Текст книги "Пехота"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Короче, майн диар кулеметник. Вот теперь они, точно, на сто процентов уверены, что разведгруппа, которую изображаем мы втроем – я, сигарета и ПКМ, – все еще тут. Еще и ржут над дебилами-укропами, которые курят палевно. Иии… Так, о чем это я… Блин, чего-то херово, не надо было курить… Так вот. Теперь их глазки смотрят на меня и ждут моей инициативы. А Сайгон в это время… должен уже начинать идти за мной. Так? А хер его знает. Это я себе так думаю. По привычке. А еще – если я таки начну стрелять, то перезарядиться не успею. Значит херачим «на расплав», шестьдесят патронов есть, ну и норм.

Хотя… нет, неправильно. Глупости это все, ненужное никому геройство. Долежу до темноты, сепары по темноте сюда точно не пойдут, и уйду. А пацаны – не дураки, как за мной идти будут, увидят сепаров, и тут же…

И тут же все равно пойдут за мной. Ну, тогда хера я себе ебу мозги?

Я проглотил комок горячего сухого дыма и запустил бычок прямо вверх, в апрельское небо под Докучаевском. Выдохнул, зачем-то провел ладонью по щеке и вдруг, сам того не понимая, выплюнул в эту мою странную грязную последнюю реальность самое страшное заклинание Збройних Сил України:

«А чи нам нє похуй?» Похуй. Погнали. Три.

Крутнулись небо-земля, я привалился к пулемету, зашипела, кажется, внутри меня ставшая неожиданно горячей кровь.

Два. Пошатать взад-вперед «покемона», умащивая сохи в землю. Прицел выставить на «три» – и под цель, под крайние кусты.

Один.

Дооолгий выдох. Сцуко, хоть бы не заклинил, хоть бы не заклинил…

Пулемет загрохотал, выпуская горячие кусочки металла по кустам, посадке, вхрыхляя землю и улетая в небо. Пули секли тонкие ветки, стая каких-то мелких птиц взмыла над посадкой и заметалась. Дальше, дальше! До конца, добить короб, все, нехер ждать, перезарядиться не дадут! Йууухуууу!

Бдзинь! Пулемет заткнулся. Все, лента кончилась, и теперь… неожиданная тишина. Одна секунда, две, три…

В посадке хлопнули подстволы и пара выстрелов, гранаты упали передо мной, далеченько, метрах в сорока. Шо, по науке, да, въебать из всех стволов не хотели? Окей, сепар, в эту игру можно поиграть и дальше.

Пот стекал на глаза, и вдруг я понял, что очень шумно дышу, и вообще, какого хера я здесь делаю? Вообще, здесь, на Донбассе? Воюю. Уахахахаа. Под посааадкой вииикинг маладооооой… И башка кружится. И новая коробка все никак не хочет цепляться. А мы успеееем, траляля, а мы успеем… Кедь ми прийшла кааааарта нароковац… О, поцепилась. Крышку вверх, ленту заложил, вниз, затвор на себя – и спокойно вперед, до конца. Стал я свого нееееня дошікоовац… Хуйня это все, ваши берсерки с мечами и драккарами. Покемон – вот где сила… Неню ж ти, мій нееееню, вчинь ми таку волю…

Пуля рванула краешек плеча, обожгла и улетела дальше. Хлопнули подствольники, и гранаты медленно-медленно, както нехотя описали положенную им законами физики дугу и упали за спиной. Из деревьев вдруг рванул сноп огня, дымный след протянулся полого и вдруг крутнулся, уйдя вверх почти надо мной. Ухтышка, у вас и «муха»… была. А у нас есть пулемет, траляля, трампампам… Сука, больно… Йди за мене слуууужить на ту вооойну.

А теперь короткими. Вы мне дали перезарядиться, хер его знает, почему… И я уж не облажаюсь. Так, откуда там у нас «муха» летела?

Пулик задрожал, выпуская тяжелые пули, затолкался в плечо. Я елозил по земле, рыская стволом туда-сюда, стараясь чуть ли не угадать, где были сепары… было больно, неудобно и как-то весело. Куски дурацких мелодий прилетали в голову и тут же покидали…

Звяк! Пуля пришла в край ствола и отскочила вбок. Херррасе, пристрелялись? Опять хлопки подстволов, ну вилочку они уже нарисовали – теперь, вроде, должны попасть… Сколько у меня патронов? А черт его знает.

Блииин, закурить бы сейчас.

Я так и не узнал, что первая очередь моя, длиннющая, срезала аж троих и ранила четвертого сепара, тоже пулеметчика. Тупо повезло. Со второй коробки я сумел каким-то рикошетным чудом попасть еще в одного, и остальные сейчас пытались всеми силами понять, как меня завалить и почему стреляет только один, забыв про все остальное.

На часах была половина восьмого. В ленте оставалось двадцать восемь патронов.

6. РАГНАР

В принципе – всё. Шо успел – то сделал, шо не успел – хер с ним.

Я отвалился от горячего ПКМ-а и зачем-то глянул вниз. Ох нихера ж с меня натекло… Сейчас они чутка отойдут и все сделают правильно. Чего АГС молчит? Невже я его поломал? Хотя… А мне-то какая разница?

Две… нет, три пули прошелестели рядышком. Если пулю слышишь – это не твоя, где-то читал об этом, да? Сейчас и моя будет. Или не будет? Ччччерт, а жить-то хочется.

Посадка стреляла. Реденько, жиденько, но в падающих сумерках вспышки были хорошо видны. Слушай, Рагнарчик, ну шо ты лежишь? В ленте еще патроны есть? Есть. Ну, так давай.

Зашипел от боли. Все начинало опять болеть. Дышать было больно, думать было больно, бояться тоже было больно. Я опять потянулся к пулемету, только пальцы дрожат, чччерт. Сейчас, сейчас… Направил тяжелую, неподъемную тушу «покемона» куда-то, примерно в сторону сепаров и нажал на спуск.

Пуля скользнула рыбкой, шею обожгло, и в глазах стало темно-темно. Ни хера не вижу. Льется, кажись… Льеееется… прямо на форму.

И болеть все перестало. Теперь можно и покурить, только руки долбаные не поднимаются, да и пачка валяется где-то подо мной. Тело было тяжелым, чужим и неуклюжим. Ну чисто, как аватар, ха-ха…

Я с трудом подобрал телефон. Плывет все, глаза не фокусируются. Так… Мама, папа, Ленка… Хуавэй выпал, я навалился грудью и стал пальцем тыкать в экран. Рукав совсем мокрый. Та быстрее бы уже, что тянешь, ты, долбаная война, а?

И телефон зазавонил сам. «Лена» высветилось на синей заставке. И Ленка моя, в обнимку с Ируськой, еще осень была, мы в парке были, в Александрии, я этим же телефоном фоткал.

Посреди незасеянного грязного поля, под очень слабым человеком, лежал телефон и требовательно пищал.

– Пока, – сказал я фотке на дрожащем экране. Крупная капля сорвалась с воротника и капнула рядом. – Всё, береги малую. Пока, сонечко.

– … Иииии привет! – толкнув мою ногу, рядом свалился запыхавшийся Воркута и тут же залыбился: – Че лежим, кого ждем?

– Бляааа… – Я разлепил губы и посмотрел на худого пацана. – Сцуко, я мечтал перед пиздецом, шоб доця привиделась, а привиделся ты… Ну шо за херня…

– Не ссы, ваенный, лучше смотри фокус, – буркнул Воркута и отвернулся к рации: – Знайшов. Хуйовий, но живий.

– Прийняв, – донеслось из моторолы. – Ща пєхота в’єбе, будєш корєктіровать.

И после этого я закрыл глаза.

7. ТАЙРА

Телефон звонил, и мне пришлось заткнуть Сайгона и взять трубку. На экране была фотка барышни с ребенком, в красных и желтых листьях. Что я ей скажу? Сейчас – что? Как объяснить?

Саня повернул между бетонными блоками, замигал фарами, и пацаны в зеленой форме отпрыгнули с пути микроавтобуса. Внутри немилосердно швыряло, я цеплялась руками за полки, Сайгон, вообще, чуть ли не уперся ногами. А тело на носилках между нами лежало, казалось, как влитое, недвижимое, тяжелое.

Сайгон говорил с начала поездки, не переставая. Про посадку, про какую-то Воркуту, про этого мальчика-пулеметчика, про то, что первый раз пошел, про то, как минометчики стреляли без приказа, как они бежали по полю, как какой-то Витя валил из эрпэгэ чуть ли не очередями, как тащили его, тяжелого и уже желтого…

Я смотрела на телефон.

– Дай сюда, – сказал Сайгон и требовательно протянул руку. Ладонь была грязной – земля, кровь, какие-то травинки… – Я поговорю.

– На, – я с удовольствием отдала ему телефон и снова нагнулась на мальчиком. Эххх…

– Пу-ле-мет, – мальчик вдруг открыл глаза и выдохнул это слово. Булькнуло где-то внутри.

– Все хорошо. Держись. Держись, родной, все хорошо. – Я потянулась к нему, стремясь поймать убегающий, теряющийся взгляд, и говорила, говорила, посматривая на пластиковую банку с физухой и повязку на его шее.

– Ле-нка, – опять выдохнул мальчик.

– Все хорошо, сейчас с ней разговаривают, ты не рвись, все нормально, все закончилось…

– Ле-нка. По-ка.

По темной улице Волновахи, с вытьем повернув возле автовокзала, мчался старый микроавтобус в иностранной раскраске, за которым не отставал не менее старый эл-двести. Город был пуст, грузен и безлик, фары выхватывали куски-картинки из окружающего мира, шипела резина, успокаивающе бубнил в трубку Сайгон, я сжимала не хотящую остывать руку и считала пульс. Пульс выравнивался. Хер тебе, сучья война. Довезем, никуда он денется. Сколько пацанов погибло… Но – не сегодня, блядь, ты поняла?

Не сегодня.

На ровном полу волонтерской скорой расплывалась лужица, и покачивался грязный, заляпанный водой этой войны ПКМ.

На часах было ровно восемь. Патронов в пулемете больше не было.

Спарта

1

… и руки вспотели. Перчатки надо было брать, идиот. Надо-надо, хоть и жарко до черта. А ведь вечер. Уууу… раз-дватри-семь. Три по сорок пять, четыре по тридцать. Это будет… будет… чччерт, не могу сообразить. Вытереть левую ладонь о штанину. Перехватить руль и вытереть правую. И очки бы протереть, да ладно. Что-то же вижу.

Мы припхались в штаб батальона в неурочное время. Не вторник, не нарада, срочных дел нет. Жаркое лето шестнадцатого вступало в свои несносные права в Старогнатовке, непривычная зелень резала глаза, бегали по холмам какие-то овцы, ветер был знойным и пыльным, и все село лениво жарилось под ярким синим донбасским небом. Бурчал двигателем праворульный форд-рейнджер, недавно пригнанный Народным Тылом взамен разбитого бусика, я крутил руль, курил, само собой, а слева, на пассажирском месте, сидел командир и лениво выглядывал фазана.

В армии можно было курить в машине. Не знаю, почему мне это так нравилось – дома я в машине, само собой, не курил, почти никогда этого не хотел, даже в этих идиотских киевских пробках, когда ты делаешь радио погромче, включаешь кондиционер похолоднее, откидываешься на спинку и лениво подпеваешь какому-то очередному трехдневному хиту. Где-то впереди тебя кто-то закипел/заглох, полгорода стало, и ты стоишь и пытаешься понять, почему не поехал на метро. В армии было по-другому. В Старогнатовке, например, пробок не было. Вот вообще. Метро, правда, тоже.

А если кто-то из военных закипал/вставал, то мимо проезжающий військовий автотранспорт останавливался, все вылезали из машин, опять дружно закуривали и начинали давать бесценные советы. Через полчаса кто-то доставал трос (тросы обязательно были в военных тачках), брал на буксир, все опять рассаживались по машинам и разъезжались. Радио было не у всех, да и что слушать-то по радио? Новороссиярокс? Отож.

Короче, рулишь себе потихоньку, нашариваешь в левом набедренном кармане застираной мтпшки пачку сигарет, вытягиваешь ее, и дальше что? Правильно. За ней тут же выпадает зажигалка, прямо на пол машины, где на гражданке лежит резиновый коврик, а на войне – что угодно: от дохлой мыши до потерявшейся месяц назад ргдшки. Ругаешься на чем свет стоит, шаришь рукой по полу, и в тот самый момент, когда кончики грязных пальцев нащупывают теплую пластмассу, командир перестает уныло втыкать в окно, истошно вопит:

– Стой! Фазан! – и начинает выцарапывать макарова из набедренной.

Мы припхались в штаб батальона не просто так. Само собой. Вы вообще покажите мне в армии командира роты, который захочет просто так, по своей воле приехать в штаб. Потому что в штабе – что? Правильно. В штабе ротного сначала поймает майор-зампотех и ласково спросит:

– Где відомість закріплення на тяжеляк, товарищ директор роты?

Как только ротный отбрешется от зампотеха и сделает шаг в сторону выхода, неслышно появившийся из-за спины начальник секретки аккуратно возьмет его за пуговицу на понтовой горке и вкрадчиво поинтересуется, где и как хранится бесценная «карта всіх наших болотів» и на каком этапе находятся поиски пролюбленной месяц назад ротной печати? Ротный, как матерый военный, тут же скажет, что карту он не получал, а печать у него висит на цепочке на груди, прям возле сердца, рядом с крестиком, и бережет оная печать оное сердце ротного от пули вражеского снайпера. Впечатленный этим ответом, секретчик даст слабину, и наш ротный мгновенно упадет в объятия начштаба и будет срочно рожать паспорт ВОПа и карточку огня. Ротного в армии любят все начальники. Только зампотыл не любит его. Зато ротный зампотыла просто обожает, особенно фразами «где форма, мля?» и «а я в фейсбуке читал, что нас уже давно мясом должны кормить».

Всласть задолбав зампотыла, командир роты заносит ботинок над порогом и замирает, пригвожденный к бетонному полу ледяным взглядом комбата, вышедшего на шум выкурить сигарету и, возможно, попить кофе по случаю того, что уже прошло целых полдня, а в батальоне еще ничего не случилось. Усталый взгляд комбата обежит молодцеватую подтянутую фигуру директора роты, остановится на трехдневной (полумесячной) небритости, пятнах на штанах, слипшихся волосах на лбу, комбат вкусно закурит сигарету, выдохнет дым и скажет: «Ну что у вас там? Все нормально?»

Комбат стоял в коридоре и спокойно смотрел на нас. Вася был впереди, я расстегнул рюкзак, вытянул замацанный лист бумаги с принтерным текстом и сунул ротному в руку. Вася кашлянул, зачем-то встряхнул эту бумажку и протянул комбату.

– Что это? – комбат неторопливо взял листик, прищурился, пробежал глазами строчки текста, вздохнул и посмотрел на нас долгим взглядом. – Бля. Вася, – сказал комбат.

– Мы такое пропустить не можем, – твердо сказал командир роты.

Я на всякий случай кивнул.

– Идем на улицу. – Комбат развернулся и пошел в сторону бокового выхода, держа бумажку на отлете. – Сколько хоть человек?

– Девять, – быстро ответил ротный.

– Много, – буркнул комбат и толкнул дверь. В глаза щедро плеснуло солнцем июня.

– Тогда семь, – тут же ответил Вася.

Я опять молча кивнул, мы этот вариант обсуждали.

– Много, – опять сказал комбат и шагнул, пригнув голову, под полог палатки.

– Два на птур, два на спг, два на квадрики и медик. Как раз семеро. – У нас были заготовлены ответы.

– Много, – в третий раз сказал комбат и опять посмотрел в бумажку.

Бумажка лениво трепыхалась на ветерке. Появившийся изза угла военный увидел комбата и резко изменил направление движения, исчезнув туда, откуда вышел, в мгновение ока.

– Откуда узнали-то?

– Ходят слухи, – ненатурально пожал плечами Вася и достал сигарету, – це ж армия…

– Мда… Ладно, – проворчал комбат, аккуратно свернул рапорт и вернул его Васе, – я подумаю.

– Когда позвонить? – Вася был настойчив.

– Мммм… завтра набери. Ближе к двенадцати… нет. К двум. Кто у тебя на квадрике?

– Я и Президент, – ответил командир. – В смысле сержант…

– Та знаю я Президента, – махнул рукой комбат, – медиком Мартин?

– Угу, – улыбнулся Вася и кивнул в мою сторону. – От него хрен отмажешься. Плешь проест.

– Проем-проем, – закивал я, – и Васе проем, и вам, СанСаныч, проем, и вообще, хрен вы меня оставите.

– Птур и спг отказать. У Алмаза свои спецы есть. Медик, два на квадрокоптер и водителя возьми. И достаточно. Завтра позвонишь. Все, давай, не доставай, пока я не передумал, – комбат выкинул окурок и протянул руку.

– Поняв-прыйняв-запысав, – тут же оттарабанил Вася, мы попрощались с комбатом и быстро, пока он действительно не передумал, нырнули в раскаленную машину.

– Давай, заводи бегом, и валим отсюда. – Вася аж подпрыгивал на сиденье.

Я поднял с пола зажигалку, сунул ее в нагрудный карман и нажал на кнопку. Затарахтел стартер, машина рыкнула, задрожала, выпустив клуб черного дыма в пыльный донбасский воздух, и я с третьего раза поймал заднюю.

– Механ… Васюма брать? Шо думаешь? – ротный уже прикидывал «сили та засоби».

– Думаю, что мы с тобой – два дебила. – Я сдал назад, со скрипом вывернул руль и рванул к шлагбауму, привычно гадая, успеет наряд его поднять или нет? Успел.

– Почему? – Вася с интересом посмотрел на меня.

– Потому что только мы можем радоваться тому, что комбат возьмет нас на маленькую победоносную войну. Вася, подумай сам. Три дня копать позиции, ночами, под самым носом у сепаров. За пару недель до вывода батальона в тыл. И вообще – это задача не наша, а третьей роты. Тебе регалий мало? Нас могут убить, Николаич. И не только нас. А мы радуемся. Мы точно – дебилы.

– Ага. Круто, скажи? – промурчал Вася и улыбнулся. – В магазин заедешь. К Лине. Сигарет пацанам треба взять.

2

– Усе, Николаич. Трындец тебе. Спекся, курчавенький, ща тебя разорвут на запчасти. – Я лыбился со страшной силой и перехватывал из руки в руку горячую чашку.

В чашке плескалось две ложки заварного кофе из красной пачки «Львівська», кубиков пять сахара и едва закипевший кипяток. Чашка была норм – она была со мной с первого дня в армии, здоровая, грамм на шестьсот, с раскладными ручками. Я в ней кофе заваривал, поэтому стенки ее были покрыты явно видимым налетом тысяч и тысяч выпитых филижанок за тысячу лет в атэо, то есть, примерно за восемь месяцев.

– Че это? С какого… эээ… почему? – тут же вскинулся Вася и чуть свою чашку не расплескал от возмущения. – Алё, военный, ты мне это брось. Скорее нам пиццу из Докуча привезут, чем я не поеду на войнушку.

Мы сидели на пороге кунга и, скажем честно, – мы любовались. Раннее лето на Донбассе, да еще и вечер… Оооо. Красиво-то как. Зеленые склоны террикона, покрывающиеся медными горящими листьями, тихий ветер, обнимающий тебя за плечи и тут же улетающий дальше. Высокие облака медленно превращались в сказочные фигуры, двигаясь с запада на восток. Вон слон, а вот – вроде как нос корабля медленно вдвигается в борт вражеской галеры. Вот лепесток розы заворачивается на округлое женское бедро…

– Мартин, гля, – ротный махнул рукой на далекое облако, – комбат вставляет звиздюлину начпроду за бутылированную воду. Похоже, да?

Я вздохнул и отставил чашку. Перед кунгом лежал камень, дальше начинался один из склонов террикона, а рядом, рукой махнуть, наш первый блиндаж, двухместное «бунгало» в два наката. В бунгало жили Гала и Васюм, наш золоторукий механ. В данный момент Гала резал овощи на окрошку и ругался на Васюма, а Васюм чистил сваренный картофан и ругался на Галу. Мы с командиром сидели, ждали окрошку и тоже вяло переругивались. Окурки падали в пустой цинк, было пронзительно хорошо и абсолютно спокойно.

К кунгу потихоньку подгребали остальные – могучий молчаливый Федя, худой и острый на язык Президент, неразлучные Прапор с Козачком, Джонни, чернявый, вечно бурчащий и недовольный, и Кэш, сержант, ставший младлеем пару недель назад и получивший ужасно выгодную и безумно карьерную посаду «командир першого взводу другої мотопіхотної роти». Пока рассаживались, пока курили и болтали, сверху на взводный опорный пункт неодолимо, медленно и прекрасно опускались сумерки.

– Товарищі військовослужбовці, призвані за мобілізацією, – начал командир и отхлебнул кофе, – планы поменялись. Ой, а також наши мощные контрактники, – тут командир поклонился в сторону Козачка. Козачок обернулся, никого за собой не увидел, потом приосанился и сделал гордое лицо.

– Удивительно, шо так долго протрималися ці наші плани. Ми ж в армії, – тут же съязвил Президент, – все понятно. Война відміняється, можно расходитись. Все, я у.бую, мені через час в наряд.

– Не, война не отменяется. Но нас мощно почикали. Поедут четверо, – сказал ротный.

Пацаны зашевелились, Козачок вытащил из кармана камень, шмыгнул носом и подозрительно посмотрел на Прапора. Прапор был спокоен, улыбчив и неподвижен.

– Даю расклад. Два на квадрики, летать будем по очереди.

Один водилой, и один – медик.

– Хто на квадриках? – тут же спросил Президент.

– Я и ты.

– Остальные? – вклинился Федя.

– Мимо кассы. Медиком – Мартин, на колесах – Васюм. Остальные остаются на позиции и воюют тут. Командует Кэш, когда его убьют – Федя, после Феди – Прапор. Пытання?

Команда зашевелилась и забурчала. Именно эти недоліки, ну и плюс еще несколько, составляли ядро «второй эльфийской» и, собственно говоря, и были теми самыми дебилами, которые любили повоевать и не любили все остальное. Пехота за месяцы на позициях настолько вживалась в этот стиль существования, одновременно медленный и быстрый, опасный и банальный, что иногда мне казалось, что мы никогда уже не сможем жить без этого свиста, клацанья, лязга и грохота. Как странно это было: мы ненавидели войну и одновременно любили ее. Я так и не понял, почему так получалось?

– Ну, мы пошли? – прапор встал и начал отряхивать свои флектарновые штаны.

Особо чище они от этого не стали, хотя пылюка поднялась знатная. Кэш потянулся и оперся о мое плечо.

– Погоди, – сказал ротный, – советы ваши треба. Нам.

Тем, кто пойдет.

– О, так я иду! – сообразил Президент. – Ура!

– Сцуко, нема в мене більше друга, – промурчал ему Прапор прямо в ухо и улыбнулся.

– Не накручуй себе, – тут же ответил Президент одной из любимых фраз второй роты. – Тре було на квадрику учиться летать. Сиди тепер, сопєрєживай.

– Молимось за тебе, – сказал Джонни и потер переносицу. – Янгола-охоронця. Повертайтесь живими. Хлопці з АТО прийдуть – порядок наведуть…

– Хай син лейтенанта воює! – тут же вклинился я. Лейтенант, гордый отец двух дочерей, подозрительно посмотрел на меня.

– Ліпецька фабріка, – тут же продолжил Прапор, и понеслось.

Президенту желали «нарожати діточок», мне – «загинути смертю хоробрих та отримати ордєна», ротному – карьеру в Збройних Силах України, посаду начштаба и майорский погон. Президент кричал на всех, я ржал, ротный представлял себя майором и бледнел. Козачок смотрел в небо и мысленно подсчитывал, сколько месяцев он уже на контракте. Выходило что-то около двадцати.

– Охрененно помогли. Вот прям неоценимо, – ротный вернулся к теме нарады. – Давайте теперь серьезно.

– Васюуууум! Васюуууум! – заорал я в сторону блиндажа.

– Ще не готово! – откликнулся механ и в доказательство показал на Галу: – Це Марджаджа тормозить, бо дуже мєдлєнний!

– Вася! Мля! Ты бы поменьше п.здів і побольше работал! – тут же ответил Гала и хлопнул комара на руке.

– Васюуууум! Бросай свою окрошку та йди сюди!

– Зара! – механ бросил нож, вытер руки какой-то безумной мехводовской тряпкой и потопал к кунгу, шлепая тапками.

– Мартин, по медицине все на тебе. Шо по срокам? – ротный начал нарезать задачи.

– Берем рейнджера, он пикап жеж. На дугу смастрячу подвес под физуху, плюс расходников в кузов накидаю. Бак под пробку зальем, хотя… ща, уточню.

– Вася, шо по пальному? – уточнил ротный у подошедшего Васи.

– Тогой… є у бульках літрів сорок… Чи ти про соляру?

– Про все доповідай.

– Зара… – задумался Вася. Из кармана ношеных треников появилась пачка «Прилук» и зажигалка. – Так, по бєнзіну щє літрів сорок, плюс гєнік повний. І баки на зілах повні, як ти казав. Волинька – півбака.

– Волынянку долить. А на нычке сколько?

– Якої нички? – сделал удивленное лицо Васюм.

– Вааася… Не п.зди мені у вічі. Тільки правду. Добровольное признание смягчает наказание.

– Тридцятка є. На крайняк.

– Норм. Шо по соляре?

– Так, баки на уралах повні. По бехам не знаю, вони ж не наші. Твій, білий – під пробку, в зеленого тре три відра залити. На остачі зара бочка точно, і щє трохи є.

Пального у нас было много, потому что мы его не продавали. И еще с зимы мы выполняли приказ комбата «баки всех машин всегда должны быть полными. Готовность к маршу мотопехоты – два часа». Не, понятно, что за два часа все майно роты мы бы не свернули, но машины были заправлены, в этом можно было не сомневаться. Под словом «білий» Васюм имел ввиду Лендровер Дискавери, праворульный, на котором, в основном, ездил ротный, а под словом «зелений» – Форд Рейнджер, тоже праворульный, здоровенный лифтованый камуфлированный трехлитровый злой корч, на котором ездил я. Плюс – у нас имелся запас в бочках и банках из-под бутилированной воды. Соляра на волонтерские машины привычно и традиционно списывалась на один из Уралов, что совершенно логично, так как два джипа, все равно, «кушали» меньше, чем один Урал, мой ровесник. Это было абсолютно незаконно, абсолютно правильно и никогда и ни у кого не вызывало вопросов.

– Васюм, слушай бойовий наказ. Едешь с нами на войну. Дня на три. Форма одежды военная, автык не забудь. Спальник, каремат, че-то пожрать. Там обещали олл инклюзив, но ты понял. По машине. Едем толпой на рейнджере. Покрути передние колеса, они опять в разные стороны смотрят. Бак залей и тосола долей, отого, волонтерского, нормального, шо в банках. Масло, ну и так далее.

– А без мене ніяк? – подофигевший механ уныло посмотрел на ротного.

– Не сцы, военный. Мы за тебя отомстим, – хлопнул маленького Васюма по плечу Джонни. – Идем, я помогу.

– Ща, погоди, – вклинился я, – в кузов геник рабочий и пару булек бенза кинь. Бк не надо – по-любому нам его нахлобучат в батальоне.

– Геник зачем? – спросил ротный и нахмурился.

– За квадриком. Мы на три дня. Как ты батарейки к коптеру заряжать будешь? Уверен, что там геник будет и он не сломается? А боевую задачу никто не отменит из-за отсутствия электричества.

– Логично. Так, Васюм. В наряд сегодня не выходишь. Делаешь все по плану, як Мартин сказал. В помощь тебе Джонни и… и Федя. Срок – до семи утра, нехер тянуть. Пытання?

– А… эээ… – начал было Васюм.

– Бэз пытань. Отлично. Едем дальше. Президент?

– А. Я. Так точно.

– Шо у тебя с пилотированием нашей мощной авиации?

Где первый сбитый?

– Мартин ото вчив.

– Мартин?

– Вести сможет, корректировать – не знаю, не пробовали.

Взлетит и сядет.

– Та бачили ми, як він літає, – перебил Прапор, – нормально. В дерево не воткнет.

– Вот и хорошо. Форма одежды тактикульная, планшет АрмииСОС тоже ты берешь и ты же за него отвечаешь. Мартин, выдай ему планшет. Шо самое главное в планшете АрмииСОС?

– Зарядить и не про.бать, – ответил опытный сержант Збройних Сил.

– Красава. ПКМ не бери, там их будет достаточно. Пытання?

– Нема, – спокойно ответил Президент и опять защелкал зажигалкой.

– Ладно. Мчимся дальше. Мартин?

– Медицину закрою, ничего ни у кого брать не надо. На бате дежурит таблетка с медроты бригады, я с ними войду в зацепление и расшарю по порядку забора раненых. И по маршрутам. Я прикинул – нормально будет, мы там левее «Ромашки» возьмем, а они нас на «Горе» будут перехватывать.

– Комбат обещал МТЛБ намутить на эвакуацию раненых.

Или бэтэр разведчицкий на крайняк.

– Мэталэба – то херова тема. Она не наша, мы ее не знаем, вдруг она станет? – опять Прапор.

– А бэтэр?

– Бэтэр разведкин. Они на нем свои задачи будут выполнять, поэтому можем не увидеть его тогда, когда он будет нужен. Реально, оно так и есть, – это уже я прикидывал варианты, – поэтому рассчитываем на рейнджера. Васюм его в посадке спрячет, норм будет. Да и его уже миной по.бало, второй раз должно повезти. Сколько там до сепаров?

– Меньше километра, по идее.

– Хм… агсом достанут. Ладно… не. Все равно, на рейнджере поедем. Чуйка у меня – именно он нужен.

– Так и порешали.

– Комбат не зарубит?

– Не до нас сейчас комбату, своих задач куча. Норм все будет, не вибрируй.

– Кстати, – вдруг спросил молчавший до этого Кэш, – раз вы меня тут бросаете, то скажите хоть, на какое число запланирована эта маленькая победоносная война?

Все переглянулись. Не, понятно, секретность, все дела, да и рулить группой всей и операцией по отжиму серой зоны будет Алмаз, командир третьей роты… но реально – когда? Все уставились на Танцора.

Сумерки окончательно рухнули на лінію бойового зіткнення, за холмом залаял щенок.

– Завтра, – произнес Танцор и тяжело поднялся на ноги, – это будет завтра.

3

Утро началось прекрасно, весело, с юмором и про войну. То есть – с наряда. Наряд мой на «Чарли» начинался в восемь, а заведенная в атэо барская привычка начинать ранок з кави заставляла вставать не за тридцать минут до наряда, як усі, а за час. Зато зубы можно почистить. Я ногами спихнул спальник куда-то в ноги, сел на койке и посмотрел на дрыхнущего Танцора. Почесал щеку, встал, взлохматил волосы и поплелся ставить кофе. Выйти из кунга, со скрипом распахнув крашеную дверку, вдохнуть ранний воздух, помахать рукой с откуда-то взявшейся сигаретой и ступить резиновым тапком на подсохшую глину террикона. Из-за борта вывернулся не менее сонный Президент, и начался классический утренний ритуал. Долгие недели на «новом» терриконе он повторялся изо дня в день, уже успел надоесть, но все равно исполнялся с завидным мобилизованным прилежанием.

– Привіт, недолік, – буркнул я и покосился на вырезанный из бутылки рукомойник. Воды, само собой, не было.

– Здоров, – буркнул Президент и взгромоздился на еще холодный с ночи камень, поставив рядом АКМС, – ти каву поставив?

– Х.й тобі, а не каву, – я нашел шестилитровую бульку с остатками воды, вылил ее в рот, прополоскал пащу и эту же воду струйкой выплюнул на зубную щетку. – Ты шо, не читал останній керівний документ штабу АТО?

– Шо ти вже придумуєш, – насторожился Серега, достал из-под кунга красный газовый баллон и поставил его в дверях. От стука командир пошевелился.

– Там украинским по белому написано, шо через такого недоліка, як замдиректора першого взводу другої мотопіхотної роти сорок першого оемпебе некоего Сирожи з погонялом «Зе Мистер Президент», имиджу Збройних Сил нанесен непоправимый ущерб. Люди смотрят на тебя и понимают… – я задумался на секунду, потом решительно взял зубную пасту Танцора. А чо. Может у меня своя закончилась. Месяца три назад. – … И понимают, что ты либо хворий, либо сержант.

– Чего это я хворий? – Сережа полез в кунг за чайником, пытаясь переступить через баллон.

– Потому что нормальна людина в армию не пойдет. Шо тебе подфале не шиделошь, военкомму попавшя, – я начал чистить зубы.

Больно, мля. Да, подрастерял зубки в ато, хрен его знает, сколько потрачу на гражданке на ремонт. Если вернусь, конечно.

– Я доброволець, – Серега мерзко улыбнулся и уронил чайник.

Жестяной грохот даже меня заставил вздрогнуть, а Танцор вскинулся на койке и схватился зачем-то за лежавший под подушкой пистолет.

– Все, кончай его, кофемана хренова, – я махнул в воздухе зубной щеткой и повернулся к Президенту: – Капец тебе, недоліку, ща тебя Николаич грохнет из своей карманной гаубицы, а Шматко на тачке отвезет вниз и сбросит в карьер. Отак злочинна влада знищує добровольців. Валар моргулис, сонечко.

– Це як переводиться? – Сережа поставил чайник на газовый баллон.

– Це переводиться «Вам усім п.зда», – хрипло проворчал ротный и почти свалился с койки. – Каждое утро – одно и тоже. Шоб вас усіх сєпари забодали. Кофе и на меня роби. И в наряд вы вже опаздываете, воины, мля, невероятные. Мартииииин! Давай уже сигарету…

– Красиво оделись, – ротный осмотрел наше воинство, в силах тяжких приползшее к «форду» и закидывающее шмотки в кузов, – наче на війну.