну землю.

Ты можешь быть аватаром, мерзким типом с ужасным характером, ты можешь быть полным уродом или прекрасной бусечкой в интеллигентных очках, но ты должен уметь стрелять. Не умей ничего, но умей стрелять. И всё. Этого достаточно.

Поэтому я ограничусь одним советом тому, кто, ну если вдруг седьмая волна, придет в армию. Скачай НСД, руководства по ремонту и таблицы стрельбы. Для всего, до чего дотянешься. И возьми с собой. И вот это будет очень правильный подход к теме «что с собой нужно брать в армию».

Ну и хорошие резиновые тапки, ага.

День сотый

Командир мало спал… Нет. В эту ночь он вообще не спал. Когда-то давно, пару тысяч лет назад, а именно восемь месяцев, комбат на нараде хитро так, в своём стиле, спросил:

– А ну, кто знает, что самое главное при переезде?

Я тогда был на нараде в первый раз, мне сразу представились колонны боевой техники, бэхи, бэтэры, танки, пушки, прицепленные к мощным «Уралам»… чуть ли не Имперский крейсер из «Звездных войн», только в пиксельной раскраске. Я поднял руку. Неусидчивый я был, нет, чтобы в углу пошланговать. Неопытный.

– Ну, – спросил комбат, – вот нам молодое пополнение сейчас расскажет, что же самое главное в переезде?

– Прибыть в нужную точку в означенное время, – бодро выпалил я и замолчал.

– Нет, – все так же усмехаясь, сказал комбат и достал сигарету. – Самое главное в переезде мотопехотной роты – проеб.ть как можно меньше майна.

Мудрость эта согрела мятущееся сердце моего ротного и прожила с ним все месяцы его сногсшибательной военной карьеры. Мудрость эта неоднократно проверялась на практике, так же как и военные постулаты, касающиеся маршей, переездов или ротаций: «В армии ничего не начинается вовремя, но все всегда успевают» или «Главное – не вовремя выехать, а вовремя приехать». Глубокая мысль, да.

Я колупнул кроссовком засохшую глину. Не верится, что этой ночью мы отсюда уходим. Сто дней, ровно сто. Ага, как там говорили в начале: «На три дня зайдете, потом вас сменят»? Ну вот, меняют. На наше место заходит тридцатая бригада, точно такие же люди, как и мы.

Эххх.

Мимо проходит ротный. Голова у него уже кругом, и я подбрасываю новый вопрос.

– Чуешь, Вася.

– А?

– Волынька не доедет.

– Куда?

Оооо, да Вася, кажись, уже мало что соображает. Двое суток сборов, это да… Это охренеть как тяжело.

– В место сбора батальона. Как оно там… «місце очікування ешелону». Ну, туда, на границу областей.

– Точно. Так что ее, тридцатке оставим?

– Та не. Мы там не знаем никого.

– Та все везде одинаковые. – Вася мотает головой, потом садится на ящик.

Тут же подлетают Ляшко с Хьюстоном, хватают этот ящик и волокут в бортовой «Урал». Вася вскакивает и матерится.

– Не. Это все-таки машина. Давай знакомым отдадим, нормальным.

– Ну давай, сам разъ.буйся, мне не до этого.

Набираю одного хлопца из Айдара, с кем недавно познакомился. Контрактник на «два пожизненных», то есть «до кінця особливого періода», невысокий, чернявый, быстрый. Повернутый «на войне», не такой, как мы, по факту мы же временщики в армии, так, мобилизяки с четко очерченными сроками дембеля.

Ярик за.бан и печален. Он только недавно поставил в «Волыньку» сиденья от… Москвича, что ли? И будь я проклят, если спрошу его, откуда он их взял.

– А ты откуда сиденья взял, мой светловолосый карпатский эльф? – спрашиваю его.

– Краще тобі цього не знати, – мрачно отвечает Ярик и поворачивает тонкий руль.

Машинка слетает с террикона и, повернув, казалось, на двух колесах, заворачивает в посадку.

– Мне тоже жалко ее отдавать, – говорю я. – Но ведь мы и лэндровер, и форд отдадим. А эта просто не доедет.

– Доедет, – упрямо говорит Ярик, вот ведь упертый.

– Доедет туда, а на эшелон не встанет. Что нам ее там, закопать?

– Пацани хоч нормальні? – сопит Ярик.

– Сам побачиш. Нормальні. З Айдару.

– Не вграють машину?

– Не. Не вграють.

– Ладно… О, так ми на «Паралель»? Я зара тоді хот-дога в’їбу. А може, й два, – облизывается Ярик.

От проглот. И не толстеет.

Парни приезжают на своем «Уазе»-кабриолете, без верха. Здороваемся, обнимаемся. Они в «woodland-е», и с американскими флажками-шевронами. Приколисты, блин.

– Привет американским инструкторам, – говорю я. – Все хорошо у вас, только афронаемника в комплекте нету.

– Чого нема – того нема, – улыбается Валера и хлопает «Волыньку» по капоту. – Что мы тебе должны за машину? С баблом сейчас не очень.

– Бля, – начинаю злиться я. – Я шо, похож на автосалон?

Не гони, я не продавать ее приехал.

– Ладно-ладно, – айдаровец примирительно поднимает руки, – ты говорил, что на нее номера белые есть?

– Внутри валяются. И даже техпаспорт, – киваю я.

– Братан, – говорит Валера серьезно, – нет слов.

– Мы уезжаем – вы остаетесь. Вот и все слова, – пожимаю я плечами. – Держи ключи.

– Не уграйте машину, вона нормальна, – бурчит Ярик, дожевывая хот-дог.

– Не уграем, – улыбается Валера, – все, погнали мы. Давай, спокойного выхода вам.

– И вам скучной ночи, – я киваю и поднимаю руку.

Две военные машины уезжают в сторону КПВВ, а нас скоро должен подобрать командир. Надо ему кофе взять.

Чуть позже.

– Так, я не поняв, – говорит Хьюстон, тяжело отдуваясь.

– Це не новость, – тут же отвечает Ляшко. – Странно було б, якщо поняв.

– Не еби мене й не мучь. І не п.зди попід руку.

– Хьюстон, – говорит Ляшко проникновенно, порхая аки бабочка вокруг тяжело топающего товарища, – мені медаль дадуть за тебе, точно.

– Ордєн Сутулого.

– Мартіііін, – поворачивается ко мне шагающий Ляшко, – а в нас у когось мєдалі єсть?

– Неа. Настоящих, государственных – нет.

– А ото, шо тебе и Танцору в Гранитном давали?

– «Знак пошани»? То відомча відзнака. Не держнагорода.

– А оте…

– Ляшко, я ж тебе говорю – нема.

– Жодної? – останавливается пораженный этой мыслью Ляшко. – Як так?

– Ну, не навоевали мы на медали. Та ладно, забей. Давайте, я вас тут подожду.

– Чего это тут? Давай с нами. А вдруг там снайпер?

– Хуяйпер. За Хьюстона спрячешься.

Мы идем снимать флаг. Я даже не знаю, зачем я с ними пошел, наверное, чтобы хотя бы на пару минут вынырнуть из того хаоса, который царит внизу и называется «сборы мотопехотной роты». Бэхи ушли прошлой ночью, и у нас остались наши два «Урала» и ЗИЛ с кунгом. Прицеп, плюс цевешка, плюс прекрасная баня на колесном ходу. Интересно, третья рота нашла свои два колеса?

– А нахиба его снимать? Нехай бы стоял, – мы выползли на самый верх, гребя ботинками по осыпающейся щебенке, и теперь смотрим с самой высоты. Эххх… красиво как! Дымка над карьером.

– Это наш флаг. Тридцатка свой поставит. Все, давайте, топайте. Та не вибрируй, сегодня весь день не стреляют, чего ты заволновался?

– Доктор, я нєрвнічаю, – с наигранным ужасом говорит Ляшко. – Мені все врємя здається, что мене хотять вбити.

– Годен! – говорю я. – Вы приняты на контракт в Збройні Сили України. Следующий!

– Ой, не треба. – Ляшко приседает и запускает палец в нос. – Я мобілізований дебіл, шо ви від мене хочете?

– Младший сержант Ляшко, вы переигрываете, – пафосно говорю я. И добавляю: – Та валите уже, а то уедут и вас забудут. Пацаны убредают, нога-за-ногу, за флагом, я сажусь на теплый камень и вытаскиваю сигарету. Ну что, Донбасс, прощаемся? Сколько мы тут про…

Патетику момента портит Президент, легконогим сайгаком взлетающий по насыпи и плюхающийся рядом со мной.

– Посунься, Піпіська, – радостно говорит он. – И шо ты сидишь? Давай уже сигарету.

– Так, сержант Президент. Вычеркиваем, – я протягиваю ему сигарету и на миллиметр сдвигаюсь на камне.

– Откуда ты вже мене вичеркнув?

– Из той группы, что остается, – я киваю вниз.

Внизу Механ сказал Сепару и Кирпичу погрузить в прицеп сборный душ, и теперь они вдвоем мучительно тупят перед этой конструкцией.

– Шо-то я не поняв. Ми ж всі уходимо.

– Всі, да не всі. У ротного Моріарті ієзуїтській план. Впрочем, как всегда.

– Излагай.

– Не могу, он секретный.

– Давай бистріше, поки сєпари не учуяли Хьюстона та нє захєрачили нас з міномета.

– Умереть в последний день будет крайне тупо. – Я швыряю окурок на камни, и он, отскочив и рассыпая жаркие искры, улетает куда-то вниз. – Короче, смотри. Фуры и основная масса уйдут около одиннадцати. Спустим их раньше. Они пойдут через поле и возле «Банана» станут, на повороте на старую позицию в колонну построятся. Будем спускать с паузой минут в пятнадцать. Здесь останется лэндик, пикап и девять человек. Одна дашка, один АГС и один СПГ.

– А птур?

– А нахер он тебе ночью?

– Логично.

– Ну вот. Мы встречаем тридцатку. Позиции их командир и старшина уже смотрели. У них две или три бэхи, они заскакивают, мы им еще раз все показываем и съебываемся.

– Когда они должны быть?

– Вот как раз в одиннадцать. Они через село заезжать будут.

– Зря через село. Ну, то есть, примерно к часу должны быть?

– Как бы не позже.

– И кто остается?

– Ротный, я, Федя, Джонни, Ваханыч, Ярик, Лунгрен, Прапор и ты. Хотя тебя я уже вычеркнул.

– От бля, шо ти за людина?

– А от нєхєр було мене зайо…

Сзади раздается хруст, и между нами просовывается грязная рука в засаленной пиксельке. На руке лежит порванный, замызганный и аккуратно сложенный флаг. Я беру сверток и засовываю за пазуху, потом поворачиваюсь к улыбающемуся Хьюстону.

– Вот видишь. Вы ставили – вы и сняли. Соблюдена историческая справедливость.

– Так Ляшко шо тада ніхєра не робив, шо сєйчас, – бурчит Хьюстон.

– Просто-таки фраза года. Все, солнышки, погнали вниз.

– Чуеш… – Хьюстон останавливается, берет камень, подкидывает на ладони, вдруг размахивается и запускает его куда-то туда, назад, в тыл. – Це ж хорошо, шо ми уєзжаєм?

– Конечно, хорошо, дорогой. Все просто прекрасно.

Через час.

– Знаешь, шо связюки со второго бата сказали? – запыхавшийся Танцор пробегает мимо и с трудом тормозит возле меня.

Я стою и мучительно соображаю, погрузили уже броники или нет.

– Шо?

– Перехват был. Сепары наказ спустили – сегодня не стрелять. «Всем молчать, а то этот еб.нутый не уедет». Приколи.

– Это они про комбата?

– Ага.

– Уважают. Завидуешь?

– Немножко.

– Оставался бы. Пошел бы на начштаба третьего бата, как тебя Семьдесятдевятый убалтывал. Контракт, майорская посада, грудь в медалЯх, все дела.

– Та ну. Їбала жаба гадюку. Я домой.

– Роту выведи и вали уже домой, задолбал всех.

– И я тебя люблю. – И Вася уносится дальше, а я пытаюсь вспомнить про эти чертовы броники. Да где же они?

Спустя два часа.

… Последним съехал кунг с прицепленной цевешкой. Тихонько сполз по многострадальной дороге, повернул в посадку и ушел на поле. Кэш вышел на связь и сказал, что «Урал» с баней благополучно достиг точки сбора, и они ждут ЗИЛ. Мы собрались возле лендровера. Со стороны «Альфы» подбежали Ярик и Прапор. Было около двенадцати, тридцатки не было.

– У меня есть бутылка энергетика, – сказал Прапор и исчез в темной июньской ночи.

– А если не приедут? – задал я идиотский вопрос.

– Тю. Поднимем машины обратно, и все, – командир пожал плечами. – Но должны быть, их ротный звонил.

Тут же зазвонил телефон. Прям, как ждали. Вася взял трубку, прижал плечом к уху, послушал минуту, потом сказал:

– Встретим там, где тогда встречались, – и бросил аппарат в карман.

– Все, тридцатка возле моста стоит. Мартин, бери пикапа и кого-то и встречай их на том перекрестке, де отсюда – к нам, а оттуда – на «Кандагар». Шо там, кстати, Дима Первухин, выходят они?

– Да, Димончик говорил – сегодня, ближе к утру. Ярик, поехали?

– Поїхали, хулі мені.

Из ночи выныривает Прапор и протягивает уже открытую бутылку дешевого энергетика «Black что-то». Всегда недолюбливал эту гадость, но сегодня все жадно пьют.

– Все, погнали, Ярику-братику.

– Чекай, покуримо ще.

– Внизу покурим.

Последний раз мы на этом перекрестке. Я стою, облокотившись о теплый борт пикапа, и то надеваю, то снимаю перчатку. Ярик в кустах отливает. Армейская идиллия.

Фырчат бэхи. А хорошие механы у них: машины идут ровненько, без перегазовок, без света. На машинах молча сидят люди. Ровно такие же, как и мы.

Подскакиваю к передней, почти кричу.

– Здоров, я Мартин, сорок первый. Где командир? – и тут же с брони свешивается какой-то мужик без каски. Я объясняю, что ехать надо за мной, а там, наверху – резко направо, перед красным фонариком, и останавливаться. Фонарик не давить, Президент нам еще нужен. Командир кивает и что-то говорит мехводу, тот тоже кивает. Я бегу к пикапу, заскакиваю в кабину. Ярик, молодец, уже за рулем, сообразил. Турбированный дизель с пробуксовкой задних колес рвет две тонны вперед, за нами в поворот тяжело вваливаются бронированные машины.

Вверх. Опять – вверх. В принципе, им нужно просто залететь на террикон и нырнуть под укрытие склонов, и все, считай, мы сменились. Я поворачиваю направо прямо перед фонариком, да живи уже, Сережа, прижимаюсь влево, торможу и выскакиваю из машины.

Идущая мимо тебя в темноте бэха – эта красиво, страшно и как-то… чарующе? Что-то есть в этих тяжелых, железных, старых и страшных машинах, в этом рыке дизелей и как будто самопроизвольно поворачивающихся пушках, и это пробегает вдоль хребта и отзывается мурашками. Люблю бэхи.

Соскакивает командир, ссыпаются с брони люди, начинают вертеть головами в неуклюжих касках. Мы стоим группой, но потом Танцор уходит с их командиром, а я подхожу к столпившейся пехоте. Оу, да их меньше, чем нас.

– Здорово, мужики. С прибытием. Давайте я тут вам покажу все, где спать, где срать, где бэка разложить. Сколько вас?

– Здорова, – из группы выворачивается кто-то, старшина, наверное. – Двадцать. Ну, давай, ага.

Спустя полтора часа.

Ярик с Прапором поднимают длинное тело ДШКМа и аккуратно опускают в кузов пикапа. Даже как-то вот любя, что ли. Не, «опускают» – это я поторопился, скорее, укладывают рядом с СПГ, пытаясь приладить так, чтобы не выпало и не растряслось.

Бляааа… Ну, я идиот. Уставший идиот. Прицел с СПГ не сняли. Я становлюсь на колесо и сталкиваюсь с Яриком, который решил поехать в кузове, обнимая и придерживая зброю.

– Ярик, а ну посунься, я ПГОК сниму.

– Шо снимешь?

– Прицел с СПГ. Та посунься же ж.

Выдергиваю из своего рюкзака какую-то шмотку и бережно заворачиваю в нее прицел. Мы залезаем в остывшие машины, последним прибегает Танцор, который только что решил оставить тридцатке наш генератор. И гору вогов для АГСа.

– Все тут?

– Не, Президента забыли, ги-ги.

– Я тебе зара забуду, подарю, прям, в тридцятку.

– Ярику, чи злазь з кузова, чи ставь дашульку на кришу і давай сєпарам «паслєднюю гастроль».

– Все, петросяны, погнали. Мартин, за мной и тихонько.

Фары только на поле.

– Та знаю я, знаю. Заинструктировал уже, бля, до слёз.

Две машины тихо съезжают по нашей многострадальной дороге. За спиной тридцатка бегает, таскает майно, забрасывает шмотки в блиндажи, усаживается на эспэшки. Мы молчим. То ли устали слишком, то ли сказать нечего. Поворот, опять поворот.

– Последний раз тут, пацаны. Представляете? Эти кусты, камни, карьер – мы все это видим в последний раз.

– Ти заїбав зі своїм пафосом, рулі давай, а то в’їбемося.

– От умеешь ты, Сережа, почуствовать патетику момента.

– Хуента.

– Ты приземленный человек, не умеющий даже мечтать, – я с гипертрофированным презрением оборачиваюсь к Президенту.

Прапор ржет.

– Була в мене мєчта. С дєтства. Хотів на дємбєль з АТО уйти. Так ти і цю мєчту поламав.

– Я ж причем? То не я, то Оперативне командування «Північ».

– Ну, а ти настроєніє портиш своїми патетіками.

– Ну, ты и язва.

Мы выворачиваем на поле, и я включаю габариты. Белый лэндровер, идущий впереди, и с ними прекрасно видно. Машины начинают подскакивать на горбах.

– Отут мы на бэхах шли тогда, в марте. Вот чётенько эту колею делали.

– Бля, Мартін, і так шкребе в душі, і ти добавляєш. Іді на хєр.

– Молчу-молчу.

Спустя полчаса.

Наша куцая колонна останавливается прямо после моста, напротив хаты, в которой все это время был штаб второго бата семьдесятдвойки, а теперь – какого-то бата тридцатки. Впереди белый лэндровер, за ним три грузовика с прицепами, замыкающим – пикап с Яриком за рулем. Уговорил его слезть с кузова в обмен на возможность порулить.

Колонна остается, мы переезжаем через разделитель и заруливаем к штабу.

– Со мной пойдешь или ждешь? – В руках Вася держит две моторолы и зарядку к ним.

– С тобой. Тре с Булатом и с пацанами попрощаться. И за тобой присмотреть, шоб ты по-быстрому контракт в тридцатке не подмахнул, а то знаю я тебя, ты до войны жадный.

– Чур меня, чур. Шо ты меня пугаешь на ночь глядя?

Обнимаемся с комбатом и с ребятами. В хате идет процесс передачи позиций, все уставшие, замученные, злые. Топчемся в проходе, потом, наконец, оставляем радейки на застеленном вытертой клеенкой столе и быстро, никого не за.бывая, спускаемся к воротам.

– Погнали.

– Стой. Покурим.

– Та поехали уже. – Мне невтерпеж.

– Мартин, покури, дай пять минут спокойствия.

– На. Шо мне, жалко, что ли. Покурить и поебл.бать – это я завсегда.

– Слушай. А ведь мы реально счастливее многих.

– Чего это? Ты мою горку уграл, че, думаешь, я счастлив?

– Та я не о том. Я про сепаров.

– А шо сепары? Вооон там сепары, – я машу рукой куда-то на восток. Сигареты в темноте сыплют искрами, мы стоим в воротах.

– Ты не понял. Мы их видели.

– Ну да. И шо?

– От недолік! Мы! Видели! Противника! Мы могли воевать, стрелять по нему, мы четко знали нашего врага. Мы понимали, нах.я мы здесь.

– Ну да. Вроде как.

– От же ж, блин! Не понимаешь. Сколько людей в АТО?

– Примерно, тысяч пятьдесят.

– Пятьдесят тысяч человек оторваны от дома, от семьи, живут в разных условиях, едят один и тот же тушман и ходят с одинаковыми автоматами. А сколько из них реально видят противника?

– От черт. А точно. Мы были на передке, мы видели. Мы могли стрелять, и по нам стреляли. И у нас был свой участок ответственности.

– Да не в ответственности дело. То есть, и в ней тоже. Но не только. Мы! Мы были тут. Мы видели, для чего мы здесь. Своими глазами.

– И? Видели, когда дождь перестает, а пол кунга начинает подсыхать, как и форма, а грязь с рук можно даже оттереть.

– Я не променяю грязь, камни, недостаток воды, падающие огэшки и пролетающие птуры на любую самую чистую тыловую казарму с видом на море.

– И я. Разве что это будет вид на Черное море.

– С южного берега Крыма?

– Можно с любой другой части побережья, но непременно Крыма.

– И крымские чебуреки.

– Да. И чебуреки.

– Чуеш… А мы ведь вышли без потерь. Ох.енно, да?

– Да. Ох.енно.

Стоим, обнимаемся. Ветер стих, капельки-звезды рассыпались по небу Донбасса. Рядом остывающим двигателем потрескивала белая грязная волонтерская машина.

Послемедия

Десант. Хорошие хлопцы, крепкие, классные, умелые, вообще без вопросов, красавцы. Реально молодцы.

А спецназ… Там вообще запредельно. Ррраз – и ушли, пришли через два дня, спокойные, чуть уставшие. А сепары там уже кого-то хоронят. Ну красота же.

Арта – это вообще. Это что-то божественное, запредельно-властное. Это молот Тора, лавина огня, дрожь земли. Арта наша – спасение и надежда на ответку.

Авиация. Тут все просто. Ужас, падающий с неба. Четырнадцать секунд – и роты нет. Это молнии Зевса, родные мои, это божественное «этих – нахер» и наше «только не по нам, только не по нам…»

Танки. Это зверь, зверюга, это стая злющих сильных ящеров, опасных и быстрых. Это карающие десницы в темпе восьми выстрелов в минуту. Это то, на пути чего не хочется стоять совсем.

Но.

Но я расскажу вам про пехоту.

Пехота, друзья мои, это такой специально обученный класс людей, которым а) не нашлось места среди перечисленных родов войск и б) они этим страшенно гордятся.

Пехота – это то, что зубами держится за две тысячи метров ответственности, пехота – это когда их фигачат артой четыре недели, а они вылазят из блиндажа «скучно, блин, давай антенну починим?», пехота – это ботинки, подымающие облачка пыли, вдруг ночью делают шаг вперед, небольшой, на километр-два, отрабатывают бэка и начинают зарываться в новую посадку.

Пехота – это уставшие глаза, смотрящие в полумертвый тепловизор, пехота – это каждый день отвечать за линию «свои – не свои, но будут», пехота – это когда старшина-вещевик люто садит из СПГ, а лейтенант чинит под обстрелом интернет, так как «мои волноваться будут».

Пехота – это… Это пехота. Никаких божественных аналогий. Просто – это Стикс, преграда между живыми и покаеще-живыми, стена, которая должна принимать в себя все пули с той стороны, чтобы не долетели до мирных.

Когда-нибудь кто-то из них подойдет к воротам, таким огромным, позолоченным, чистым, и Пётр спросит его:

– Грешен?

– Грешен, – ответит человек в грязной форме. – В людей стрелял, водку пил, полгода в АТО, агээсник.

– А… – скажет апостол. – Ясно. Тебе туда, наверх. К своим. За статуями и арфами – направо, там увидишь. Во второй блиндаж заселяйся, там ещё бэха разъебанная стоит, ну ты найдешь…

Конец