Текст книги "Мэвр (СИ)"

Автор книги: Марк Филдпайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Мэвр

Глава 1

Тусклый свет осеннего хагвульского солнца проникает сквозь неплотно задёрнутый тюль и располагается на кровати. Хищно взбирается на холм одеяла и впивается в тёмные кудри, рассыпанные по подушке. Нисколько не стесняясь, свет льнёт к тонким векам как юный влюблённый.

Женщина хмурится, издаёт долгий протяжный стон, поворачивается на правый бок и открывает глаза.

Большое окно, выходящее на оживлённую по выходным, но сейчас, в будни, вымершую улицу, кровать с издевательски мягким матрацем и толстым одеялом, махина шкафа-великана и блестящее отражениями трюмо.

«Опять зеркало запылилось», – думает женщина, всё ещё не двигаясь. Она вроде и высунула ногу за пределы одеяла, но тут же возвращает её в благословенное тепло. Вчера город согревало лето, но уже сегодня, с первым днём осени, Хагвул остывает и впускает на улицы все западные ветра разом.

«Пора вставать», – думает хозяйка комнаты, но внутри ничего не отзывается на эту вялую, но своевременную мысль.

– Юдей, завтрак через пятнадцать минут! – кричит соседка и по-свойски бесцеремонно стучит в дверь. Юдей вздрагивает, улыбается и медленно вылезает из-под одеяла. Домашние тапочки оставлены у трюмо загодя, чтобы холод остывшего за ночь паркета встряской прошёл через пятки по всему тему. Юдей в миг пересекает комнату, обувается и смотрит в зеркало. Волосы спутаны в один большой колтун, круги под глазами. Зевнув, Юдей накидывает халат и выходит в гостиную.

Дверь в комнату соседки распахнута настежь, оттуда ощутимо поддувает и мурашки, высадившиеся на руках, бросаются в атаку на спину и бёдра. Света нет, потому комната кажется сотканной из разных оттенков серого. С кухни тянет сладким молочным запахом, смешанным с горьким ароматом кофе. В животе урчит.

Притворившись сомнамбулой, Юдей вплывает в кухню и облокачивается на низенькую, коренастую соседку.

– Кашива, я никуда не пойду. Уволюсь к чертям из Университета, устроюсь в какой-нибудь кабачок…

– Мыться, быстро! – Кашива продолжает помешивать кашу в кастрюльке. Юдей притворно хнычет и пытается занять табурет, но соседка притягивает его к себе ногой и усаживается сама.

– Чудовище, – изрекает Юдей и плетётся в ванную.

Лампочка включается не сразу. Генератор барахлит уже неделю, консьерж обещал вызвать техника, да что там, Юдей или Кашива могли и сами заглянуть в крыло инженеров Университета и попросить кого-нибудь забежать, взглянуть, что к чему, но всё не складывалось. Тяжело вздохнув, Юдей поворачивает кран и в раковину бьёт тугая струя ледяной воды. Зубная щётка глухо стучит по стенкам стакана, ныряет в баночку с «Особым мятным» зубным порошком, и принимается за дело. Юдей ненавидит этот вкус, пропитывающий язык насквозь, но, во-первых, он делает дыхание свежим чуть ли не на весь день, а во-вторых, помогает справиться с утренней маетой.

Свет моргает и гаснет. Недовольно рыкнув, Юдей тянется к двери, в поисках щеколды. Темноты она не боится, но пальцы всё никак не натыкаются на язычок задвижки и от этого сердце начинает биться всё быстрее, а в голову лезут непрошенные мысли.

– Кашива! – кричит Юдей. На миг ей кажется, что вода шумит как-то по особенному, будто сталкивается не с вогнутым дном керамической раковины, но ухает в пустоту и разбивается о настоящие камни. Обернувшись, она вглядывается в черноту и вдруг, в кромешной тьме, мелькает багряный отсвет крошечного огонька.

Первый крик соседки Кашива не слышит вовсе, а второй, короткий и громкий, доносится будто не из смежной с кухней ванной комнаты, а из соседнего дома. Резко вскинув голову, словно дикое животное, Кашива прислушивается. Гул воды в трубах, бульканье в кастрюльке и турке.

Юдей бьёт в дверь кулаком.

«Да где эта толстуха?!» – думает она, делая вид, что не замечает подступающей паники. Багряный огонёк пропадает, она барахтается во мраке и предчувствует свой конец, как будто силы вот-вот покинут её и она опуститься на дно не ясно откуда возникшей пространственной впадины. Ощущения от прикосновения к холодному полотну двери, ручке и ледяному полу хоть как-то ориентируют её в темноте. Юдей ощущает чьё-то присутствие, а сразу за ним странное сочетание запахов: резкий и агрессивный дух раскалённого металла пополам со сладковатым душком сладкого полевого мёда. Внутри что-то булькает, к горлу подступает, но Юдей сдерживается и бьёт по двери ещё раз.

Лампочка мигает и зажигается.

Ванная комната не изменилась: слегка потёртая, будто уставшая плитка на полу и стенах, потолок в жёлтых пятнах, тяжёлое пузо раковины с несуразным краном «под медь», зеркало в массивной рассохшейся раме.

– Юдей! – кричит Кашива. – Ты скоро?

«Она меня не слышала?», – думает Юдей, возвращаясь к раковине. Она напряжённо вглядывается в отражение, но видит только своего двойника и привычный интерьер. Ни намёка на недавний багряный огонёк.

«Может, ещё не проснулась?»

Вязкая белая слюна скользит из кончика рта, ползёт по подбородку. Резким движением Юдей стирает её, умывает лицо и смотрит в зрачки своего отражения. В висках всё ещё стучит.

– Юдей, у меня всё готово!

– Сейчас, – отвечает Юдей. – Ополоснусь и выйду. Пять минут.

Лейка душа надсадно кашляет, прежде чем выдать порцию застоявшейся в трубах воды. Обычно Юдей вздрагивает, ругается сквозь зубы и моется под холодной, чтобы окончательно проснуться. Но сегодня, подставив спину, сжав в руках брусок розового мыла, она заново переживает недавний фантом и не замечает температуры воды.

«Что это было? Сон?» – думает она, и мысли заводят хоровод, закручиваются одна в другую, будто хотят ещё больше её запутать. В мистику Юдей не верит. Это могла быть галлюцинация, но что её вызвало? В конце концов, пускай ей привиделся багряный огонёк, но ощущение падения и трансформация звука, а главное – ощущение, что воздух уже на исходе и никто её не спасёт. Откуда они взялись?!

Кашива нетерпеливо стучит в дверь и Юдей в спешке заканчивает утренний туалет, накидывает на плечи халат и сооружает на голове чалму из полотенца.

– Всё хорошо? – спрашивает Кашива, ставя перед ушедшей в себя Юдей тарелку и большую кружку. От обеих поднимаются тонкие нити пара.

– А? – Юдей возвращается, но как будто не целиком. – Я? Всё хорошо. Утро…

– Ты звала меня? Когда была в ванной?

Юдей поднимает глаза и внимательно смотрит на соседку.

– Нет.

– Послышалось, значит, – махнув рукой, говорит она и принимается за свою порцию.

Юдей переводит взгляд на окно.

«Пора туманов» – так называют осень в Хагвуле. Мгла задерживается до середины сентября, но в тот год она по расписанию прибыла первого числа, как будто эмиссар увядания, объявляющий о скором прибытии сюзерена. В тумане Хагвул тускнеет, теряет краски, превращается в неясный лабиринт бежевых, красно-кирпичных и серых домов, наполненных деятельными призраками. Любой запах, будь то благоухание духов состоятельной дамы, вонь из подворотни или аромат свежеиспечённого хлеба покрывается мховым оттенком сырости. Даже звуки становятся глуше, подстраиваясь под антураж. Осенью Хагвул – скорее силуэт, чем реальный город: стоит отвести взгляд, и он сгинет в непроглядном мареве.

Юдей не любит осень. Более того – она не любит Хагвул, и будь её воля, давно бы покинула его, перебралась на родину предков, в окрестности Ганнункульты. Не устраивает археолога и место профессора в хагвульском Университете, хоть он и считается престижнейшем из учебных заведений во всём Хаоламе. Юдей считает, что её место в поле, только там она чувствует себя нужной и что-то как будто проявляется в её душе, какой-то компас, ведущий к интересным находкам спрятанным в местах, на которые другие археологи не обращают внимания. Но самые интересные площадки располагаются в Великой Восточной империи, а после истории с контрабандистами, въезд на восток, на весь континент Смоль, в народе прозванный “Ворньей головой” из-за характерных очертаний, ей заказан.

– Что случилось? – спрашивает Кашива. – Ты сама не своя.

– Да… Думаю о том, где бы я была, если бы не сглупила тогда…

– Ой! – Кашива взмахивает рукой. – Каждую осень убиваешься! Всё вышло как вышло. Элоим никогда не ошибается.

– Ты же знаешь, что я не верю в этого вашего божка-писателя…

– Читателя, – поправляет Кашива. – Элоим читает Книгу.

– Кашива… – Юдей вяло улыбается, поднимает кружку так, будто произносит тост и делает большой глоток. Соседка цокает и притворно-обиженно отворачивается.

– Как у тебя с Эведом? – спрашивает Юдей. Кашива тут же расцветает, щёки наливаются лёгким румянцем.

– Идём сегодня в театр, кажется, на «Слепую месть».

– Я не о расписании вашем спрашиваю, – говорит Юдей и толкает подругу в бок.

– Что?!

– Как. У тебя. С Эведом?

– Всё… хорошо…

Юдей прячет улыбочку за кружкой, но Кашива всё равно замечает её и слабо пинает соседку под столом.

Как-то само собой утреннее происшествие в ванной и мысли о нелёгкой судьбе отступают. Приятно думать, что у близкого человека складывается в жизни что-то большое и светлое. Кашива и Эвед Нансим, один из инженеров-профессоров, смотрятся рядом немного комично из-за разницы в росте и комплекции, но какая разница? В конечном счёте, про них всё понимаешь, стоит хоть раз увидеть, как они держат друг друга за руки.

– Ну, вот и славно! Придумала имена детишкам? Мне нравится Райим для мальчика…

– Юдей!

Подруги смеются и тут взгляд Юдей падает на часы. Похоже, она слишком задержалась в ванной. До прибытия мобилуса остаётся немногим больше получаса.

– Твою ж! – кричит Юдей, вскакивая из-за стола. Одежду она приготовила заранее, как и сумку, но нужно еще добраться до остановки, а в пору туманов на улице может произойти всё, что угодно.

– Да успеешь ты! Всегда успеваешь! – кричит вдогонку Кашива. Она уже забыла о странном поведении подруги и думает о том, как сказать, что Эвед предложил съехаться. Почему-то Кашива чувствует себя виноватой, хотя между ней и Юдей нет никакой особой договорённости, да и квартиру «профессор Морав» легко сможет потянуть в одиночку. Но всё же…

Кашива и не догадывается, что уже сегодня проблема решится сама собой.

>>>

Дорога до Университета отнимает ровно двадцать пять минут, но для этого Юдей нужно успеть на мобилус, курсирующий из вершины Мохнатого угла, через Мраморную дорогу и Кричащий остров, к главным воротам Университета. Ближайшая остановка располагается на пересечении Кудрявой улицы и Адмиральского проспекта, но район этот относится к основанию Мохнатого угла, а значит славен определённой репутацией. Приближаясь к Кудрявой, Юдей всегда испытывает иррациональное чувство тревоги, хотя обитатели низовья ни разу не сделали ей ничего плохого. Виной всему истории об ограблениях и изнасилованиях, которые нет-нет, да пересказывают во время обеда в преподавательской столовой.

В тумане плывёт неясный силуэт, быстро превращающийся в семенящую куда-то дородную торговку в белом переднике. Большая часть заведений Мохнатого угла относится к разряду увеселительных, но изредка попадаются и небольшие продуктовые лавки, и магазинчики скобяных изделий, и ателье. Вот проплыли слева тусклые огни знаменитого канцелярского магазина Товэ Лева. Поговаривают, что секретариат муниципалитета и большая часть университетских преподавателей покупают писчие принадлежности только у него. Правда или нет, а Юдей точно частенько захаживает к нему, и недавно, совершенно неожиданно, получила в подарок от хозяина лавки настоящее произведение искусства – «Хаккерев» с тонкой гравировкой стрекозы, разглядеть которую можно только под определённым углом, и «вечным» пером. Мастер, создавший эту коллекцию ручек, сделал всего десять экземпляров и Юдей считала “Хаккерев” чем-то вроде мифа, пока не увидела простой, но элегантный футляр из вишнёвого дерева. В первое мгновение она порывалась отказаться, но Товэ Лев настаивал так, что пришлось уступить.

Мысль о том, что она обладает такой уникальной вещью грела душу, и каждый раз, пробегая взглядом по витрине, Юдей вспоминала щедрый подарок. И сегодняшний день не становится исключением. Торговка смеривает ни с того, ни с сего замедлившуюся попутчицу неодобрительным взглядом, бурчит что-то под нос и слегка толкает её плечом, будто тротуар слишком узок для двоих.

Юдей привыкла к такому отношению. Несмотря на гордое звание «Вольного города» и населяющее Хагвул разнообразие народностей, к обитателям Крайнего востока продолжают относиться с небрежно скрываемой неприязнью. Когда-то давным-давно, до образования Великих Империй, сапранжи, обитатели «затылка» Смоля, прославились тем, что отказались помогать жертвам Большого Наводнения и не впустили к себе беженцев. С тех пор прошло больше двух сотен лет, Крайний Восток давно стал частью Великой Восточной империи, а сапранжи рассеялись по всему миру, но смуглых людей с характерным тонким носом до сих пор подозревали в жадности и жесткосердности, а Юдей родилась ещё и с глазами, полными «золотого песка» – вкраплениями светлой охры в карем зрачке, что красноречивее всего остального говорило о том, что за кровь течёт в её жилах. Особенно отличились в деле презрения к сапранжи чопорные старушки, которые поджимали губы и цокали, как им казалось, незаметно, каждый раз, когда кто-нибудь достаточно смуглый проходил мимо них.

Торговку поглощает туман и Юдей остаётся одна. Непроглядная молочная взвесь напоминает об утреннем происшествии в ванной. Мурашки бегут по спине, она оборачивается, – резкий зуд промеж лопаток возникает без всякой причины, – но за спиной никого нет.

«С ума сходишь, старушка», – успокаивает себя Юдей и идёт дальше. Выплывает из тумана тележник, застрявший в редкой для хагвульских тротуаров выбоине. Она часто встречает его по утрам: он катит к набережной Левого рукава – излюбленному место прогулок туристов и горожан. Тележник вполголоса сыплет ругательства и пытается приподнять лоток, но то ли колесо засело слишком плотно, то ли тележка перегружена – ничего не выходит. Юдей виновато улыбается, проходя мимо, но он её даже не замечает. Всё дёргает тёмные, до блеска натёртые деревянные ручки, громыхая крышками огромных кастрюль. Пар от них поднимается такой густой, что в пору обвинить тележника в пособничестве туманному блицкригу.

Густое марево, заполняющее улицы Хагвула осенью, приходит откуда-то с Запада. Многие подозревают, что это древнее проклятие, наведённое в дремучую пору, упоминаний о которой не осталось. Юдей знает, что туман – всего лишь особенность местности, хотя в древних свитках часто упоминают колдунов и магом Макхнитских болот, что раскинулись на юге Накхона, материка, который ныне занимает Великая Западная империя. Вроде как, короли часто прибегали к их способностям, особенно в пору вражды. Даже сегодня Император Запада содержит целую когорту астрологов, хиромантов и медиумов и никогда не принимает важных решений, не посоветовавшись с ними.

По утрам туман особенно густ, кажется, что в его глубине ворочается какое-то чудовище, то ли слишком сытое, чтобы напасть, то ли уставшее. Морав не удивилась бы, увидь она парящие над землёй багряные огоньки, но их нет, впереди уже маячит Адмиральский проспект. Двигается Юдей быстро, но не бежит. Мостовая поблескивает влагой – не хватало ещё поскользнуться и сломать руку или ногу.

Проспект куда оживлённей Кудрявой: медленно двигаются вдоль обочин повозки и редкие теперь конные экипажи, пыхтят и скрежещут мобили, то и дело в утреннюю какофонию врывается требовательный и чуть истеричный свисток постового. Там, где мобилей и повозок не много, горожане справляются своими силами: правят медленнее, а люди стараются лишний раз не выбегать на дорогу. В остальных случая Патруль выставляет постовых в ярко-алом жилете и шлеме-фонаре. Ходят слухи о какой-то системе, которую тайно разрабатывает Университет, но неясными сплетнями всё, как обычно, и ограничивается.

Нельзя точно сказать: уехал мобилус или ещё не приходил. По часам выходит, что уже минуту как должен стоять, но пассажиры толкутся на обозначенном литым знаком пяточке и посматривают влево. Похоже, задерживается.

«Вот и славно», – думает Юдей, пристраиваясь в конец очереди. Общая нервозность, словно вирус, перекидывается и на неё. Опоздания для Юдей – грубый акт неуважения. Первый учебный день, да ещё и у первого курса, а значит полная аудитория незнакомцев в шестьдесят человек. Она часто корит себя за то, что не может, как другие преподаватели, относится к студентам спокойно, без страха, с уважением и осознанием собственного места в иерархии. Каждый раз, поднимаясь на кафедру, Юдей приходится бороться с дрожью в голосе.

«Всё будет хорошо, – думает она, – сейчас он придёт, ты сядешь и уже через пятнадцать минут будешь на месте. А там – всего-ничего».

Много раз декан исторического факультета предлагал ей воспользоваться служебным мобилем. Университет содержит целый парк машин и предоставляет их, вместе с водителями, профессорам совершенно безвозмездно.

«Опоздаю – сегодня же пойду и попрошу мобиль», – в который уже раз обещает себе Юдей. Чтобы как-то отвлечься, она исподтишка разглядывает людей перед собой: джентльмен с газетой и сухонькая старушка прямиком из прошлого века. Мужчина, зачем-то, надел толстые кожанные перчатки, хотя до настоящего мороза ещё далеко. А от пожилой дамы, несмотря на строгий вид, ощутимо пахнет сладкими, девчоночьими духами, от которых чешется в носу и вспоминается знойный летний день.

Вдруг, сквозь деревянный скрип, стук и шуршание колёс, к ушам Юдей прорывается кашляющий говорок мобилуса. Их конструкция оставляет желать лучшего, потому рессоры быстро приходят в негодность и появляется звук, похожий на стыдливое буханье простуженного театрального зрителя. Юдей прислушивается.

Мобилус показывается вдалеке, – тёмное прямоугольное пятно, напоминающее могильный камень, – и медленно выплывает на остановку. Двери со скрипом открываются, изнутри пахнет тёплым воздухом.

– Кудрявая улица! – гаркает кондуктор и подаёт старушке, которую джентльмен пропустил вперёд, руку. Та испуганно вскидывает голову, робко вкладывает хрупкую ладонь в огромную лапу и даёт втянуть себя в салон. Мужчина с газетой бросает заинтересованный взгляд на Юдей, но быстро меняется в лице, грубо заступает ей дорогу и вспрыгивает на ступеньку. Возможно, виной тому торопливость или внезапное осознание, что рядом сапранжи, но джентльмен поскальзывается, и с громким стуком оседает на левое колено. Юдей хочет помочь, но мужчина отталкивает смуглую руку, поднимается, с достоинством отряхивает брюки и заходит внутрь. Та ещё глупость, но что поделать, если в обитателях Вольного города так сильны предрассудки? Юдей пожимает плечами и заходит следом.

Тут же появляется кондуктор, здоровенный, не подходящий этому месту и этой должности. Само собой складывается ощущение, что его выдернули с военной службы, где он заведовал складом или кухней, и поместили сюда за какую-то страшно глупую, смешную провинность. Он хмуро осматривает вошедшую с головы до ног и требует плату. Юдей улыбается и протягивает заранее подготовленную купюру.

– Крупные, как же… – слышит она полу-шёпот кондуктора. Мешочек с монетами презрительно лязгает монетами.

– Спасибо, – говорит она, подставляя ладони под небольшое озерцо мелочи. Юдей уже и не обращает внимания на подобную невежественную глупость. В Университете людям всё равно кто ты и откуда, но в городе суеверия, которые народы привозят в Хагвул вместе с традициями, цветут пышным цветом, а сапранжи много кого обидели в своё время.

«Будь я на твоём месте, – сетовала Кашива, – взяла бы мобиль и не мучалась. Удобно, быстро и никто не пристаёт. Чего ты стесняешься?»

Юдей уходила от ответа и продолжала ездить на общественных мобилусах, регулярно нарываясь на такое вот тупое, как пробка, бытовое хамство. Порой Морав думала бросить всё и податься в Западную Великую империю или уехать на Острова, вот только никак не могла придумать, чем она там будет заниматься. Опять преподавать? Работать на земле? Поступит к кому-нибудь в свои двадцать восемь в подмастерья?

«Как будто только здесь я ещё чего-то стою?»

Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. Аширский мост, соединяющий Мраморную дорогу и Кричащий остров, запрудили мобили и повозки всех мастей, водитель мобилуса, не торопясь, пробирается сквозь толчею, а по салону бродят ворчание и зубовный скрежет. Юдей с удовольствием присоединилась бы ко всеобщему недовольству, но не хочет лишний раз привлекать к себе внимания и только поглядывает взволнованно на часы.

«Давай, давай, давай!»

В конце концов, мобилус переправляется на другой берег, в окнах мелькают посольства, нависает над дорогой муниципалитет. Однажды Юдей довелось побывать на приёме, устроенном канцлером Вазером Ханевелом в честь Нового года, и она обнаружила разительное несоответствие фасада и содержания. Интерьер резиденции составляли белый мрамор, благородное красное дерево и серебро, выражая умеренность в украшениях и чрезмерность в светильниках, торшерах и люстрах, что плохо соотносилось с суровым каменным «лицом» муниципалитета.

«Сколько далака они тратят в год?» – подумала тогда Юдей, и даже по примерным прикидкам выходила какая-то пугающая цифра.

Мобилус нагоняет график, пропустив сразу две остановки, на которых никто не входит и не выходит. Это вполне могло стоить водителю и кондуктору работы, но только если бы кто-нибудь подал официальную жалобу в департамент управления транспортом, но таких в салоне нет. Негласный договор между пассажирами и водителями был заключён ещё на заре создания сети общественного транспорта, и продолжает действовать по сей день.

Выбравшись из мобилуса у главных ворот Университета, Юдей срывается на бег. Лестница Истины, часто используемая студентами в теплые деньки как место отдыха, пустует. Она опоясывает выключенный по случаю приближающихся морозов фонтан и ныряет в широкую арку коридора к Центральному двору. Будь у Юдей хоть немного времени, она бы не отказала себе в прогулке по Главному парку, но теперь каждая секунда на счету: ступени остаются за спиной, тень, лишь отдалённо напоминающая профессора Морав, ныряет в крошечную дверцу, чтобы через доли секунды возникнуть в коридоре между Главным корпусом и Южным крылом.

>>>

– Доброго дня! – бросает она кому-то из преподавателей, обегая его. Выбирая между комфортом и экономией времени Юдей останавливается на втором и, проскользнув через крытую разноцветными стеклянными панелями галерею, выбегает на утоптанные тысячами ног дорожки Южного парка. В хорошую погоду здесь полным-полно народу: многочисленные клубы по интересам выносят собрания на мягкую зелень лужайки, а вместе с ними выходят и преподаватели, обедая на свежем воздухе и наблюдая молодую поросль. Сейчас же, укрытый шлейфами тумана, парк напоминает декорацию театральной постановки. Трагедии, судя по тому, что должно вот-вот произойти.

Юдей летит по знакомой дорожке. В её конце ещё одна лестница, скромнее той, что на входе, но такая же основательная, отмечающая вход в Южное или Гуманитарное крыло. Формально крытый переход короче, но аудитория, которую закрепили за Юдей в этом семестре, находится в самом конце крыла, так что марш бросок через парк может выиграть ей целых две минуты.

Туман сглатывает звуки, кажется, что в целом мире никого не осталось. Юдей переходит с бега на шаг, потому что уверена, что сейчас марево впереди обернётся камнем и хорошо знакомые два пролёта вознесут её к тяжёлой резной двери. Медленно прекращающийся барабанный бой в ушах открывает ей безмолвность парка. Застывшее пространство не отмечает ни её присутствие, ни существование чего бы то ни было вообще.

Внезапный росчерк тёмного, синего до черноты, заставляет Юдей замереть. Она вновь ощущает чужое присутствие, прямо как в ванной, когда в непроглядной черноте появился багряный огонёк. В нос бьёт запах калёного металла и мёда. Тошнота подступает к горлу, но Морав пересиливает себя, стряхивает наваждение, будто руку навязчивого ухажёра.

«Корпус должен быть…», – думает она, и вдруг резкий звук разрывает тишину. Шорох, будто дворник прошёлся метлой по траве в метрах пяти от неё. Она бы и не заметила, если бы не одуряющая тишина. В тумане кто-то прячется.

– Эй! – кричит она, больше для того, чтобы успокоить себя, создать ощущение если не контроля, то коммуникации. Незнакомец не желает раскрывать себя, но шорох повторяется ближе. Запах становится ярче.

«Что за чертовщина?!»

– Эй! – повторяет Юдей. Оглядывается. Молочная завеса скрадывает перспективу, изменяет очертания древесных стволов, изменяет геометрию пространства. Женщине кажется, что туман стал гуще, а тот небольшой островок под ногами, который она может разглядеть, навсегда отделяется от реальности и парит в белёсом облаке, скрывающем жадную до материи впадину, которая уже пыталась сожрать её сегодня, в ванной. Юдей ёжится, и продолжается надеяться, что всё это наваждение, и достаточно сделать шаг вперёд, чтобы разрушить его.

Вдруг что-то тяжёлое бьёт её в спину. Юдей сдавленно вскрикивает и падает, вспарывая гравием кожу на коленях и ладонях. Боль впивается в тело ядовитыми клыками. Женщина тут же вскакивает, оборачивается, готовая высказать налетевшему на неё студенту, преподавателю, да хоть самому ректору Йониму Гону всё, что она о нём думает. И обмирает.

На дорожке, слегка покачиваясь, стоит огромный паук, размером со взрослую сторожевую собаку. Шесть лап взмывают к небу, перегибаются в суставе и спускаются почти на уровень земли. Они крепятся к округлому брюшку хрупкими, на вид, сочленениями. Верхняя часть тела поблескивает, будто сделана из чёрного полированного кристалла, но нижняя часть, насколько Морав может разглядеть, отличается иссиня-чёрным цветом и щетинится мелкими волосками. Диковинное насекомое не издаёт звуков, только покачивается то влево, то вправо.

– Тихо, – слышит Юдей собственный голос. – Тихо…

Движения паука становятся резче, он переступает каждой из лап, и, без всякой подготовки, взмывает в воздух. Юдей инстинктивно пригибает голову, плечи, почти падает на колени но в последнюю секунду выставляет руки вперёд, загребает гравий и выпрямляется. По ладоням вновь хлещет боль, но женщина не обращает на это внимания. Ей кажется, что она слышит чавканье, но не понимает, кто может его издавать. Тёплая жидкость застилает левый глаза и она машинально вытирает его тыльной стороной ладони. Алая полоса на смуглой коже выглядит как масляная краска.

«Кровь?» – думает она, и вытирает ещё раз, но то ли рана глубока, то ли задето одно из тех мест, которые обильно кровоточат. Она слепнет, а прямо перед ней вновь выплясывает паук. Теперь он чуть приподнимается и, ещё видящим глазом, Юдей видит несколько ярко-красных щупалец, растущих откуда-то из брюшка. Они лежат в гравии, слегка подрагивая, будто по ним проходят электрические импульсы. Щупальца чем-то напоминают голую человеческую плоть. Одно из них разительно отличается толщиной. Движения чудовища вновь становятся резкими. Юдей, не думая, бежит в обратно к главному зданию. Страх уходит на глубину. Управление берут на себя инстинкты.

Воздух свистит, Морав резко падает на землю, лицом вниз. Паук проносится над головой, обдав женщину густой вонью гнилого мяса. Юдей вскакивает, бежит обратно к Южному крылу. На ходу она снимает плащ, накрывает им голову и тут же сдавленно вскрикивает. Жжение вгрызается в череп чуть выше виска. Сзади раздаётся звук, но Юдей не оборачивается: она видит ступени, прыгает на первую, затем сразу на третью. Всего их восемнадцать, последняя, как помнит Юдей, начала крошится пару дней назад. Визг за спиной похож на детские игрушки и фейерверки. Круглая площадка перед большой кедровой дверью с изысканной резьбой. Пальцы обхватывают чёрную литую ручку, Юдей тянет на себя, но замечает движение слева. Сильный удар настигает ее и женщина отлетает к высокому бортику. Камень стонет, в ушах стоит грохот. Она смотрит на руку.

Прямо на сгибе локтя повисает толстое красное щупальце, от которого во все стороны расползается чёрный след, на землю хлещет кровь. Оно пульсирует и возбуждённо дрожит. Щёлкает дверной замок и Юдей поднимает глаза на выходящего мужчину. Тот самый преподаватель в плаще, которого она не узнала, но с которым всё равно поздоровалась. Его лицо обмотано бинтами. Юдей виновато кивает на свою руку и паука.

– Закройте глаза, – просит мужчина, откидывая полу плаща. Он достаёт диковинное оружие, похожее на пистолет, но, судя по всему, живое. Юдей готова голову дать на отсечение, вместо дула у него – широко распахнутая пасть с ослепительно белыми зубами.

– Пожалуйста, глаза, – повторяет незнакомец. Даже сквозь веки вспышка опаляет зрачки, а уши закладывает от высокого визга.

Сильная судорога скручивает тело Юдей узлом. Она слышит крик, но не понимает, что вырывается он из её горла.