Текст книги "Летопись Третьего мира. Ч.2 Южная Грань (СИ)"

Автор книги: Мария Версон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Амит открыл было рот, чтобы дать четкий и однозначный ответ на этот вопрос, но тут Фузу, вот уже неделю после уничтожения Грана не желавший с ним разговаривать, подал голос:

"Даже не думайте говорить им о том, что я вам рассказал. Пусть живут со своим видением происходящего" – говорил он как всегда недовольно и ворчливо.

"Но почему? Не знаю, что там с душами людскими, но ответ на вопрос о перерождении духов я-то знаю" – Амии сморщил брови, на что никто, кроме Стижиана, не обратил внимание. Эта привычка появилась у медиума когда ему было лет тринадцать, тогда монаху казалось, что тот прокручивает у себя в голове длительный монолог.

"Поняв, что их духи уже развиты, а некоторые из них развиты до предела, носители перестанут развиваться сами, полагаясь на некую божественную и незримую силу внутри них, которая практически в любой ситуации и спасет, и сохранит"

– Мне не совсем ясна твоя логика, но ладно... – Договорил медиум вслух, однако вошедшие во вкус разговора монахиня и маг этого не заметили, а Стижиан смотрел куда-то вглубь леса.

"Ну вот я тебя слышу и знаю, что я – не первый из твоих сосудов. И что?"

"Не все духи такие хорошие учителя как я, Сен-Ин, ведь так у вас зовут медиумов? Я действительно не дам тебе умереть, но помучиться – это всегда пожалуйста".

Ора начала взмахивать руками и яростно жестикулировать, повторяя вещи, которые уже не раз были сказаны. Маг лениво жестикулировал пальцами левой руки, которая была ближе к монахине, говоря те же самые вещи, что и она, разница заключалась лишь в точках отсчета: маг и монах никогда не сойдутся во мнениях.

Дримен склонялся к тому, что духи рождаются внутри человеческого сосуда души, однако и не отрицал вероятности того, что количество духов ограничено и они перерождаются в этих самых сосудах. На его стороне был всего один, но четкий и неопровержимый аргумент, который заставлял его постоянно сомневаться в правильности своей точки зрения и менять её: его дух, а точнее – уникальная во всем мире способность его глаз.

– А может, в тебе, как и в Стижиане, два духа? – Ора в очередной раз взмахнула руками, заранее отбрасывая эту возможность, и пожала плечами.

– Нет, – ответил Амит, наблюдая за тем, как Стижиан, сощурившись и прикусив нижнюю губу, встал и куда-то пошел, – может, я пока и не могу слышать духа Дримена, но точно знаю, что он один.

"Да, Фузу?"

"Совершенно точно"

Ора поежилась и с хитрым взглядом посмотрела на медиума:

– Голос твоего духа напоминает мне одного ворчливого старикана-пекаря. Готовит он отменно, но его постоянный бубнеж и вечные недовольства отпугивают даже самых голодных посетителей.

Если бы Амит сейчас что-нибудь пил, он бы наверное захлебнулся.

– Ты слышишь мой дух? – Спросил он чуть ли не фальцетом.

– Не совсем. Я чувствую его голос, можно сказать телом. Кожей. Это необъяснимая способность.

– И ты понимаешь, о чем он говорит?! – Медиум не собирался спускаться в нормальную для человека тональность.

– А ты понимаешь, о чем говорят морские волы?

– Ну... Я давно не был на море, но о чем шепчутся речные духи мне вполне ясно. – Амит обернулся, чтобы проследить, куда пошел Стижиан, и его лица скрасила улыбка.

– А я – нет. Для меня эти волны – всего лишь волны. Я их чувствую, но чтобы понять, о чем они говорят, мне нужна абсолютная энергетическая нейтральность. То есть ноль. Дух, находящийся в выдохшемся сосуде.

– Интересно...

"Я понятия не имею что это за способность" – Фузу предугадал вопрос хозяина, однако соврал: у него было предположение.

– То же самое с человеческими мыслями: чтобы прочесть их, мне нужно, чтобы в голове человека была одна четкая мысль и никаких побочных. Это практически невозможно и очень редко встречается...

– Мы все такие интересные здесь. – Улыбнулся маг. – Кроме, пожалуй, Амита: ты медиум, с тобой все просто и ясно.

– А куда пошел Стижиан? – Сквозь смех спросила Ора, только заметив его отсутствие.

– Мне кажется, он нашел дерево, на которое можно залезть.

– Что? – В один голос спросили монахиня и маг.

– Нечему тут удивляться, он всегда был неравнодушен к критши. Скучает, наверное.

– Критши? – Маг не знал о чем это он.

– Это дерево у... – Монахиня принялась рассказывать Дримену об этом чудесном дереве, плавно соскальзывая на историю монастыря.

Амит поднялся с холодной земли, в то время как его волосы были уже сальными от пота, и пошел вслед за Стижианом. Его талант находить старые деревья с широким стволом и мощными ветками пугала и восхищала: Во-Сен устроил себе уютное гнездышко на единственной широкой ветви иссохшей ивы, которая ни с того ни с сего росла здесь и сильно выделялась среди хвойных и лиственных деревьев.

– Как ты, Стиж? – Полным заботы голосом просил он у своего друга, который вытянулся вдоль ветки, облокотившись спиной о ствол. – Только не говори мне, что все нормально. Ты выглядел куда счастливее даже после того, как тебя обработали плетью на глазах у всего монастыря и ты истекал кровью. – Он перевел взгляд с глаз монаха на сжатую в кулак до побеления руку, пальцы на которой покрывало бледно-красное пятно. Выглядело так, будто бы на этом месте сняли кожу, и сейчас тело старательно наращивала новую.

– Слишком много событий. – Другой рукой Стижиан потер переносицу и продолжил смотреть в противоположную сторону. – Помню, будучи послушниками, мы оба ныли, жалуясь на скуку повседневности, а сейчас, оказываясь в центре весьма круто сложенных событий, я понимаю, что хочу обратно в монастырь копаться в архивах алхимических рецептов отца.

– Тебе очень непросто пришлось, – Амит облокотился спиной о дерево.

– Я не прошу жалости или сочувствия. Я... Я хочу хоть на какое-то время вернуться к обыкновенной монашеской работе. Ну там, спасать детей, убивать восставших из могилы отравленных женами мужей, расследовать семейные тайны и всякие зверства, их породившие. Но не это...

– Стиж...

– Уже два города, в которых я находился, оказались охвачены огнем и обращены в пепел.

– Не вздумай винить в этом себя. – Медиум прикрыл глаза, готовясь к исповеди сильнейшего в истории монаха.

– Это ты хорошо сказал. Конечно, ты мой друг, ты в каком-то смысле обязан меня поддерживать, но давай мысли честно и логично. Это из моей груди вырвалась дивная птица-феникс, чтоб его, обративший целый город в ничто!.. – У монаха начиналась истерика.

– Никто не знал об этом, Стиж. Не поведи тебя инквизиторы на костер, ничего бы не...

– Я ведь мог сбежать, понимаешь? Мог переломать им кости и снести все решетки, разломать любую стену, стоящую между мной и свободой. Но Визы... О Богиня! Она знала о том, что подобное может случиться и сказала мне придерживаться клятвы. Быть верным церкви и клятве, которую я принес. Амит, я был готов отдать свою жизнь! И отдал её! Но вместо посмертного покоя я вернулся к жизни, зная, что унес за собой тысячи людей!

– Никто не знал что ты – феникс, даже Млинес этого не видела. Твой дух был очень глубоко внутри тебя и прятался за духом сияния. Твоей вины нет в том, что после смерти феникс выбрался на свободу и вернулся за тобой.

– Это не убирает того факта, что по моей вине!..

– Заткнись! – Амит ударил локтем в ствол дерево и то угрожающе задрожало. – В этом нет ничьей вины кроме инквизиторов. Даже Рьюдо, подстроивший все это, не виноват – ему приказали. Тебя повели на костер, чтобы подставить монтерцев, и на твоем месте мог оказаться кто угодно.

– Но оказался я! Тот, в ком два духа, один из которых повелевает всеуничтожающей силой огня!

– Это тупиковый разговор, Стижиан. Чтобы я тебе не сказал, ты все равно будешь винить себя до тех самых пор, пока не поймешь, что это бессмысленно.

Во-Сен открыл было рот, но ему не хватало толи воздуха, толи слов чтобы возразить, в то время как медиум продолжал:

– И ты наверняка думаешь, что события в Гране тоже лежат на твоей совести. Что ты мог найти мага, уничтожившего город. Сам подумай, Стиж, маг, пусть и обратил город в пепел, он уничтожил несколько тысяч демонов. Люди там уже не были людьми. Вылившийся негатив лишил их рассудка и их можно было приравнивать к бездушной нежити, с которой мы постоянно имеем дело, так что мне даже немного жаль того мага, ведь он совершил героический поступок.

На словах о маге Стижиан совсем утих, начав потирать большим пальцем красное пятно на ладони. Он должен рассказать Амиту о том, кем был этот маг в Гране, но то старая рана, которая доставила его другу и без того много боли. Его брат и сестра, Виолекс и Уна. Стижиану хотелось плакать. От бессилия, от усталости, от того, что он снова спотыкнулся о суккубу, так ловко меняющую свои воплощения.

– Тебе нужен отдых, Во-Сен Ветру. Хороший такой отдых. Сегодня ночью праздник, не забывай.

В ответ молчание.

– Я... Знаешь о чем тут подумал, надо будет обязательно донести это до Тео и мастеров. В монастыре нас учили защищать людей, любой ценой спасать жизни и быть готовым в любой момент пожертвовать собой ради другого. Нас хорошо готовили, я не спорю, но нас не учили одному: как жить с мыслью о том, что кого-то спасти не удалось. – Проговорил Амит.

Тишина, и только шелест листьев.

– Могу сказать, как жить дальше: просто жить и знать, что если ты утопишь себя в чувстве вины, то многие люди, которых ты ещё мог бы спасти, будут лишены шанса и надежды.

Стижиан улыбнулся, из рук ушло давящее напряжение.

– Не живи прошлыми промахами, принимай их как ценный опыт и думай о тех, кому ты ещё можешь помочь.

– Хорошее высказывание. – Стижиан хмыкнул и спрыгнул с ветки на землю. – Мне нравится. Беда лишь в том, что я откровенно замучался. Столько событий...

Амит с недюжинной силой хлопнул Стижиана по плечу, и будь на его месте другой человек, тот бы сломал руку.

– Есть один надежный и верный способ легко и быстро очистить голову.

– Медовухой не напьешься, а вино я не люблю.

– Помнится, ты с удовольствием лопал виноград каких-то полтора месяца назад.

– Виноград сладкий, а вино я не люблю.

– Значит я тебе наварю чего-то и крепкого, и сладкого. Стижиан! У нас обоих проблем с алхимией никогда не было! Я уверен, что готовить крепкие напитки куда проще, чем создавать то же сонное зелье!

И вот, наступила ночь.

Город уже был готов к празднованию величайшей ночи в году. На улицах стало необыкновенно чисто, и даже бездомные и бродяги нашли в себе силы и средства, чтобы вымыться и выбриться, натянуть свои драные штаны, скинуть тряпки, прикрывавшие их туловища, и влилиться в счастливое безумие, охватившее неспящий город.

Этой ночью правили женщины, и именно они являются той самой причиной, по которой монтерский монахи недолюбливают этот праздник.

Молодые девушки возрастом примерно от шестнадцати до двадцати лет, прикрыв свои нагие тела легкой, почти прозрачной голубой или белой тканью, выходили на улицы и, встречая друг друга, брались за руки, начиная вести хоровод, опутывая город своими смехом, грацией и легкостью.

Танец начинался за час до полуночи, чтобы прекрасные девы смогли найти друг друга и обойти весь город, созывая людей на рыночный круг, откуда убрали все лавки и весь мусор, очистив место для самого сомнительного, и в то же время самого чудесного ритуала из всех описанных в Священном Писании.

Тонкие и тучные, легкие и те, чьи шаги сопровождались тихим грохотом, босые, они передвигались по стонущей от жары и засухи земле, приплясывая, извиваясь, напевая что-то вразнобой.

Женщины. Среди людей, каким бы то ни было образом, связанным с церковью, принято считать, что в Храме Сияния прекрасный пол в какой-то мере считается священным просто потому, что слово "Богиня" неспроста женского рода. Что эти прекрасные создания, способные приносить в мир жизнь и счастье, ближе к Богине, чем их мужья, отцы и братья. Верующие же пытались найти связь между этой ночью и событиями прошлого, но не оговаривали этого: каждый находил ответ для себя.

Эта была ночь чистой веры. День, когда в любой город республики, пусть там могут протекать демонстрации или даже восстания, должен прийти мир. На одну ночь.

Прекрасные девы продолжали вести свой танец, держась за руки и образовав огромный круг, который, извиваясь, двигался все ближе и ближе к рыночной площади. Вслед за ними шли жители города, старательно, хоть и не ровно, пытающиеся хлопать и шагать в такт их движениям. Но девы слишком разные, и всех их несли отличные друг от друга ритмы, их тела вились словно бы не чувствуя друг друга.

Женщины и девочки всех возрастов, помимо тех, кто участвовал в танце, скинули привычные одежды и укутали свои тела светлой плотной тканью, мужчины же шли обнаженные по пояс.

В этом был смысл, и это несло некий символ. Оголяя тело, открыв прочим людям свои уродства, недостатки, а вместе с ними – и достоинства, люди словно бы открывали друг другу свои души, откинув свои скромность и скрытность, нежелание общаться.

Это была ночь искренности. Самое лучшее время чтобы признаться в чем-то, кому угодно, пусть даже самому себе. Ночь великой исповеди, ночь Великого Сияния.

Наконец, прекрасные девы заплясали более менее ровным кругом по земле, где ещё вчера люди торговались, ругались, обманывали друг друга сквозь крик и брань. По-прежнему держась за руки, девушки подняли их на уровень глаз, словно пытаясь помочь друг другу дотянуться до беззвездного неба, и из их уст полился звук.

Это нельзя назвать пением. Это больше походила на звон хрустального бокала, по которому ударили чайной ножкой, только звон этот был куда громче и куда сильнее. Он заполнял собой пространство, вливался в уши собравшихся, передавая им ритм, силу, энергию. Все задвигались, и всё задвигалось.

В воздухе возникло бело-голубое марево, осветившее город лучше сотни факелов. Воздух насытился Сиянием. Чистейшей, неоформленной энергией, льющихся из людей и в людей.

Девы продолжали танцевать, и с трех разных сторон, неожиданно для всех, хоть большинство из собравшихся не были способны тщательно следить за происходящим внутри круга, вышли трое мужчин.

Как и положено, нагие по пояс, босые, они двигались к центру круга, и в их ладонях яркими пятнами виднелась собранная в них энергия сияния, которую они впитали из воздуха.

Лонд, Роан и Фасвит оказались единственными из всех оказавшихся в этом городе монахов, кто никогда не принимал участия в празднике в честь ночи Великого Сияния. Встретившись в центре круга, мужчины, не смотря друг другу в лицо, потянули к соседним двум монахам ладони. Кончики их пальцев соприкоснулись, возникло некое сопротивление, будто две одинаковые стороны магнита попытались сложить вместе. Мужчины начали медленно и равномерно пятиться назад, держа руки чуть вбок и с растопыренными пальцами. Между собой монахов связывала едва видная неровная круглая стена энергии, которая разрасталась в диаметре по мере того, как те спиной двигались к окружающим их девам.

Голоса девушек смолкли. Последние ноты, вылившиеся из них, походили на предсмертный крик человека, прыгающего в бездонную пропасть. И когда звук достиг центра круга, который образовали монахи, сопротивление достигло пика, и произошел невероятный выброс энергии.

Их не сбило с ног – лишь вынудило всех собравшихся вынырнуть из сладкого транса и сделать несколько шагов назад.

Справившись с мощью вылитой на них энергией, Фасвит, изумленный, приподнял голову, и увидел перед собой кору иссиня-белого дерева, которое было словно вырезано изо льда и холодного света. Широкий ствол, на пять-шесть пар рук взрослых мужчин в обхвате, с рельефной, но в то же время гладкой корой, с несколькими ветвями, одна из которых была столь мощной и прочной с виду, что на неё можно было залезть и там уснуть. От них вились множество тонких гибких веточек, некоторые очень короткие, некоторые очень длинные, на которых, подобно виноградинам на гроздьях, были налеплены великое множество мелких листьев.

По щеке Стижиана поползла предательская, но сладкая и заслуженная слеза. Руки обмякли, и бутыль с крепким пойлом выскользнула из его руки, прокатилась по неровной крыше, на которой сидел монах, соскользнула и разбилась о лежащий сбоку от двери камень.

Сидящая справа от него Ора обомлела, и в её глазах мог бы прочитаться легкий испуг, но никто не заметил его: все как зачарованные смотрели на возникшее перед ними чудо. Монахиня взяла Стижиана за руку, и тот медленно, словно бы бессознательно, сжал пальцы.

Впервые со дня окончания монастыря он увидел одного из своих самых лучших друзей: перед ними, на площади далекого от Монтеры города, грозно возвышалось возникшее из чистейшей энергии сияния дерево критши.

– Я никогда не видел ничего подобного. – Завороженный, произнес Амит. Сине-белое дерево, сотканное из чистейшей энергии сияния, с необычайной красотой отражалось в его голубых глазах.

Монахи вспомнили дом, а Ора словно бы вживую увидела узкую, незаметную тропку, уходящую вглубь северного леса, которая ведет к Храму, бывшим домом для неё.

Силуэт удивительного дерева, места которому в Священном Писании не нашлось, начал постепенно растворяться в воздухе, но таял он очень медленно, и, на вскидку, на его полный распад должно бы уйти несколько часов.

Городские, наконец, смогли преодолеть шок и восхищение и вздохнули полной грудью. Чудесные юные девы разжали побелевшие ручонки, распустив хоровод, и кинулись, смеясь, кто куда. Воздух наполнился возгласами всеобщего ликования. Энергии сияния становилось все больше и больше. Она появлялась из неоткуда и с легкостью, какую люди никогда не ощущали, скользила сквозь них, смывая с душ пятна их грешков и обид.

Монахи утерли слезы и один за другим начали спрыгивать с крыши. Наверху остались только Тео, Дримен, Ора и пьяный до неподвижного состояния Стижиан, не способный оторвать глаз от критши.

Тео пощелкал пальцем перед глазами сына, и, когда тот лениво моргнул, махнул на него рукой и решительно присоединился к всеобщему веселью, разгорающемуся вокруг тающего сине-белого дерева. Не было музыки: празднующие сами создавали себе ритм и двигались согласно ему. Молодые девы смешались с толпой, разбредшихся кто куда монахов не было видно и вовсе, но Ора готова была поклясться, что все они отправились на поиски юных кудесниц. Все, кроме Кира. Этот юнец, не смотря на давно оконченное обучение в монастыре, по-прежнему держался данного в возрасте семи лет слова и старательно обходил прекрасный пол стороной. Так что в отличие от всех своих братьев, он умыкнул из-под носа Мэрмы Фольнор бутылку слабоалкогольного горячего поила, чей вкус напоминал глинтвейн и кофе единовременно, и поспешил удалиться из места празднования, дабы не поддаться соблазну. Стижиан прекрасно понимал его чувства: все девушки, будь они худые или полные, легкие или тучные, выглядели крайне соблазнительно, а опьяненные сиянием монахи могли выкинуть любую глупость, и она может быть выражена совсем не в пристойной форме.

Ора положила голову на плечо с трудом сидящего монаха и погладила его по руке, которую держала. Её голова и тело налились утяжеляющим спокойствием, губы расплылись в улыбке, а глаза смотрели в неопределенную точку где-то в центре толпы, разгулявшейся под почти исчезнувшими ветвями критши.

Стижиан никак не отреагировал на внезапную нежность со стороны монашки. Она до жути походила на Млинес, в которой часть его души видела мать, а Млинес напоминала ему Визы, а ведь одно её имя заставляло Стижиана съежиться и покрыться мурашками. Ора походила на них обеих одновременно: веселая, шумная и задорная, какой бывала Млинес в хорошую погоду или если больше половины послушников освоили новый прием на первом же занятии, и резкая и легковоспламеняемая, как Визы, стоило сделать что-то не так или против её воли. Нельзя сказать, что Стижиану не нравилось подобное смешение характеров. Или что он слишком уж любил девушек в теле и не был готов принять хоть какие-то чувства со стороны фигуристой, сильной и уверенной в себе Оры. Может, ему не хотелось иметь столь близкого контакта, может, в нем играли горячительные напитки, но он попросту окаменел и позволил хмелю, или чему-то там ещё, убаюкать разум.

Когда Стижиан потерял сознание, Ора подхватила его и уложила спать на крыше прямо к ногам его младшего брата, который с улыбкой на лице наблюдал за потоком голубо-белой материи, больше не проявляющейся, а только лишь постепенно исчезающей.

– Присмотришь за ним? – Громко сказала монахиня, перекрикивая шум ликующего города.

– А вы куда, митта? – Спросил Дримен, кивнув. Ему, в отличие от всех прочих кто уже сидел на этой крыше, было труднее всех на ней оставаться. Его недостаточно сильные руки не могли гарантировать, что он не свалится, а теперь, когда все силачи разошлись, он и шевельнуться боялся, словно забыл, что у него в подчинении находятся четыре природные стихии.

– Проверю нашего светоча и глотну холодной воды, а то жара немыслимая. – И она спрыгнула с крыши, беззвучно приземлившись на две ноги.

Дримен, забыв о наложенном на него заклятии весенней прохлады, нащупал лоб Стижиана и понял, что тот попросту перегрелся. Спирт в крови, горячий воздух и возбуждение отправили его старшего брата в страну дивных фантазий.

Маг приподнял голову и оглянул несколько сотен, может быть даже тысяч мелких разноцветных точек, укутанных рассеивающимся маревом, на фоне которого не было видно монахов, только людей, чьи сосуды не были голубо-белыми. Стижиан оказался ярким пятном: его сосуд излучал короткие плоские изумрудные волны, похожие на стеклянные полосы.

Дримен решил внести свою лепту в радость этого праздника. Не решившись испытывать на себе давящую на всех жару, он убрал руку ото лба брата и поднял её вверх. Где-то, где влажность воздуха была достаточной, стали образовываться дождевые тучи и ветер, призванный хитрым магом стихий, гнал их в сторону маленького, ликующего городка, раскинувшегося в низине перед одной из крупнейших в Оране церквей, в недрах которой хранится одна из четырнадцати частей могущественнейшего во всем мире артефакта.

Когда прогромыхали раскаты грома, городские сначала испугались, ведь силуэт критши продолжал таять у них на глазах, а верующие люди, особенно те, кто живет так близко к церкви, боялись лишний раз отдохнуть и повеселиться, опасаясь кары. Если бы Амиту дали рупор, он бы с подробностями объяснил городским, что в Священном Писании не говорится ни о каких наказаниях, могущих свалиться на них.

И полились крупные, тяжелые, но нечастые капли дождя, подгоняемые теплыми потоками ветра.

Новая волна ликующих возгласов, которые льстили Дримену вопреки его скромному желанию не выпячивать свои заслуги. Он этого не видел, но многие люди повернули свои головы в сторону дома, на крыше которой находились два брата, и весело помахали им руками.

Маг щелкнул пальцем, и над ним с братом образовался небольшой водяной купол. Он достал из-за спины свою книгу, расстаться с которой его могла заставить только Лекса, и начал водить по страницам пальцами.

А дождь все лил.

Стижиан медленно приходил в себя, и в основном это происходило благодаря тому, что крупные капли воды падали на босые ноги монаха, но не морозили его, а щекотали. Глаза медленно сужались, кончики губ вздымались к ушам, а затылок ощущал тощие, и до боли твердые кости затекших ног оранского мага.

Дримен, в отличие от брата, не спал, хотя со стороны могло казаться наоборот. Он наконец смог услышать голос руны, по которой водил кончиками пальцев в течение всего их пребывания на Южной Полосе, и старательно пытался сообразить, как же она все-таки выглядит. Это могло бы помочь ему как следует применить заклинание, скрытое под руной, но Линео Визетти, который оставил ему плоды своих трудов, не только не оставил инструкций по применению, а ещё и зашифровал письмо, сделав его нечитабельным даже для зрящего человека.

На самом-то деле маг несколько преувеличивал. Из пяти рисунков, на которых находилось порядка двухсот рун, где настоящих только две, четыре он разгадал, но пятая... Пятая не давалась даже сейчас, когда Дримену казалось что вот, он поймал нужную волну!..

Тонкий знойный запах защекотал монаху нос: тот зашевелился, сморщился, после чего раздалось громогласное "апчхи!", что не заставило Стижиана привстать или хотя бы убрать голову с ног брата: он лишь утер кистью лицо и продолжил наслаждаться духотой грядущего утра.

Ора шлепала по глубоким лужам, неся зажатую в подмышках коробку с дождевой водой и отсыревшим, но все равно вкусным черным хлебом. Кожей она слышала, как оранский маг, старательно избегая сквернословия, взывает к квадратной черной руне, приговаривая про себя нечто вроде "ну откройся ты уже, откройся! Я уже и не знаю, что с тобой делать!".

Городские не то что бы успокоились: усталые, практически все опустились на мокрую землю и с блеском в глазах, обессиленные целой ночью празднеств, любовались белизной солнца, с трудом пробивающегося сквозь неплотные тучи. Мир вокруг казался серым, но после стольких дней жары эту погоду можно было назвать божественной благодатью, о чем Дримен не подумал, когда решил не разгонять тучи после длительного дождя.

Обнимая друг друга, мужчины и женщины расслабили свои уставшие от безумной пляски тела, а монахи уже давно разошлись по своим норам спать, так что из некоторых домов раздавались несинхронные протяжные всхрапы.

В небе мигнула яркая вспышка света. Ора остановилась и подняла голову вверх, чтобы рассмотреть объект, и до неё очень быстро дошло:

– Бегите! – Прокричала она, едва не ослепнув, глядя на слишком яркую для её глаз вспышку света.

Стижиан разлепил глаза в тот момент, когда огненный блик просвистел в десятке метров от рыночного круга и разрушил один из самых крепких домов, где меньше часа назад одна юная дева убаюкивала своего малыша. Монах подскочил на месте, но раньше, чем он успел хотя бы подумать о том, чтобы телепортироваться к разрастающемуся пожару, с него, его одежды и из-под ног ушли вся вода и влага. Потоки воды, испускающей холодный пар, впились в огонь и очень быстро погасили его, но дом...

Ора бросила коробку на землю и ринулась к развалинам. У неё не было времени чтобы думать о том, откуда взялся этот огненный залп: она бросилась к развалинам дома, поднимала одну за другой обваленные стены и отчасти проплавленные предметы в поисках матери и её ребенка, но нашла лишь одно огромное красное пятно.

Дримен по-прежнему сидел и даже не повернулся в сторону разрушенного дома, уже поняв, что находившиеся там двое людей погибли. Не захлопывая книги, он сгустил брови и сказал перепуганному брату:

– Это не магический огонь. Точно говорю.

Стижиан съежился: полился негатив. Он шел не только от места, куда упал заряд, но и от вскочивших на ноги и бегущих в разные стороны горожан. Их крохотные, и в большинстве своем невидимые сосуды все ещё были переполнены сиянием, что только усилило рост негатива. После столь умиротворенной ночи, событие, подобное этому, пугало как нельзя сильно.

Капли, которые и ледяными нельзя назвать, капли чистого зла поползли навстречу Стижиану. Он чувствовал, как негатив и энергия сияния скользят друг мимо друга, не смешиваясь, словно масло и вода. Сияние оставалось неподвижным. Негатив тек. Тек с востока на запад, из низины, туда, вверх, в сторону церкви.

И все встало на свои места.

Глава восьмая.

Задания выполнены.

Как самого младшего, Кирано оставили помогать городским разгребать завал дома и молиться о том, чтобы той красной лужицей были не мать с ребенком, а собака, или особо жирная крыса. Хотя все прекрасно понимали, что выжить им не удалось. Задачей юноши было разгребать камни и по мере возможностей говорить людям что-нибудь приятное и утешительное, дабы не разрасталось облако негатива.

Одиннадцать монахов, монахиня, маг и медиум, которому льстил тот факт, что его выделили, около семи часов утра, когда солнце едва взошло, выстроились у огромных ворот местной церкви и с каменными лицами, никоим образом не отражающими их мыслей, взирали на церковь.

– Все прекрасно понимают, что если темная материя, с которой мы уже сталкивались в Гране, шла именно отсюда и что если именно она и впитала негатив, то мы в большой заднице? – Спросил Стижиан, стоящий спиной ко всем остальным. Те не ответили, только лишь покивали головами, что монах почувствовал затылком. – Отлично. А все помнят, что эта церковь когда-то была монастырем, и что хоть этого не видит даже Амит, там может оказаться великое множество послушников, которые до пены изо рта не будут пускать нас внутрь?

Снова кивки.

– Там не так много людей. – Сказала Ора, обняв себя за плечи. – Я слышу кого-то, голоса разные, но их не много. Может, два десятка. Но они опасны.

– У нас есть ещё один медиум? – Шутя спросил Фасвит. – Или ты все же помолодевшая Млинес?

Монахиня улыбнулась и опустила глаза.

– Так же вам стоит помнить, что мы не просто так приехали на Южную Полосу. – Подал голос Амит, потирая руки. – Где-то здесь скрывается Пророк и его защитники. А ввиду недавних событий, шанс того, что он именно в это церкви, растет.

Стижиан поджал губы и сделал несколько шагов вперед:

– Меня зовут Стижиан Ветру! – Прокричал он. – Во имя Богини! Откройте ворота!

Все прекрасно понимали, что ворота им не откроют, а ведь любая церковь обязана впустить любого из представителей Храма Сияния.

Монах пожал плечами и, не оглядываясь, сжал кулак и замахнулся на каменные врата.

Глаза Амита засияли голубым, каждый из монахов принял свою любимую стойку, Дримен снял со спины белый меч и уже подготовил несколько зарядов с заклинаниями льда, одна только Ора так и продолжила стоять на прямых ногах, скрестив руки на груди.

Одного удара в исполнении сильнейшего в истории монаха хватило, чтобы врата затрещали по всей длине, потрескались и, рассыпавшись в труху, рухнули наземь.

Никого. Двор церкви оказался пуст. Желтая трава, мертвые кусты и деревья, пересохший и пованивающий круглый высокий фонтан. Никаких признаков жизни, только грязь и пыль.

Молча, их небольшой отряд прошел внутрь и все про себя удивились: они видели здесь людей, даже нескольких послушников, но слой пыли и грязи оказался ровным, на нем не было следов.

– Ора, Стиж, Роан, Фасвит и Дримен – налево. Остальные – за мной. Встречаемся здесь же через десять минут ровно. – Скомандовал Тео.

Все, кроме мага, синхронно повернули головы в сторону восходящего солнца и разошлись.

Шли достаточно медленно, но отнюдь не тихо. Никому из присутствующих не хотелось чувствовать себя преступником, вломившимся на чужую территорию, так что они без каких-либо зазрений шаркали ботинками, создавая негромкий шум.