Текст книги "Мэвр (СИ)"

Автор книги: Марк Филдпайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

Глава 10

Юдей засыпает.

Мозг отдыхает, несколько раз дыхание женщины останавливает, но никто не замечает этого. Под бинтами рука восстанавливается быстро: отрастают нервные окончания, кровеносная сосуды, мышцы, новая кожа. Но процесс на этом не заканчивается. Первые чёрные точки появляются на внутренней стороне локтя, сливаются, ползут вниз по руке. Вскоре всё предплечье глянцевито поблескивает, как будто его облили битумом. Юдей сжимает кулак и поверхность наруча мгновенно твердеет.

Проснувшись, женщина несколько минут лежит, смотря в потолок. Она чувствует себя грязной, живот урчит от голода. Правую часть тела приятно покалывает. Рука, как будто, отяжелела.

Юдей опускает голову на плечо и смотрит вниз.

«Что это? – думает она. – Накладка на рану? Наручник?»

Бинт порвался в нескольких местах, и сквозь прорехи можно разглядеть куски чёрной пластины: она накрывает всё предплечье от локтя до кисти. Юдей садится, кладёт руку поперёк бедра, легонько касается матовой поверхности.

«Что…»

Она чувствует прикосновение, и даже чуть больше: шероховатую текстуру собственной кожи и температуру.

«Не может быть».

Сам наруч прохладный и упругий, как плотная резина или не разработанная глина. Чёрный цвет напоминает о чём-то, увиденном недавно, но мысль стопорится где-то на перешейке от подсознания к сознанию.

Юдей встаёт, быстро скидывает лохмотья и отпихивает попахивающую пеплом и потом кучку тряпья. В высоком зеркала у шкафа отражается страшно исхудавший человек: выступающие рёбра, потерявшая в полноте грудь, ноги – тростинки, глаза, будто подведённые углём. Вместе с тем Юдей впервые видит в своём теле силу и даже может назвать себя «крепкой».

«Как странно».

Она поднимает правую руку, машет из стороны в сторону. Тяжёлее, но ненамного. Внутренняя часть предплечья по-прежнему человеческая, а стык между кожей и пластиной ровный, как будто одно естественно перерастает в другое.

«Как так?»

Голод берёт вверх. Улыбнувшись отражению, Юдей идёт в душ.

«Середина дня?» – думает она, натыкаясь на холодную воду в кране. Впрочем, после того, что случилось у кхалона…

Юдей долго стоит под ледяными струями, пока не начинает ломить затылок. Выключив воду, она ещё некоторое время наблюдает за тем, как сливное отверстие, захлёбываясь, поглощает сероватую жижу и представляет, как вместе с ней уходит пережитое утром. Утром? Скорее, в прошлой жизни. Она чувствует перемену в себе, кристальную ясность, которая чётко отделяет её нынешнюю от прежней.

«Похоже, теперь кизерим укращён, а я – не так опасна для окружающих».

Думала ли эти мысли она сама или кто-то другой, родившийся в агонии общения с кхалоном? Отражение в зеркале после душа чуть более привлекательно: губы и щёки потемнели, а круги вокруг глаз – выцвели. Непривычно голый череп – замечает это только сейчас. Новый облик кажется Юдей любопытным.

«Паук!» – вспоминает она. Точно. Пластина на руке напоминает ей панцирь кизерима. Ещё один осмотр, прикосновение. В конце концов, Юдей стучит по наручу и слышит в ответ глухой звук, как будто бьёт по толстому камню. Поверхность в месте удара твердеет, а наросты на пальцах вздымаются вверх, сливаются с пластиной и образуют что-то вроде лезвия, выступающего над кулаком.

«Вооружаешь меня?» – спрашивает Юдей паука, и тот отвечает зудом в правом виске. Теперь его присутствие очевидно. Похоже, укус стал симбиотическим контрактом и теперь каждый извлекает столько пользы из другого, сколько может. Паук, вроде как жив, а Юдей… пока не понятно.

Наруч легко прячется под длинный рукав. И он ей нравится. Элегантное средство защиты, которое невозможно отнять. На душе спокойно.

Ещё один шаг назад от возвращения к нормальной жизни.

«А нужна ли она мне?»

Громко урчит живот и Юдей со смехом прерывает цепь рассуждений. Простые потребности берут вверх. Она быстро вытирается белым полотенцем, поразительно остро ощущая запах мыла. Этот же аромат продолжается по всей ванной и вскоре женщина находит его источник – мыльницу на раковине. Запах отнюдь не противный, но его так много, что першит в горле. Юдей быстро понимает, что дело тут не в бруске мятного цвета. Повесив полотенце на крючок, она выходит из ванной и плотно закрывает за собой дверь.

Комната тоже полнится запахами. Сильнее всего – кучка одежды после Испытаний. Юдей передёргивает, она подбирает лохмотья и ищет, куда бы их выбросить. Мусорное ведро находится под столом, у него даже есть крышка, но запах всё равно пробивается сквозь зазоры в металле. Юдей посматривает на ванную, но от одной мысли о том, что два аромата смешаются, её мутит.

«Ладно».

Лохмотья остаются в ведре. Юдей одевает трусики и лифчик, идёт к шкафу и только тут замечает новый аромат. Слабый, но приятный. Отголосок живого существа.

«Хэш?»

Монотонный гардероб облегчает выбор: блуза, штаны, кожаные сапоги и плащ. Тяжёлая ткань приятно облегает плечи, а на внутренней стороне Юдей находит петли и целых три потайных кармана.

В зеркале отражается охотница, будто сошедшая со страниц популярного в прошлом году романа Альфредо Чуреску. Для полноты образа не хватает бледного оскалившегося кровососа, который бросался бы на неё из темноты.

«Или похожего на него кизерима».

Юдей не отказалась бы от шляпы, или духов, но где их достать она не знает. И с каких это пор её так заботит собственная внешность? Она же не на свидание собирается.

Щёки темнеют. Только некому этого заметить.

«Успокойся».

Забрав удостоверение, Юдей покидает комнату. Ей кажется, будто что-то ведёт её к комнате Хэша. До конца коридора, направо. Окно вспыхивает белыми искрами, только теперь она знает, что это не фейерверки, а сварка. На двери Хэша никаких опознавательных знаков. Просто номер. Хочется глотнуть свежего холодного воздуха, но откуда ему взяться под землёй?

Трель коротких ударов.

– Да?

– Хэш, это я. Юдей.

– Сейчас.

Гигант возникает на пороге через несколько секунд. Всё-такое же непроницаемое лицо, одетый, но босой.

– Прости, я…

– Ничего. Скоро буду готов. Заходи.

Морав принюхивается. От Хэша по-прежнему ничем не пахнет, но вот его комната… Сразу несколько крупных очагов запаха испускают столько природного мускуса, что у Юдей кружится голова.

– Нет, я подожду здесь.

– Хорошо.

«Что это?» – думает она. Гигант не закрывает дверь. Она, стараясь не шуметь, делает глубокий вдох. Буря чувств, завязанная на древнем и животном, бьёт в низ живота и Юдей облокачивается на стену, чтобы не выдать головокружения. Не то чтобы она была равнодушна к запахам до трансформации, но они никогда не были такими яркими и сочными. А сам Хэш не пахнет вообще. На его месте в картине обонятельного мира зияет пустота.

«Такого не может быть».

– Всё хорошо? – спрашивает гигант, появляясь в дверном проёме.

– Да, – отвечает Юдей и улыбается. – Просто хочу есть.

– Пойдём.

Она чувствует эмоциональный барьер, как будто воздушную подушку между собой и гигантом. Это разочаровывает, но куда больше расстраивает сдержанная вежливость Хэша, как будто он обращается не к ней, а к какому-то официальному гостю из важного контрольного департамента.

– Хэш.

– Да.

– Что-то случилось?

Гигант останавливается, но смотрит вперёд. Юдей изучает его лицо, но с таким же успехом она могла бы попытаться разгадать кусок скалы.

– Испытание…

– Просто необходимость.

Он поворачивается и смотрит ей в глаза. Когда он спрашивал о самочувствии, или ещё раньше, этот жест был продиктован вежливостью, но сейчас Юдей видит глубокий интерес и признание. Как будто словами она сбросила с его шеи камень, почти утащивший его на дно.

– Откуда ты…

– Я была там, Хэш. Это же было укрощение, да?

Гигант кивает.

– Я понимаю, правда. И не злюсь, почти. Вы просто делали то, что было нужно.

Гигант ещё раз кивает и отводит взгляд. Барьер даёт трещину.

Вдруг живот Юдей издаёт звук, похожий на громогласный рёв. Хэш широко улыбается и кивает в сторону двери. Женщина успевает разглядеть большие острые клыки, выступающие над основным рядом зубов.

– Скорее, – одними губами произносит Юдей и переходит на быстрый шаг.

>>>

Ибтахины встречают парочку охотников недружелюбными взглядами, и Юдей тут же понимает несколько простых вещей.

Первое – никто не забыл, что она хладнокровно и жестоко убила двух охранников несколько дней назад. Пускай формально это была не она, а засевшее и необузданное внутри существо, но что с того? Её лицо и облик ассоциируются с опасностью, Испытание никак не повлияло на её репутацию среди остальных сотрудников лаборатории. Парочка белых халатов по дороге предпочитают вжаться в стену и быстро прошмыгнуть мимо. Для Юдей это не в новинку, вот только раньше её презирали за цвет кожи, а теперь боятся того, чем она стала.

Второе – нечеловеческая природа кардинально меняет способы восприятия реальности. Теперь все типы информации одновременно поступают от всех органов, и это сбивает ещё не перестроившийся мозг. Она слышит, видит и обоняет кожей. Более того, в каждый момент времени в голове Юдей появляются несколько картин ближайшего будущего, сбывается из которых только одна. Она пытается угадать, какое из предчувствий окажется верным, но проваливается раз за разом и старается просто не замечать непрекращающегося мельтешения в уголках глаз. Хотя оно раздражает.

– Документы, – бурчит офицер и Юдей просовывает в окошко будки удостоверение. Поразительно яркие зелёные глаза бегают по строчкам, пока новоиспечённая охотница рассматривает их обладателя. Узкое лицо, слишком близко посаженные глаза, но удивительный цвет радужки и тонкий, аристократический нос делают офицера даже привлекательным. Но исходящий от него запах всё портит.

«Да что ж такое», – думает Юдей и пытается отвлечься. Смотрит на Хэша и машет ему. Тот вопросительно кривит бровь.

«Что же так долго».

Офицер не уходит дальше первого разворота. Неужели им встречались такие тонкие подделки, что требуется так тщательно рассматривать завитушки, подписи, печати? Живот урчит не прекращая, но ибтахины, делают вид, что не замечают этого. Наконец, офицер складывает книжицу, и, продолжая держать её в руках, смотрит на Юдей. Прищур не сбивает её с толку: человек за стеклом пытается замаскировать страх напускной суровостью.

– Осмотрите её, – бросает офицер и один из ибтахинов тут же делает шаг вперёд. Женщина закатывает глаза, устало поднимает руки. Её мысли роятся вокруг бюрократической глупости и вкусных ароматов, что долетают из кафетерия.

– Что это?! – громко рявкает ибтахин. Его напарник сбрасывает с плеча тцаркан и направляет на Юдей. Хэш делает шаг вперёд, и натыкается на пасть второй винтовки.

– Что там?

– Какая-то… пластина. Не знаю.

– Что это?

Юдей молчит и разглядывает ибтахинов. Они настолько её боятся, что теряют способность здраво мыслить. Страх замещает им логику, и в каждом её движении, в каждой несостыковке с выдуманным образом, они видят угрозу. Ей смешно. Она складывается пополам и хохочет в голос. На глазах выступают слёзы.

– Хватит! – орёт офицер, но ибтахин, досматривающий её, не решается перейти к активным действиям. Только лихорадочно переводит взгляд с Юдей на Хэша и обратно.

«Элоим, да они бы меньше удивились, если бы я кинулась на них».

Отсмеявшись, она закатывает рукав целиком и демонстрирует наруч.

– Просто… штука, – отвечает Юдей. – Ничего страшного, ничего опасного. Не волнуйтесь, пожалуйста.

Слова звучат как насмешка, хотя она старается говорить серьёзно. Понятно, чем вызвана такая реакция, но успокоиться сразу не получается. Юдей справляется, но тут опрометчиво бросает взгляд внутрь будки. Офицер не замечает, что его фуражка сбилась в сторону, а несколько волосков прилипли к потному от волнения лбу.

«Ох…»

Новый взрыв смеха окатывает собравшихся. Юдей хохочет так самозабвенно, что у ней подкашиваются ноги и она падает на пол. Спустя несколько секунд, она поднимает глаза на ближайшего ибтахина. Сквозь шоры всепоглощающего страха виднеется крошечный огонёк.

– Простите, – говорит Юдей и встаёт. – Если хотите, можете потрогать, но при всём желании я не смогу его снять.

Охранник смотрит на офицера, тот кивает. Подчинившись приказу, ибтахин достаёт из кармана пару перчаток, надевает их и осторожно прикасается к наручу. Тот никак не реагирует, а Юдей успевает заметить, как дрожат пальцы охранника.

«Ну хватит уже», – думает она, опуская рукав.

– Удовлетворены?

Офицер сдержанно кивает и бросает удостоверение обратно. Юдей элегантно ловит его и убирает в карман.

– Хорошего дня!

Зато чаша пристального досмотра минует Хэша. Его пропускают, словно рядового сотрудника.

– У вас тут всегда такой цирк? – шепчет она гиганту. Тут бубнит что-то нечленораздельное, открывая перед спутницей дверь.

Кафетерий пуст. Звуки разбредаются по огромному помещению расхлябанным эхо, и Юдей чувствует себя неуютно. Три занятых стола производят настолько мало шума, что ей кажется, что вместо людей за ними манекены. Даже то, что они шевелят руками не убеждает её в обратном.

– Который час? – спрашивает она. Хэш пожимает плечами и идёт к окошку. Юдей следует за ним и замечает, что их стол занят. Мадан Наки и незнакомый ей человек со строгими чертами лица, которого она видела на Испытании.

«Кто это?» – думает она, беззастенчиво рассматривая незнакомца. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он поднимает голову и безошибочно смотрит в сторону женщины, но даже тогда она не отводит глаз. Разве в любопытстве есть что-то плохое?

– Ох, девочка, и наделала ты делов! – говорит сапранжи за стойкой. – Думаешь, нам тут так сладко живётся, что можно устраивать всякую жуть?!

– Моли, – пытается угомонить повара Хэш.

– Что, Моли? Что, Моли?! Я уже тридцать два года как Моли, а фамилия моя Кхалаш! Кстати, приятно познакомиться, девочка.

– Юдей Морав. Мне тоже, – говорит Юдей. – На счёт жути обещаю, что это был первый и последний раз. Больше не повториться!

– Тю, подруга, где первый там и второй. Да ничего. Ты, главное, кафетерий мой не трожь, и будем друзьями.

– По рукам.

Заказ Юдей выходит таким скромным, что Моли перестаёт писать и просто ставит перед ней номерок.

– Иди, я сам что-нибудь придумаю, – с напускным недовольством говорит он и ускользает в кухню.

– Что ему не понравилось? – спрашивает Юдей Хэша.

– Монотонность, – отвечает гигант. – Моли – художник. Простые заказы его раздражают.

– Но когда здесь куча людей…

– Поверь, я сам удивляюсь, как он всё успевает.

Они застают конец разговора директора и незнакомца, что-то о седьмом протоколе и надеждах на мандсэмов. Стол встречает охотников прохладным молчанием.

– Хэш, Юдей.

– Мадан, – здоровается она, а гигант просто кивает.

– Кажется, вы ещё не представлены, Юдей? Знакомьтесь: доблестный начальник всех ибтахинов, щит СЛИМа – Реза Ипор. Реза, это…

– Я знаю, мар Наки.

– Приятно познакомиться, – говорит Юдей. Реза не отвечает, только ещё больше хмурится и смотрит в свою тарелку так, будто на дне спрятаны все ответы.

– Что ж… – Мадан делает вид, что напряжение, возникшее за столом, никоим образом к нему не относится. – Юдей, не ожидал, что вы встанете на ноги так скоро! Как себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо. Только есть хочется.

– Тогда вы по адресу!

Директор смеётся, но никто его не поддерживает. Юдей кажется, что за хрустальным переливом голоса директора скрывается изъеденный ржой механизм.

– Уф… как общий настрой?

– Ч… что? Простите, я не пон…

– Настрой! – повторяет Мадан громче. – Вам предстоит стать фюрестером!

Реза хмыкает.

– Я уже даже составил расписаньице. Хэш, надеюсь, оно не сильно тебя обяжет. Ты же знаешь Хак, она забрала утренние часы для боевой подготовки…

Реза вновь хмыкает. Юдей вскидывает голову и пытается найти глаза начальника ибтахинов, но тот не торопится поднимать их.

– Что-то не так? – спрашивает она.

Ибтахин медленно поднимает голову. Серая сталь сталкивается с золотой пылью. Юдей окутывает чужим гневом. Не сиди она за столом, точно упала бы. Реза будто горит злым чёрным пламенем изнутри, а его глаза отражают этот свет и пытаются спалить женщину до тла.

– Простите, – говорит Реза и встаёт. – Будь моя воля, я бы отдал вас тцоланимам на эксперименты. Директор. Хэш.

Он уходит, оставляя после себя наполовину полную тарелку. Юдей не ожидала такой реакции, но пытается сохранять невозмутимый вид. Получается плохо. Смятение смазывает уверенные черты. Будто бы на миг возвращается старая Юдей, ещё не прошедшая Испытание.

– Не волнуйтесь, – машет рукой Мадан, переходя к кофе с халвой. – Мы все восприняли утрату ибтахинов близко к сердцу, но Реза… Он буквально радеет за каждого своего сотрудника.

Против воли, на глазах Юдей выступают слёзы. Это не сожаление – оно покинуло её душу после пробуждения. Скорее интенсивная эмпатия. Она буквально ощущает то, что сжигает начальника ибтахинов: горечь утраты, стыд за провал, злобу и страх.

Хэш кладёт руку ей на плечо, одновременно предостерегающе смотря на директора. Тот мгновенно отступает, поднимает руки и округляет глаза.

– Простите, Юдей. Иногда мой язык…

– Ничего, – твёрдым, контрастирующим со слезами, голосом говорит она. – Ничего страшного. Бывает.

Озарение, раскрывшее для неё Резу, точечное, что чувствуют Хэш или директор Юдей не знает. Она быстро успокаивается, вытирает салфеткой слёзы и благодарно улыбается гиганту, хлопая его по руке, что обнимает её плечо.

«С ним хорошо», – думает она и только сейчас замечает, что Хэш смотрит куда-то в сторону. Проследив за его взглядом, Юдей натыкается на Хак.

Пожилая охотница стоит чуть поодаль. Приобретённая хладнокровность и недавний инсайт мешают Юдей интерпретировать, что она видит на лице Хак. Ненависть или ревность?

В любом случае, оно не сулит ей ничего хорошего.

Хэш не убирает руки, и Юдей приятно, но в то же время она не хочет повторения недавнего инцидента с Резой, потому сама мягко выбирается из-под тяжёлого объятия гиганта и садится прямо. Мадан тоже замечает Хак и с широкой улыбкой машет ей.

«Как будто она может пойти куда-то ещё?» – думает Юдей.

Охотница делает вид, будто ничего не видела.

– Доброго дня, – говорит Хак, присаживаясь с той стороны, где сидит Мадан.

– Хак, смотри-ка, кто к нам присоединился!

Она кисло улыбается директору, скользит взглядом по Юдей и кивает куда-то в сторону.

– Уже готовы к тренировкам? Расписание вышло плотное, но…

– Готова, – отвечает Хак. – А вот готова ли к ним наша курочка, другой вопрос.

«Курочка?»

Юдей вспоминает, как эта же самая женщина стояла у смотрового окна и выплёвывала из себя инструктаж, точно так же отводя взгляд. Возможно, тогда её сдерживало чувство вины, но теперь очевидно, что Хак за что-то невзлюбила новенькую, но вот за что? За размышлениями Юдей не замечает, как привозят еду.

– Что ж, приятного аппетита, – говорит директор, выбираясь из-за стола. – Дела, дела! Расписание будет у вас вечером, Юдей. Хорошенько отдохните, хорошо?

– Хорошо.

Хлипкая трапеция обращается треугольником с двумя острыми углами. Юдей старается как можно быстрее расправиться с бифштексом, и этот факт не укрывается от Хак.

– Не торопись, девочка. Подавишься.

Она не обращает внимания, делает вид, что вовсе и не торопится, но суетливые движения выдают её с головой.

– Наверное, не особо вкусно, да? – спрашивает Хак. Юдей вскидывает голову.

– Хак, – начинает Хэш, но охотница перебивает его.

– Тебе если по вкусу сырое, ты так Моли и скажи. Он заказы с придурью обожает.

Громко звенят приборы, брошенные на тарелку. Какой-то частью личности женщина понимает, что происходящее – борьба за территорию. Вот только что выступает территорией? Что так отчаянно Хак пытается оградить и защитить? На этот вопрос у Юдей ответа нет. Ещё немного – и сил контролировать себя уже не хватит. Слёзы и крики одно, но если управление перехватит другой импульс? Нельзя сбрасывать со счетов животную суть, как бы глубоко она не спала. Потому Юдей встаёт, что-то сдавленно бормочет и направляется к выходу. Следом встаёт Хэш.

Хак ловит на себе осуждающий взгляд сына. Такое случалось раз или два, но никогда прежде за ним не скрывалось разочарование. Охотница легко его читает.

«Думала, что будешь единственной в его жизни?» – думает Хак, наблюдая за тем, как гигант покидает кафетерий.

>>>

Юдей понимает, что ей некуда идти, только когда выходит на главную лестницу. Одна мысль о комнате приводит в ужас, первый полу-истеричный всхлип прорывается сквозь запоры самообладания и женщина садится на ступеньку. Она не плачет, скорее даёт напряжению выйти через слёзы. Хэш появляется пару минут спустя.

– Прости…

– Тебе-то за что извиняться? – спрашивает Юдей.

– За неё, – отвечает гигант и кивает в сторону кафетерия.

– Она взрослая, сама может.

– Она – нет. Я присяду?

Юдей кивает, но смотрит в сторону. Довольно глупо, учитывая, что взгляд девушки упирается в стену.

«Сплошные стены, повсюду стены. Как я устала».

– Хорошо её знаешь?

– Да. Она меня вырастила.

Юдей смотрит на Хэша. Гигант всё так же невозмутим.

– Что? Хак…

– Да. Ещё до того, как стала охотницей.

– Она была ибтахином?!

– С чего ты взяла.

– Ну… как бы ещё она столкнулась с кизеримом?

– Один из первых прорывов. Мне было двенадцать, кажется. Тогда вместо купола кхалон накрывала палатка и кизерим появился прямо в ней. Чёрный день…

– Не рассказывай, если не хочешь.

Хэш кивает и замолкает. Юдей вытирает слёзы и улыбается. Она представляет детство гиганта: пелёнки, крики, молодую Хак с бутылочкой и соской. Последнее кажется таким абсурдом, что с губ женщины срывается смешок.

– Прости, представила тебя младенцем.

В ответном взгляде гиганта сквозит недоумение.

– Это смешно?

– Да!

– Никогда так не думал.

– Так что, детство у тебя было ещё то, да? Ходил по линеечке и кушал строго три раза в день?

– Я не…

– Ладно, извини. Так какое оно было?

Хэш не любит его вспоминать, но старается рассказывать так, чтобы Юдей об этом не догадалась.

После того, как Йоним Гон вытащил из мэвра крошечного аборигена, СЛИМ на несколько лет превратился в огромные ясли. Мальчик рос, осваивал человеческую речь. Долгое время его никак не называли, но когда пришло время, Йоним предложил своему сыну несколько имён на выбор, и так безымянный иммигрант стал Хэшем Оумером.

Со временем связь, установленная среди плотоядных мэврианских кустов, ослабла и Гон смог выходит из лаборатории. Йоним понемногу возвращался к человеческой жизни учёного и понимал, что ему нужна помощь. Но Хэш никого к себе не подпускал. Он почти не разговаривал с чужими, если рядом не было Гона и замыкался, стоило тому покинуть лабораторию. Так было, пока не появилась Хак Арева. Она была одним из новообращённых тцоланимов, и до СЛИМа изучала обычаи и мифы коренных племён Островов, и даже два с половиной года жила в одном из них. Нельзя сказать, чтобы она в один миг раскусила выходца из мэвра, но через пару месяцев Хэш впервые взял её за руку, и с тех пор дело быстро пошло на лад.

– Она первый человек, который пережил трансформацию, – рассказывает Хэш, облокотившись на верхнюю ступеньку. – Когда начались нападения, СЛИМ очень быстро превратился в крепость, которую постоянно осаждает страшный враг. Многие гибли, абсолютно все боялись. Кхалон хотели уничтожить, но директор…

– Мадан?

– Нет, тогда был другой. Фалиль Гонейра. Он был жестоким и любил действовать эффективно. Испытание – его идея. Хак продержали рядом с кхалоном почти час, а мы все… смотрели на это.

– Ты?! Зачем…

– Эффективность. Фалиль почему-то думал, что я шпион с той стороны и что вторжение кизеримов – моих рук дело. Пришлось попотеть, чтобы убедить его в обратном. В общем, Хак пережила то же самое, что и ты, и с тех пор её характер…

– Оставляет желать лучшего.

– … изменился. Да. Ты говоришь яснее. Вот такое у меня было детство. А у тебя?

Юдей появилась на свет в доме таможенного контроллёра. Её отец быстро двигался по службе, и, когда девочке исполнилось пять, занял высокий пост, сопряжённый с большими рисками и приятными сюрпризами. Бывало, он приносил домой диковинные фрукты и красивые игрушки. Но иногда отец возвращался со службы удручённым, рассеянно гладил дочь по голове и уходил в свой кабинет, пропуская ужин. И тогда Юдей оставалась один на один с матерью, и вечер превращался в бесконечную неловкую паузу.

– Я её почти не помню. Точнее, не помню, чтобы мы что-то вместе делали, – рассказывает она и память услужливо подкидывает картинки прогулок, во время которых мать и дочь держались особняком. В то время как девочка носилась по дорожкам парка и донимала голубей, женщина часто беседовала со своей лучшей подругой, которая, то и дело, брала маму за руку и целовала её пальцы.

Юдей никогда не замечала, что в парке они выбирают самые тихие уголки, в которых редко появлялись случайные прохожие. Не обращала она внимания и на подругу. Что касается отца, то у него не было и шанса заподозрить в чём-то жену: Порты отнимали все его силы и внимание.

– Я точно не знаю, что произошло. Может быть, он переступил кому-то дорогу, а может быть и правда сердце не выдержало, – продолжает Юдей. – Просто однажды вместо отца домой пришёл незнакомый мужчина и передал матери записку. Она сразу как-то подобралась, велела мне идти в комнату, а сама, я видела, потому что, конечно, не пошла, рухнула на кресло в гостинной и зарыдала. Никогда после не видела, чтобы её так душили слёзы. Может быть, она и любила его…

А через два месяца в дом переехала мамина подруга – Лешет Соду. Первое время она была вполне милой и выполняла роль то ли сиделки, то ли няньки для девочки. Мать, для которой траур по мужу стал чем-то вроде панциря, защищающего от мира за входной дверью, всё больше проводила время в гостинной или в своей комнате, потому на прогулки Юдей водила новая обитательница дома. Иногда она заводила странные разговоры о семье и о любви, но девочка большую часть пропускала мимо ушей. Не обратила она внимания и на то, что из гостевой комнаты Лешет перебралась в мамину спальню. С тех пор порядки в доме кардинальным образом изменились.

– Когда они совсем меня донимали, я убегала в отцовский кабинет. Его мать трогать не решалась, что-то не давало уничтожить ей последнюю память о муже. Думаю, он был для неё чем-то вроде рычага, с помощью которого она выбилась в люди… не знаю, она мне не рассказывала. Но когда они с Лешет окончательно сошлись… Я думала, что меня это не заденет, но Соду то ли ненавидела меня, то ли боялась. Она вынудила мать отправить меня в пансионат для девочек.

То и дело по лестнице проходят люди в белых халатах, но они не трогают беседующих фюрестеров.

Сначала было тяжело, но потом пансионат стал для девочки более желанным домом, чем большой коттедж на Благородной улице. Она пообвыклась, нашла подруг, но никогда не подпускала их к себе слишком близко – сказался пример матери. На каникулы она предпочитала оставаться в школе, подарки на праздники из дома открывала и выкидывала в мусорное ведро. Одноклассницы как-то прознали про её мать и Лешет и целый год отпускали гаденькие шуточки, но Юдей не обращала на них внимания. Так прошло пять лет, а в шестнадцать она сбежала из дома.

– Помню, это было как раз перед возвращением в пансионат. Вечером я уложила вещи. Сидела в кабинете отца и читала, пока не раздался звонок к ужину. Они уже сидели за столом, когда я спустилась, говорили о чём-то, но тут же замолчали, увидев меня. Мать, как обычно, отводила глаза, а вот Соду… Не знаю, взгляд был какой-то маслянистый, сальный. Она как будто представляла меня голой. Ещё, то и дело, облизывала губы. И это было совсем жутко.

Где-то в середине ужина разразился скандал. Лешет настаивала на том, что Юдей должна пойти учиться на портниху, потому что это настоящая профессия, которая всегда нужна. Молодая девушка же хотела поступать в Университет на исторический или археологический факультеты.

– Она называла меня… Дай вспомню… «Глупой и претенциозной выскочкой». Её слова меня не трогали, но когда заговорила мать, я подумала, что самое время выпрыгнуть в окно. Она говорила тихо, едва слышно, очень-очень неуверенно, но от этого становилось только страшнее.

Время остановилось. Юдей впервые почувствовала, что должна что-то сделать, прямо сейчас. А иначе всю оставшуюся жизнь такие как Лешет будут помыкать ею, как её матерью, а она будет тихо с ними соглашаться, загоняя себя в прокрустово ложе чужих представлений о «правильном устройстве вещей».

Кое-какие деньги у неё были, но, конечно, недостаточно. Она закончила ужин с уже готовым планом. Куда идти Юдей не знала. Близких друзей у неё не было, как и другого приюта в Хагвуле. Почему-то в голове настойчиво пульсировала мысль о кораблях и других странах, о которых девушка знала только по книгам. Пожелав матери спокойно ночи и демонстративно проигнорировав Лешет, она поднялась наверх, собрала необходимые вещи и легла в кровать, всё ещё немного сомневаясь.

– Я заснула, хотя не должна была. Может быть, проснувшись утром, я бы осталась, поговорила с матерью, попыталась бы решить эту проблему как-то по-другому, но ночью она пришла ко мне.

– Мама?

– Нет. Соду. – В глазах Юдей вспыхивает пламя. – Она пришла в мою комнату ночью и… я даже не знаю. Я проснулась, когда она трогала мои ноги, поднималась от колен выше и хотела, видимо, сделать меня ещё одной своей игрушкой. Я ударила её. Всерьёз: кулаком, наотмашь. Она сначала вскрикнула от удивления, а потом начала орать от злости. Только я уже проскользнула мимо и побежала.

Юдей схватила собранный мешок, бросилась по коридору, но Лешет бежала следом, потому девушка влетела в кабинет отца и закрыла дверь на замок. С последним поворотом ключа косяк дрогнул от удара. Под аккомпанемент врезающихся в дерево кулаков, Юдей быстро оделась, осмотрелась в поисках оружия. У отца было много декоративных безделушек и сувениров, они стояли тут и там, на полках, на столе, в книжном шкафу. От того, что ей приходилось оставлять всё это позади, на глазах девушки навернулись слёзы, но обезумевшая женщина продолжала таранить дверь и если Юдей хотела спастись, нужно было действовать.

Она выбрала фигурку уладанского божества Старых времён: древнюю, истёртую и увесистую. Расчёт был на то, что ослеплённая гневом Лешет ворвётся в комнату, а Юдей, спрятавшись за дверью, ударит её по голове.

– Она всё не входила, просто стояла там и тяжело дышала, словно старый паровой котёл, хотя путь был свободен. Фигурка в руке очень быстро стала скользкой. Нужно было выждать, но я испугалась и потому проиграла. С криком бросилась в коридор, била куда придётся, а в это время её руки хватали меня то за волосы, то за руки. Видимо, наша драка затянулась, потому что явился Баттэр, наш мажордом, и принялся разнимать нас. Подошла и мать. – Юдей сглатывает и кусает губы. – Больше всего меня напугало, что ни Баттэр, ни мама не поверили мне. Я всё рассказала, может быть и сбивчиво, но рассказала, а они покачали головами и попытались убедить меня, что это был просто кошмар. Хотя я точно знаю, что Лешет была в моей комнате.