Текст книги "Пехота"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

День одиннадцатый

Самое мерзкое в этой вашей армии – это документация, обстрел и просыпаться по будильнику. Будильник, живущий в телефоне, жужжал в кармане, я разлепил глаза и попытался проморгаться. Коммандера на месте не было. Ооох, где ж его носит? А, вижу, квадрика нема – полетел на обломки жигуля посмотреть, останки, так сказать, братской могилы. Странно. Почему смерть четырех человек ни капли меня не трогает? Вот вообще. Иногда даже радует. То есть… ну вот странно. Мы стреляем, ракета летит, летит… и попадает в машину. Взрыв. Кто-то умирает. Кто-то, кто только что был полным сил взрослым сильным мужиком, превращается в недышащий кусочек остывающего мяса. А мне все равно. Стал моральным уродом?

– Стал моральным уродом? – спрашиваю я вслух у самого себя.

К углу кунга прибито боковое зеркало от какого-то военного грузовика (прости, первая рота!), старое, треснувшее, с «поплывшей» амальгамой, и из него на меня смотрит коротко стриженный чувак с маленькими коричневыми глазами.

– Почему «стал»? Ты всегда был не очень, – весело комментирует появившийся с квадриком в руках Вася. Он уже «встат, умыт, одет и побрит», и даже в хорошем настроении. Ну, ладно, насчет «побрит» я соврал. Вася энергично топает по подсохшему террикону, пытаясь не выронить все летающее хозяйство.

– Усім чотири, тобі – п’ять, – бурчу я.

Ну, вот залезла же в голову какая-то хрень с утра. А утро прекрасное – тепло, солнечно, высохшая глина, смешанная со щебенкой, неравномерно заполняет мой мир. Кстати, кажись, немногочисленные кривые и хилые деревья цвести будут. Никогда бы не подумал.

– Николаич, – бурчу я, стараясь не менять интонации, – тут по закрытой СанСаныч звонил, сказал, чтоб ты собирался и летел в штаб, тебя сегодня на эшелон с нашими мертвыми бэхами, который на Житомир, посылают начальником караула. Обов’язки начкара я тебе ща распечатаю.

– Їбала жаба гадюку. Не бывать этому, найобуете вы меня, товарищ старший солдат, – Васю так просто не проведешь.

– Я младший сержант.

– Найобуете вы меня, товарищ солдат.

– Мля…

– А найобувать командира – то хуйова примета, товарищ младший солдат.

– Ого. Ты меня так щас и из армии уволишь нахер. Я пошел шмотки собирать? Ура, я еду домой?

– Размечтался. Служи, сынок, как я служил. Шо ты так рано подорвался?

– У тебя телефон звонил. – Ща я тебе отомщу, злочинний командир. Лишь бы ты телефон в кунге забыл – а ты забыл, к гадалке не ходи.

– О. Завтыкал. – Вася ставит квадрокоптер на землю и начинает рыться по карманам. Йессс. Попался, курчавенький. – Кто звонил?

– Жена твоя звонила, говорила, что ты вчера вечером ей смску не написал.

– Бля, – бледнеет Вася, – как это, не написал? Написал я все. Может не дошла… Мля. Все. Мне п.здец.

– Не грози младшему сержанту, Николаич, – смеюсь я, – не понижай підлеглих в званиях прям с утра. Хуйова примета.

– Йооопт… А ты безжалостен.

– Учусь у лучших.

– Кстаааати… – вдруг расплывается в подлой улыбке ротный и аккуратно ставит квадрик на ящик. – У меня две новости, хорошая и плохая.

– Иии?

– Тебе какую?

– Плохую, конечно.

– Президенту – тоже.

– Ээээ… Что значит «Президенту – тоже»?

– То и значит, что новости нужно узнавать в правильном порядке, – и Вася замолкает.

Ладно, заинтриговал.

– Так, я понял. О великий и могучий, смелый и безжалостный командир второй эльфийской мотопехотной роты! Ужас сепаров, гроза осетин и защитник обездоленных!.. – завываю я ужасающим голосом.

На «Чарли» оживляется наряд, из своего камерного блиндажика выглядывает Механ, делает страшные глаза и прячется обратно.

– Не останавливайся, хвали меня, хвали… – смеется Вася.

– О, Дейнерис бурерожденная, из дома Таргариенов, мать драконов, королева андалов, этих, как их… ройнаров и первых людей, кхалиси, что бы это слово ни значило, великого дотракийского моря и внебрачная дочь комбата…

– Воу-воу, палегше, военный! – прерывает Вася. – Смотрю я, мой верный верховный септон совсем умом ослаб на терриконе. Короче! Младший сержант Мартин! Струнко!

Я выпрямляюсь, идиотски выпячиваю грудь и тщетно пытаюсь принять строевую стойку. Глаза еще выпучить надо.

– Вооот… Печальное зрелище… Ну, хоч на людину став похож. – Вася начинает прохаживаться мимо меня. – Так. За проявленный героизм при поездке на Новую Почту, а также за героический захват киоска с шаурмой в Волновахе возле автовокзала, властью, данной мне…

– … по нелепой ошибке военкома… – добавляю я, не меняя выражения лица.

– … Верховным Эльфом … – не сбивается Вася, – нарекают тебя отныне шарфюрером Збройних Сил Середзем’я!

– Ох ты, нифига ж себе, – говорю я, – мне сержанта дали?

– Ага. Комбат. Сегодня в строевую зайдешь. Поздравляю, брат.

– Спасибо… А плохая новость?

– Я ж говорил. Президенту – тоже.

– Аааа, мляааа… – протягиваю я. – Ну вот зачем ты так?

Такое настроение было… секунд шесть.

– Не бурчи, – говорит Вася, берет квадрик и лезет в кунг. – С тебя шаурма. Привезешь из Вахи.

– Так она остывшая будет.

– О, недалекий мой брат по оружию, – поднимает командир вверх палец. – Да будет тебе известно, что даже холодная шаурма способна примирить меня с действительностью…

– Принял… – Я беру пачку влажных салфеток и направляюсь к сортиру. Центральный пост «Чарли» уныло мнется возле стенки из камней. Кто у нас там? Классика жанра – Ляшко и Хьюстон, неразлучная парочка пехотных негодяев.

– Здоров, негодяи, – говорю я, подходя к посту. – А мне сержанта дали.

– Приветы и вам, ваше высокоблагородие, не изволите ли чаю? – изгаляется Хьюстон.

– Вільно, військовозобов’язаний Хьюстон, прогіб защитан. Можете віправлятися додому. Армія в вас больше не нуждається, – я эдак изящно машу рукой и прохожу мимо.

Хьюстон делает вид, что готовится собирать вещи. Ляшко лузгает семачку. Не, точно, если бы не семачка, не неслись бы наряды в зоне АТО. Правее и дальше центрального поста стоит, притулившись к склону, наш бортовой «Урал», полный свежеспиленных деревьев. О, ночью Дизель поднимал, наверное, а я и не заметил.

В пять лет меня безумно обрадовало то, что я, как мне тогда казалось, научился читать. Я взял книжку без обложки, залез на бабушкину черешню, посмотрел на название и, запинаясь, по слогам прочел: «Де-нис Да-вы-дов». И съел первую жменю черешенок.

В десять лет меня радовало все, что было связано с «полазить-посмотреть-куда-то-встрять-и-убежать». Мы тогда рвали цветы и бежали на горловский хлебзавод, перелезали через стену, забирались к теплым окнам и кричали: «Тетя, дайте хлеба!» и протягивали цветы. Нам давали горячущие булки и кирпичики, раскаленные, мы стягивали рубашки, заворачивали в них безумно пахнущий хлеб и по пыльной улице мчались домой. Бежишь такой, ну бабушка же похвалит, и улыбка до ушей…

В пятнадцать меня радовали изгибы юных тел моих одноклассниц и взгляды, которые они иногда бросали на меня. Мы сидели под подъездами и на лестничных клетках, гитары, магнитофоны «International», кассеты «BASF», первые сигареты, и эти девичьи глаза напротив, эти юбочки, эти футболочки, поцелуи, осторожные касания… Уууух, как же меня тогда это радовало…

В двадцать лет меня радовала жизнь студента, работа, музыка, ролевые тусовки, разговоры до утра обо всем, когда поесть не на что, а на вино всегда хватает, новые люди, старые люди, череда событий, гулкие коридоры факультета, расписание и сессии, грохот трамвая через распахнутое окно общажной комнаты – я сижу на подоконнике и мучительно пытаюсь заставить себя учиться, потом плюю, собираю волосы в хвост, беру гитару и иду в комнату напротив…

В двадцать пять… Радость – друзья, громкие кабаки и громкие концерты, музыкальный автомат, лонг-айленд-айс-ти, ччччерт, сегодня особенно хорош, но может все-таки перейти на шоты? Плывет ночной город вдоль тебя – ярко так, что чувствуешь каждый голос, обрывок разговора, рев сирены далекий, музыку, шипение, гул троллейбуса и вечный шансон в такси-под-утро.

В тридцать меня радовала новая машина, реконструкторский проект по войне во Вьетнаме, работа, сессия на второй вышке, туфли лакированные или нет? Костюм сидит хорошо, но он серый, а я так не люблю серый, значит, поищу другой, урчит японский двигатель, пальцы касаются кожи руля, гудят шины по асфальту огромного города, может, по суши в Якитории? А нет, к черту суши, хочу что-то арабское, а потом латте с карамелью где-то за городом, потрескивает, остывая, двигатель, тягучий запах кофе плывет над Киевским морем, щуришься, надеваешь очки – нет, не вижу толком, нужно новые…

А в тридцать пять меня радует машина с бревнами. Для перекрытия блиндажей. И то, что вот прямо сейчас, когда я иду с пачкой салфеток в сортир, я слышу выстрелы. И радуюсь, что это не по нам.

И что мои все живы. И… И всё.

Так просто, да?

… На обратном пути я вижу классическую для Збройних Сил України картину «військовослужбовці зібралися у відпустку». Впереди, по направлению к кунгу, шагает Шматко с огромной клетчатой сумкой «мечта оккупанта» в руках. Ого, в пиксель оделся. За ним быстро идет маленький Квартал, с сумкой поменьше, а за ними Лундгрен, с военным рюкзаком, точнее, с польским камуфлированным вещмешком, который выдавали в учебке.

– Лундгреееен, – говорю я, осторожно ступая резиновыми тапками по высохшей глине. – Палишься. Смени сумку. На гражданку не проканает.

– Нема на шо менять, – говорит Лундгрен. – Та проканает.

– Не проканает. Нема гражданской сумки – нема отпуска. Нам еще за вашими отпускными в штаб заезжать, кстати. Вон Шматко побрился даже.

– Квартал не побрился, – ворчит Лундгрен и разворачивается идти мутить у Президента его рюкзак.

– Кварталу нельзя, его так жена не узнает, – отвечаю я. – Ну, покурите пока.

Ветер сегодня, кстати, злобненький такой. Солнечно, ветрено, стрелкотня на фоне – типичный Донбасс. Так, значит, на фига я это все затеял? Броники, броники… Разложенные за кунгом на камнях сушатся броники. Точнее, сумки от бронежилетки «Корсар М3с-1–4» числом семь штук, которые вместе с содержимым являются излишками. Тогда, в сентябре пятнадцатого, в третьей волне из второй роты дембельнулось почти пятьдесят человек. На смену им пришло трое – Лундгрен, я и еще один водитель, Леха. И все. Мотопехотная рота насчитывала сорок четыре человека, из них в наличии – тридцать пять, остальные – госпитали, дезертирка. Пятерых неудержимых аватаров мы еще осенью подарили в штаб, начштабу Викторычу на опыты, еще восемь было в другом месте, в тылу, охраняли ПВО. Остальные двадцать два были здесь.

Сумки высохли, возле них горкой были сложены броники, каски, какая-то мелочевка типа чехлов, и мне мечталось сегодня сдать все это на вещевой склад.

– Шматкоооо, – протянул я от кунга. – Ты, как опытный мародер, назначаешься старшим в вашей похоронной команде. Берите броники, комплектуете и рассовываете по сумкам. Плечи и горжетки не про.бите. Я ща оденусь красиво и пригоню буса, закинете в него. Час на виконання – десять хвилин.

– Шо, все сложить? – наигранно ужаснулся Шматко. Квартал рассеянно смотрел на меня и курил.

– Все, и палатку, – твердо сказал я и махнул рукой на старенькую и убитенькую УСТ-56, которая с поднятыми пологами уныло возвышалась между кунгом и сложенными брониками.

– Пааалаткуууу? – взвыли уже все.

Складывать палатку, если по-человечески, с упаковкой окон, – час, не меньше. Эти три организма мозгами уже уехали в отпуск, сели в поезд и дуют пиво, и палатка сейчас вот вообще некстати. Но самое интересное, что если нужно – сложат. Нет такой силы, которая может остановить военного, едущего в отпуск.

– Та шучу я. Мущщины… Он, кстати, Лундгрен идет… Собираем шмот, считаем и грузим в бус. Я скоро.

Так, надеть «горку»… Все-таки удобные эти лямки, если из нормальных резинок. Защелкнуть пояс на… Ну, нехай будет «на бедрах», потом фастекс кобуры на бедре. Не, все-таки пистоля удобнее всего носить на бронике, на груди. Надо будет какую-нибудь кобуру на плейт-керриер присобачить, что ли. Проверить магазины к пистолету. Проверить сам пистолет – нормально, магазин полный плюс патрон в патроннике. РПК взять или Васин АКС? Не, возьму РПК, нехай будет. Плитоноску позже надену, когда бус пригоню. Возвращаться ведь буду сам. Ключи… где-то в бусике лежат. Все, кажись. А, кепку. Документы, деньги, сигареты…

Выскочил, заглянул за палатку. Лундгрен и Квартал засовывали части броников в сумки, Шматко командовал, то есть, сидел на камне и рассказывал пацанам, шо они все делают неправильно. Всё, как в армии, епт.

Бус, зеленый грузовой «Мерс-Вито» двухтысячного года, завелся сразу. Все же хорошие машины Мерседес клепает. Мы еще по зиме внутри сделали роскошное сиденье, вырезали стенку между кабиной и кузовом – вообще красота. Хорошая машина, хотя и сыплется, убивает ее жизнь в АТО. Спасибо «Народному Тылу» – обе наши машины были привезены ими. Вырулил из-за бани, через дорогу Лис идет. В наряд, чи шо. Махнул рукой, повернул налево и воткнулся между кунгом и насыпью. Не, так неудобно пацанам носить будет, нужно палатку обходить. Сдал назад, развернулся и задом сдал прямо к горке сумок с брониками. Сзади лязгнуло. Мля, та я же забыл совсем! Сейчас бы поехал в Волноваху.

Вчера был дождь, и мы положили в бус нашу прелессссть – ДШКМ в тактическом обвесе, который только-только, несколько дней как нам поставил Дима Борцов. Пристрелял оптику на восемьсот метров, поставил на телефоны баллистический калькулятор и научил пользоваться. Длинное тело пулемета лежало в кузове машины, оптика была замотана какой-то рубашкой.

– Так, мущщины, не просыхаем… в смысле – не остываем. – Я выскочил из машины. – Увага. Внутри этого самодвижущегося экипажа лежит жемчужина моей коллекции – пулемет ДШКМ-ТК с оптикой, с которым, как вы помните, я и Президент игрались вчера весь день, чем довели сепаров до сказу. Его, коробку и ленту – аккуратно достать, занести в палатку и поставить на поддоны. Все барахло – в машину. Питання?

– А мы в магазин заедем? – спросил Квартал.

– Хто про шо, а дємбєль про магазин. В Прохоровке пиво купите. Алэ вживать тока по гражданке и тока в поезде.

– Не, это понятно, – все трое синхронно кивнули. Чччерт, а приятно людей в отпуск отправлять.

Ааа блин, поехал один такой. Документы треба взять, может хоть, наконец-то, сведу форму-двадцать-шесть с начвещем, а то уже три месяца не сводил. Я опять нырнул в кунг, блин, не видно ни черта со света в темень, а генератор еще не заводили. Потянул из-под койки рюкзак с документами. Рюкзак чего-то зааартачился и вылезать не хотел, мабуть, не хочет на склад ехать. Я рванул посильнее, рюкзак подался, и вместе с ним из-под койки выкатилась мина ОЗМ-ка, за которую рюкзак зацепился какой-то стропой.

– Николаиииич! Я ОЗМ-ку нашел, шо ты в феврале про.бал! – крикнул я в дверной проем.

– Не я, а мы, – флегматично ответил Вася и сел в проходе. – Сигарет мне купи, чуешь?

– Хорошо. Что еще?

– Чего-то сладкого.

– Сладкоежка. Жрешь и не толстеешь.

– Завидуй молча.

– Хавку покупать?

– Пепси купи еще. Ну и колбасы какой-то.

– Мля, я с вами даже кофе не попил.

– В Прохоровке попьешь.

– Та попьешь с ними, будут дергать «поехали, поехали», хрен спокойно…

Бах!

Удар сильно качнул кунг. И – тишина. Только прозвенело что-то, а теперь потрескивает. Я посмотрел на Васю, тот – на меня, и мы оба рванули наружу. Никто не кричал, это было и хорошо, и плохо одновременно. У меня в голове почему-то в тот момент вспыхнула картина: три человека, таскающие бронежилеты в «Вито», кровь, калейдоскоп картинок. Сууукаааа… Птур влетел в бусик сразу за водительской дверью, в стойку, и прожег машину насквозь. Переднее стекло вылетело… Да все стекла повылетали, машина осела и почему-то дымилась. Сильный ветер относил запах паленой пластмассы. Всё. Отъездился. Вокруг валялись куски пластика.

Возле кабины нашего Зила с абсолютно очумевшими глазами стояли Шматко, Квартал и Лундгрен с сигаретами в руках. Минуту назад они отволокли ДШКМ в палатку и настолько умаялись этим подвигом, что перед погрузкой броников решили перекурить. Был сильный ветер, и поэтому они протопали шесть метров, завернули за кунг, облокотились о кабину и задымили папиросами. Ракета, казалось, проткнула машину, когда они ещё и по две тяги не сделали.

– П.зда мерсу, – произнес Вася и почухал голову. – Зато люди целы.

– Везучие мы, – сказал я. – Кто-то там наверху сильно нас любит.

Шматко посмотрел на остатки бусика, на нас, на Докучаевск, тоже почухал голову и растерянно произнес:

– Так шо, мы теперь в отпуск не поедем? И тогда мы заржали.

Ровно сутки спустя.

Я валялся в кунге и пересматривал снятое мной видео. Вчера, вскоре после попадания ракеты в машину, мы посмотрели на искореженное железо и… Решили его завести. Двигатель не пострадал. Даже щетки работали, уныло ерзая и западая в кабину. Пробитое колесо поменяли, потекший аккумулятор Вася заклеил эпоксидкой и кусочком ткани, и будь я проклят, если скажу, из чьих трусов я этот кусок ткани вырезал. Вася, прости, брат, я не мог пройти мимо такой возможности.

Бус ехал. Двери – ну, или то, что от них осталось – не закрывались. Форма самой машины напоминала шоколадную конфету, растаявшую на солнце, которую смял и выкинул на землю капризный ребенок. Зеленое чудовище, громыхая и дребезжа всеми сочленениями, рвануло вперед, на дорогу.

– Раз, – сказал Лис.

– Два, – сказал Ваханыч.

– Три, – сказал Мастер. – Не, ху.ня. Птур два раза в один бус не попадает.

– Семь, – ответил я. – Народная примета? Не должен.

Надеюсь.

– Девять, – сказать Ваханыч, – тока бы не заглох на спуске.

– Накатом дойдет донизу, – продолжил Лис. – Двенадцать.

– И прямо у карьєр. Жалко лейтенанта, почти новий був, – хохотнул Президент.

Глаза его совсем не смеялись, держа в прицеле узкого прищура уменьшающийся хвост пыли за машиной.

– Сплюнь, – сказал Мастер. – Девятнадцать.

– А куда он поехал-то?

– В штаб второго бата. Вызвали пояснення давать по бусику.

– А чего не на лэндровере?

– А чтобы вопросов ни у кого не возникало. Вот бус, вот командир, вот куски ракеты, – я поднял кусочек легкого металла с земли. – И даже с каким-то номером. Может, еще и не вы.бут.

– Нас еб.ть – шо небо красить, – произнес Мастер классическую военную фразу.

– Тридцать пять, – сказал Лис, – повернул?

– Вроде, нет… – я прищурился. Ааа черт, очки в бусе остались. Капец им теперь, не ракета – так коммандер их уграет. – Во, повернул. Сорок?

– Сорок три, – поправил Лис. – Прошел.

Оказывается, я задержал дыхание. Выдох, вдох, достать зубами сигарету из пачки. Я дебил, именно я, тут без вариантов. Все моя служба – череда каких-то идиотских поступков, чудом не приводящих к смерти. Да, я поставил бус именно в то место, под ракету. Хотел, чтобы носить шмот недалеко было, время сэкономить. Сэкономил, бля.

Я чуть не убил трех человек.

Два с половиной часа спустя.

– … И я чуть не убил трех человек, – я высунулся из кунга. О, часовой дождь закончился.

– Мартин. Я тебе говорю стопятый раз. Ты заеб.л рефлексировать. Не ты, а сепары пришли в Донбасс.

– На Донбасс, – автоматически поправил я.

– Под Донбасс, бля. Не перебивай. Я эту херню от тебя слушаю уже сутки. Все, хватит. – Вася спрыгнул с койки и потянулся к зажигалке. Зажигалка была привязана веревочкой к гвоздику, гвоздик был заколочен в фанерную светло-зеленую стенку кунга.

– Не в этом дело.

– Именно в этом. И-м-е-н-н-о. Все, хватит. Можешь грызть себя годами, но меня избавь от этой херни.

– Эй, автопроебашка! – мимо кунга протопал Президент в компании с печальным мокрым Федей – в наряд идут, на «Кишлак».

– Так, Жигуль, йди куди йшов, птур башка попадет – совсєм больний будеш! – крикнул Вася.

Президент заржал и потопал вниз. Федя тащил ящик с Б-32 и, что самое главное, молча. Золота людина.

– Так вот, – продолжил Вася. – Сепары пришли на Донбасс, принесли с собой установку и ракету. Один поставил эту штуковину на землю, второй взгромоздил ракету, а потом они выстрелили по бусику.

– Ну, – буркнул я. – И шо?

– А то, шо если бы не они, то ты бы ставил свою машину в любом месте террикона. И ни хера бы не боялся.

– Если бы они не пришли, нахер мне был бы нужен этот террикон, – пробурчал я.

– И ты, что самое интересное, прекрасно все это понимаешь. – Вася затянулся, поднял голову и выпустил дым вверх, в низкое влажное небо. – Но жрешь мозги и себе, и мне.

– Жру, – согласился я.

– Ну, так жри, тока себе и молча. Не еби мене й не мучь. Вася выкинул бычок в пустой цинк, служащий пепельницей нам и всем Збройним Силам, поежился и полез на койку.

Я привалился плечом в дневном проеме и катал в пальцах мелкий камешек. Камешек царапался.

– … Танцор, це Чарлі. Зімбабве, – промявкала моторола.

«Зимбабве» в этом месяце означало «к нам неизвестная машина».

– Ого, – сказал Вася, – кого это в нашу глушь принесло? Я пожал плечами. Кто-то был настолько идиотом, что приперся к нам днем. Хотя мне уже было похеру.

На подъеме ревел грузовик. Я выскочил из кунга, на ходу набрасывая грязную куртку, и, чавкая грязюкой, побежал наперерез машине. Тяжелая, полная водовозка остановилась в аккурат напротив нашего автокемпинга, тяжело скрипнув тормозами и издав вот это вот звук «пчшшшш…». Ровно вот там стал, где ее отлично видит сепарский птурист. Я бросил взгляд налево, споткнулся и чуть не упал. Что я надеялся увидеть? Пуск ракеты? Приближающуюся огненную точку? Черт его знает.

– У.буй отсюда! – метров за десять заорал я в сторону кабины. – Дебил, мля, говорили же, днем не приезжать!

Пассажирская дверь с душераздирающим скрипом открылась, и на холодную щебенку спрыгнул немолодой мужик среднего роста, средней внешности, со средне-банальным автоматом и пээмом в мерзкой советской кобуре, ну и, само собой, без броника. Ну вот вообще класс.

– Ты где стал? – набросился я на него.

О, а у меня, похоже, истерика. Всю злость на себя, копившуюся сутки, все раздражение и весь страх я сейчас выплескивал на этого обычного человека. Меня несло, я понимал это, но остановиться не мог.

– Совсем дебил? Тут птуры летают, нахер ты приехал?

Мужик ничего мне не ответил, повернулся, с лязгом захлопнул дверку, и машина, захрипев предынфарктым двигателем, поползла вперед и направо, за склон. Фуууух.

– Добрый день, – совершенно спокойно сказал мужик и замолчал, выжидательно глядя на меня.

– Здрасте, – буркнул я и не менее выжидательно уставился в ответ.

– Я из семьдесятвторой бригады, майор Н… – после паузы сказал мужик и открыл папку, которую, оказывается, все это время держал в руках. – Мне нужен лейтенант Коряк и сержант Кучма. Проводите?

– Провожу, – буркнул снова я, развернулся и молча пошел к кунгу.

Майор потопал за мной, перескакивая через особо грязные места террикона. О как, а он в кроссовках легких. Капец обувке его, не отчистит потом. А кроссовки означают что? Правильно. Штабной. Че приехал?

– Цель вашего визита в нашу страну? – поинтересовался я.

– Ээээ… – Майор аж улыбнулся от такой наглости. – А вас как звать-величать?

– Мартин. Младший сержант пока еще. А не, со вчерашнего дня – просто сержант.

– К командиру проводите меня. Я… по замполитской части.

– Николаиииич! – заорал я под окном кунга. – Товарищ лейтенант, я искренне выбачаюсь! Тут до вас товарищ майор приехал, из контрразведки!

– Контрразведка… – хмыкнул майор и опять улыбнулся. Подозрительный нынче ахвицер пошел, я ему хамлю, а он улыбается. Нормальный штабной меня уже разъ.бал бы в пух и прах.

– Внимательно, – высунулся из дверей кунга Вася и совершил положенный в пехоте ритуал гостеприимства. – Проходите. В смысле – заползайте. Чай или кофе? Рекомендую кофе, чай у нас в этом году не уродил. Ща я чайник поставлю…

– Кофе, – кивнул майор. – Я к вам, собственно… Вы же Коряк? О, отлично. Так… – майор вдруг выпрямился в кунге, доставая макушкой до грязного потолка, голос его внезапно обрёл… ну не знаю… торжественные, что ли, нотки. – От лица и по поручению командира семьдесят второй бригады… за проявленное… та бездоганне і професійне виконання… нагородити почесною грамотою.

Из папки появилась грамота. О как! Мы тут бусики теряем, а нам грамоты дают.

– Это за что? – с опаской спросил Вася и аккуратно взял бумагу двумя пальцами за уголок.

Грамоту в армии ему еще ни разу не давали.

– За «жигуля» – сказал майор и покосился на чайник, – а младшего сержанта Кучму можно вызвать?

– Он в наряде, – сказал я очевидное.

– Товарищ майор… А вот честно. Хлопец в наряде. Вам не впадл… Вас не затруднит вместе со мной пройти прямо на спостережник и вручить ему там грамоту? Ему будет приятно. А то срывать его неохота, тут шестьсот метров по дороге, а наградить бы надо.

– Не, не впадл… Да, конечно, не вопрос, – тут же, без малейшей паузы, ответил майор. – Наоборот, сочту за честь.

– Хєррасе, – сказал я почему-то вслух.

Майор и лейтенант посмотрели на меня и вылезли из кунга. Ого. Да они реально сейчас на «Кишлак» пойдут. Шось на териконі здохло, цельный майор из штаба грамоты привез и сейчас на позиции по грязи погребет. Мдааа. Умеет армия удивлять.

– Может дутики дать? – я кивнул на кроссовки гостя.

– Не надо, – запротестовал майор. – Справлюсь.

– Кофе завари нам понажористей, – сказал Вася.

– Вы лучше Жигулю грамоту не давайте. Он же теперь полгода будет понты кидать, – проворчал я.

Две фигурки завернули за кунг и потопали по дороге.

– Повертайтесь живими! Янгола охоронця! – крикнул я вслед.

Вася обернулся и показал мне кулак. Чайник начал закипать. Я заскочил в домик и налил воды в кружку. Пошатнулся, и вода малюсенькой волной выплеснулась на грязный фанерный пол. Я поднял нестриженую голову и посмотрел на полку, сделанную из патронного ящика. На полке валялся патрон Б-32 для «дашки» и два запасных аккумулятора для «моторолы».

Фактически, все свелось к двум вещам. Всё в стасисе, Земля остановилась, и иногда кажется, что это все уже тысячу лет – камни, восходы, закаты, отсутствие питьевой воды, грязь, изумрудные листья и черные тела пулеметов. Радиоволны и летающее железо. Это продолжает работать.

Радиостанции незримыми нитями связывают нескольких уставших людей постоянно. Я настолько привык к радиостанциям, что, уезжая с позиции, постоянно ищу их. И постоянно проверяю зарядку.

Патроны в пистолете, патроны в пулемете, холодные латунные капли в цинках. Патроны, патроны, патроны… Мы постоянно пересчитываем их. Хватит, не хватит?

Хватит для чего? Радиостанции и патроны.

Радиоволны и убивающий металл. Фактически все свелось именно к этому.

И чувствуешь себя спокойно, только проверив, что у тебя с собой три полных магазина к пээму, а радиостанция только что прошипела: «… то Чарлі. В нас все нормально, вони не попали…».

А камни, восходы, закаты и черные тела пулеметов были всегда.

Интермедия 11

Последние волны.

Мы в них попали – разные. Ну, вот совсем. Тут такие удивительные истории жизни… Уникальные, то есть, ровно такие же, как и в предыдущие волны. И вот такие вот мы и поехали в АТО в 15-м. Тогда нам казалось – всё, вечное перемирие, война стала… не такой, как в четырнадцатом и в первой половине пятнадцатого. Огонь прекращен, сиди в блиндаже или в доме, сходи с ума, тоскуй по дому и стреляй по мышам. Амба, парни, мы просто тут побудем годик, и всё. Нулевка, тыловые, материк – непохоже, чтобы нас готовили воевать, похоже, что мы должны были сменить третью, так нам тогда казалось, ну и… как сказал мне тогда один десантник-доброволец: «Мартин, на войну надо идти вовремя». И мы поняли, что вот как раз вовремя – не успели.

Реальность подняла землю и стукнула нас ею по голове. Потом еще раз, еще и еще. Снаряды продолжали падать, и за кусочками земли, взлетающими в воздух, стало как-то не видно ни дембеля, ни спокойного втыкания вдоль многокилометровой «лінії розмежування», ни даже ближайшей посадки. Совсем. Мы стали жителями зоны АТО, временным дополнительным населением двух областей. Мы жили и… просто жили?

Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца… Аааа, черт. Как же сказать-то? Мне вот не хватает сейчас этих черных буковок, чтобы передать вот это вот, как это – жить в АТО. Просто иногда кажется, что это и была жизнь.

Странно это – жить ради того, чтобы кого-то убить. Знать, что пуля «дашки» чертит в грязном воздухе такую красивую кривую, в начале которой – горячий ствол, сука-темнеет-уже-плохо-видно, перезарядка, гильза тяжело падает на камни и отскакивает куда-то непременно под ноги, «улитка» АГС-а «уходит» за несколько секунд, и все эти линии, все следы, все воздушные маленькие тоннели сходятся там, где человек в другой форме и под другим флагом споткнется, осядет… Так странно видеть это в оптику.

Стрельба грохочет, но для тебя эта чертова картинка безмолвна, и с трудом верится в ее реальность, а там – кто-то схватился руками за живот и подтянул ноги, пытаясь вдохнуть.

Пятая и шестая волны полной ложкой хлебали свою войну… И там, в далеком тылу, мы уже не были героями. Нас не превозносили, не выбирали депутатами и мэрами, не наделяли сверхчертами ангельских характеров и героическими чеканными фразами. Мы были обычной, средней, аватарной, хамовитой, дурашливой, отчаянной, кровожадной и неуклюжей Армией – как другие армии были тысячи лет до нас, и столько же их будет после. Много людей, неплохих в сущности, тогда качали головами и лениво цедили: «Та ну, хера вы там воевали… Вот мы в свое время…». То их право, а за право говорить то, что хочешь, пятая и шестая волны и пробивали в небе дыры, из которых иногда выливалась чья-то жизнь.

Я рад, что я был там, в последней волне. Я рад, что следующих «меня» не будет. Я рад, что моя волна – последняя, и я рад, что… и я рад, что жив.

Я никогда этого не забуду. Да и есть ли шанс забыть – это?