Текст книги "Пехота"

Автор книги: Мартин Брест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

2А42 делает первую пару. Я потом, когда увижу, как с воздуха выглядят выстрелы бэхи-двоечки, поражусь тому, как они похожи на стрельбу из бластеров в «Звездных войнах».

«Лево сто ближе двести» – всплывает окошко мессенджера в фейсбуке.

– Лево сто ближе двести! – говорю я в рацию.

– Принял, – откликается ротный. – Смотри дальше.

Бах-бах. «Лево еще пятьдесят ближе сто» – опять мигает иконка. Война через фейсбук.

– Лево еще пятьдесят, ближе сто!

– Принял!

На камне возле дверей кунга сидит Президент, курит свои красные «Прилуки» и наблюдает за этими нанотехнологиями. Стреляет пушка. Мигает иконка. Шипит рация. Через десять минут Викинг находит аккум и связывается напрямую с Танцором. Я вдруг понимаю, что выпал из процесса, вздыхаю, открываю валяющуюся на полке «відомість видачі боєприпасів» и начинаю ее заполнять. Президент докуривает вторую и залезает в кунг, мы начинаем расписывать виды боеприпасов и выдачу их військовослужбовцям. А что? Когда-то же надо и этим заниматься.

– О, – говорю я, – в январе пятнадцатого года вторая рота получила пятьсот ОФЗ (осколочно-фугасных) и пятьсот БТ (бронебойно-трассирующих) патронов. Их же надо списать.

– Снарядів, – поправляет Серёга, – два-а-сорок-два, це ніх.я собі пушка, а не кулемет. Недолік, вчи матчасть.

– Поговори мне еще тут. Если ты такой умный – на, сам веди всю документацию в роте.

– Нє, нє, я мобілізований довбойоб, шо ви от мене хочете, – привычно съезжает Серега. – Так, а куда ми їх?

– Так вот на сегодня и спишем. Давай по двести пятьдесят того и того.

– Норм. А чого ты карандашом вписуєш?

– Учетные ведомости, о мой недалекий соратник, всегда заполняются карандашом, пока месяц не закончился, – делаю я умное лицо, – учись, пока я жив.

– Це ненадовго, – парирует Серега.

Опять грохочут выстрелы бэхи. Я стираю с грязноватого листика цифру «250» и, немного поразмыслив, вместо нее вписываю в клеточку одной из бесчисленных ведомостей «350». Гулять так гулять.

… Спустя пять минут.

Мы с Серегой пешком спускаемся ниже по дороге. Бэха перестала стрелять, бледный, надышавшийся газов наводчик, хватает ртом перемешанный с пороховыми газами воздух.

– Танцоооор! – кричу я снизу. – Чуешь… Ты на штаб долаживал… докладАл?

– Еще нет, – отвечает Вася с бэхи.

– Треба доложить, бо будут бурчать! – опять кричу я. Вася машет рукой, оборачивается к Юре Музыканту и что-то говорит. Юра кивает, Вася спрыгивает с брони, и «двести шестьдесят первая», лихо развернувшись, летит обратно в капонир.

– Николаиииич… Ты эта… Эспешку-то разобрал? – мы идем втроем по дороге. Идиоты, конечно, но по нам не стреляют.

– Разобрал. На шмаття. Все хорошо получилось, Викинг – красава.

– Ну, тогда в этом месяце больше не воюем.

– Схера ли, мой друг? Может, и войну приостановим?

– Потому что гладиолус, – я останавливаюсь и внимательно смотрю на Васю. – Командир, ты по нашим документам раздачи бэка сегодня так настрелял, что мы по ОФЗ в минус ушли.

Вася с Серегой пару секунд молчат, и потом всех прорывает на смех. Даже на ржач. Мы бредем по дороге вверх, в сизом дизельном выхлопе, три темные фигурки на терриконе, дорога поднимается в закат, следы гусениц заполняются талой водой и валится за флаг блеклое весеннее солнце.

Вечер.

– Интересно, а сегодня Нона приедет?

– А хер его знааает…

«Хер его знает» – универсальный военный ответ на абсолютно все вопросы. Даже на самые риторические.

Закаты безумно красивы, да еще и весной – ах и ох, чахлые растения террикона насквозь пронизаны бледными, слабыми лучами. Все-таки весна на Донбассе – безумное время, и если сесть на камень, сметя с него мокрый снег, то на верхушке одного из каменистых ярусов ты увидишь дерево-без-листьев на фоне гаснущего неглубокого неба. Загораются застывшие капли звезд, как будто даже видно это – темнеет, теряется цвет неба, оно все глубже и глубже, и в конце остаются только эти звезды и огонек сигареты. Свет сразу становится чемто специально-ценным, и ты промаргиваешься постоянно и сидишь, не желая двинуться, пока яркий, почти белый цветок выстрела не сорвет эту глубину с перекрестка под Докучаевском.

Это начинает работать «Нона». И такой привычный свист. И ты думаешь – можно ли сейчас попытаться хоть попугать их корректировщиков, мы не можем ничем ее достать, или уже слишком темно, и пока ты думаешь, что делать, держа в руках две радиостанции, покоцанный баофенг и садящуюся моторолу, ты слышишь гром.

И умом-то ты сейчас все понимаешь, но все равно, такое чувство странно-сумасшедшее, и даже орать хочется, и коммандер улыбается, и… это трудно рассказать. Это как будто ты вот маленький пришел в магазин за хлебом, но не видно же ни фига из-за дспшного прилавка, и тут огромный дядька берет и подсаживает тебя прямо к витрине. Это будто та самая «кавалерия из-за холмов», когда главному герою уже, кажись, п.здец, и тут… такое чувство, когда ты уже – не один.

Именно это ты чувствуешь, когда радейка шипит, и слова наряда так трудно нормально понять, и вдруг пауза, все смолкает, и так, знаете, четко вдруг в остывшем воздухе террикона:

– Пацаны, все норм. Это наши танки ебошат.

Интермедия 5

В армии у меня появилось слово «наши».

Не, ну раньше-то оно тоже было. Наши – друзья, знакомые, кто-то звонит тебе ночью и просит приехать дотянуть машину до СТО, или помочь, или просто звонит…

На войне… Хм.

Когда начинают крыть соседнюю позицию, то ты как бы и ни при чем. Сидишь на пороге кунга, смотришь на дождь, ежишься и слышишь прилеты по соседям. За спиной на койке спит командир. Взводный опорный пункт будто вымер, только струйки сигаретного дыма подымаются от центрального поста. Твои эспешки не видят, откуда херачит сепарский миномет, и ты, честно говоря, вообще ни хрена не можешь сделать, да? Капелька воды падает на сигарету и смешно шипит, озябшие обветренные ладони с грязными, вечно грязными, ногтями прячешь в рукава, желтая глина мокнет, брызги…

Бах. Бах, бах.

Шипит моторола, соседи докладывают в штаб. Сидишь.

Бах.

Бах, сука, бах.

Ленивый черный дым поднимается над соседним терриконом. Мля, попали куда-то сепары. Шипит радейка. Смешивается дым с тяжелыми холодными струями. Бьют по соседям. По своим.

Бах.

Сука, да шо ж такое.

Бах, бах.

Картинка вдруг плывет, в мелких глиняных лужицах – смурное серое небо, камни, весна шестнадцатого и несколько десятков человек, растянутых в тонкую красную линию между трассой Донецк – Марик и Докучаевском.

Бах.

Встаешь, выходишь под дождь. Барабанит небесная вода по грязной горке. Поворачиваешься к едва видимому солнцу, щуришься, почему-то улыбаешься. Вымерший ВОП слушает прилеты по соседям.

Вот сейчас. Вот прямо сейчас – вдохни этот момент, не выпускай его из себя, почувствуй на вкус и запомни: это твоя весна, это твоя жизнь и это твои соседи. Твои.

Погнали.

Три.

Из кунга вываливается командир, нахлобучивает бронешапку и бормочет в баофенг. Мимо пролетает Президент, на ходу перекидывая через шею ремень АКМСс. Рации по карманам, наушники на шею, каска… нет, мешает.

Два.

Колпаки сдернуты, прицел наскоро протерт от влаги, коленом в грязь – ствол гранатомета, упершегося лапами в холодную землю Донбасса, поворачивается правее, еще правее, еще… Стоп, теперь назад немножко… все, зашибись. Все готовы? По моей команде… Ждееем… Иии…

Один.

Бах.

Граната с родным, таким любимым свистом уходит на сепарский ВОП. Начинают работать «дашки». Тук-тук. Тук-туктук.

Бах.

Левей полоборота. Выстреееел! Пригибается наводчик, летят вверх упаковки от ОГ-9. АГСы готовы? Отлично. «Дашки» – не зависаем, работаем, глушим их, глушим! Погнали, погнали!

Белый пороховой дым расползается над позицией. Прекращается дождь. Скоро можно будет поднять квадрик и корректироваться с него. Сепары замолчали? Ну да. А мы – нет. Пехота закончит тогда, когда закончит.

Бах.

Стреляют три ВОПа. Огненные струи из бэх, дашки, гранатометы… Стреляют, потому что это война, и потому что били – по нашим.

Мы живы до тех пор, пока отвечаем. Отвечать нужно.

Всегда.

День шестой

Утро.

Не то чтобы было прям плохо. Вот типа плохо-плохо, и дальше уже невмоготу, и терпеть сил нет. Не, не так. Привыкаешь, даже к войне, а к бытовухе-то быстренько адаптируешься. Вот бесит она – это точно. Пока воды в рукомойник наберешь, пока ведрами из цвшки натягаешь в чудо-стиралку класса «ведро-с-моторчиком», и ноги ж себе обольешь, это по-любому. Затаскиваешь, значит, эту самую стиралку в предбанник, чудо какая погода – холодно, промозгло, щебенка хрустит под тапками, Кандагар там с кем-то воюет, доски-лестнички в баню, трухлявые такие, прогибаются, два ведра, одно побольше, а второе поменьше. Никогда, кстати, в армии да и на позициях двух одинаковых ведер не видел.

Заползешь, значит, сначала на крыло качающейся зеленой военной бочки-на-колесиках, открутишь крутилки, крышку откинешь, и обязательно заглянешь внутрь. Ну, вот нахрена? Что там может появиться, в этой тонне-воды-из-озера, носящей ироничное название «техническая»? Но заглянешь обязательно, внимательно изучишь ржавчину, мутноватую гладь и плюмкнешь туда якусь мисочку. Два ведра – в стиралку, еще два, порошка насыпать, шмотки из пакета да с себя посдирать, кинуть все в холодную воду и увидеть, что от пластиковой штучки, которой включается стиралка, остались только мобилизационные воспоминания, причем давно, а плоскогубцы ты, ясное дело, забыл. Ну, потом как-то выкрутишься, да?

В армии вот это вот постоянное выкручивание уже, кажись, в ранг культа возведено. Все делается из подручных материалов. Это тебе не гражданка, детка, если гвоздей нет – то их нет, к соседу не сходишь. Зато кувалда из какого-то ЗИПа плюс шурупы – и ты спасен. Материалы для стройки? Кругляк для перекрытия блиндажей? Бугага. Йди, візьми пилку та напиляй.

Жужжит стиралка, сидишь, привалившись к теплому ещё боку волонтерской бани, куришь тихонько, пальцами в этих самых тапках шевелишь. Хорррошо… Раздеться – хорошо, снять с себя слои пропотевшей одежды и посидеть просто так. О, Кандагар, кажись, на бэхи переходит. Ветер опять налетает, задувает под одеяло, которым проем завешен. Радейку не забыл, вот, это вот правильно. Мимо кто-то шоркает и трындит по телефону. А, точно, сейчас начинается время созвонов с родными, близкими, друзьями и просто знакомыми. Эти звонки – еще одно, кроме телевизора, бухла и фейсбука, армейское средство не сойти с ума, информационный голод страшный. И поэтому каждый день тысячи цифровых цепочек тянутся с ВОПов и РОПов «тарифной зоны» туда, на запад, в села, городки и мегаполисы, так и не узнавших войны. Есть, правда, очередная стопервая цидулька то ли из ГШ, то ли из штаба АТО, про «недопущення користування мобільними…», но на нее положено точно так же, как и на все предыдущие. Попытка отобрать связь с родными выльется… ну, не знаю во что. В штурм Генштаба матерями и женами, наверное. Ой, сметут их, точняк, к гадалке не…

Фиуууууууу… Бах.

Главное, лежишь такой, в трусах и в тапках, слушаешь, как жужжит стиралка, в левой руке моторолка, почему-то антенной вниз, в правой – какого-то хрена мокрые сигареты. Чувствуешь себя полным идиотом, и трава прошлогодняя колется. Постирался, блин. Хорош, хоть мыться не начал – щас бы…

Фиууууууу… Бах.

… лежал бы мыльный весь. Хотя нет. Сначала бы помылся, потом бы сховался. Под сепарской зушкой же домылся прошлый раз? Домылся. И под минометом домоюсь. О, кажись, стиралка закончилась. Или геник выключили. Или он нагнулся. Или кабели опять перебило. Или… а чего это у меня радейка молчит? А какой канал…

Фиуууууууу… Бах.

… мля, я ж на третьем, а тре на пятый! Та ебическая ж ты сила! Как же вы заеб@ли! Суббота же, банный день! До ночи не могли подождать? Или их Кандагар там смачно наморщил, что они теперь по всем накидывают? Если так – то норм, хрен с вами, я потерплю…

Бах! И тоооненький свист. О, наши спг включили, он бігають, як дурні. Потрепанный квадрик взмывает в по-прежнему солнечное прекрасное никогда-не-надоедающее небо. Ща их корректировщики присядут, наши отстреляются, потом опять они… Потом мы куда-нить попадем (не, а когда это мы не попадали?), они расстроятся и начнут фигачить с бэх кумулятивами, которые до нас тупо не долетают, мы поржем-поржем, а потом с сожалением откроем предпредпоследний ящик с ОГ-9. Пойду, мабуть, еще воды принесу, пополоскать же надо, минут пятнадцать у меня еще есть, пока на первом квадрике батарея не сядет. И чего мне идея постираться именно с утра в голову пришла?

Через час.

Развешиваю мокрые шмотки. Исходя из погоды – сохнуть будут до майских. Можно, в принципе, и не стирать было – на веревке, протянутой от кунга до склона террикона, и при этих дождях оно и само бы прекрасно постиралось.

Фиуууу…

Такие мысли интересные во время полета мины. Мы, конечно, сами себе кажемся странными, но мы за это время, кажись, научились определять, куда мина упадет. Вот эта, например, не наша, она дальше ляжет. Поэтому я, дернувшись поначалу, продолжаю доставать мокрые шмотки из пакета и вешать на веревочку. Удивительно мирное занятие. Украинский солдат развешивает постиранное белье, пока российский солдат пытается его убить миной-стодвадцаткой.

Бах.

От позиции СПГ неторопливо возвращается Танцор с квадриком в руках. Не улыбается. Значит результата нет. Хотя… Мы все живы и здоровы… Ну, кроме Президента, но его вредность явно врожденная, и Сепара с Кирпичом, но и их алкоголизм тоже с гражданки привнесенный, неча на Збройні Сили кивать, бачили воєнкомати, шо в армію тянули. Короче – все живы, это тоже неплохой результат.

Фиуууу… Бах. Опять перелет, но уже ближе. Ищут они, ищут нас.

– Ищут нас, – кивает куда-то всторону Вася и залезает в кунг. – Ищут его, но не могут найти, укра какого-то лет тридцати.

– Ты на сорок выглядишь уже, не кокетничай.

– Поп.зді жє мені, старпьор.

– У блиндаж съебуємо, не? Там хорошо… Васюм и Гала две банки сгуща сварили, я видел. Они добрые, не откажут командиру.

– Ото я смотрю, у них труба с утра дымит, демаскирует наши, идеально замаскированные, позиции. Бьётся в тесной буржуйке огоооонь…

– Давай нашего Сепара спалим и скажем, что попал под мину.

– Ритуальное самосожжение. Проти злочинної влади, що не відпускає у незаслужену відпустку.

– Коптить будеееет…

– Коптить… Хммм…

– Слушай, а нафига они стреляют-то? – говорю я под свист следующей мины. – Отак, редко и по одной.

– Заебывают, – задумчиво говорит ротный. – Чтоб ни из блиндажа выйти, ни машины чинить, ни копать. Чтоб боялись мы. Наверное… Погоди, не отвлекай. Идея есть.

– Таки палим Сепара? Я – за.

– Не совсем.

Через полчаса ротный убегает куда-то далеченько, метров на триста, к противоположному склону террикона, взяв с собою Президента и зачем-то Васю-Механа. Правда, Механ скоро возвратился. Я остаюсь возле блиндажа. Звонит телефон.

– Алё. Давай, играем в игру. Гоним по радейкам.

– О чем п.здим?

– Вариант «генерали загоняють солдатів у котли». Жди прилета и включайся.

– Принял.

Прилет минут через пятнадцать. Беру моторолу, вжимаю резиновую тангету:

– Танцор – Мартину! На связь!

– Танцор на связи!

– Танцор! Они кладут в наш гсм! Бля! Еще ближе – и п.зда соляре!

– Мартин! Мартин! Хер с ней, с солярой! Бэху надо убрать оттуда!

– Как я ее мля уберу, у нее стартер не пашет!

– А я ебу – как? Разъебывайся!

– Принял…

Опять ждем прилета. Фиуууу – бах. Наши посты с интересом слушают наш диалог.

– Танцор, это Мартин! Попали в бочки! Блядь! – И над тем местом, куда ушли ротный и Президент, поднимаются взаправдашние клубы черного дыма.

– Мартин! Бэху убрали?

– Не заводится!

– Блядь! Уничтожу нахер!

– А шо я могу?

Следующая мина прилетает гораздо быстрее. Потом еще одна. Потом еще. Мины сыпятся на отлично видимый ориентир из столба черного дыма безостановочно.

– Попали в бэху! «Двести шестьдесят первая» горит!

– Туши!

– Не могу, огнетушителей нема!

– Бля! Я щас приду, ты у меня ее собой тушить будешь! Появляются слегка подкопченные Танцор и Президент.

Танцор плюхается на ящик, Президент хватает мою последнюю бутылку питьевой воды и жадно глотает, расплескивая влагу на «горку». Я улыбаюсь.

– Сработало.

– Ага.

– Соляр подожгли?

– Нихера. Шину. Точнее – две.

– Не понял.

– Там две белазовские покрышки лежат. Ну, лысые, брошенные. Ну, мы их бензом облили и подпалили. Президент вон себе чуть еб.льник не спалил.

– Ніхуя, все було під контролєм, – отрывается от бутылки с водой Серега. – Нє пєрєгібай.

– Все. Теперь час спокойствия нам обеспечен, – командир слушает прилеты мин метрах в трехстах, откидывается на мешки и вытягивает длинные ноги в грязных берцах. Серега плюхается рядом со мной, бурчит «посунься, кабаняра» и лезет в карман за сигаретами. Я пододвигаюсь. Сверху блиндажа слышны шаги, появляется Квартал в своем подертом свитере.

– Скажи мне, друг мой, водій другої мотопіхотної роти старший солдат Квартал, – лениво спрашиваю я. – Это у вас фишка такая, механская, да?

– Какая? – настороженно спрашивает Квартал.

– Ходить в таких ужасающих, выносящих мой мозг свитерах. Шо ты, шо Механ. Як не посмотрю на вас – аж выпить хочется.

– Этот свитер, – Квартал оглаживает крупновязаное нечто, – мне жена подарила, между прочим.

– Давно?

– Давно. Еще до войны.

– Любит тебя жена.

– Не жалуюсь. Эта… Кстати о жене. Мне бы про.баться.

– Надолго?

– На выходные следующие. В Волноваху.

– Командир, – поворачиваю я голову к Васе.

Вася сидит, скрестив руки на груди и закрыв глаза. За откосом продолжают падать мины.

– Про.баться – это ты имеешь ввиду отгул?

– Ну да, – мнется Квартал.

– Мартин, есть ли такие заслуги у этого достойного человека, для которых державна нагорода является слишком мелким поощрением, а вот отгул – в самый раз?

– Есть, – говорю я. – Они с Васюмом собрали два геника из четырех.

– Подумаю до вторника. Во вторник напомни. Жену вызовешь?

– Ну да.

– Гражданка есть?

– Нема, но я у пацанов возьму.

– Подумаю. Так ты за этим приходил?

– А? – оглушенный свалившимся счастьем Квартал не сразу понимает, о чем его спрашивают. – Не, я узнать хотел. Раз уж вы такой погребальный костер развели, может, я мусорную кучу под шумок спалю?

– С бензом не переборщите, знаю я вас, – машет рукой ротный и снова прикрывает глаза. – Палите, Бог вам судья. Мартин, скажи в радейку, что сепары метким огнем сожгли нам бэху.

– Лучше танк.

– Тааанк… – вздыхает ротный. – Танк – это даааа…

Где-то далеко на западе продолжает жить огромная страна.

Вечер.

Странно, еще вчера снег лежал, а сегодня его уже и в помине нет, и ветер подсушивает лужу грязи, по странному стечению обстоятельств названную сектором М. Лом стоит возле своего наполовину выкопанного блиндажа и лениво пинает какие-то старые доски, неизвестно зачем привезенные нами со старой позиции. Рядом стоит любовно протертый «Штиль», булька с «разведенным» бензином и баночка с маслом для цепи.

– О, Мартин. Есть будешь?

– Не, Ломтик, не хочу, спасибо. – Страсть Лома накормить всех, кто попадает к нему в руки, общеизвестна. Не дай Бог согласиться – лопну. Лом кормит до отвала и страшно обижается, если не доедаешь те ужасающие горы пищи, которые он накладывает в не менее ужасающих размеров миску. – Чего мнешься на ветру?

– Та вот думаю, чего с этими досками придумать. Ставить негде, бросать жалко, они на воздухе быстро затрухлявят.

– Построй из них беседку. Будешь в ней чай пить и осматривать свои владения, – я обвожу рукой падающую на террикон ночь. – Белый плантатор Лом. Звучит?

– Эх… – вздыхает Лом.

– А лучше я их заберу и навес перед кунгом сделаю, а то за.бало в грязь выходить. Помоги донести.

– Щас, «Штиля» спрячу. А то ходют тут некоторые, а я потом зубки напильником на ней правлю, – оглядывается Лом и исчезает в обнимку с пилой.

Тащим десяток досок к кунгу, из дверей показывается командир.

– Вечер удивительных открытий. Мартин – и работает.

– Та ты не перегибай, – я бросаю доски. – Спасибо, Ломтик, дай тебе Бог здоровья, добрый человек.

– Не за что. – Лом аккуратно кладет свою часть досок и быстро исчезает в сумерках. Как можно меньше быть на глазах у командира – залог не быть припаханным на какую-то задачу. Святой военный принцип, в войсках всех армий мира соблюдается неукоснительно.

– Нахера нам доски? – вопрошает Вася.

– Навес построю на входе, маленькими баннерами накрою. Будет сухо, тепло и комфортно.

– Ого. Ни фига себе день. Не смею препятствовать.

Возле кунга сидят Президент и Федя и пьют чай. Чай какой-то удивительно мерзкий я купил, но с тем кошмарным количеством сахара, которое они туда сыплют – пить можно.

– Эй, Пиписька, – радостно восклицает Серёга. – Чай будешь?

– Шось на териконі здохло. Сам містер Гарант мене моїм же чаєм угощає.

Я подозрительно смотрю на Серегу, который бросает в кружку щепотку чая из рыжей пачки, восемь кубиков сахара и наливает подостывший кипяток.

– Просто я в тебе рішив твій обвєс Фаб-Дефенс спиздити, поки ти там вошкаєшься. – Мне протягивают кружку, и я присаживаюсь на крайнюю доску.

– Рішив пиздити – пизди, нє здєржуй себе. Гуляй, воруй, єбі гусєй.

– Так шо, віддаш обвєс? Ти ж все рівно у Гали РПК сміняв.

Нахуя, правда, слєдствію пока нєясно.

– РПК – это рульная штука. Ничо ты не понимаешь. – Президент и Федя, гордые владельцы АКМС, иронично и синхронно качают головами.

– Тока ты мне за обвес службу сослужи, добрый молодец. – Я отхлебываю чай. Не, не заварился еще.

– Какую?

– А вот, – я киваю на доски, – на кунге мне башню смастери. С пушкой. Всем скажем, шо это танк. Сепары с беспилотника увидят – бояться будут.

– И высыпят на нас месячный запас мин, – вклинивается командир.

– Мда. Об этом я не подумал. Тогда смена задачи. Возьми масксеть, доски и построй…

Все замолкают. Идея приходит в грязные нестриженные головы, кажется, всем одновременно.

– Минимум два птура потратят. А то и три, – говорит загоревшийся командир.

– Внизу тре ставить, на той площадці, шо ти еспешку з «двісті шійсят першої» колупав, – продолжает Серега.

– Масксеть, дорогу дымами закидаем, все равно у нас три ящика. Ох.енно будет, – добавляю я.

– Делаем прямо сейчас, – говорит командир. – Это же армия. А в армии все делается прямо сейчас или не делается никогда.

– Вот-вот. Тре людей еще.

– Так, – командир отставляет кружку, – Президент. На тебе дымы. Мартин – шурупы, гвозди, масксеть. Федя – иди к Юре Музыканту, пусть мехвод готов будет.

– Попил чаю, – говорит доселе молчавший Федя. – Бля. Масксетей – три. Одна огромная и две маленьких. Ну, норм, маленьких хватит. Проходящий мимо Прапор недоумевающе смотрит на меня: я широко шагаю вдоль капонира, в котором стоит бэха.

– Ты это чего? – осторожно спрашивает Коля.

– Да так, – отвечаю. – Бэху меряю.

– Шагами? Ну-ну, – подозрительно говорит Прапор. – Ты эта… Таблетку выпей, чи шо. Не запускай это. Потом не вылечишь.

– Прапор, вот иди куда шел, а? А хотя нет, стой. Найди мне какую-нибудь палку… Где-то метр длиной. Тока круглую. И тонкую, не бревно.

– Зачем?

– Пушку сделать.

– Мартиин… Ты это… Подвязывай. Отдохни. Иди поспи, что ли. В Волноваху съезди по гражданке, водки попей. Блядей найди каких-нибудь.

– Не, Коля. Блядей нельзя. – Я отстраненно считаю в уме метры.

– Чего это, интересно?

– Ну, во-первых, бляди в Вахе – сильное бэу. С пробегом по АТО. Их тут уже два года семьдесятвторая того… пользует.

– И шо?

– Та ничо, если б тока семьдесятдвойка. Это нормально, свои же пацаны, пехота. Но их же, небось, еще и ВСПшники дерут.

– Та ну. После ВСПшника – это западло.

– Отож. Зашквар, брат.

Весело ржем оба. За все время ни я, ни Прапор ни разу не видели жриц любви в Волновахе. Не, где-то они, наверное, были… Но нам не попадались.

Медленно и уверенно вырисовывается сбитая из досок боковая проекция бэхи. Пушку решаю соорудить из черенка от лопаты, но натыкаюсь на непонимание со стороны Шматко. Старшина не хочет соображать, как ради того, чтобы сепары сожгли несколько безумно дорогих ракет по обманке, можно курочить дефицитную почти новую лопату. Ладно, найдем что-то.

Каркас готов, он обтягивается масксетью и пробивается степлером. Стоп. Ящик, ящик за башней. И кругляшок – имитируем бревно на корме. Кто-то приносит несколько DVD-дисков, и мы прикручиваем и их. Чтоб отблескивали. О как. Клуб «Мотопехотные ручки», рубрика «БМП-2 своими руками».

Через час боковая проекция бэхи готова. Вообще-то это все больше похоже на огромного кошмарного воздушного змея, который никогда не взлетит, но всем остальным нравится. Половина роты ходит вокруг конструкции и шось вдосконалює. Появляется Президент с ящиком дымов. Быстро разбираем желтые тубусы, закуриваем и расходимся двумя группами по обе стороны нашей дороги.

Через десять минут даже последнему идиоту станет ясно, что командир взводного опорного пункта зачем-то решил переместить бэху на новую позицию. В радиоэфире – маты, крики и обещания неминуемой расправы, дорогу быстро затягивает дымом, с визгом заводится бэха и, невидимая в клубах дыма, спускается триста метров по широкой дороге на ту позицию, с которой удобно стрелять по амонскладам, нелепо повернувшись боком к Докучаевску. И откуда, кстати, она недавно и стреляла. Дым рассеивается. Мы стоим и смотрим на результат наших трудов. Ладно. Утро покажет, получилось у нас или нет.

– Клаузевиц! Маннергейм! – восхищенно говорю я.

– Хвали меня, хвали, – скромничает Вася.

– Та я не про тебя. Я про себя. Как я хорошо придумал, а?

– Ты про бэху?

– Нет. Про себя.

– Чего это? Что, кроме тебя, никто бы в нашем кунге степлер бы не нашел?

– И это тоже. Ты на штаб про перемещение техники докладывал?

– Ну да. Они же спрашивали. Да и сепарам надо было радиоперехват хороший дать, такой… правильный. А что?

– А про дымовую завесу.

– Ну, конечно.

– Вот и отлично. Я сейчас три ящика дымов на это дело спишу.

– Чернильная твоя душа, Мартин.

– Вести документацию роты – это сложная, опасная и трудная работа, для самых храбрых. Но кто-то ведь должен ее делать. «Ніхто крім мене» и все такое.

– Ты прям на орден наговорил. Пошли спать, героический герой.

– Пошли.

Подпертая камнями и обрезками досок, на краю одного из «уровней» террикона остается стоять деревянная, обтянутая масксетью двухмерная бэха.

Интермедия 6

Мальчишки. Не знавшие битв.

Не, космонавтами тогда, в восьмидесятых, мы мечтали стать все. Почти все. В конце десятилетия, правда, появились иностранные машины, хорошо одетые коммерсанты – и часть пацанов стала мечтать стать сначала коммерсом, потом бандюком, потом еще кем-то, но чтоб непременно с машиной, деньгами и чем-то, что мы не могли сказать тогда словами, и только позже я узнал это слово: «власть».

Ну, а мы… Мы продолжали хотеть к звездам. Забавно, да? А еще мы, быстро и несытно растущие дети, играли.

«Повзрослеет – успокоится», – усмехались взрослые. «Поймет, что жизнь не сказка», – говорили они при виде пацанов и девчонок, носящихся по пыльной улице Горловки. «Жизнь свое расставит по местам», – лениво цедили они, знающие, что никто и никогда из нас, маленьких и юрких, не полетит в космос. И даже не приблизится к мечте. А мы… Ну, мы запоем читали Купера и Буссенара, ночами поглощали рассказы про Алана Куотермейна и ту череду прекрасных книг, которые можно было брать друг у друга и листать, листать, перечитывая «Приключения капитана Блада» в сто первый раз, жадно пробегая глазами вязь черных буковок под старенькой лампой в скрипучей кровати.

Звездами были хлопки паруса над гладью Карибского моря, тучи москитов в дебрях Амазонки, граненый ствол верного мушкета и «следи, чтоб не отсырел порох, гринго, гуроны близко, и с нас снимут скальпы, если мы не будем метко стрелять…» Все это было нашими звездами – таинственными, сладкими, недостижимыми, горечью того, что мы-то, точно, никогда этого не переживем, мы в пост-совке, и мама с папой бьются изо всех сил, чтобы ты и дальше мог вечером читать книги. Прости, родной, я потом тебе обязательно все куплю, но сейчас – нет, извини, нет, не сейчас.

А потом мы выросли.

И… И ни капли не повзрослели.

Десятилетний пацан летит по дороге, прыжок, еще один, ноги в кедах едва касаются асфальта, нырок, уворот от какого-то мотоцикла – и ты вылетаешь на склон горы, где твои – вот совсем-совсем твои – ждут, нетерпеливо улыбаясь до ушей, плюхаешься на колени, и кто-то совсем близкий кричит:

«Ну где ты был?! Давай!»

Через двадцать пять лет тот же пацан летит по тропинке, прыжок, какая одышка, мля, еще один уворот от некстати выросшего на дороге куста – и ты уже на склоне горы, где твои – вот совсем твои – ждут, нетерпеливо, скалясь во все забрало, плюхаешься на колени, и кто-то совсем близкий кричит: «Ну где ты был?! Давай!»

И ты загоняешь гранату в свою большую стрелялку. Выстрел.

Тяжелая болванка пробивает нагретый воздух и уходит в небо. До звезд она не достанет, нет.

А вот ты, кажись, уже до своих достал.

Тебе ведь всю жизнь казалось, что будет, будет что-то значимое в твоей судьбе, что не просто «тачки-бабки-власть», что какой-то маленький кусочек тени плаща капитана Блада упадет и на тебя.

Ну что, малыш. Кажется, ты этого дождался. Мы все почему-то достигли своих звезд.

Выстрел.