Текст книги "Мэвр (СИ)"

Автор книги: Марк Филдпайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Ректор доверяет Кано, он прекрасно знает, что его друга невозможно купить. Что-то внутри Тигра заставляет его защищать город, и это не только любовь к Хагвулу или к его жителям, но глубинное желание защищать в принципе, которое Йоним заметил ещё в университетские годы. Кино надёжен. Но его люди… Не то чтобы репутация Патруля подмочена, но тайна, которую знают трое – назавтра перестаёт быть тайной.

«Многие знания, многие печали», – думает ректор и качает головой.

– Кино, я…

– Йон. – Голос шефа серьёзен и холоден. – Скоро начнётся война, а значит будут гибнуть люди. Если только один человек, будет знать, как стрелять из пушки, то какой в ней толк? Мы пытаемся спасти этот чёртов город, ты, я, Вазер, и каждый должен делать то, на что он способен. Я знаю, не случись этого. – Тигр бесцеремонно тыкает пальцем в инвалидное кресло. – Ты был бы на улицах, в первых рядах. Но ты здесь, а там внизу – мужчины и женщины, которым ваши финтифлюшки могут спасти жизнь. И я хочу, чтобы они знали, как ими пользоваться.

Настоящая речь. Долю секунды Йоним даже подозревает, что Кино готовил её, может быть, отрабатывал перед зеркалом.

Ректор отворачивается и смотрит в окно. Он видит крыши домов, амфитеатром сходящие вниз, к Уснувшему морю, точнее к той его части, что образовывает, вместе с двумя массивными Клыками, хагвульскую Сонную бухту. В ней кипит жизнь. Торговцы, освобождённые от повинности по спасению горожан, торопятся сбыть товар и убраться подальше от надвигающейся бури. Ополченцы готовят баррикады, пока ещё не перекрывающие улицы, но готовые в любой момент обрушится камнем, деревом и мусором на головы вражеских солдат. Ректор догадывается, что даже изнанка Хагвула, тёмная, пропитанная кровью, похотью и грязными деньгами, готовит людей, чтобы отстоять своё место. Вольный город строг к преступникам, но как и в любой игре на выживание, приз стоит того, чтобы в ней поучаствовать.

Хагвул живёт, и должен продолжать жить. И разве большая тому цена несколько лет исследований и технологический «багаж», накопленный за годы?

«Я обещал Юдей, что сохраню Хагвул для Хэша».

– Хорошо, – тихо говорит Йоним, поворачиваясь к Кино. – Подожди минутку.

Ректор выдвигает нижний ящик стола и вытаскивает на свет диковинный аппарат, сплошь состоящий из длинных, вытянутых механизмов и маленькой изящной трубки. В самом центре металлических плетений закреплена прозрачная сфера с чёрной каплей внутри.

– Что это? – спрашивает Кино, но Йоним уже снимает трубку и не слушает Тигра.

– Буньяр, инициирую девятый протокол. Полностью, – говорит он и замолкает, слушая ответ. – Нет, распространите его не только на Патруль, но и на офицеров Ополчения… Я не знаю, на тех, кто у них командует. Да, я понимаю. Под мою ответственность. Исполняйте.

Кино присвистнул. Он давно не видел своего друга таким строгим и собранным.

– Девятый протокол? У вас на любой случай есть план?

– Ох, – говорит ректор, поправляя очки. – У нас есть планы даже на те случаи, которые не могут произойти.

>>>

Отец вновь ждёт её, спрятав гостинец в верхнем ящике стола. Она не смогла бы ответить на вопрос, откуда знает об этом, да и не собирается. Просто взбегает по лестнице, не обращая внимание на пыль и висящие по углам тусклые гобелены из паутины. В коридоре едва-едва горит лампочка, тусклым пятном выделяя дверь в отцовский кабинет.

Будь света чуть больше, Юдей заметила бы, точно заметила, как изменился коридор. Из него будто выпили свет, цвет и фактуру: традиционно плотный, толстый ковёр на полу превратился в жалкое подобие, дешёвую декорацию из кое-как склеенной цветной бумаги. Отделанные деревянными панелями стены тонут в жемчужно посверкивающих объятьях тонких липких нитей, расходящихся диковинным узором. Пыль собирается по углам, кое-где уже превратившись в холмики. Дом заброшен много лет, внутри нет жизни и никто не ждёт маленькую девочку в кабинете, предвкушая её объятия и радостный крик. Только ей это невдомёк.

– Папа! – кричит она, без стука влетая в святая-святых. Юдей единственная, кому позволено это делать, в любое время дня и ночи. Каким бы уставшим не был отец, он поднимает голову, улыбается, встаёт из-за стола и широко раскидывает руки.

– Папа?

Кресло повёрнуто спинкой ко входу, лицом – к большому окну, за которым клубится сероватая тьма. Идёт дождь, по крайней мере, что-то ритмично отбивает чечётку по крыше, потому Юдей не понимает, что там можно рассматривать? Хагвул уныл под дождём, как старый пьянчуга, пропивающий последние деньги.

Девочка замирает на пороге. Сначала ей кажется, что в кабинете нет света, но вскоре она различает два слабых луча настольной лампы, силящихся пробиться сквозь плотное покрывало, накрывшее весь стол.

– Папа, зачем это?! – рассмеявшись, спрашивает она, подбегая к столу. Краёв покрывала не видно. Маленькие детские ручки вцепляются в ткань, и только через несколько секунд Юдей понимает, что запуталась. Кажущееся цельным, покрывало распадается на отдельные нити, обвивает её пальцы прежде, чем она успевает отдёрнуть их. Паутина. Живая паутина!

– Папа?! – В голосе прорезается страх. Как будто из проклюнувшегося яйца певчей птички вместо мягкого клювика показывается чёрная мохнатая лапка.

– Ю… де… – шепчет человек в кресле. Голос совсем непохож на отцовский. Юдей бьётся, пытаясь освободиться, но запутывается всё больше. К моменту, когда её лицо оказывается в считанных сантиметрах над столешницей, кресло разворачивается. Девочка прикладывает все силы, чтобы не зацепить липкие нити щекой или носом, но они уже впились в волосы и медленно, но верно, тянут её вниз.

– Папа, помоги! – кричит она, в отчаянной попытке приподнимая голову, и во все глаза смотря на человека, замершего в кресле. В его груди огромная дыра, внутри которой копошится нечто.

– Па…па? – Губы еле шевелятся. Из глаз текут слёзы. Она хочет кричать, но дыхания сбивается. Юдей не замечает, как паутина отрывает её от пола и подносит к трупу отца.

Огромная полость начинается чуть выше солнечного сплетения и заканчивается около паха. Существо не утруждало себя и вгрызлось в плоть прямо сквозь рубашку, поэтому дыра обрамлена подсохшей, багровой от крови бахромой. Тварь внутри расположилась к Юдей спиной, и она видит панцирь, отражающий жалкие лучи света, что ещё испускает лампа.

Чудовище поворачивается, наружу выскальзывает алое, разбухшее щупальце, непристойно свисающее между лап. Используя длинные ноги как рычаги, огромный паук выползает на стол. Он встаёт перед Юдей, и её взгляд сам собой останавливается на ярко-красных, сверкающих рубинами глазах.

Она не понимает, что видит в них. И видит ли вообще хоть что-то.

Паук медленно выползает из её поля зрения, а через мгновение девочка ощущает мягкое, но настойчивое давление на голову.

Её лицо погружается в паутину. Липкие нити заползают в горло, уши, нос, а глаза заволакивает тьма.

>>>

Отряд покрывает две трети пути, но на Тебон Нуо неумолимо опускается ночь, и Оней решает сделать привал.

– Дальше дорога идёт вверх, её не так хорошо стерегут, как раньше.

– Стерегут? Кто? – спрашивает Реза. Он не видел ни одного микнетава до того момента, пока их не поймали в фермерском доме.

– Есть отряды, мы называем их итаал-су, которые занимаются охраной дорог. В былые времена они каждый день патрулировали известные тракты и вычищали их от опасных хищных растений, но после того, как Хэйрив решил напасть на бурден, их сократили.

– И теперь…

– Мы вполне может стать чьей-нибудь добычей. Ферусы смогли бы защитить себя, но не с наездниками на спинах.

Укрытием служит заброшенный фермерский дом, как и в тот, первый раз. Правда, он стоит на отшибе, дальше всех, и от дороги его отделяет холм.

Внутри чисто, но густо пахнет травами, которые прошибают даже фильтры скафандров. У Резы слегка кружится голова, Мадан опирается на стену. Оней и его соратник несколько секунд наблюдают за людьми. Микнетав подходит к стене. Раздаётся едва слышный треск, похожий на тот, что издают стрекозиные крылья, и в стене открываются два полукруглых окна. Прохладный ночной воздух быстро заполняет помещение, и Реза благодарно кивает микнетаву.

Юдей снимают с феруса, кладут на пол, подложив под голову свёрнутый балахон. Остальные располагаются вокруг, пытаются уснуть. Микнетавы говорят о чём-то вполголоса. Реза с подозрением поглядывает в их сторону, пока Оней, вдруг, резко не поворачивается к ибтахину. Второй микнетав безмолвно встаёт и выходит наружу.

– Твой павший соратник…

– Да?

– Завтра нам, возможно, придётся уходить от погони. Он замедляет нас.

Реза старался не думать о Нахаге. Труп, завёрнутый в полотно, попадался ибтахину на глаза всю дорогу, но про себя он повторял:

«Груз. Просто груз».

– Мы…

– Он великий воин, – продолжает Оней. – И мы можем похоронить его со всеми почестями, достойными благородного микнетава.

Усталость наваливается на Резу неподъёмным бременем. Оставить Нахага здесь? Конечно, он знал, на что идёт, но разве они могут бросить его?

«Погребение микнетавов? – думает ибтахин, смотря в тусклые глаза Онея. – Туземный ритуал. Нахаг достоин большего».

Вместе с тем он понимает, что микнетав прав. Если король отправил кого-то в погоню, то утром, возможно, придётся идти на прорыв. Труп на закорках может стоит жизни ему, Юдей или Мадану.

«Почему я? – неожиданно думает Реза. – Почему я должен принимать это решение?»

Ибтахин смотрит на уснувшего Мадана, привалившегося к стене. Глупо думать, что его заботит судьба тела Нахага. Юдей лучше не тревожить.

– Хорошо… Как… как мы это сделаем?

– Ваш костюм, – Оней показывает на скафандр Резы. – Нужно снять. Помоги.

Микнетав и человек выходят на улицу. Спутник Онея уже снял Нахага с кизерима. Развернув полотно, он бережно уложил его на землю. Неподвижный тцоланим мог бы показаться спящим, если бы не истерзанный костюм, лопнувшее забрало шлема и обезображенное лицо.

Реза действует быстро, поглащённый странной пустотой. Он снимает с Нахага шлем, перчатки и сапоги, отсоединяет клапаны и, с помощью Онея, освобождает тцоланима от скафандра.

– Это тоже, – говорит Маген, проводят рукой по комбинезону. Реза кивает и расстёгивает молнии. Нахаг остаётся голым перед ночным небом Тебон Нуо. Луна серебрит его кожу, и он кажется не столько человеком, сколько скульптурой.

– Дальше мы сами. Тебе нужно отдохнуть, – говорит Оней и мягко отстраняет Резу в стороу.

Ибтахин поворачивается к ним спиной, старается дышать ровно. Запрокинув голову, он смотрит в небо и видит яркие, перемигивающиеся звёзды, которые напоминают ему о Хаоламе.

«В сущности, между нами нет разницы, – думает он. – Мы так же боимся чужаков и первым делом думаем, как их уничтожить. Кто знает, если бы всё повернулось иначе, и микнетавы были первыми в нашем мире, может быть, сейчас бы мы готовили вторжение. И ничем бы не отличались от безумного короля».

– Тебе нужно отдохнуть, – повторяет Оней.

– Я хочу проводить его… – говорит Реза. – Каким был ваш мир до Хэйрива?

– Прекрасен. Мы жили… в гармонии. По крайней мере – старались. Например здесь была деревня, в которой жили туникеры, тех, кого вы бы назвали мыслителями. Они обрабатывали землю и взращивали кудмию, ухаживали и следили за нашим Кодо: убирали старое и вплетали новое.

– Я… не понимаю. Кодо? Это законы?

– Это то, чем является Тебон Нуо. То, чем оно являлось, – поправляется Оней. – Насколько нам известно, в вашем мире нет аналогов Кодо, но я думаю, это можно назвать обучением.

– Я всё ещё не понимаю.

Микнетав закрывает глаза. Его руки сами готовят тело к ритуалу, а мысли уносятся далеко в прошлое.

– Кодо – наша суть, собранная в единый ментальный цветок. Он есть ядро каждого микнетава и, познавая его, мы учимся быть теми, кем рождаемся. Кодо расцветает со временем, в каждом лепестке открывая крошечный кусочек опыта микнетавов. Из Кодо юные черпают знания о том, как жить.

– То есть, ты хочешь сказать, что у вас нет… школ?

– Отнюдь, – усмехается Оней, – следование завету рода требует долгих лет совершенствования, но без Кодо – это просто движение без цели и смысла.

Понемногу Реза начинает понимать, хотя как раз то, как устроен Кодо, как он «расцветает» для него по-прежнему загадка. Он всё хочет расспросить Онея о том, как микнетавы общаются, потому что постоянно чувствует какое-то назойливое мельтешение в уголках глаз, что-то вроде фантомов, которые исчезают, стоит попытаться сконцентрироваться на них. Ещё что-то постоянно давит на затылок.

Микнетавы умеют воздействовать на мозг, но как, Реза не знает, и это заставляет его нервничать.

– Вы умеете читать мысли? – спрашивает он после долгой паузы.

– Ты о хасса-абаб?

– Наверное… я не знаю. Ваш язык, то, что мне доводилось слышать, не похож на тот, на котором мы говорим сейчас.

– Ты прав, человек.

– И я постоянно чувствую что-то… как будто давит вот сюда. – Реза поднимает руку и стучит по затылку стеклянного купола. Оней улыбается, оголив ряд желтоватых зубов с четырьмя острыми, как у Хэша, клыками.

– Ты всё говоришь верно, человек. Но боюсь, не мне рассказывать о хасса-абаб. Изредка в роду появляются кэтли: они не чувствуют хасса-абаб и не могут им пользоваться. Участь их печальна.

– Но ты…

– Я – исключение. Но такие как я служат лишним подтверждением истины.

Оней говорит спокойно, без всяких интонаций. Он как камень, холодный и твёрдый по своей природе, а не в силу сложившихся обстоятельств, и мир вокруг воспринимает в чистейшей форме – осуществлённого и зримого факта, которому нечего противопоставить. Сомневался ли он когда-нибудь в том, что у вещественности нет отправителя, и вся она – лишь отражение его сознания, запертого в невидимой клетке, границей которого служит тело и шесть несовершенных чувств?

Резе кажется, что он затронул очень личную тему, нечто, что Оней привык скрывать.

«Почему он доверился мне?» – думает ибтахин.

– Готово, – произносит Оней. Реза оборачивается.

Тело Нахага преобразилось. Микнетавы накрыли обезображенное лицо чистой белой тканью, похожей на шёлк, кожу покрыли особым составом из растений и слюны кизеримов. Спутник Онея замер в изголовье, склонив голову и закрыв глаза.

– Мы называем это хоно, – говорит Оней. – Мы свяжем душу и тело твоего соратника с Мирозданием, милостью Ку’Луан.

Реза нервно кивает. Обряды погребения в Хаоламе, символично, проделывают тоже самое – вписывают ушедшую душу в Книгу Элоима. Считается, что таким образом она будет прочитана и сможет возродиться, если на то будет воля Чтеца.

Звук, который издают микнетавы, напоминает низкое гудение поющих чаш в храмах Восточной Великой империи. Однажды Резе доводилось его слышать, но тогда оно показался ему слишком сухим и гулким. Голос микнетавов в разы глубже.

Через несколько секунд ибтахин погружается в подобие транса. Он смотрит на тело Нахага, и ему кажется, что он видит десяток тонких белых лучей, что опутывают руки, ноги и грудь умершего. Они будто проникают внутрь, сливаются с кожей, становятся неотъемлемой частью Нахага. Реза чувствует, как по щекам текут слёзы, но внутри него воцаряется спокойствие, которого он не испытывал никогда в жизни. Тревоги мира растворяются в низком пении. Гимн, посвящённый мудрости Ку’Луан и неизбывности мироздания, обращается потоком. Он проходит через Нахага и уходит в землю, а спустя мгновение сквозь кожу тцоланима пробиваются первые ростки.

Оно вырастает в считанные минуты. Могучее дерево с необычно перекрученным стволом мягко погружает мощные корни в землю, скрывая под собой Нахага. Ветви расходятся в стороны, набухают почки, начинает шелестеть листва.

Микнетавы открывают глаза, и Реза приходит в себя.

– Асадаги, – произносит Оней, и даже не зная языка микнетавов, ибтахин понимает, что они поражены.

– Ч… что случилось, – спрашивает он.

– Таких растений нет в Тэбон Нуо, – отвечает Оней, касаясь ствола. – Ку’Луан, в милости своей, дала начало новому роду. Такого достойны только истинные асадаги.

– Стражи, – неожиданно переводит доселе молчавший спутник Онея, кланяется Резе и уходит к дороге, нести первую вахту.

Ибтахин поднимает руку и пытается вытереть лицо, но натыкается на шлем. Непрошенная улыбка осторожно касается его губ.

>>>

Буньяр Мелоним стоит на краю каменного мола и вдыхает холодный, пахнущий солью и подгнившими водорослями воздух. Запах кажется слишком плотным, телесным, отдельным живым существом, которое безропотно делится собой со всеми, кто умеет дышать. Мандсэм закрывает глаза и качается с пятки на носок. Голову заполняют фигуры и, открыв глаза, инженер ловит убегающий вправо и вверх мир за хвост и возвращает его на место.

– Всё хорошо?! – резко спрашивает ибтахин, стоящий рядом. Он охраняет заместителя директора, но боится помешать эксцентричному гению. Даже этот окрик, вышедший преувеличено эмоциональным, заставляет солдата чуть прищуриться, ожидая резкого ответа. Но Буньяр качает головой и широко улыбается.

– Всё прекрасно, – говорит он. Ибтахин, подавив желание поинтересоваться, что же так радует инженера, ведь впереди Хагвул ждёт тяжёлое испытание, кивает в ответ на замечание и вновь замирает в обманчивой неподвижности. Мандсэм ещё несколько минут изучает пейзаж, отдавшись на волю ветру, бросающему в лицо горсти голосов людей внизу.

Ещё неделю назад Буньяра оглушил бы непрекращающийся гомон, который царствует в Портах. Пассажирская часть постоянно шумит от обилия людей, как, впрочем, и грузовая, вот только крепкого словца во второй больше, и разбавляется оно лязгом, треском и грохотом. Ящики падают, тюки развязываются. По несколько раз в день таможенный Патруль выявляет контрабандистов: умные предлагают чудовищные деньги, глупые – пытаются бежать. Иногда первым везёт и запрещённое к ввозу становится всего лишь жертвой в сложной экономической войне, где система сдержек и противовесов находится в руках неумехи-жонглёра. Вторые же отправляются в тюрьму, притом – надолго. Патрульные не любят бегать.

Жизнь, испуганная жадно оскалившейся, грохочущей войной, затаилась. По крайней мере в Портах, потому что Кричащий остров продолжает оправдывать своё название. Только теперь там не торгуют, а муштруют.

Людей всё равно много. Большая часть работников, раньше освобождавшая длинные настилы от ящиков и мешков, теперь старательно заваливает их всяким хламом. Огромная баррикада делает невозможным не то что выгрузку войска, но даже сколько-нибудь осознанную швартовку. Дно бухты, в особенности около причалов, уже ощетинилось кривыми зубьями металла и дерева, работа кипит.

Но Буньяр прибыл в Порты совсем по другому поручению.

– Мар Мелоним, вы готовы?! – рявкает знакомый голос из крошечного динамика. Устройство, закреплённое на поясе инженера, представляет собой коробочку из металла с одним единственным проводом, который, поднимаясь вверх, раздваивается на два. Один уходит к крошечному динамику, закреплённому на ухе, другой – к прочному футляру с каплей лимфы.

– Пять минут, – отвечает Буньяр, и прежде, чем голос временного начальника ибтахинов возникает в его ухе снова, снимает динамик и сжимает его в кулаке. Ему нравится наверху. В отличие от фюрестеров, у него есть возможность покидать подземный комплекс, но только в сопровождении ибтахинов. Обычно наружность не тянула его к себе. Иногда Буньяр признавался себе, что боится мира и людей за порогом СЛИМа, иногда оправдывался тем, что занят очередным срочным проектом.

Он думал, что вынужденная командировка в Порты будет тяжёлым испытанием, но, похоже, что-то в нём изменилось.

Закрыв глаза, Буньяр возносит короткую молитву Элоиму и смотрит на бухту совсем другим взглядом.

«Общая протяжённость – около восьми с половиной километров, но нам и не нужно закрывать её целиком. Достаточно заминировать небольшую часть внутри, у причалов. Большой градус: семьдесят пять, восемьдесят…» – примеривается мандсэм, не замечая происходящего вокруг, в частности, массивной фигуры начальника ибтахинов, который быстро идёт в его направлении, краснолицый и разъярённый.

– Мар Мелоним! – кричит он, но инженер отворачивается и шагает в другую сторону, сразу взяв быстрый темп. Не то чтобы он делает это специально, но начальник отстаёт и яростные крики совсем не помогают ему настигнуть мандсэма. А Буньяр уже визуализирует будущую систему обороны. Водное пространство превращается для него в чертёж, где воображаемые белые линии делят пространство на сектора, в которых расцветают огненно-белые лилии взрывов и вспухают кипящие водяные шары.

Буньяр старается не думать о людях. Он прекрасно знает, что его изобретения будут убивать и калечить, он мирится с этим, но не допускает страшных картин в голову. Иначе – конец: он замрёт, механизм выйдет из строя, и Хагвул падёт.

«Я уничтожаю корабли», – повторяет он про себя.

Прилаженные к лодкам, спущенным на воду, большие сферы с десятком металлических штырей по окружности притягивают взгляды непосвящённых. Воронённые, они излучают не столько злобу, сколько ледяную уверенность в собственном предназначении. Их начинка состоит из нескольких элементов, среди которых сырая нефть, лимфа, ампулы с нитроглицерином и ударный механизм, но знают об этом только мандсэмы и добровольцы из Патруля, по больше части спасатели-пожарные. Обращаться с минами нужно крайне осторожно, даже нежно, а уж что они могут сотворить даже с толстой бронёй – никто и представить не может. Кроме Буньяра.

Закончив план, он разворачивается, легко уклоняется от коротких рук начальника ибтахинов и подходит к лестнице.

– Вы задерживаете нас! – кричит он, направляясь к лодкам. – Это трудоёмкий процесс, а времени, как вы знаете, совсем немного!

Оказавшись в лодке, Буньяр командует старт и пятнадцать судёнышек, груженных смертью, выходят в бухту. Начальник ибтахинов что-то кричит с причала, но инженер его не слушает. Его ждёт работа, а резкий морской ветер уже начинает слегка утомлять.

>>>

Юдей выныривает из темноты рядом с Резой и Онеем так беззвучно, что ибтахин и микнетав вздрагивают.

– Где Хэш? – спрашивает она. Оней и Реза молчат, пытаясь подобрать слова.

– Он остался, – медленно отвечает ибтахин.

– Чтобы остановить своего отца, – тут же вступает микнетав. – Он хочет убедить его не нападать на бур… на Хаолам.

Охотница молчит, буравит их взглядом. Оней в очередной раз жалеет, что не может пользоваться хасса-абаб, ведь тогда он коснулся бы сознания Юдей и передал всю тяжесть, с которой Хэш принял это решение. Микнетав не знает, как передать эти эмоции с помощью языка людей.

Реза пытается понять, о чём думает охотница, но её глаза напоминают два чёрных озера, под поверхностью которых может скрываться всё, что угодно.

Юдей молча разворачивается и идёт к пасущимся ферусам. Что-то исходит от неё: животные беспокоятся и медленно отступают. Оней тихонько свистит, и кизеримы замирают, но всё ещё тревожно водят мордами из стороны в сторону и шумно нюхают воздух.

– Гэвэрэт Морав…

– Я еду за ним, – говорит она. Реза на секунду замирает, но тут же бросается вперёд. Как и Оней. Они оба дали Хэшу слово, что уберегут её. Они должны сохранить Юдей, пускай это идёт вразрез с её желаниями. Ибтахин готов применит силу, хотя и подозревает, что Юдей, особенно в гневе, куда опаснее Хэша. Хотя, на его стороне союзник.

– Ты ничем не сможешь ему помочь, – говорит микнетав, одновременно издавая резкий звук. Ферусы бросаются врассыпную. – Акхи выбрал свой путь. Ты должна идти своим.

– И мой путь ведёт туда. – Юдей показывает на громаду Маоца.

Оней умолкает.

«Если Акхи может выбирать свой путь, то почему не может она?» – думает он, загнанный в угол. Больше всего на свете он ценит ту свободу, которая открывается перед существом, способным выбирать, но сам дал клятву, которая эту свободу нарушала. Не то чтобы раньше таких ситуаций с ним не возникало, но только оказавшись в изгнании, проведя годы в лесной чаще, и сейчас, стоя на прохладном ветру осенней ночи, Оней понимает, что все его убеждения не имеют ровным счётом никакой ценности. Не раз и ни два он шёл против них и даже не отдавал себе в этом отчёта.

– Мы обещали ему, что спасём тебя! – кричит Реза. – Ты должна идти с нами. Он бы хотел этого.

Вместо ответа Юдей смотрит на небо. Такие яркие звёзды, такая хорошая ночь. Холодная, но всё ещё не кусающая сквозь одежду. Тихая. Она бы хотела смотреть на эти звёзды вместе с Хэшем, привыкая к его запаху и теплу. Но Маоц вторгается в поле её зрения как напоминание о том, что всегда будет давлеть над ним, над ней, над всем Хаоламом. Если только они не покончат с ним. Она представляет жизнь в вечной тени чудовищного замка и ёжится. Хэш дал ей шанс спастись: выбраться из мэвра, может быть сбежать из Хагвула.

«Ты правда хочешь сбежать?» – спрашивает себя Юдей. Мысль, продиктованная страхом, логична и даже привычна. Ей не требуются оправдания – вопрос выживания. Но разве не этим Юдей занималась всю свою жизнь? Принимала страх на веру, руководствовалась им одним даже тогда, когда проявляла доброту или храбрость? Страх руководил ею всю жизнь, и сейчас, под светом чужих звёзд она осознает это ясно и чётко. Когда-то она задала себе подобный вопрос на первой в своей жизни охоте, и тогда нападение кизерима не дало ей ответить на него честно. Теперь она готова.

– Вам нужно возвращаться, – говорит Юдей Резе. – Но я должна отправиться за Хэшем. Понимаешь, Реза?

Последние слова она произносит совсем с другой интонацией. Что-то в них от молитвы праведника, то же спокойствие и уверенность в том, что их услышит тот, кто нужно.

И он слышит. Раздаётся свист, и ферусы подбегают к хозяину. Оней берёт одного из них за рог и подводит к охотнице.

– Если хочешь успеть до рассвета, отправляйся прямо сейчас, – говорит он. Юдей благодарно кивает и подходит к массивному боку животного. Оней останавливает её жестом, отстёгивает от пояса ножны с длинным клинком и протягивает охотнице.

– Пусть сэйфразделит пространство между тобой и врагом, – торжественно произносит микнетав, и Юдей, подчиняясь моменту, берёт ножны и склоняет голову. Несколько секунд Оней прямо смотрит на неё, помогает закрепить ножны за спиной.

– Юдей, – говорит Реза, наблюдая за приготовлениями. Охотница оборачивается, и он с удивлением понимает, что не узнаёт её.

– Возвращайся с Хэшем домой. Хорошо?

Вместо ответа Юдей кивает, Оней резко свистит, и ферус срывается с места.