Текст книги "Мэвр (СИ)"

Автор книги: Марк Филдпайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Улица заканчивается небольшой площадью, образовавшейся, как подозревает Юдей, потому, что для постройки какого-то здания не вовремя закончились деньги. Пустыри, пусть даже посреди оживлённого района, часто становятся неофициальными кладбищами, и Городское управление быстро распорядилось замостить участок булыжником, поставить скамейки и высадить деревья. Было бы чуть светлее, Юдей смогла бы разглядеть табличку «Площадь Свободы». Как иронично

Кизерим уже близко, слишком близко, чтобы не обращать на него внимания. Юдей стреляет и в этот раз у неё есть время прицелиться. Богомол парирует отличный выстрел прямо в глаз, и охотница с удивлением замечает, что несколько осколков клешневой брони падают на землю. Похоже, царапины от кханита оказываются глубже, чем она думала.

Взгляд Юдей скользит по тцаркану в руке и она замечает, что оружие выглядит плохо. Ещё несколько минут назад существо было розовато-оранжевым, но теперь посерело и съёжилось.

«Прости», – думает Юдей, убирая пистолет в кобуру. Она стреляет не так уж часто, но для тцарканов разряд – экстренный защитный механизм. Их нужно подкармливать, но охотница не успела взять мешочек с капсулами. Кизерим стремительно наступает.

Ей кажется, что он прибавляет в скорости. Способности Юдей к предсказанию ближайшего будущего проходят серьёзную проверку. На такой скорости выбирать приходится наугад и ей везёт, но долго ли продлится это везение? Насколько она видит, вариантов с нападением по-прежнему нет. Несколько раз острые клешни вспарывают полы её плаща, превращают их в лохмотья. Юдей понимает, что долго такой бой не продлится и идёт в атаку вопреки всем тем вариантам, что возникают в её голове. По касательной отбив клешню, она шагает вперёд и делает выпад прямо, целясь в левый глаз. Мощный удар отбрасывает её в сторону.

«Вот и конец», – думает Юдей прежде чем сгруппироваться и приземлиться. Кости выдерживают, а вот кханит ломается. Верхняя часть, с вилкой, взрывается снопом искр и сгорает за пару мгновений. Вторая отлетает на пару метров вправо. Богомол не ждёт, пока жертва встанет. Он прыгает и падает точно на Юдей. Она успевает перекатиться и тянется к обломку кханита левой рукой, как вдруг клешня опускается сверху и пригвождает кисть к мостовой. Юдей вскрикивает. Боль хлыстом проходится по нервам, но она не впадает в панику. Мало её ломали? Сравниться ли это с горением заживо?

Вторая клешня зависает прямо над головой охотницы, она инстинктивно ставит блок правым предплечьем. Глупо, ведь человеческое тело, пусть даже и тренированное, не сможет остановить острую клешню.

Рёв чудовища сотрясает площадь. Богомол отступает, освобождая жертву. Юдей поднимает обломок кханита, морщится от боли в левой руке и смотрит на правую. Что остановило кизерима?

Сквозь разрез на рукаве проглядывается матовая чёрная поверхность.

«Пластина!»

Она и забыла о ней. Юдей посылает наручу сигнал и он трансформируется в широкий короткий клинок, слившись с наростами на пальцах. Правая клешня кизерима сломана, эвецитиовая броня на ней идёт глубокими трещинами. Впрочем, это не мешает богомолу угрожающе клокотать, осторожно приближаясь к жертве.

Теперь Юдей чувствует себя настоящим охотником. Она сжимает обломок кханита, бросает взгляд на рану и с удивлением замечает, что дыру в ладони уже закрыла чёрная паутина.

От женщины исходят волны прямой угрозы и богомол не торопится нападать. Он оценивает шансы, крутит головой и пытается понять, как покончить с надоедливой букашкой.

Крошечная победа придаёт ей такой уверенности, что Юдей готова пройти сквозь кизерима насквозь, разрубить его пополам и искупаться в его лимфе. Образы в голове становятся ярче, реальности множатся. Десятки вариантов, сотни, тысячи. Она успевает рассмотреть их все, просчитать наперёд – и это за несколько секунд. Закончив, охотница замечает, что богомол едва сдвинулся с места.

«Как будто несколько часов прошло», – думает Юдей и эта мысль, человеческая и медленная, кажется лишней и тут же исчезает в глубинах мозга. Схемы в её голове не статичны, а изменяются под каждое движение кизерима.

Юдей бежит, обманчиво припадая на левую ногу, готовая в любой момент взмыть в воздух или скользнуть вниз. Ломаное движение приводит богомола в неистовство, он поднимает обе клешни, надеясь пристукнуть добычу. Его фигура становится размытой даже для Юдей, но она к этому готова. Хватает лёгкого ветерка: охотница замирает и клешни с грохотом обрушиваются на мостовую в считанных миллиметрах от неё. Ответный удар в увечную конечность, проламывает броню и лезвие погружается дальше. Богомол верещит, но обе клешни застревают в булыжниках и он ничего не может сделать. Лезвие входит легко, не встречая сопротивления, вокруг кисти пузырится лимфа и охотница хищно улыбается. Она продолжает давить, пока не проходит клешню насквозь, резко дёргает вправо, перерубая мышцы, кости и сухожилия. Кизерим ревёт, выдёргивает, наконец, здоровую клешню и тычет без разбора в ту сторону, где стоит охотница, но её там уже нет. Она скользит под брюхо богомола и всаживает в белёсое брюшко обломок кханита. Из прорехи хлещет мерзко пахнущая жижа. Юдей, отступая, ловит несколько капель рукавом плаща, кожа начинает дымится и охотница быстро избавляется от него.

Кизерим умирает. Он ещё шевелится, даже идёт куда-то в сторону штаба, но в его движениях появляется неустойчивость существа, стремительно теряющего силы. Чёрная лимфа хлещет из перерубленной конечности, а брюшко опало и напоминает мокрый бумажный пакет. Юдей наблюдает за богомолом, одновременно пытаясь дать название тому полю вариантов, что ещё секунды назад кружило в её голове, выстраиваясь в цельную картину. Она до сих пор может рассмотреть его внутренним взором. Рисунок напоминает что-то, но слово вылетело из головы.

«Ты только что победила кизерима, девочка, – говорит внутри Юдей Хак. – Не будь к себе так строга».

Всё ещё погруженная в мысли, охотница медленно бредёт вслед за богомолом. Её внимание привлекает большой чёрный орган, который лопнувшее брюхо кизерима исторгает последним. Подойдя ближе, женщина с ужасом различает человеческие очертания, и, несмотря на поднимающуюся волну дурноты, продолжает завороженно смотреть на полу-переваренного человека.

«Он проглотил его целиком».

Её рвёт. Дурнопахнущее зеленовато-белое пятно расплывается под ногам и Юдей отступает назад. Неожиданно всплывает слово:

«Паутина!»

>>>

Охота напоминает прятки, где вода-фюрестер в любой момент может оказаться жертвой.

На счету Хэша бесчисленное количество вылазок. Он успел неплохо изучить Хагвул, даже, в каком-то смысле, понять его, это чудовищное нагромождение глины, кирпича и цементного раствора, раскинувшееся на берегу и окружённое с трёх сторон горами. Гигант украдкой заглядывал в окна и смотрел на то, как живут местные. Иногда ему случалось натыкаться на забродивших пьяниц и тогда он прятался, но молва о Душегубе, человеке с синей коже, всё равно разнеслась по улицам и стала городской легендой. Совсем редко он катался в крытом мобиле по улицам днём, и тогда его поражали шум и гам, стоящий в любом месте, где собиралось больше трёх людей.

В какой-то мере Хэш любит Хагвул, хоть и считает его слишком суетным, большим и неустроенным.

«Остальной Хаолам может быть хуже, или лучше. Но моё место здесь», – решил он однажды и успокоился. Его ничуть не волнует возможность отправиться в путешествие и выбраться за пределы города, ставшего ему родным по необходимости. Посмотрев на то, как живут люди, Хэш сделал закономерный вывод, что примерно так же они живут и во всех остальных местах, разве что с поправкой на местные обычаи и цвет одежд. Среди обитателей Хаолама он всегда чувствовал себя одиноким, даже Хак, заменившая ему мать, всё равно отстояла от него на то мнимое расстояние, на которое и любой другой человек отстоит от выходца из другого мира. Охотник давно свыкся, но нечто вроде крошечных шипов, засевших в пальцах, продолжают болеть при мысли о том, как сильно он отличается от окружающих.

Хэш также свыкся с ролью защитника простых людей. Сросся с нею. Надежды на возвращение «домой» разбивались о сухой язык отчётов: «разумных форм жизни в мэвре не обнаружено». Хэш был единственным, кого СЛИМ нашёл за всё время экспедиций.

Но теперь, после видения, уверенность и решимость Оумера пошатнулись. Тебон Нуо обитаем, и его ждут на той стороне. Кто знает, может там он сможет, наконец, обрести недостающую часть себя, некий инструмент, который разрушит барьер между ним и остальным миром. Всеми мирами.

Хануал поднимается в воздух, невидимый никому в этом мире, и мелко подрагивает, отправляя сигналы во все стороны. Они похожи на волны, гонимые ветром туда-сюда. Хасса-абаб не даёт картинки, лишь позволяет вычислить приближение кизерима.

Хэша пугают возможности хануала. Знания, что он получает из Кодо обращают ментальный щуп в могущественное оружие, с помощью которого можно подчинять умы любого живого существа. Гигант украдкой пробует прочесть мысли людей, но пока у него не получается. Что-то не сходится на тонких уровнях и щупальце будто соскальзывает с человеческого сознания. Зато, у него получилось тогда «поговорить» с тцарканом-бунтарём, и это чуть не убило его. Он, буквально, на несколько минут стал им и ощутил, каково это – быть тцарканом. Оказывается, они помнят всё, что случилось с их предками. За короткий срок Хэш испытал и познал всё то огромное прошлое, что тцарканы наследуют от родителей. Они вчитываются в свои гены, в память, записанную тонкой вязью веществ, для которых ещё не придумано название. Тогда в лаборатории тцаркан, ощутив, наконец-то, родственное существо, рассказал ему всё, а охотник слушал, потому что не знал, как его остановить, как разорвать связь и убрать щупальце.

Теперь Хэш знает.

Он пробирается по улицам всё дальше, а хануал бдительно наблюдает за пространством вокруг. Несколько секунд он чувствует Юдей, которая пульсирует, образуя на поверхности ментального слепка своего разума острые, хрупкие иглы. Хак, идущая рядом до ближайшей развилки, наоборот – непроницаема. Слепок разума старой охотницы, чёрный и плотный, походит на маленькое пушечное ядро.

Сознание Хэша разделяется на две части: одна ощупывает пространство, другая свободно барахтается в бурных мыслительных потоках.

«Вызволение? – размышляет он, вспоминая сон-видение. – Что это? И почему он так зол на людей? Они ведь… спасли меня. Почему отец столько лет избегал кхалона, почему не послал весточку, не оставил знак?»

Мысли смещаются к Юдей, и Хэш вновь ощущает странную теплоту в груди.

«На своём ли она месте? – думает он. – Ей была суждена другая жизнь, нормальная. А теперь…»

Уличный фонарь высекает её лицо из ночной тьмы грубыми ударами, кханит дрожит в руках и ужас встречи с кизеримами выскабливает остатки уверенности. Хэш допускает, что Юдей сломается. Но обещает себе, что сделает всё, чтобы этого не случилось.

«У неё нет выбора».

Щупальце напряжённо вибрирует. Хануал изгибается дугой и указывает налево. В воздухе проступает слепок разума. У людей он похож на сферу, у тцаркана – на гексатетраэдр. Хэш рассматривает ровный, будто высеченный из базальта октаэдр разума кизерима. Охотник сворачивает за угол, прижимается к стене и придерживает хануал. Было бы очень неловко потерять сознание сейчас, пусть и узнав подноготную тех существ, что вторглись сегодня в человеческий мир. Ему хватает того, что он видит кизерима и может подкрасться к нему незаметно.

Хэш бесшумно вытаскивает тцаркан, который, стоит фюрестеру коснуться рукояти, тут же прекращает всякую возню. Беззвучной тенью охотник соскальзывает в темноту переулка. Хануал жадно тянется к сознанию существа, но Хэш придерживает его.

Кизерим ведёт себя странно: стоит на месте, слегка покачивается из стороны в сторону. Он напоминает Хэшу какое-то земное насекомое.

«Смахивает на ловушку».

Но для кого? Неужели кизерим учуял его раньше и прямо сейчас капкан захлопывается, а Хэш этого даже не видит? Других кизеримов вокруг нет, но мало ли…

«Ловушка. Должна быть ловушка», – думает Хэш, но всё равно приближается. Он должен уничтожить тварь, обезвредить её и сдать в СЛИМ.

«Или не должен?»

Чудовище неожиданно встаёт на задние лапы, вытягивается к небу почти на четыре метра и низко припадает к земле, распластав клешни по брусчатке. Охотник замирает. Кодо мягко нашептывает, что раз «объезженные» бадои навсегда запоминают прикосновение хасса-абаб и никогда не нападут на микнетава.

«Его приручили? Но как это возможно?»

От кизерима остро пахнет кислыми ягодами и свежестью. Аромат распространяет всё его тело, так что Хэша даже мутит. Но запах приятный. Несмотря на то, что вырос он в Хаоламе, ароматы с той стороны почти всегда ему нравятся. Хотя Хак, например, эту «вонь» не выносит.

Повинуясь, скорее, инстинкту, чем разуму, Хэш вытягивает свободную руку и касается треугольной головы чудовища. Хануал мягко оплетает октаэдр сознания кизерима, хотя Кодо называет его бадоем, и охотник концентрируется на своих ощущениях.

Панцирь на голове шершавый и очень холодный. Красные буркалы открыты, но смотрят вниз. Кизерим подставляет Хэшу шею так, будто пресмыкается перед ним.

«Он… боится!»

Осторожно, чтобы не утонуть в чужом сознании, Хэш переключается на поток ощущений, идущих от хануала. Страх не правильное слово – кизерим в ужасе. Он ощущает присутствие микнетава по возмущению ментального поля и стоит неподвижно. Хэш пытается заглянуть в прошлое существа, но натыкается на что-то вроде стены, которую нельзя обойти или сломать.

«Ладно».

Охотник знает, что ему нужно делать. Мысль оставляет след в пространстве и существо дёргает клешнями, но тут же кладёт их обратно. Хэш чувствует, что кизерим не хочет умирать, но подчиняется праву сильного и даже не пытается сражаться. Это шокирует Хэша, но он всё равно поднимает тцаркан и приставляет его к треугольной голове. Кизерим мелко дрожит.

«Так я не защитник? Палач?» – думает гигант, перебирая те немногие воспоминания существа, которые ему открыты. Проход через кхалон остаётся в памяти животного мутной чередой картинок, а первый час в Хаоламе – агонией и ужасом. Море неизвестных запахов почти свели его с ума, к тому же, во время перехода, он потерял свою стаю и пытался их найти. В Тебон Нуо они делали это через лимфу, но здесь связь распалась и ему оставалось только бродить в одиночестве в поисках сородичей и пищи.

Хэш с удивлением понимает, что в его глазах стоят слёзы. Конечно, он может сохранить ему жизнь, но тогда кизерим станет ещё одной подопытной крысой для СЛИМа, а разве это жизнь? Клетка и бесконечные эксперименты.

«Ты же так живёшь», – говорит голос внутри охотника. Он закрывает глаза и жмёт на курок.

Тцаркан визжит намного громче, чем ожидал Хэш. Голубая вспышка, облако жара в лицо. Задние лапы кизерима подкашиваются и туша падает на мостовую с тяжёлым стуком.

Охотник поздно уводит хануал. Ментальный щуп передаёт всё, что испытывает кизерим. Дикую вспышку боли и черноту. Но больше всего Хэша поражают тёмные, налитые багрянцем глаза, которые остаются на том месте где раньше было сознание кизерима. Они будто метка тлеют ещё некоторое время.

Хэш стоит, покачиваясь, облитый оранжевым светом уличного фонаря. Вдруг воздух сотрясает крик и охотник резко поворачивается на звук.

«Что это было?» – думает он. Отзвук крика гуляет по пустынным улицам, огороженным ибтахинами. Поднимаясь в воздух, он медленно тает и ввергает душу Хэша в пучину смятения.

Он пользуется хануалом, отпускает его настолько далеко, насколько возможно, но ничего не чувствует. Слишком далеко. Нужно сделать выбор, но Хэшу не хватает информации. Кто? Хэш или Юдей.

Крик мог принадлежать Юдей, потому что кизеримы напали на штаб, и она не справляется. Или это Хак, столкнувшаяся с таким врагом, который ей не по зубам. Она не любит это признавать, но Хэш догадывается, что его названной матери тяжело даются охоты. Она крепкий орешек, но даже человеческое тело, сдобренное лимфой, ослабевает, вырабатывая жизненный потенциал. А вообще, кричать могла и самая обычная женщина, выглянувшая в окно и увидевшая тварей, которые и в кошмарном сне не привидятся.

«Решай!» – приказывает себе Хэш. Его тянет к Юдей, да и логика подсказывает, что у неё меньше опыта и для неё бой опаснее, чем для Хак.

Прежде чем убрать тцаркан в кобуру, Хэш достаёт две капсулы и бросает ему в пасть. Тот радостно хрумкает, а когда начинается реакция, светится изнутри, тоненько повизгивая от удовольствия.

Закончив подготовку, Хэш поднимает голову, принюхивается, и ему кажется, что в воздушной смеси, привычной для Мохнатого угла, появляется новый ингредиент.

>>>

Разделившись с Хэшем, Хак ныряет в узкие улочки, которые в Мохнатом городе, зачастую, не имеют даже названий. Они образовались сами собой, при строительстве, меж двух неплотно прилегающих друг к другу стен. Их часто используют как выгребные ямы, обрекая себя и соседей на вонь медленно гниющих продуктов и дерьма; иногда в них прячут украденное или убитых. Совсем редко жители следят за такими нечаянными переулками и содержат их в чистоте. Тогда по ночам в них частенько можно встретить бездомных, которые устраиваются на ночлег меж двух тёплых стен.

Часто обитатели улиц и становятся первыми жертвами кизеримов. Когда пребывает СЛИМ, от них либо совсем ничего не остаётся, либо чудовищно искалеченные останки. Твари поразительно эффективны, и даже если не сжирают человека сразу, то особым образом «запасают пищу впрок», от чего новичков среди тцоланимов и ибтахивно постоянно выворачивает, и можно только порадоваться за тех, кто успевает снять защитную маску.

Хак и сама до конца не осознаёт, почему её так волнует судьба бездомных. Сама она происходит из хорошей семьи и является единственной наследницей крупного состояния, которое растёт год от года. Её отец, большой промышленник, чьи заводы поныне обеспечивают все безумные идеи инженеров СЛИМа, с презрением относился к тем, кто смирялся с нищетой и привыкал спать на улице и побираться. Каждый раз завидев такого неподалёку от своего предприятия или дома, он с громким криком бросался к нему и прогонял, бросая в спину проклятья и оскорбления.

– Папа, но почему ты не предложишь им работу? Может быть тогда они смогут найти себе дом? – спрашивала десятилетняя Хак, не раз и не два становившаяся свидетелем подобных сцен.

– Они конченные люди, радость моя, – отвечал отец, всё ещё красный после односторонней перепалки. – Предложи я ему работу, он за неё, конечно, ухватится, но только для того, чтобы украсть что-нибудь, да подороже.

В глубине души Хак жалела несчастных людей, потому что догадывалась, что одной лишь человеческой волей дело не ограничивается, есть ещё что-то, что обрекает всех живых тварей на то, или иное существование. Эта мысль приходила к ней каждый раз, когда она начинала думать о том, что привело её в СЛИМ, что сделало охотником. Она ведь собиралась изучать мэвр, а не сражаться с его обитателями, но заражение, трансформация, обучение и бесконечная охота определили её судьбу. Хак мечтала о другой жизни и, порой, украдкой, благодарила Элоима за то, что в её жизни был Хэш. Она воспитала его, познав радости материнства, даже не выносив дитя под сердцем. Будь её воля, она бы не выпускала его из СЛИМа, и тем более не выставляла на доску против кизеримов, но, к сожалению, она никогда не была игроком – лишь ещё одной фигурой.

Хак замирает посреди очередного переулка. Узкий и привлекательный для бездомных: обе стены буквально пышут жаром. Но он безлюден.

«Ребятки Резы постарались?» – думает Хак. Темнота ей не мешает: долгие годы с лимфой в крови изменили её куда сильнее, чем думали доктора СЛИМа. Случайно порезавшись в последний раз, охотница увидела, что выступившая кровь была чёрной, без малейшего намёка на красноту. Порой смотрясь в зеркало, она замечает странный блеск в глазах, но наваждение быстро проходит.

«Или кизеримы, – думает Хак – Если так, то он был не один. Обычно в таких переулках собирается пять-шесть человек. Убегая, они бы подняли шум, а Реза контролирует периметр».

Пару раз фюрестерам попадались кизеримы-обжоры, которые могли схарчить двух, а то и трёх людей очень быстро, но они отличались внушительными размерами и крайней медлительностью. Опасность сохранялась, но они – настоящий подарок для охотника. После «трапезы» они редко уходят далеко, а насколько могла судить Хак, рядом кизеримов не было. Наросты на теле служат ей сенсорами, и сейчас они спят.

Закрыв глаза, охотница тяжело приваливается к стене и массирует бедро. Морщится. Глубоко вдыхает свежий ночной воздух, щедро сдобренный запахами штукатурки, сточных вод и кислых ягод.

«Стоп».

Фюрестер пропускает удар.

Он проходит вскользь, по касательной, едва задевая рёбра. Колебания воздуха заставляют Хак отпрыгнуть в сторону, но даже с её скоростью кизерим оставляет на теле охотницы глубокую царапину. И это сквозь толстый плащ. Выступает кровь, но скоро она засохнет и сама закупорит рану.

Тварь встаёт на задние лапы и высоко поднимает клешни. У Хак нет времени её рассматривать: приняв оборонную стойку она отводит удар за ударом, отступая к выходу. Кизерим быстр, но небрежен, видимо, в природе ему никогда не важна была точность, хватало скорости. Чуть изменяя наклон копья, охотница заставляет чудовище оставлять в стенах глубокие борозды. Тварь клокочет и булькает.

«Почему я его не чувствую?» – проносится мысль и Хак, краем глаза заметив какое-то движение, изгибается в немыслимом пируэте, пропуская третью, возникшую ниоткуда клешню над собой. Переулок закупорен с двух сторон, но охотница может поклясться, что ещё секунду назад тварь была одна. Они делятся? Может быть и такое. Начинается смертельный танец, в котором Хак остаётся маневрировать, обращаясь ко всем навыкам и опыту, что у неё есть.

Смертельно опасный танец болью отражается в коленях и локтях. Узкое пространство мешает двигаться, но и кизеримы великоваты, цепляются за стены и не могут развернуться. Хак то и дело ныряет под опускающиеся клешни, пытается колоть в ответ, но чудовища действуют слаженно – прикрывают глаза друг друга, подставляют бронированные бока. Несколько раз охотница суётся под брюхо, но оно так раздуто, что проскользнуть под ним невозможно. Скорее, тварь просто придавит её.

Сил много, но они не бесконечны. Хак пропускает удары, они расцветают новыми ранами. Движения охотницы теряют выверенную элегантность и становятся слишком резкими или наоборот, недостаточно плавными. Хак постоянно оценивает ситуацию, но не видит выхода из западни. Разве что прорыв, он он может стоить дорого. Да, она фюрестер, но это не означает, что она неуязвима.

– Кальба! – громко ругается она, когда острый коготь вспарывает кожу на спине. Эта рана серьёзнее, кровь пропитывает блузку, стекает за пояс. Боль обжигает и подгоняет. Но это не страшно. Гораздо хуже то, что Хак приходится действовать интуитивно, а значит, во многом, опрометчиво.

«Ненавижу азартные игры».

Отклонив клешню, охотница, вместо того, чтобы обратить внимание на второго кизерима, бросается к первому. Используя согнутую лапу как опору, она вскакивает на спину твари и прыгает вперёд, навстречу выходу.

Удар в спину. Сила такая, что Хак впечатывает в стену дома напротив переулка.

Голова раскалывается, в ушах звенит, а хруст, который услышала охотница, когда кирпич, вдруг, заполонил всё поле зрения, эхом повторяется, стоит ей пошевелиться. Хак пытается встать, опираясь на кханит, и ей это даже удаётся. Она готова отбиваться. Жадность изменяет слаженности чудовищ. Они закупоривают выход своими телами, мешают друг другу и увязают в сочленении лап, клешней и уродливых треугольных голов с выпученными глазами. Хак думает, что они похожи на богомолов, пока её не скручивает кашель. Мостовая расцветает каплями чёрной крови и это приводит кизеримов в неистовство. Воздух с трудом просачивается сквозь плотно сжатые губы с тяжёлым присвистом.

«Лёгкие», – думает охотница, с трудом поднимает руку и подаёт условный знак. Ничего не происходит. Ибтахинов рядом нет. Ушли? Бросили её?

«Впрочем, а чем бы они помогли…»

Жить Хак остаётся несколько минут.

– Ка…льба, – цедит она, заметив, что поведение богомолов меняется. Они стараются распутаться и прикончить зарвавшуюся букашку, которая никак не желает полезать им в рот. Хак тянется к тцаркану, вынимает его и направляет на кизеримов. Лишь через секунду она понимает, что голова пистолета превратилась в мешанину из костей и сероватого мозгового вещества.

– Цона, – ругается охотница и бросает труп тцаркана в сторону. Драться она не может, ходить – тоже. Ей нужно убираться отсюда, возвращаться в штаб и надеяться, что хвалённой регенерации хватит нескольких минут, чтобы поставить её на ноги. Она не совсем понимает, какой урон нанёс роковой удар, но догадывается, что дело плохо. Остаётся ещё вариант обратиться к животной сути.

Опасный план. Хак держит своего крестителя-кизерима в клетке вот уже двадцать лет. Так долго, что и забыла, как он выглядит. Ей достаточно его способностей.

«Сейчас?» – всё ещё сомневается она, но уже представляет коридор западного крыла родительского особняка, заканчивающийся одинокой дверью. Эту комнату отец называл «воспитательной» и, бывало, запирал там не только Хак, но и её мать. Девочке там даже нравилось: низкий потолок, два тусклых светильника, кровать под тяжёлым пологом, стены, обитые мягким чёрным войлоком, но она быстро начинала скучать, потому придумывала для себя игры и всякие глупости, чтобы продержаться положенные три часа. Мать же отец закрывал на дни, иногда – на целую неделю, и тогда Хак запрещалось даже выходить в этот коридор. Последнее наказание матери было беспрецедентно длинным, – целых десять дней, – а по его прошествии муж уже никогда не разговаривал с женой, а девочка увидела мать только на похоронах. Бедная женщина, не выдержав заточения, вскрыла вены и тихо умерла, так никого и не потревожив.

В точно таком же коридоре, только воссозданном в голове, Хак заперла то существо, которое поделилось с ней лимфой. Закрывая тяжёлую дверь, она думала, что больше никогда его не увидит, и теперь, приближаясь к ней, медлит.

«Вдруг оно уже мертво?» – думает охотница и поворачивает ручку.

Тварь внутри ждёт её. Она бросается к своей хозяйке, вскакивает на грудь и с ненавистью погружает острые клешни прямо в грудь охотницы. Уродливые красные буркала полыхают жаждой мести и нечестивым ликованием.

В реальности Хак содрогается. Судорога вытягивает из охотницы стон, а затем на спине, в том месте, куда её ударил богомол, начинает расти чёрный пузырь. Женщина не видит, но чувствует, как внутри него что-то шевелится.

– Нет, – шепчет Хак, пытаясь закинуть руки за спину и ухватиться за скользкую плёнку, чтобы порвать её. Но она не поддаётся. Вскоре пузырь вспухает уродливым горбом, стремительно тяжелеет, переворачивая охотницу на спину. С громким чавкающим звуком плёнка рвётся и сразу несколько острых шипов, по три с каждой стороны, вонзаются под рёбра охотницы и устремляются к внутренним органам. Хак вопит от невыносимой боли и ужаса, что охватывают её душу. Она не теряет сознания, но её будто сжигают заживо. То, что когда-то было Хак Аревой, старается выстроить барьеры из воспоминаний, утянуть женщину в прошлое, но всё рушится на пути раскалённого потока магматической агонии. Её личность крошится, разбиваясь на мелкие осколки, оставляет руины, по которым едва можно догадаться, кем она когда-то была.

Её тело бросает из стороны в сторону, черная густая жижа льётся и льётся из тела, так, будто где-то внутри спрятан бездонный резервуар. Шипы оставляют от лёгких, желудка, почек, печени и сердца одни ошмётки. Теперь они рвут кожу, выламывают рёбра. На месте плоти вспучиваются новые костяные образования, покрываются лимфой, твердеют и обретают форму.

Вскоре Хак, или то, что когда-то было Хак, меняется окончательно, остаётся только её лицо, обрамлённое чем-то вроде грязных сосулек волос. Руки удлинились, покрылись коркой и стали похожи на две острые пики. Нижняя часть тела сузилась и напоминает три перекрученных каната, залитых цементом. Ноги теперь тоже три, они тонкие, но жилистые и заканчиваются чем-то вроде мощных кривых когтей, которыми легко можно вцепиться как в противника, так и в стену.

Кусочек Хак, крохотный и содержащий самые базовые понятия об этой женщине и часть воспоминаний, укрывается где-то в глубинах мозга новой твари. Она не понимает, что с ней происходит, хотя и продолжает видеть мир вокруг себя. Чудовищный гибрид кизерима и человека встаёт на ноги, смотрит в сторону богомолов, уже вышедших из переулка, и высовывает из скрытой в брюшине пасти длинный лиловый язык. Хак пытается отдавать команды, но верховодит новым ужасающим телом кто-то другой.

>>>

Юдей быстро приходит в себя.

Реальность сходится в одной точке и женщина ясно и чётко видит своё будущее: его будто подсвечивают среди бесчисленных вариаций реальности, но всего несколько секунд. Момент уходит, истина растворяется в ворохе случайных мыслей, разбивается о строгие «Да» и «Нет» каркаса её личности.

Позыв вернуться в штаб диктует один из таких столпов, на которых выстроена Юдей. Избавившись от кизерима, точнее, нейтрализовав его, она вспоминает о Резе. Штаб разрушен, а вслед за первым могли прийти новые кизеримы. Охотница старается не думать о том, что богомол мог сотворить с отрядом поддержки.

Много позже, когда Юдей вспомнит эту ночь и вылазку, мозг исказит воспоминания. Так Хак будет выглядеть встревоженной и обречённой, а Хэш – отстранённым и даже замкнутым. Юдей разглядит пометки на полях судьбы и будет корить себя за то, не прочла их раньше и не поняла, тень какой трагедии легла на них, стоило им покинуть СЛИМ.

Охотница окидывает взглядом площадь, проверяет окна, вроде бы даже замечает бледное лицо в одном из чёрных стёкол. Но с таким же успехом это может быть и отсвет луны, и случайный блик фонаря. Гораздо больше привлекает внимание безлюдность. Мохнатый угол постоянно бурлит и истекает городскими соками. Даже на «хороших» улицах то и дело разворачиваются драмы, сталкиваются враги, а по ночам бродят угрюмые романтики и улыбчивые маньяки. Так, чтобы целый кусок просто-напросто обезлюдел – немыслимо. Невозможно.

Никто не рассказал Юдей о том, что ибтахины оцепляют район охоты, маскируясь под Городской Патруль. Нередко это вызывает недовольство со стороны ночных бродяг, но всё же это лучше, чем обрабатывать случайных свидетелей цикароном и редактировать воспоминания.