Текст книги "Мэвр (СИ)"

Автор книги: Марк Филдпайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Кто-то дёргает Горана за руку, он оборачивается на молодого инженера, видит испуганный взгляд, кивает и, закинув винтовку за спину, бежит вслед за ним. Если им повезёт, всего лишь немножечко повезёт, они доберутся до точки незамеченными, а там дело за малым. Вот только у Горана нет ни веры Элая, ни спокойной решимости старика, который даже имени своего не назвал. Всё, что у него есть – винтовка, бесполезная против толстых щитов закатников.

«Хоть бы нас не заметили, хоть бы нас не заметили», – повторяет про себя Горан.

До цели остаётся немногим больше пяти метров, молодой инженер и Элай уже даже залегли за острым выступом прямо напротив того места, где мандсэмы решили взорвать бомбу, как вдруг в камень над головами Горана и старика бьют выстрелы. Мужчина тут же падает, увлекая инженера за собой. Плохое укрытие лучше никакого. Старик рыкает и поворачивается к Горану.

– Не успели, – выплёвывает он и достаёт из внутреннего кармана какой-то бутылёк. – Придётся взрывать здесь. Надеюсь, добьёт.

Горан пару вдохов зачарованно смотрит на ярко-алую жидкость, хватает старика за руку, не давая тому откупорить флакон.

– Ещё рано.

– Не пройдём. Они не дадут.

Ответные выстрелы не заставляют себя долго ждать. Элай, приподнявшись и едва-едва высунувшись из-за клыка, стреляет по закатникам. Пули со злым визгом рикошетят от щитов, оставляя на них царапины. Часть стрелков переключается на безумного мальчишку.

– Надо ползти, – говорит Горан и толкает старика. Припав к земле, почти сливаясь с ней, они медленно движутся вперёд, но одолеть-то нужно всего-ничего.

Горан вздрагивает от крика боли, а через вдох его правую лопатку опаляет резкой болью.

– Как ты?! – спрашивает он. Обернуться невозможно. Старик хватает Горана за ногу и с неожиданной силой тянет к себе. Проклиная всё и вся, Горан переворачивается, лопатку печёт, а пули, ненавистные пули врезаются в камень в считанных сантиметрах от них и заставляют отвесную скалу ронять острые каменные слёзы на диверсантов.

– Вытащи… – шепчет мандсэм, шаря рукой по застёжкам, слабеющими пальцами расстёгивая жилет, – мальчишек.

– Чего?!

Старик уже не соображает. Из-за грязи и копоти, налипшей на одежду, тяжело понять, куда его ранили. Он быстро теряет силы: Горан освобождает последнюю пуговицу из удавки петлицы, забирает из другой руки бутылёк и крепко сжимает кисть старика.

– Открой… открой когда нужно… Мальчики… – шепчет инженер, вздрагивает всем телом и обмякает. Грудь ещё двигается, но Горан понимает, к чему всё идёт. Теперь он один, с бомбой наперевес, а расстояние между ним и соратниками больше походит на непреодолимое ущелье.

– Кальба, кальба, кальба… – цедит под нос Горан. По лопатке стекает в подмышку что-то тёплое, ткань липнет к коже, неприятно натягивая кожу каждый раз, когда он отталкивается и бросает тело ещё на несколько сантиметров вперёд.

Элай отстреливает целый рожок и перезаряжается. На его бледной щеке ярко алеет порез: осколок чиркнул по скуле. Скованный ужасом мозг пронзает внезапная мысль о том, что девчонки будут от парнишки без ума. Если тот выберется отсюда.

«Вытащи мальчишек», – слова старика перекатывается в ушах, и Горан, пережидая очередную волну выстрелов, всматривается в тех двоих, что ждут его. И Элай, и инженер так молоды, что даже Горан чувствует себя стариком.

«И что же? Им, значит, жить можно, а мне нельзя?» – думает с толикой обиды. Но она проходит. Остаётся грусть. Вдруг становится ясно, что нужно делать. Серые краски вспыхивают неправдоподобно яркими оттенками и воздух, пропитанный вонью пороха, медной окалиной крови и запахом раскалённого металла кажется таким полновесным, словно до этого Горан дышал каким-то суррогатом. Всё ясно. Лёжа под пулями, Горан делает глубокий вдох и, открыв глаза, видит мир совсем по другому. Он ползёт вперёд, не обращая внимания на возобновившуюся стрельбу, на страх, жилкой бьющийся где-то внутри. Два Горана в эту секунду смотрят его глазами, чувствуют биение сердца, слышат грохот выстрелов. Существуют. Один из них, вдруг, отделяется, как бы взмывает в воздух и смотрит на второго со стороны.

Вот он подползает к клыку, смотрит в напуганные и сосредоточенные глаза инженера, дёргает вниз стреляющего Элая.

– Бегите. По моей команде, – говорит он. Губы Элая двигаются, но Горан не слышит его, только перехватывает взгляд инженера, который во все глаза смотрит на бутылёк в руке ополченца.

Вдох. Выдох.

– Давайте!

Горан встаёт во весь рост и выходит из-за укрытия. Он не видит, бегут ли ребята, только запрокидывает голову и всматривается в пасмурное небо. Сразу в нескольких местах расцветают обжигающие цветы боли, но в то же время она кажется далёкой, словно он, Горан, уже шагнул за порог и осталось только погасить свет в комнате. На небе возникают лица жены и детей.

«А хорошо было бы ещё пожить».

Слабея, Горан бросает флакон себе под ноги и исчезает в ревущем пламени.

>>>

Содэжур пляшут в небе словно цветки одуванчика, поднятые в воздух непокорным и злым ветром. Фади смог разглядеть около двух десятков солдат и всё ещё не может поверить, что эти диковинные люди могут нести смерть. Красота, с которой они планируют на чёрных крыльях заставляет сердце сжиматься особым образом: смешиваются благоговение и страх.

– Огонь! – кричит Сойям, и воздух вскипает хлопками и визгом тцарканов. Лентяй и его собратья ворчат, их кожа медленно набирает цвет.

– Залп?

– Пять минут, – отвечает Фади, не отрывая взгляда от неба и восходников.

– На тридцать градусов правее.

Возятся ассистенты, настраивая ложе.

«Сейчас-то мы выстрелим, а дальше?» – думает Фади. Пальцы вцепились в рукоять тцаркана, вокруг так много ибтахинов и патрульных, что высадка содэжур кажется самоубийством, а тревога всё равно вцепилась в сердце и не собирается его отпускать.

Фади боится не за себя, а за своих питомцев. Конечно, их тяжело убить, шкуру не пробить обычной пулей или ножом, но, как и любое живое существо, осадные тцарканы нуждаются в воздухе и еде, что делает их уязвимыми.

Сойям выкрикивает ругательство и бросается куда-то влево. Первые содэжур приземляются на площадку, отстёгивая содамэ высоко, по мнению Фади – чертовский высоко, падают и тут же вступают в бой. Они орудуют кривыми длинными кинжалами. Ополченцы падают один за другим, коротко вскрикивая и испуская дух в лужах собственной крови. Фади достаёт тцаркан.

– Пли! – раздаётся чей-то крик. Лентяй и его собраться широко раскрывают пасти и платформа утопает в дьявольском крике. Фади слепнет на пару секунд и надеется, что выстрелили все восемь тцарканов. Он сползает на землю, мотает головой и ждёт, пока зрение вернётся. Битва кипит совсем близко, непонятные выкрики на баса долетает до ушей Фади.

Сойям сражается сразу с двумя содэжур. Патрульный ловко отводит смертоносные удары, используя дуло револьвера как дополнительный клинок. Вот он перехватывает инициативу. Идёт в атаку! Лезвие палаша тускло сверкает, вспыхивают искры. Противники балансируют на самом краю платформы.

«Держись», – думает Фади, крепче сжимая рукоять тцаркана. Прямо перед ним возникает содэжур, и учёный вздрагивает. Взгляды встречаются: Фади и восходник одного роста. Учёный многое понимает о парне, который собирается его убить.

Во-первых, он молод. Чудовищно молод, если подумать. Фади уверен, что перед ним мальчишка, едва-едва перешагнувший шестнадцатилетие. Во-вторых, он боится. Первое убийство в жизни? Первое боевое задание? Фади всё равно. Его жизнь встаёт на ребро, рискуя кануть в непроглядную бездну, в которой уже ничего нельзя будет разглядеть, ни о чём подумать, никого пожалеть.

«Прости», – думает инженер, нажимая спусковой крючок. Тварь визжит и неожиданно сильно дёргается. Содэжур не успевает даже вскрикнуть: от его головы остаётся едва ли треть. Медленно, будто преодолевая сопротивление вмиг сгустившегося воздуха, содэжур падает назад.

«Так… – вспыхивают обрывками мысли. – Так… просто…»

Кто-то будто ускоряет время. Люди вокруг кричат, падают замертво. Сойям стреляет в лицо одного из содэжур, получает клинком в бок, рычит как дикий зверь и всаживает палаш в грудь второго.

– Тмикха! – кричит он. Его лицо, перемазанное кровью, превращает патрульного Хагвула в древнего воина, идущего на смерть во имя жестокого бога. Фади не шевелится. Слова достигают ушей, но дальше натыкаются на барьер, превращающий их в бессмысленную какофонию звуков.

– Тмикха! – рявкает Сойям, подходя ближе. Он несколько раз стреляет в сторону и продолжает ковылять к инженеру. Фади водит головой из стороны в сторону, смотрит на то, как ассистент, почему-то одной рукой, засыпает в рот Лентяю порцию корма. Хруст, крики, грохот.

– Тмикха!

Бесконечный круговорот бесконечной смерти. Руки не слушаются, Фади вообще кажется, что эти отростки принадлежат не ему. Лишить кого-то жизни так просто. Тело будто чужое. Тогда кто он? Его пленник?

– Тмикха!

Пощёчина настигает Фади в тот момент, когда окружающий мир погружается в темноту закрытых век. Инженер отшатывается назад. Стопа натыкается на что-то мягкое и, тихо ухнув, Фади падает, царапая ладони мелким каменным крошевом. Подняв глаза, мандсэм видит разъярённую маску древнего воина, склонившуюся над ним.

– Заряжайте и стреляйте по готовности. Стреляйте, пока можете. Приказ ясен?

– Я…

– Приказ ясен?!

– Да… да.

Ещё несколько долгих секунд холодная глубина тёмных, почти чёрных глаз Сойяма изливается прямо в глазницы Фади. Он думает, что никогда прежде не видел таких глаз, а потом накатывает пульсирующая в щеке боль и инженер, отчасти, приходит в себя. Он тяжело поднимается, скользит взглядом по обезглавленному трупу содэжур и убитому ассистенту. Кожа Лентяя темнеет, он втягивает большими ноздрями пропитанный смертью воздух и скалится. Фади давит на затылок тцаркана и ослепительная голубая молния взмывает в воздух.

– Помоги мне. – В голосе инженера не хватает эмоций. Оставшийся в живых ассистент, раненный, как оказалось, в плечо, ковыляет к своему наставнику. Вместе они поднимают труп восходника и тащат его к пасти Лентяя.

– Мар…

– Тцарканы – хищники, – бесцветно поясняет Фади, будто стоит перед доской в учебной аудитории. – Наш корм всего лишь приемлемая замена.

– Но это опас…

– Мы на войне.

Вдвоём, кряхтя и рискуя упасть, Фади и ассистент переваливают тело через бортик. Труп падает далеко, но Лентяй, уловив запах, изгибается, впивается в руку восходника зубом и подтаскивает к себе. Фади наблюдает за бледнеющим ассистентом. Внутри инженера – пустота.

Под смачный хруст, шкура тцаркана быстро наливается багрянцем.

>>>

Залпы следуют один за одним, защитников слепит, порывы ветра едва не уносят их прочь. Кажется невозможным, что бухту заполнят лодки. Длинные, с хищным носом – они стремительно двигаются к заваленной пристани. При желании, можно разглядеть лица тех, кто решил взять Порты штурмом: сосредоточенные и напуганные.

То и дело где-то вспыхивает гриб поднятой в воздух воды и несколько лодок исчезают в густом облаке дыма. Но их слишком много. Как и ожидалось, основные силы врага идут по самому короткому пути – в Доки. Новые лодки всё проникают и проникают в бухту, на баррикадах начинается стрельба, но захватчики неумолимо двигаются, и вот первые рукопашные схватки вспыхивают на твёрдой земле.

– Держать, сукины дети! – кричит офицер Ополчения, и тут же падает, сражённый шальной пулей. Алаван с Кавадой оказываются рядом. Старшей Боевоей Сестре достаточно одного взгляда на кровавую дырку в глазу мужчины, чтобы покачать головой и двинуться дальше. Алаван замирает. Первый увиденный ею труп. Она представляла себе, как это будет, но реальность оказалась куда более пугающей. Кое-как она отмечает про себя ушедшую жизнь, поднимает и идёт дальше.

Лицо Кавады в гуще боя меняется. Вечная хмурая складка на лбу разглаживается, а на тонких, некрасивых губах появляется лёгкая полуулыбка ангела, спустившегося с небес принести утешение и сопроводить тех, кто покидает этот мир. Её кожа будто светится изнутри. Те, кто видят её перед смертью находят покой и с готовностью принимают свою участь.

Бой кипит чуть впереди, но пули свистят над головой, люди прячутся в низкие укрытия, перезаряжают винтовки. Тут и там защитники падают: одни кричат, другие стараются отползти в укрытие, третьи бьются в конвульсиях, пока не замирают навсегда.

Алаван дрожит всем телом и дышит через раз. Она привыкла к тому, что её организм всегда беспрекословно ей подчиняется: пальцы ловко вяжут узлы и перебирают вещи в сумке, плечи выдерживают огромный для такой девушки вес, ноги держат по много часов. Но сейчас оно отказывается повиноваться. Алаван будто работает с неисправным, ржавым инструментом, который ещё вчера был новеньким и блестящим. Девушка смотрит на Каваду, которая скользит от укрытия к укрытию, склоняется над ранеными и оказывает помощь быстро, словно вокруг не стреляют и не умирают. В голове не укладывается, как можно оставаться такой спокойной.

– Ложись!

Алаван замечает вспышку, и тут же сильная рука Кавады притягивает её к земле. Очередной голубой шар вспухает где-то за пределами бухты и на несколько секунд все глохнут. Поле боя замирает. Стоит первому сиянию пройти, Кавада тут же встаёт и одним рывком втаскивает в укрытие крупного мужчину. Его лицо посерело, усы намокли и слиплись от крови, но он в сознании и держится, даже улыбается Боевым Сёстрам. Кавада быстро осматривает его, натыкается на ремень, перетянувший рану. Солдат и сестра встречаются глазами и, кажется, понимают друг друга без слов. Кавада ослабляет ремень и немного свежей крови выплёскивается на и так тёмную брючину.

– Надави здесь, – говорит она Алаван, и девушка подчиняется, борясь с непрекращающейся дрожью. Кавада затягивает жгут, достаёт из сумки бутылёк, зубами вынимает пробку и щедро поливает рану. Солдат шипит сквозь стиснутые зубы.

– Спасибо. Идите, до палатки как-нибудь доползу.

Кавада кивает и тут же переходит к следующему.

– Вы… вы уверены?

– В первый раз? Держись товарки, тогда точно ещё свидимся.

Алаван не совсем понимает, что тот имеет ввиду. Подняв голову, она оглядывается и видит, как Кавада поднимает на плечо ополченца с оторванной рукой. Саму рану не видно за лохмотьями куртки, но девушку прошибает холодный пот.

«Она вообще человек?»

Что-то падает рядом. Алаван не успевает даже повернуть голову: кто-то со всей силы толкает её в сторону, а через секунду грохочет взрыв.

Дезориентированная, Боевая Сестра пробует подняться. Ноги не слушаются. Лицо печёт и что-то стекает по нему. Алаван утирается тыльной стороной ладони и с нарастающей паникой разглядывает алую кровь. Кто-то сильный хватает её за шкирку и бросает под защиту толстой стальной пластины, поднятой на ребро.

– Сиди! – рявкает грубы голос, по металлу барабанят выстрелы. Алаван во все глаза смотрит на огромного лысого человека, чья кожа, из-за татуировок и пороховой гари, стала иссиня-чёрной. Ей доводилось слышать о некоторых бандитах, что занимались только убийствами. Часто, чтобы отвести от себя гнев жертв, они прибегали ко всяким ритуалам, амулетам и прочей сверхъестественной чепухе. Спасший её мужчина выглядит как один из таких убийц.

Град из пуль кончается, бандит наклоняется к девушке и тянет пустую пятерню.

– Бинтов дай, сестра, – просит он. Ладонь спасителя грязная, в тёмные пятнах. Алаван перебирает сумку, вытаскивает четыре ослепительно белых рулончика. Здоровяк цыкает, берёт два.

– Спасибо, – говорит он, неожиданно улыбается и выпрыгивает из укрытия. Алаван трясущимися руками убирает бинты в сумку, оглядывается в поисках Кавады, но очередная голубая вспышка стирает окружающий мир. Не успевает девушка проморгаться, как знакомый грубый рывок ставит её на ноги.

– Жива? – спрашивает Кавада. Алаван встаёт, смотрит на грязное лицо соратницы, опалённый рукав и представляет, как выглядит сама. Как все они выглядят. Страх перед пулями и взрывами не уходит, даже не слабеет, Алаван как будто взмывает над ним и действует, не обращая на него внимания. Она идёт вслед за Кавадой, переступает через мёртвых, помогает раненым, трясущимися руками завязывает узлы, поливает и мажет раны, тащит на себе тяжёлых, потерявших сознание раненных. Страх становится её бронёй, ничего не может проникнуть сквозь него: ни сомнения, ни жалость. Уши заполняются ватой, которая избирательно пропускает звуки. Стоны и крики – да, свист и грохот – нет. Время превращается в мифическую единицу, потому что нельзя точно сказать, минуты проходят или часы. Дым, гарь, туман. Не становится ни светлее, ни темнее.

– Пресвятой Элоим! – надсадный крик прорывается сквозь вату в ушах, Алаван поднимает голову и видит алое пламя, падающее с небес. Кавада до боли сжимает её ладонь. Это последнее, что чувствует девушка прежде, чем слепнет от яркой вспышки.

Глава 23

От уничтоженных Доков к небу поднимаются жирные клубы чёрного дыма. Хэш поднимается, опираясь на щербатую стену морского вокзала. Перед глазами пляшут серебристые черви. Их никак не удаётся сморгнуть. Охотник ошалело хлопает себя по рукам, груди, ногам. Всё цело, что невероятно. Отделаться звоном в ушах, когда рядом вспыхнуло новое солнце. В тот момент, когда произошёл взрыв, он сражался с передовыми отрядами Западной империи, прорвавшимися через баррикады в районе Пассажирского порта.

Они и сейчас здесь, но так же осоловело крутят головами, взмахивают руками, пытаются встать, но падают на колени.

«Что это было?» – думает Хэш, поднося руки к глазами. В правой рукоять палаша, багряная от подсыхающей крови, в левой – тцаркан. Кожа существа лопнула в нескольких местах, раны сочатся тёмно-лиловой жидкостью. Кажется, что оружие мертво, но вдруг ствол дёргается и из пасти вырывается злобное шипение.

«Живой».

Замерший причал приходит в движение. Тут и там люди хватают выпавшее оружии, двигаются к своим врагам. Заканчивают начатое. Кровь плещет на камни, сухо хрустят переламываемые для зарядки ружья. Молодой матрос в тёмно-серой форме пытается ткнуть в Хэша чем-то вроде длинного копья. Охотник лениво отклоняет удар и направляет на мальчишку ствол тцаркана.

«Не надо», – читает по губам охотник и жмёт на курок. Голубоватая молния превращает симпатичное лицо в обугленную маску.

– Хэш. – Рядом возникает Реза. – Живой?!

– Да. – Губы едва двигаются.

– Докам конец, – бурчит ибтахин. Передышки им не дают: сразу несколько закатников бросаются на пару хагвульцев, не обращая внимания на диковинную внешность Хэша. Реза сверлом ввинчивается между двух матросов, охотник принимает чужой клинок на свой и бьёт противника в грудь.

В поле зрения нет-нет да попадает то, что осталось от Доков. Глубокая воронка, внутри которой полыхает и парит, с громким шипением течёт жижа из оплавленных камня, металла, стекла и человеческой плоти.

– За Хагвул! – ревёт кто-то, играет горн. Ополчение, воспряв, бросается вперёд.

Хэш отвлечённо замечает, что вокруг него больше вражеских цветов, чем дружеских.

– Отступаем! – крик тонет в душераздирающем вопле. Реза вновь появляется из ниоткуда: рукав порван, рука прижата к животу.

– Ранен?

– Ерунда. Надо выбираться.

Хэш проверяет тцаркан. Кожа белая, по тельцу проходят судороги. Нужен корм, но мешочек на поясе давным-давно опустел.

«Можно…»

«Нет».

«В рукопашной мало шансов».

Охотник вспоминает тяжёлый взгляд отца. Как будто Хэйрив знал, что тьма, поглотившая его, клубится и в глубине души его сына.

Хэш опускается на колени. Тычет морду тцаркана в кусок оголённой плоти. Пистолет, заурчав, вонзается зубами в податливое мясо и довольно чавкает. Тем временем охотник обращается к хасса-абаб и устанавливает вокруг себя и Резы поле давления. Воздействие на разум людей по-прежнему ему не даются, так что он просто создаёт не комфортное пространство, которое избегают и хагвульцы, и закатники. Но стрелять в охотника и ибтахина не перестают.

– Надо ух… – начинает Реза, оборачиваясь к Хэшу. – Что ты делаешь?!

– Кормлю тцаркан.

– Но это…

– Они плотоядные. В СЛИМе об этом знают. Покорми свой.

Тцаркан ибтахина лежит в поясной кобуре, медленно приходя в себя. Оружие Хэша багровеет до черноты. Раны пистолета затягиваются прямо на глазах.

– Так нельзя.

– Сейчас только так и можно, – жёстко говорит охотник, протягивая руку. Реза мотает головой.

– Уходим.

Хэш пытается вытереть капли, стекающие с морды тцаркана, но зверёк едва не откусывает хозяину пальцы. Вошёл во вкус. Охотник проникает в сознание оружия. Тцаркан опьянён кровью, и, несмотря на сытость, хочет ещё. Хэш успокаивает его, приглушая агрессивные порывы, и берёт на изготовку.

Фюрестер и ибтахин прорываются к своим. По дороге им удаётся вытащить нескольких людей: двух патрульных, ополченца и Боевую Сестру, которая в исступлении тащит на себе труп. Освободив девушку от поклажи, Хэш втихую отрезает от руки погибшего несколько больших ломтей и убирает в карман.

Хагвул терпит поражение и несёт чудовищные потери. Закатники и восходники, впрочем, тоже. Они оттесняют силы обороны вглубь города, захватывают Порты, и даже дымящаяся воронка Доков им не помеха, но каждая пядь земли щедро поливается кровью солдат с обеих сторон. Тёмно-серый и тёмно-коричневый смешиваются примерно в равных пропорциях, а вот синий, багряный и чёрный почти исчезают из поля зрения отступающих. Захватчики попадают в ловушки: сгорают, взрываются, исчезают в ярких электрических вспышках, но идут всё дальше, оттесняя защитников на Кричащий остров.

«Чудо. Нам нужно чудо».

Беглецов окружают недалеко от Урчащего моста. Большой отряд закатников с пиками наперевес перекрывает дорогу с запада, а восходники с длинными ружьями и кривыми ятаганами – с востока.

– Твою ж… – успевает сказать Реза, прежде чем их обстреливают с двух сторон разом.

– Что это за кальбовы дети!? – спрашивает один из патрульных.

– Катхачи, – сплёвывает Реза. – Распоследние ублюдки из закатников.

– Пики…

– И они умеют поль… Хэш!

Охотник перемахивает через телегу, за которой прячутся отступающие, и стреляет. Алая вспышка, сдавленный крик – выстрел выводит из игры троих катхачи за раз. Командир отряда яростно выкрикивает приказ. Закатники бросаются в бой. Небольшому отряду беглецов приходится контратаковать.

Первым падает один из патрульных и, почти сразу, ополченец. Трое хагвульцев, закрывая от пик Боевую Сестру, отступают назад.

Хэш пропускает два удара. Пуля бьёт в плечо, но гораздо опаснее узкий разрез на животе и другой, в паре миллиметров от него. Реальность искажается, становится плоской. Моргая, Хэш теряет сразу ворох секунд. В какой-то момент Реза вталкивает его в дом. Тяжёлая дверь гулко ударяется о косяк, и через мгновение в неё начинают барабанить.

– Тащи его наверх! – кричит ибтахин сестре. Рама от вешалки для одежды клинит дверь, но катчахи и восходники лезут в окна. Реза стреляет в ответ, голубая молния даже достаёт кого-то, но врагов слишком много. Ибтахин отступает вслед за раненым охотником и сестрой.

«Почему… так… тяжело…» – думает Хэш. Длинные паузы возникают даже между мыслями. Когда его подхватывают сестра и Реза, он решает, что не будет опираться на них, но с каждой ступенькой всё большая часть веса микнетава опускается на плечи людей. За окном что-то громко свистит, раздаётся грохот и треск. Сквозь окна внутрь льётся яркий белый свет, а испуганные крики людей снаружи быстро превращающиеся в вопли ужаса.

«Ещё… один…» – думает Хэш, и тут что-то проплывает над головой, невидимое глазу, но отражающееся где-то внутри, на том уровне чувств, который относят к бессознательному. Хэш наваливается на Боевую Сестру и ибтахина, заставляет их растянуться на полу. Так, чтобы невидимая граница осталась над их головой.

– Хэш!

– С…тщ… – пытается сказать он, но язык превращается в неповоротливого слизня.

За пределами дома воцаряется тишина. Хэшу кажется, что он оглох.

С едва слышным хлопком крыша и большая часть второго этажа перестают существовать.

>>>

Она не разваливается, не обращается в прах – просто исчезает в один миг. Дневной свет обрушивается внутрь, и Хэш с удивлением обнаруживает, что он жжётся. Боевая Сестра вскрикивает и накрывает голову руками, Реза цедит что-то матерное, откатываясь в тень. Охотник же напротив, встаёт. Боль, причиняемая светом, неожиданно приятна. Он нежится в ней, а в это время кожа на лице и руках сворачивается и тлеет.

Всё заканчивается в один миг.

Свет пропадает. Хэш открывает глаза и смотрит в ослепительно-яркое голубое небо, которого Хагвул не должен видеть до апреля. Охотника поражает его громада, его безбрежность и бесконечность. В конце концов, он натыкается взглядом на странный предмет, висящий в воздухе, и концентрируется на нём, чтобы не рухнуть в бездну над головой.

Предмет ограничивает небо. Нечто круглое, похожее на яйцо из обсидиана или чёрного бархата, парящее в нескольких десятках метров над Кричащим островом. Кажется, что оно вращается, но точно определить нельзя. Битва замирает. Нападающие, разглядев таинственный предмет в небе, панически ищут укрытия.

– Университет!

– В укрытие! В укрытие!

В головах сотен людей проносится мысль, что Университет обратился к последнему аргументу. Такому, после чего на месте Хагвула не останется ничего и никого. Выжженный, навеки отравленный кусок земли. Нечто подобным СЛИМ действительно располагал, но на общем совете его решили не использовать.

Поверхность яйца подвижна. Чёрная жидкость начинает медленно стекать, обнажая сияющую серебром поверхность. Некоторые люди ахают, узнав субстанцию, из которой состоит кхалон.

– Не может быть, – шепчет под нос Мадан Наки, снимая треснувшие очки. Он тяжело и с присвистом дышит, на его щеке красуется длинный ожог. Как и все обитатели Хагвула, Мадан вышел на защиту своего города, и многие позже рассказывали о странном человеке, который появлялся будто из воздуха в самый последний момент и спас не одну жизнь. Он поднимал баррикады, резал восходников, защищал отступающих на брошеных улицах Мохнатого угла и выходил в одиночку против двух, трёх, пяти врагов разом, сдерживая их, пока хагвульцы оступали на Кричащий остров. Никто так и не узнал, как его зовут, но все сходились на том, что исчезал он так же внезапно, как и появлялся.

Яйцо меняет форму, разрастается, превращаясь в пульсирующий овал с отростками по краям. Они напоминают усики насекомых и тянутся в разные стороны, будто изучая окружающее пространство.

– Хэш? Хэш?! – кричит Реза, поднимаясь. Боевая Сестра лежит без движения, и только слабый хныкающий плач говорит, что она ещё жива. Её кисти покрыты ожогами, одежда кое-где почернела. Ибтахин переводит взгляд на охотника и видит, что тот замер, молитвенно вскинув руки в сторону нового кхалона.

– Что происходит?

– Она.

– Кто?!

– Юдей.

Реза замирает.

– Она же…

Больше ибтахин не успевает ничего сказать. Испускаемый новым кхалоном звук, низкий гул, почти на пределе человеческого восприятия, прибавляет в громкости. Вот уже все, находящиеся в Хагвуле, закрывают уши, но гул проникает сквозь мельчайшие отверстия, втягивается в поры, вгрызается в кости и заставляет ныть дёсны, глазные яблоки и виски. Некоторых начинает тошнить, другие падают в объятия припадков. Тонкая плёнка кхалона натягивается. Звучат призывы к оружию, все, кто ещё может стоять на ногах, поднимают ружья, винтовки и тцарканы и направляют их на портал. И хагвульцы, и чужаки.

– Глупо… – шепчет Хэш. Его зрение меняется. Глаза заволакивает белёсой поволокой, и теперь он видит весь город разом, как будто с высоты. Двоевидение вгрызается когтями в истерзанный мозг, но он не может и не хочет его прекратить. Что-то внутри натягивается до предела, и только благодаря этому неведомому он держится на ногах.

С громким треском рвущейся ткани диковинное создание входит в человеческий мир.

>>>

Оно напоминает женщину лишь отчасти, соотносясь с привычной людской внешностью примерно так же, как работа авангардного художника соотносится с реальностью. Красивая? Уродливая?

Подобрать определённый эпитет сложно: кожа, или то, что заменяет её, постоянно находится в движении. Основу её составляет чернота, свойственная космосу и глубоким морским безднам, поверх сияют голубые и лиловые звёзды, пробегают рыжие протуберанцы, а яркие пульсары вспыхивают на груди и спине. С какой бы точки разрушенного и наполовину захваченного Хагвула не смотрели люди, они видят лишь тонкий силуэт с непропорционально длинными руками и ногами. Он держится в воздухе неясным способом, порождающем в душах людей смутную тревогу.

– Э… это…

– Она, – говорит Хэш. Он раскачивается из стороны в сторону, но Реза не решается к нему подойти. Лицо гиганта светится спокойствием, улыбка трогает губы. Он так и не рассказал, что случилось с Юдей в Тебон Нуо. Да, и как он остановил вторжение – тоже.

«Морав? Не может быть».

Силуэт мелко вибрирует. Он поворачивается из стороны в сторону, при этом в воздухе остаётся след, будто реальность не поспевает за ним. Наконец, оно замирает, взгляд сияющих глаз устремляется в сторону Портов. Реза ёжится. Ему кажется, что существо изучает дом, в котором они прячутся.

– Хэш, надо уходить.

Гигант не отвечает. Он смотрит на парящий в воздухе силуэт.

– Хэш…

Существо исчезает и с лёгким хлопком возникает в комнате прямо напротив гиганта.

Реза пятится. Иррациональный ужас замораживает мысли и сковывает тело.

– Хэш… – произносит существо. Его голос, если это можно назвать голосом, рождают не связки, но окружающее пространство. Вибрируют дерево, металл, камень, воздух, кости внутри ибтахина. Не будь Реза так напуган, он бы узнал тембр.

– Ю… Юдей, – шепчет охотник. Колени подгибаются, и он валится вперёд, чуть не падая на существо. Хэш глубоко дышит, изо всех сил сдерживает рвущий горло вскрик, но несколько звуков проскальзывают сквозь зубы.

– Тебе… больно, – произносит существо и вытягивает руку. Кожа на лице фюрестера восстанавливается, раны затягиваются. Становится нестерпимо жарко, а потом, в раз, убийственно холодно. Дыхание Резы вырывается облачком пара, на ресницах оседает иней.

– Спасибо, – говорит Хэш. – Ты пришла ко мне?

– Хэш… – повторяет существо. Как будто силится вспомнить, кто стоит за этим именем.

– Юдей, я здесь.

– Оум… Оумер.

Фюрестер пытается разглядеть хоть какие-то эмоции, но чёрное лицо больше похоже на маску. Хочется сорвать её и увидеть карие глаза совсполохами цвета охры на радужке.

– Морав.

– Хэш, я… Не помню. Я не помню, кто я. Это имя, оно…

– Юдей, подожди.

Охотник прикасается к руке существа, но тут же одёргивает её. Кожа надувается волдырями, а уже через секунду приходит в норму. Вновь присутствующих обдаёт жаром пополам с холодом.