Текст книги "Мэвр (СИ)"

Автор книги: Марк Филдпайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Глава 21

Хэш не знает, сколько проходит времени. Из небытия его вырывает тихий голос.

– Акхи, – зовёт Оней.

Охотник рывком садится на кровати и сталкивается с предводителем мятежников. Пустота внутри начинает заполняться, и первым чувством становится удивление от того, что такая фигура свободно разгуливает по резиденции его отца.

«Бывшей резиденции», – поправляет себя Хэш. Тут же возвращаются воспоминания и чувства, снося хлипкие плотины. Внутри появляется тугой жгут, который невидимые руки вины закручивают всё сильнее. Трудно дышать. Гигант отворачивается. Делает два глубоких вздоха.

Взгляд скользит по стенам, краешком сознания Хэш узнает комнату Хэйрива, в которой совсем недавно рассказывал отцу о своей жизни в Хаоламе. Светлые стены, тёмный холодный пол. Ложе твёрдое, но кто-то накрыл Хэша тяжёлым одеялом. Впрочем, он всё равно дрожит.

– Сколько… сколько прошло времени?

– Сутки.

– Почему я… здесь?

– Ты новый король Тебон Нуо, Акхи. Единственный наследник Хэйрива.

Хэш пытается встать, но тело плохо слушается. Живот пронзают острые иглы, а стоит поставить ноги на пол, присоединяются болезненные щелчки в коленях и тянущая боль в бедре. Охотник не ожидал подобного. Он вообще не помнит, что его ранили. И кто его ранил.

– Что с Юдей? – спрашивает он, всё ещё не поворачиваясь к Онею. – Её… её увёл, – мозг подсказывает: «утащил», но гигант игнорирует его, – не могу вспомнить имя…

– Кушаша.

– Да! У него получилось?

– Я не знаю.

– Кто он такой? Бек… бекедами хаким?

– Да. Это один из родов микнетавов. Они… исследуют мир…

– Учёные?

– Да, учёные, но без оков.

– Каких оков?

– Кажется, в мире людей это называется мораль?

Хэш тяжело встаёт. Оней хочет помочь, но гигант останавливает его взмахом руки и делает шаг сам.

«Тяжело», – думает он. Ноги трясутся, боль волнами расходится по всему телу. Он пытается сжать кулак, но пальцы едва сгибаются. Руки вообще выглядят чужими, как будто принадлежат другому существу.

«Но они твои», – беспощадно замечает мозг, и Хэш, как бы ни хотел, не может возразить ему. Этими самыми руками он убил отца и обрёк на эксперименты Юдей, хотя думал только о том, как защитить Хагвул.

«Хагвул, – вспыхивают отдельные мысли. – Война».

– Акхи, – говорит Оней, – тело Хэйрива готово к хоно.

– Хоно?

– Погребению.

Хэш поворачивается слишком быстро. Его ведёт, он инстинктивно делает шаг и внутри тела рождается пламя, сжирающее большую часть сил. Гигант стискивает зубы, ему кажется, что он вот-вот упадёт, но через мгновение всё приходит в норму. Только пот стекает по лицу, а челюсти ноют от напряжения.

– Вы собираетесь… оказать ему почести? После того, что он сделал?

Оней продолжает смотреть на Хэша так, как будто он констатировал факт, а не задал вопрос. Будь у военачальника хасса-абаб, они могли бы объясниться быстрее, но Хэшу приходится полагаться только на слова человеческого языка, а большая часть понятий у микнетавов и людей не совпадают. Различаются контексты.

Пауза затягивается.

– Прости, Акхи, но я не понимаю тебя.

– Хэйрив – безумный тиран.

– Да.

– Почему вы собираетесь воздать ему почести?

– Потому что хоно – удел великих, Акхи. Хэйрив был велик, хоть и страшен.

Хэш кивает для того, чтобы не продолжать разговор. Он был бы рад, если бы обряд провели без него, но, как наследник и, что важнее – сын, он должен присутствовать.

Пока Оней говорит об этом, Хэш пытается найти себя среди вороха мыслей, забивших голову. Юдей, Хэйрив, убийство, Хагвул, осада. Что он должен делать? Где быть? И должен ли быть вообще, после того, что совершил?

– Прости, что? – спрашивает Хэш, когда понимает, что Оней повторяет один и тот же набор звуков в третий раз.

– Тебе нужна помощь?

– Нет… Да.

Оней исчезает, а через несколько секунд появляются незнакомые Хэшу микнетавы в белых балахонах. Прежде всего они лепят к его ранам лиловые, остро пахнущие листья, кожа немеет под ними, а боль уходит. Одежда плотная, словно бы за порогом Маоца наступила зима: толстая рубаха и штаны, сверху подобие халата, который перевязывают широкими поясами, расшитыми чем-то вроде тусклого серебра. Хэш знает, что микнетавы в белом не разговаривают друг с другом даже мысленно, поэтому и он не решается нарушить целомудренную тишину. Ему подносят чашу с питьём, и от густого сладкого напитка Хэшу становится чуть теплее.

Коридоры Маоца петляют, цитадель бывшего деспота будто мстит тому, кто лишил её хозяина. Охотнику мерещатся багряные отблески. Они повсюду: на стенах, полу, одежде, в зрачках микнетавов, что встречаются на пути. Беспробудный тоскливый холод наполняет гиганта изнутри, так что пропадает всякий эффект от питья и одежды. Хэша колотит мелкой дрожью. Откуда-то появляется назойливый писк в ушах.

Реальность в глазах охотника распадается на отдельные, несвязанные друг с другом сегменты. Он шагает сквозь пустоту, зачерпывая ладонями трескуче-песочное ничто, и зажёвывает тьму, наполняющую внутренности. Мерзкий запах лезет в ноздри, словно паразит в поисках нового пристанища. Кажется, что им и дышать-то невозможно, но лёгкие, хоть и со скрипом, но справляются. Хэш стремительно погружается на дно и там, из глубины чёрной впадины, к нему взывает не голос даже, но присутствие или ощущение или эмоция, которую охотник не может разобрать, но которая исподволь выворачивает его подсознание наизнанку.

– Акхи, – произносит кто-то совсем рядом, и охотник приходит в себя. Он стоит за пределами Маоца, у высоких узких ворот незнакомого ему входа. Оней кладёт руку ему на плечо, и Хэш фокусируется на глазах соратника.

– Пора, – говорит он.

Они становятся во главе длинной процессии. Впереди носильщики с телом отца, завёрнутым в плотную чёрную ткань. Пространство вокруг наполняет лёгкий гул, в котором, если прислушаться, можно узнать древнюю песню скорби, одинаковую во всех мирах. Она пронизывает колону насквозь и даже Хэш, не до конца оправившийся от видения, чувствует трепет перед смертью.

Место погребения оказывается неожиданно близко.

Где-то вдалеке виднеются густые кроны Семол Ден. Древний лес возник как кладбище великих героев и защитников, и, спустя века, обратился в непроходимую чащу, в глубине которой мятежники свили себе гнездо.

Короля хоронят в тени Маоца. Венец чудовищного правления откидывает густую длинную тень, цвета, и до того блёклые, превращаются в оттенки серого.

Тело укладывают на расчищенный участок земли, освобождают от савана и двое микнетавов занимают место в изголовье и изножье.

Даже после смерти лицо Хэйрива кривится гневом.

Песнь скорби обращается в низкий густой бас. Хоно начинается.

Первые ростки проходят через грудь короля. Смолянисто-чёрные, они острыми пиками рвут кожу и поднимаются к кровоточащему закатом небу.

Хэш не знает, сколько длится обряд. В какие-то моменты ему кажется, что время замерло, прощаясь с деспотом, в другие – что оно мчится, чтобы скорее оставить его позади.

Выросшее дерево едва ли напоминает те, что растут в Семол Ден, и те, что охотнику вообще доводилось видеть в Тебон Нуо. Мощный ствол резко изгибается и спускается к земле, а кора отливает багрянцем, будто политая кровью. Тёмно-лиловые, почти чёрные листы тяжеловесно клонятся к низу, и даже ветер не смеет тревожить их своей легкомысленной игрой.

– Да упокоится король! – разносится над микнетавами, и Хэш понимает, что хоно закончен.

Он оборачивается, смотрит на собравшихся. Покатая часть холма полна микнетавов всех родов: здесь и иггенайтулы, и белые балахоны, и бывшие мятежники, и слуги, и кузнецы, и учёные. Хэш скользит взглядом по разноцветным глазам и разным лицам, впитывая облик своего народа. Одного лишь он не видит.

Пользоваться хасса-абаб всё ещё тяжело, но Хэш, превозмогая боль в висках, выпускает хануал, возносит его над толпой.

– Хэйрив, защитник и тиран, ныне покинул Тебон Нуо, но навсегда связан с ним. Не забывайте, кем он был и кем стал. Помните, что ненависть родит только ненависть, а страх – ещё больший страх.

Раздаются возгласы, реальные и ментальные, пока слабые, но Хэшу хватает и их. Микнетавы перед ним радуются обретённой свободе, но, вместе с тем, жаждут увидеть нового короля и уверены, что он будет лучше предыдущего. Большинство свято верит, что сын деспота нашёлся не просто так, что Тебон Нуо замер на пороге новой эпохи и вот-вот сделает шаг к миру и процветанию.

– Ночь опускается на холмы и равнины. Сегодня микнетавы будут скорбеть, а завтра начнётся великий праздник. И да продлится он в мыслях радостью, а в деяниях – весельем и добротой к ближнему.

Толпа кивает и начинает расходиться. Ментальное пространство равномерно гудит от тихих мыслей. Хэш оборачивается к Онею.

– Речь настоящего правителя, Акхи.

Хэш улыбается и на миг тяжесть спадает.

«Останься, – говорит что-то внутри, – они рады тебе и ты, со временем, привыкнешь. Ты сможешь научить их, как быть свободными и…»

– Я должен уйти, Оней, – говорит Хэш, не отводя глаз. – Мой дом собираются захватить и разрушить.

– Но, Акхи…

– Нет. Не называй меня так. Акхи больше нет. Он умер в тех зарослях перед мескотом. Выжил Хэш. Может быть, поэтому отцу и не хватило моего возвращения.

Оней порывается что-то сказать, но охотника его перебивает.

– Я должен защитить свой дом.

Истинную причину Хэш не озвучивает. Спрятаться в раковине отчуждения легче, чем открываться другому живому существу. Возможно, он мог бы рассказать о том, что его гложет Хак или Юдей, но обе женщины его жизни исчезли, и обе, скорее всего, безвозвратно. Сил на ещё один прорыв собственного панциря у него нет, только беспросветная усталость и чёткое знание.

– Но кто займёт место правителя?

– Ты.

Оней инстинктивно трясёт головой прежде, чем отказаться.

– Они не примут…

– Они примут любого сильного человека, а в тебе силы больше, чем было в Хэйреве.

– Но хасса-абаб…

– Просто умение. Вспомни предыдущего короля Тебон Нуо, хасса-абаб не дал ему ничего, кроме уверенности в собственном могуществе, – усмешка играет на губах Хэша, хотя глаза его пусты. – Ты справишься. А я покину вас сегодня ночью.

Бывший предводитель мятежников не говорит, что сейчас Хэш напоминает ему Хэйрива как никогда прежде. Молчание повисает непроницаемой стеной и лишь первые звёзды силятся развеять его мерцанием.

>>>

С момента возвращения Резы и Мадана СЛИМ лихорадит не на шутку.

Хагвул и так находится в осаде, а теперь, в любой момент, его могут атаковать с тыла. Горячие головы призывают взорвать кхалон, но что-то подсказывает Буньяру и Филину, что тоннам породы не нарушить связь миров. Мадан, неожиданно, тоже выступает против. Никто не понимает, почему. Ибтахины заминировали купол, а на вахты теперь заступают в полном боевом облачении. Нервы гудят от напряжения, и со дня на день все ждут чудовищной развязки. Некоторые так и вовсе жаждут, наконец, встретиться с врагом лицом к лицу и раз и навсегда узнать, какая судьба им уготована.

Потому, когда вычислительная машина показывает возмущение, ибтахины наставляют на кхалон пять тцарканов и чуть не разряжают их в единственного живого фюрестера.

– Хэш! – узнаёт кто-то, и стволы ружей сползают вниз, но громкий окрик офицера возвращает их на место. Сообщение летит взмыленным солдатом к Резе. Через двадцать минут начальник ибтахинов пребывает под купол лично.

– Вольно, – гаркает Реза, заходя в комнату, превращённую в первую линию обороны. Тцарканы опускаются, пальцы покидают курки.

Некоторые до сих пор считают Хэша дезертиром, но Реза ясно дал понять, что по-возвращении гигант хоть и понесёт заслуженное наказание, но будет полностью восстановлен в звании и правах. Тут же поползли слухи, но суматоха подготовки к осаде уничтожила их сама собой.

Начальник ибтахинов замирает перед внушительной фигурой гиганта и нетерпеливо заглядывает тому за плечо. Хэш перехватывает его взгляд, качает головой. На миг глаза Резы округляются, но он тут же берёт себя в руки.

– Добро пожаловать домой, – говорит он. Хэш крепко пожимает ладонь друга.

– Как обстановка? – спрашивает охотник, когда они вдвоём покидают купол.

Странно, но даже сырой запах пещеры, щедро сдобренный затхлым духом застоялой воды кажется Хэшу приятным. Он бредёт сквозь расцвеченную тусклыми лампами пустоту, и громада строящегося генератора, ныне погруженная в унылую темень, достойным привратником встречает возвратившегося странника.

– Готовы настолько, насколько это возможно.

– Хагвул…

– Дети и старики эвакуированы, так что остались только защитники. Основной удар, без сомнения, придётся на Порты, но достанется и перевалам. Железнодорожные пути мы разобрали. Насыпали таких баррикад, что и за месяц не разберёшь.

– Империи?

– По слухам, собрали армию, достойную до-раскольного периода.

«Без шансов», – думают ибтахин и фюрестер одновременно.

– Что там на счёт вторжения из Тебон Нуо?

Хэш вопросительно поднимает бровь. Его удивляет, что Реза не использует выдуманное людьми «мэвр». Прислушавшись к себе, гигант неожиданно понимает, что вообще не испытывает привычного напряжения, хотя обычно начальник ибтахинов не стеснялся демонстрировать неприязнь к фюрестерам и им подобным.

– Отменяется, – глухо отвечает Хэш. Реза молча кивает и больше не возвращается к этому вопросу.

– Старик у себя?

– Да. Он теперь почти всегда там.

Дорога отнимает больше времени, чем обычно. Прослышав о возвращении охотника, учёные выходят на лестницу, чтобы поглазеть. Спускается Мадан. Несмотря на восстановление в должности, он чаще сидит в кабинете, чем выходит на люди. Выглядит плохо. Хэшу хватает взгляда, чтобы отвадить от себя всех любопытных, включая директора. В какой-то момент его нагоняет Буньяр. Он сбросил несколько кило и лихорадочное пламя, поселившееся в его зрачках, говорит о состоянии мандсэма много больше слов. Он лишь порывисто обнимает Хэша и хлопает его по плечу. Реза покидает охотника перед тайной лестницей в кабинет ректора.

– Юдей, – неожиданно говорит он, – была одной из нас. Рад, что довелось сражаться вместе с ней.

– Я тоже, – глухо шепчет гигант и начинает восхождение. Впервые за долгое время мыслей нет. Грусть заполняет его целиком, выдавливая остальное, даже боль. Петляющие ступеньки заканчиваются площадкой у портрета, но Хэш входит без стука.

Глаза посыльного, что замер над столом ректора, округляются. Он издаёт звук, похожий на всхлип, и пятится к окну. Филин поднимает голову. Замирает. Хэш и Йоним долго переглядываются. За это время посыльный успевает сгрести со стола охапку писем и дотащить своё окаменевшее тело до выхода из кабинета.

– Х… Хэш… Мальчик мой…

– Папа.

Охотник подходит сам. Он видит слёзы, которые Йоним старается удержать, и сам чувствует в носу нестерпимое жжение.

«Да что ж такое».

Хэш подходит креслу Филина, тяжело опускается перед ним на колени. Их глаза оказываются на одном уровне. Ректор поднимает руки и осторожно, боясь разрушить иллюзию, опускает их на плечи сына. Ладони прикасаются к шероховатой ткани, пальцы загребают складки, Филин сжимает их так сильно, как только может. Хэшу приходится накрыть кисти ректора своими ладонями и мягко надавить, чтобы он ослабил хватку.

– Я здесь, папа.

– Ты здесь… ты здесь.

Одинокая слеза стекает по морщинистой щеке старика.

Хэш начинает говорить о том, что с ним случилось. Он извиняется за то, что бросил их, рассказывает о прекрасном мире по ту сторону кхалона, о целом народе, которые так долго страдал под пятой его отца. Слова выходят грубыми и простыми, но Йониму их достаточно. Он был бы рад, даже если бы Хэш вовсе ничего не рассказывал. Но он говорит, и когда доходит до Юдей, замолкает на долгие минуты.

– Я не смог защитить её, папа, – ровным голосом произносит он. – Я даже не знаю, жива ли она. И кто она теперь. Прости…

– Ты не виноват, сын.

– А кто, отец? Она пошла туда за мной.

– Но это я попросил вернуть тебя любой ценой. Я… не думал…

Каждый остаётся при своём чувсте вины. И боль расчерчивает радость встречи неровными рваными полосами.

Хэш поднимает голову и смотрит за плечо Йонима. Там, за большим окном, раскинулся Хагвул. Город сотен домишек, коттеджей, особняков, лавочек, кабаков, торговых лотков, булочных, магазинов, тысяч запахов, криков, беспробудного шума, грязи и крови. Но это его город.

– Из огня, да в полымя? – улыбнувшись, спрашивает Хэш. Ректор снимает очки и прячет лицо в ладони.

– Мне страшно, сын.

– Мне тоже, папа. Мне тоже.

Глава 22

Утро холодное и мрачное. Туман заволок всё настолько густой поволокой, что не видно и собственную вытянутую руку. Горан Лелеф, солдат шестого боевого отряда Ополчения Хагвула просыпается от того, что кто-то спотыкается о его ногу, выходя из палатки. Пробормотав ругательство, он поворачивается на другой бок, закрывает глаза, но уже через минуту понимает, что момент упущен. Остаётся только вспоминать смутные обрывки сна, в котором его сын и дочь, такие, какими он их запомнил, сажая на корабль до Десяти Островов, убегали от него по узкому тёмному коридору. Он почему-то вызывал неясную тревогу, и Горан вглядывался в стены, плафоны светильников, плинтусы, тусклые дверные ручки. Всё и вся покрывала разветвлённая сеть тонких чёрных наростов, пульсирующая в такт неясному ритму. Ковёр под ногами, казалось, шевелился и периодически вздрагивал, словно от спазма. Двери, при ближайшем рассмотрении, оказались дрянными рисунками.

«Берегите друг друга», – вспомнил Горан последнее наставление, толкучку, крики и слёзы. Его дети были одними из немногих, кто не плакал. Дочка, несмотря на возраст, крепко держала младшего брата за руку, не отрывая глаз от родителей.

Горан чувствует собирающиеся в уголках глаз слёзы и отгоняет воспоминание.

Встав с кровати, он быстро надевает сапоги, накидывает на плечи тёмно-багряную куртку. Форму красили в торопях, потому уже на второй день она пошла пятнами, а к сегодняшнему дню наполовину выцвела, но Горана это не смущает. В конце концов, он не военный, а ополченец. Пусть тёмно-синие патрульные и чёрные охранники Университета заботятся о внешнем виде. Горан пришёл в Ополчение, чтобы отстоять город и свой дом, где его дети смогут жить без палки, занесённой над их головами.

Гадкая влага, висящая в воздухе, тут же впитывается одеждой, оседает водяной пылью на лице. Лес Тифрту, где разбит лагерь, едва ли защищает от тумана, а по вечерам кажется, что деревья переговариваются друг с другом – такой стоит шорох и треск. Заподозрить в тёмных исполинах с тяжёлыми, тёмно-зелёными кронами болтунов тяжело, но Горан знает, что дерево не так молчаливо, как кажется на первый взгляд. В обычной жизни, той, что кажется, обернись и протяни руку – схватишь, он работал с древесиной каждый день и научился если не понимать, то улавливать её характер. Что-то, скрытое в волокнах, не умирает даже после расчленения ствола на отдельные доски. Если работать с кусками одного дерева, то стул, стол, кровать, шкаф – да что угодно, будет крепким, ладным и долго прослужит хозяину. А вот если из разных…

Сплюнув на землю, мужчина достаёт папиросу, оглядывается в поисках огня. Где-то недалеко должен гореть костёр, кто-то всегда на посту, вот уже неделю. Нападения ждут в любую минуту. Марево стоит жуткое, но вот чуть правее от прохода между палатками мелькает даже не костёр – призрак, особенно буйный отсвет, напугавший даже бесформенную глыбу тумана. Горан пробирается к нему. Палая листва, уже начавшая подгнивать, скрадывает звук шагов. Он идёт бесшумно, будто соглядатай врага. Неприятно чувство охватывает Горана, он оглядывается, но, разве в тумане что-нибудь разглядишь?.

«Да в нём роту можно спрятать», – раздражённо думает он, переступая свалившийся откуда-то тюк. Иногда, совершенно неожиданно, из молока выступает тот или иной предмет, вроде ведра, в которое справляют малую нужду по ночам, или брошенный кусок верёвки, или часть трухлявого ствола, слишком большая, чтобы её распиливать и убирать. Времени на порядочную расчистку территории не было, так что трупы древесных исполинов лежат тут и там, напоминая пропойц, которых никто не хочет вести домой. Одно успокаивает: свет от костра оранжевым облаком выделяется на фоне остального марева. Через десяток шагов раздаются и голоса.

– Тьфу ты! – вскрикивает один из двух ополченцев, когда Горан выбирается к весело потрескивающему костерку. – Напугал! Смотри, как бы кто другой не пристрелил по глупости.

Горан улыбается.

– Слышно чего? – спрашивает он, раскуривая чуть набухшую от влаги папиросу вынутой из костра веточкой. Дыма больше, чем обычно.

– Не добавлял бы туману, – бурчит второй, отличающийся от первого внушительным телосложением и роскошными, но сейчас встопорщенными, усами. Его прозвали Бугуртом, потому что в первый же день он попытался по-особому поставить себя в отряде. Затея с треском провалилась, а прозвище осталось и прицепилось накрепко.

– Ой, не бугурти, – хохотнув, говорит первый, толкает усача в плечо и поворачивается к присевшему напротив Горану. – Говорят, сегодня закатники в атаку пойдут. Мандсэмы с утра ушли проверять заряды на перевале, с ними сняли ребят из четвёртого. До сих пор не вернулись.

– Может, случилось чего, – бурчит Бугурт. Его руки сжимаются на винтовке.

– Да это из-за тумана, – с важностью поясняет первый, ни имени, ни клички которого Горан не помнит. – Фитиля наверняка вымокли, а ты прикинь, сколько их менять.

Горан думает об инженерах, ползающих сейчас среди камней и скал, проверяющих каждый метр шнура, от которого зависит не только успешность плана, но и жизни всех, кого отправили оборонять Западную дорогу.

– Мда, – тянет он. Разговоры о скорой атаке не особо его волнуют, потому что вот уже семь дней подряд все только и говорят, что «скоро начнётся». Сначала Горан испытывал что-то вроде любопытства, затем несколько ночей провёл, борясь с трусливой дрожью. Теперь же он плюнул и просто ждёт, когда произойдёт неизбежное. Ходят разговоры о возможном перемирии, но Горан в них не верит. Стали бы их тут держать, если бы вели переговоры? Нет, братец. Никакого мира. Большой стране – большие амбиции, тем более если страна – империя. Почему и восходникам, и закатникам вдруг понадобился Хагвул Горан точно не знает, но догадывается, что дело здесь в территориях и кое-каком превосходстве Вольного города. Так что в перемирие он не верит и часто упражняется, повторяет то немногое, чему их научили за неделю подготовки: удары прикладом и штыком, несколько приёмов рукопашной. Уставая, он переходит к разборке и сборке винтовки. Всё, что угодно, лишь бы занять руки и голову делом, не думать о детях и о жене.

«Надеюсь, светлячок не будет лезть в пекло», – иногда думает он и руки сжимаются от желания прикоснуться к ней, взять лицо в ладони и поцеловать. Не смотря на столько лет вместе, он до сих пор с трепетом касается её мягкой кожи, водит кончиками огрубевших пальцев по спине и шее, когда они лежат одни в кровати и ночь вступает в свои права. От мыслей о жене легче не становится, потому их Горан тоже гонит прочь.

Вдруг тишину лагеря разбивает раскатистый бас колокола. Низкий и протяжный звук, такой, что внутри всё замирает, разносится далеко. Солдаты обмениваются тревожными взглядами и вскакивают.

– Говорил же, сегодня, – говорит первый солдат. Бугурт хмурится и смотрит вверх, как будто видит сквозь туман. Тропинка от костра бежит в том же направлении.

«Надеюсь, успели», – думает Горан и бросается к распределительной палатке за оружием.

Лагерь оживает. Тут и там кричат, что-то с грохотом падает, кто-то даже смеётся, но не весело, а истерично. Горан ощущает смрадное дыхание страха: руки дрожат, сердце колотится как бешеное. Люди, десятки и сотни людей сталкиваются в тумане, удивлённо и злобно вскрикивают, помогают вставать с земли. Горан пару раз получает локтём в бок.

– К перевалу! – раздаётся зычный приказ сержанта, и тут же его подхватывают глотки всё прибывающих со всех сторон ополченцев.

«Значит, бой?» – понимает Горан, занимая место в конце длинной, насколько можно разглядеть очереди. Лишь через пару секунд он понимает, по обрывам бумажек в руках, что очередь эта в сортир.

– Но приказ… – заикается Горан, но его тут же обрывает кто-то впереди.

– Как же в бой не посрамши?!

Суета превращает лагерь в хаотичное пространство, где препятствия возникают и исчезают сами собой. Горан, который прекрасно ориентировался в хитром лабиринте предыдущие недели, теперь не может добраться до палатки снабжения.

«Может, ну его?» – думает он, продолжая поиски.

В конце концов, Горан выходит к приземистому тенту, где молчаливый мужчина с солдатской выправкой и вечно прищуренным взглядом выдаёт оружие. Все винтовки стандартного образца: однозарядные, с ручной доводкой патрона. Одно и то же действие втемяшили в головы ополченцев, так что любой из них может перезарядить и дослать патрон в ствол с закрытыми глазами посреди сна. Однообразное движение ничуть не отличается от любой другой монотонной работы. Только обстоятельства и результат другие. Горан вспоминает, что однажды солдату в палатке снабжения предлагали помощь, но он молчаливо отказался, медленно покачав головой из стороны в сторону. Это движение выглядело таким же основательным, как и он сам – вопросы отпали сами собой.

Только ощутив в руках тяжесть, ставшую привычной за последнюю неделю, Горан немного успокоился. Не то чтобы винтовка такая уж надёжная защита. Скорее всего, её наличие станет причиной его смерти, но мысль о том, что он может дать отпор, наполняет Горана отвагой. Пускай и жиденькой.

«Я защищаю свой дом», – думает он, направляясь к единственное тропе, ведущей наверх. Она достаточно широка, чтобы протащить большую повозку, и пересекает лес насквозь. Ей не так уж часто пользуются: морской и железнодорожный пути удобнее, хоть и чуть дороже. Этот же путь сохраняли исключительно для желающих войти в Хагвул на своих двоих, да для совсем уж нестандартных ситуаций. Таможенные посты на перевалах не отличаются особой строгостью, потому-то ими, в основном, пользуются те, кто не уверен в своих отношениях с законом.

– Строись! – раздаётся приказ слева, Горан оглядывается, и тут же кто-то со всего размаху врезается в него. Оба солдата падают в промозглую ноябрьскую грязь, а Горан ещё и прикладывается лбом о приклад собственной винтовки. Боль резкая и жгучая, что-то горячее капает на щёку.

– Кальба, – шепчет под нос Горан, промакивая рану рукавом.

– Простите, простите, – заходится совсем незнакомый Горану паренёк, почти мальчишка, рыжий, тонкий и несуразный. Винтовка в его руках кажется артиллерийской пушкой. Тяжело вздохнув, Горан поднимается и помогает встать рыжему.

– Ты из какого отряда? – спрашивает Горан.

– Извините…

– Отряд! – выкрикивает он, нечаянно пародируя интонации сержанта.

– Ш… шестой, – твёрдо отвечает мальчишка и нахально смотрит на Горана. Не напоминай он растрёпанного воробья, взгляд, может быть, и подействовал бы.

– Хорош заливать, я сам из шестого. Десять дней тебя что-то видно не было.

– По… пополнение.

Тьфу ты, доброволец, которого не взяли. Таких много: их направляют на склады и в больницу, самых смекалистых прикрепляли к инженерам и связистам. Как этот задохлик проник в лагерь, где достал форму и тем более – оружие, загадка для Горана. Разбираться уже поздно.

– Как зовут?

– Элай… Элай Мудгаш.

– Хорошо. Держишь рядом.

– А вас?

Горан, направившись было вперёд, оборачивается.

– Не выкай, сразу себя выдашь! Горан Лелеф, шестой боевой.

– Приятно познакомиться.

Горан меряет паренька взглядом и улыбается.

– Мне тоже. Не отставай!

>>>

Огромный даже по меркам СЛИМа осадный тцаркан порыкивает в ложе, выражая недовольство прохладной изморозью, которая добралась до восточной артиллерийской платформы. Никто точно не знает, для чего древние обитатели Хагвула вырубили площадки в скальной породе, но теперь они идеально подходят для установки оружия дальнего действия.

Фади Тмикха, один из самых молодых мандсэмов в истории СЛИМа, осторожно прикасается к шероховатой коже тцаркана. Первый совет, который ему дали в лаборатории – не давать имена опытным образцам, особенно таким, чья участь определена неприспособленностью к местной окружающей среде. Существо перед ним, водящее острым носом из стороны в сторону, Фади помнит ещё крошечным эмбрионом, одним из десяти в экспериментальной партии. Не было какого-то особого предчувствия. Фади одинаково ухаживал за каждым, наблюдал все стадии феноменально-быстрого роста. Переезд из лаборатории на специальный полигон с огромными резервуарами доставил специалистам и лично ему, единственному ассистенту, допущенному до проекта, много хлопот. Но всё оправдал результат.

Мандсэмам удалось создать тцаркан, кардинально отличающийся от собратьев. Да, иногда учёным удавалось вырастить особей побольше, и тогда получалось что-то типа винтовок, но эти монстры десяти метров длинной и высотой около трёх, производят совершенно особенное впечатление. Чудовища, но чудовища, прирученные и готовые действовать по велению человека. Лишь много позже Фади понял, что для всех остальных мандсэмов этот проект был всего лишь игрой, вызовом, который они приняли, бездумно доказывая собственное превосходство. Никто не знал, что делать с огромными тцарканами. СЛИМ, в определённом смысле, никогда не считал деньги, но всё же содержание десяти экземпляров, которые отличаются крайней прожорливостью, давило на руководство. Со свойственной ему прямотой Мадан предложил уничтожить половину, а другую ввести в анабиоз и заморозить. Известие о таком решении, даже одна мысль о том, что оно может быть принято, повергло Фади в шок. Он напросился к Буньяру, чтобы умолять его не убивать тцарканы. Глава мандсэмов, как всегда, был занят и немного рассеян, но всё же выслушал молодого сотрудника и пообещал сделать всё возможное. Через два дня Фади Тмикху ждало повышение и специальная должность.

– Тихо, тихо, – шепчет Фади, поглаживая Лентяя. Странная кличка для тцаркана, но он и вправду отличался спокойным нравом и минимумом движений. Лентяй ещё пару раз дёргается и замолкает.

– Эта… штука готова? – спрашивает Сойян Черма, патрульный, ответственный за всю восточную батарею. Вообще, в распоряжении Хагвула только один артиллерийский расчёт, но его всё равно назвали восточным. Так, как будто где-то на другой стороне спрятался западный.

– Вполне.

– Хотел бы и я быть так уверен, – холодно сообщает Сойян, изучая молочную взвесь, целиком накрывшую бухту и город. – Если туман не рассеется, придётся стрелять вслепую.

– Насколько мне известно, зона поражения снарядов весьма… велика.

Сойян смотрит на Фади, но инженеру кажется, что патрульный его так и не увидел.