Текст книги "Летопись Третьего мира. Ч.2 Южная Грань (СИ)"

Автор книги: Мария Версон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Ему на глаза попалось растение, очень отдаленно похожее на ссохшийся шиповник: высокий, ростом с самого монаха, куст, с мелкими, белыми, заостренными листьями, чуть шероховатыми внизу и абсолютно гладкими сверху, и росли на нем огромные, круглые, цвета венозной крови ягоды. Забыв об отсутствующих ботинках, Стижиан сошел с узкой тропинки и подошел вплотную к растению. Негатив лился из него, а точнее – из его ягод. Он сорвал одну из них, вернее попытался, потому что кожура оказалась очень тонкая, и красная жидкость, очень похожая на кровь, тут же полилась по рукам:

– Это же цифенатра. – Улыбнулся монах, размазывая жидкость по ладони.

Цифенатра – редкое растение, о котором большая часть подкованных в алхимии и травничестве людей знает только понаслышке. Оно не имеет семян, непонятно каким образом его разводят, неизвестно чем его нужно поливать, но зато точно известно, как собирать – выкачивать легким шприцом с тонкой иглой жидкость внутри ягоды. Прежде Стижиан никогда не встречал цифенатру, и из всех книг, что ему удалось найти и прочесть в кабинете Тео, её описание встречалось только в одной – той же, где описывался способ приготовление пылеотталкивающего зелья.

Свойства цифенатры удалось описать только лишь одному человеку – самому Тео, который натолкнулся на неё путешествуя где-то на северном побережье моря Сайланте, в деревушке, подобной этой. Если верить словам, написанным кривым почерком отца, разбирая который Стижиан чуть не ослеп, цифенатра растет на кругах жертвоприношения, а точнее – из кругов жертвоприношения, и разрастается как ей вздумается, если не рассеять негатив, оставленный после ритуала.

Жертвоприношение – не редкое явление, им пытаются заниматься во всех мелких деревушках, где и слыхом не слыхивали о Храме Сияния, монахах, церкви и прочем, однако эти ритуалы являются изощренным шоу, в котором проливается чья-то кровь, но не более того. Оно не вызывает энергии негатива. Совсем другое дело – это ритуалы, в которых используются формы, обратные магии Сияния, те самые за которые Стижиана судили семь лет назад. Визы как-то рассказывала ему, что монаху, сильному, как он, будет куда проще освоить восьмигранным круг исцеления, чем четырехгранный круг жертвоприношения, потому что он поглощал все – и негатив, и энергию сияния, и жизненную силу. Чтобы грамотно и правильно провести процесс, нужно годами изучать магию сияния и десятилетиями строить схемы, обратные им, а для этого нужно быть кем-то уровня Млинес, или даже Визы. Шутка состоит в том, что построив схемы, могущественный монах или священник не сможет применить их и остаться в живых – круг поглотит всё, даже тело. Чтобы применить его, нужно быть наиобычнейшим человеком, не имеющим духа и цвета ауры.

Стижиан никогда до конца не верил, что среди людей ему подобных находятся такие, кто вопреки здравому смыслу принимается строить схемы для кругов жертвоприношения, но вот перед ним растет белый с красными ягодами символ того, что такие люди все же существуют.

Костяные белые стебли и листья смотрели в разные стороны, а поток негатива вился, словно запах протухшей еды, которая лежит в кастрюле прикрытой крышкой. Стижиан сделал ещё один шаг вперед, и внезапно, словно бы он преодолел какой-то занавес, ему в лицо ударил сильный ветер, не колыхнувший не одного листка – растение почувствовало приближение носителя энергии сияния.

Монах решил, что выпускать силу порциями и рассеивать очаг негатива в каждой из многочисленных ягод цифенатры будет глупо, и он открылся. Слой зеленого пламени покрыл его тело словно пленка толщиной в пару сантиметров. Магия огня лилась в независимости от желания хозяина, и вместе с ней высвобождалась энергия сияния, сжигающая костяные ветви и рассыпающая в прах крове-красные ягоды. Негатив растворялся и исчезал без остатка, а монах шел и шел вперед, до тех пор, пока все ветви не рассыпались перед ним в прах, и он не вышел на большую поляну. Она была почти пустой, круглой, и приблизительно в центре возвышались десяток поставленных друг на друга камней, куда, должно быть, клали и привязывали жертву. Об этом было не сложно догадаться, ведь по краям поляны ещё проглядывались не заросшие травой изогнутые линии выжженной земли. Они были расположены по кругу, но не непрерывной линией, а рваными кривым и отрезками, кое-где проглядывались фрагменты незнакомых монаху рун.

Негатив исчез, едва последний костяной белый лепесток растаял в воздухе. Даже тонкой струйки негатива не шло от алтаря или круга, не было ни нежити, ни ничего, что могло бы на неё походить, а значит, одна только цифенатра была источником. Дело сделано, но вопросов осталась уйма.

Стижиан ещё несколько часов добросовестно исследовал забытые и почти заросшие тропы, пытаясь добраться до храма Го, но все его дороги вели его либо к морю, либо обратно в деревню.

– Я жажду объяснений, – слёту проговорил монах, едва оказался в паре шагов он курящей трубку Иоко, которая, завидев его, тихо прыснула, – я не нашел никакого храма! Зато обнаружил кое-что куда более интересное, и за это самое "кое-что", между прочим, можно сгнить в тюрьме.

– Ты это про белый куст, малец? – Она говорила сквозь зубы, сжимающие белое древко.

Стижиан подавил в себе желание закричать и демонстративно закатил глаза:

– Я не малец, а монах. Монтерский монах, и даже больше. И я, будучи слугой Богини, обнаружил недалеко от города алтарь и круг для ритуала жертвоприношения, а так же и "белый куст", зовущийся, кстати, цифентарой, который был доказательством того, что ритуал, путь даже и один, но все же был там проведен. Как вы полагаете, что я должен вам сказать по этому поводу?

– Это Сайланте, малец, Сайланте, тот же, что разнес ваш корабль. – Проворчала она в спокойной полуулыбке. Стижиан звонко хлопнул себя по лбу:

– Тот самый никому неизвестный Сайланте, якобы в честь которого названо море? Я одиннадцать лет прожил в компании сына самого известного в республике историка, сам перерыл не одну библиотеку, но слыхом не слыхивал ни о каком Сайланте! Не надо морочить мне голову!

– Сядь, малец, я же вижу, что ноги ты изре... – Она осеклась и всмотрелась в перемазанные грязью и кровью ноги монаха. – О Богиня, ни одной раны!

– Я же монах, у меня скорость регенерации солидная! – Рыкнул Стижиан, но все-таки присел на узкую лавку рядом со старухой.

– Храм Го действительно на этом берегу моря, но где – известно одной лишь Богине. – Сказала она, выпустив клуб синего дыма. – О нем мне рассказала моя мать, а ей – её. А что до того растения... Оно растет здесь уже не одну сотню лет. Я видела его всего однажды, когда много лет назад умерла моя пятилетняя дочь. – Она громко хмыкнула. – Тогда на кусте появилась ещё одна ягода. И с каждым умершим от неведомой болезни ребенком, ягод становилось все больше. Так было всегда.

– Вы же говорили, что здесь бывали другие монахи и...

– Я соврала. – Иоко повернулась и подмигнула ему, впервые посмотрев ему в глаза. Она не подскочила и не удивилась, даже бровью не повела, только лишь молчала несколько секунд, прежде чем продолжить. – Просто так.

– Глупо. Это же моя работа – рассеивать негатив и избавляться от всего и всех, что он создает.

– Малец...

– Стижиан.

– Стижиан... Интересное имя. Мы живем в маленькой деревеньке, и ринельские монеты видим лишь когда кто-нибудь из спасенных нами людей решает ими нас отблагодарить. Нам нечем было бы заплатить тебе за столь трудную работу.

Монах улыбнулся, хотел было что-то сказать, но не успел.

– Годочков эдак двадцать назад сюда забрела девчонка. Маленькая такая, вроде хрупкая, но силы в ней было... О-го-го! Немеряно! Она выбрела к нам учуяв этот ваш негатив, тоже говорила, мол, быть беде если его не рассеять. Мы смеялись, думали, начиталась девчонка всякой бумаги умной и решила из себя монаха святого состроить! – Иоко крякнула и закашлялась, синий дым повалил из ноздрей. – Раньше этих белых кустов, прости уж, мале... Стижиан, название старуха не помнит, было два. Один из них уничтожила она.

У монаха отвисла челюсть – это было весьма неожиданно.

– Цифентару? – переспросил он, – маленькая девочка? Это невозможно!

– Мы с мужиками тоже думали, что невозможно, но сутки спустя нашли эту девчушку на тропинке рядом с местом, где раньше рос второй белый куст. Она была без сознания и ещё несколько дней не приходила в себя. Ох, еще б, ей же было годочков семь! Как же её звали то... Орис... или Орен, можен Орин... Ох, старость!

– А может просто Ора? – Внутри Стижиана все похолодело: он вспомнил силуэт светловолосой женщины, которая много лет назад вела его из Монтеры в Храм Северной Звезды. – Ора Тоурен?

– Да, точно! Ишь ты какой, знаешь своих! – Она сощурилась и косо глянула на монаха. – Она же из Монтерцев?

– Нет. В нашем монастыре не обучалось ни одной женщины, но среди мастеров они есть.

– Как же так? А где же их учат?

"Наверное, в Храме Северной Звезды, у Визы".

– Не знаю, это тайна, покрытая мраком.

– Интересно... – Иоко опустила голову вниз и крепко затянулась. – Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить тебя?

– За что?.. – Стижиан не сразу понял о чем она: пребывал в долине воспоминаний, где видел силуэт Оры. Он не помнил её лица. – Ах, это... Мне бы пару ботинок и что-нибудь на плечи накинуть. Да-да, знаю, без плаща я смотрюсь куда эффектнее, но мой путь лежит в Орану, а там негоже появляться в таком виде.

– Неужто мы сумеем откупиться парой каких-то тряпиц? – Лицо старухи растянулось в улыбке. – Ну, тем лучше.

– А ещё мне бы не мешало узнать в какой стороне находится Орана.

– Хм... В паре часов ходьбы отсюда лежит дорога, по ней...

– Нет. – Стижиан прервал её и поднялся с лавочки. – Мне нужен кратчайший путь, так что просто тыкните пальцем в какой стороне находится Орана.

– Малец! – Усмехнулась она. – Монах ты или не монах, но к востоку отсюда, а Орана именно на востоке, раскинулся бездонный обрыв. Бактикская расщелина. Мужики построили там забор, невысокий, но прочный, чтобы дети не лазили, а за ним – широченная пропасть, отделяющая нашу маленькую деревушку от крупного торгового города...

– Это не важно, мне просто нужно знать сторону.

– Сума сошел! Но, не моё это дело. Ступай вон к тому желтому дому, видишь, где сидит раненный мужик со здоровенным пузом? Там скажи, что тебе нужна одежда. И скажи что ты от меня.

– Так мне они и поверят, что я от вас... – Пробубнил Стижиан уже уходя.

– Поверят, малец, не сомневайся!

Монах решил, что Иоко в молодости была той ещё шутницей, потому что они не просто поверили, а учуяли. Лишь отойдя от эпицентра, а им являлась трубка старухи, он понял, как же сильно пахнет этот синий дым. Чем – неясно, но запах оказался въедливым, и мерзким, и приятным одновременно, и именно благодаря ему Стижиана легко признали.

Толпа из пяти портних кинулись к сжавшемуся от такой волны внимания монаху, за десять минут сняли с него все мерки, и не став спрашивать что именно ему нужно, принялись шить, и меньше чем за два часа, которые Стижиан просидел, находясь под пристальным взглядом пожилого, хмурого старца, оказавшегося отцом портних и владельцем маленького магазина. Хитро улыбаясь и щуря глаза, пятеро девушек, в возрасте от двенадцати до тридцати лет, вышли из подсобки, откуда только что перестало слышаться жужжание швейных машинок, и велели монаху помыться, прежде чем надевать "труд нашей заботы". Стижиан относился к тряпочной одежде с куда меньшим благоговением чем они, но спорить не стал: запах дыма раздражал столь сильно, что он был готов попасть под перекрестный огонь магистров воды и ветра, лишь бы избавиться от него. Нагревание воды и омовение заняло ещё несколько часов, и когда монах снова вернулся к портнихам, уже темнело. Улыбаясь, младшая из них, рыжая веснушчатая Маоту, отвела его за ширму и протянула вещи:

– Потрясающе... – Услышала она вздох по другую сторону занавеса. – Шикарно... Далеко не так прочно, как мой плащ, но выглядит воистину восхитительно...

Девочка хихикнула и отодвинула штору:

– На вас, господин монах, смотрится даже лучше, чем мы могли себе представить. – Подошла самая старшая, с большим животом и грудью, Тутори, а вслед за ней подошли остальные трое.

Стижиан поправил волосы и повернулся к портнихам лицом: белая прямая рубашка с десятками кривых черных линий на углу воротника, десяток белых пуговиц, вокруг которых скопились те же линии, и недлинный, спускающийся чуть ниже бедер, угольно-черный пиджак без ворота, на котором серебрились белые пуговицы. На ногах красовались тяжелые кожаные ботинки, на невысокой, прочной, но очень мягкой подошве, вместо привычных шнурков на них были две покрытые серебром застежки.

– Это очень плотная ткань. – С нотками гордости сказала одна из создательниц костюма. – Она не горит. Мы нарочно не проверяли, но пожар на складе она пережила.

– Спасибо. – Улыбнулся Стижиан, ещё раз взглянув в зеркало.

Провожала монаха не вся деревня, как это обычно бывало после успешного выполнения задания, а только старуха Иоко, её, как выяснилось, супруг, владелец магазинчика, и трое их дочерей и две внучки. Стижиана уже не был видно, он шел в темноте вверх по вьющейся тропинке, к забору, и не смотрел назад, не видел, как Иоко положила руку на плечо сгорбившегося супруга и сказала:

– В добрый путь, феникс. Кровь Сайлантов хранит тебя.

Толи ночь, толи утро – определить было практически невозможно. Стижиан ещё не отдавал себе отчет в том, что теперь он видел в темноте едва ли хуже, чем при свете дня. Заборчик, построенный деревенскими мужиками, оказался таким низеньким, что монах не заметил его, а скорее наткнулся, перешагнул, а через пару метров встал у обрыва, так, что носки ботинок выглядывали.

Стижиан знал, что при телепортации, вещи, соприкасающиеся с поверхностью тела, переносятся вместе с ним, и это его не волновало. Беспокоил факт того, что теперь он не просто телепортировал, а на какую-то долю секунды его тело превращалось в огонь. Жалко было одежду, жалко, но, как известно, наука требует жертв, а монаху не терпелось оказаться одному в таком месте, где никто не сможет увидеть, как силы духа сияния и феникса будут издеваться над его телом и разумом.

Расправив руки, монах набрал полную грудь воздуха, согнул колени и оттолкнулся от земли, взмыв на пару метров вверх. Цепляться за воздух, а не за какой-то видимый предмет, задача не из легких, тем более что он не видел другого края расщелины. Перемещение давалось ему легко: он мерцал то влево, то вправо, то вперед, то вверх. Это казалось настоящим полетом, словно бы у него отрасли крылья и они рассекали воздух вокруг него, развивали волосы...

Он зажмурил глаза, желая насладиться моментом, но сквозь закрытые веки увидел яркую вспышку света: он больше не телепортировал, он замер в воздухе.

Открыв глаза, монах сначала было решил, что уже добрался до противоположной стороны оврага, но ошибся – он по-прежнему висел в воздухе, и что-то за его спиной действительно разрезало воздух.

Это были крылья. Глубокий, изумрудно-зеленый цвет лился на него со спины, и было видно, как ровные линии этого света ближе к спине переплетаются с голубо-белым свечением, и вьются, и вьются, и вьются...

Стижиан понял, что по его щеке течет слеза. Одна единственная слеза, соединившая в себе чувства счастья и радости, облегчения. Он способен покорить силу феникса. Она сама покоряется ему.

И он засмеялся. Громко, во весь голос, словно сумасшедший.

Глава третья.

Королева пустого дворца.

Ора очень любила ночные огни Ораны. Мама говорила ей, что ещё когда носила её, однажды сидела на высокой смотровой башне, приобняв своего супруга, смотрела на крупные и мелкие огоньки города, слушала его голос, и именно в тот момент решила, что назовет свою дочь в честь этого прекрасного города.

Башня академии магии – лучшее место чтобы наблюдать звезды: они мигают на небесах, и они горят внизу, в укутанном ночью городе. Уступ слева от окна, за которым проходят тайные заседания совета магистров – лучшее место для единения с окружающей средой. Никто даже и не подумает, что кто-то может взобраться на эту высоту, и тем более осмелится приближаться к магистрам.

Монашка почесала правую ногу, на которой лежала левая, и прикрыла её полой легкого плаща. Из кармана один за другим появлялись мелкие сухари с маком и сахаром, которые так же быстро исчезали, раздавался лишь хруст и тихое, высококультурное чавканье. На самом деле Ора его и не слышала: здесь наверху дул такой сильный ветер, что ей с трудом удавалось спокойно сидеть, волосы постоянно лезли в глаза, босые ноги, соприкасающиеся с холодным камнем, уже индевели.

Вдоволь насладившись прекрасным видом, потомок семьи Тоурен выпрямилась в полный рост и подняла голову вверх: сидя под шляпой башни, она и не заметила, как прошел дождь, и только сейчас поняла, что ей холодно из-за воды, капающей и текущей отовсюду.

Дождь в столице – не редкое явление, но увидеть, и тем более почувствовать, как чистая вода заливает крыши какой-либо из башен магов можно далеко не каждый день. Дело не только в том, что они расположены выше облаков, но и в том, что их за ними зачастую просто не видно. Сегодняшняя ночь оказалась необычной во многом: дождь заливал крыши и широкие окна башен, но внизу, где-то там, под ногами, было чисто – ни единой тучки, ни одного облака – небо оставалось ясным, а значит, маги воды и воздуха готовятся к сентябрьским экзаменам.

Младший поток учеников, те, кто изучил только базовый и, может быть, средний классы магии, любили сгущать тучи в самом прямом смысле слова: ветреники призывали грозовые, выстраивали их в какую-либо цепь и устраивали красивейшее светопреставление, сопровождающееся сотрясающими землю раскатами грома, в то время как маги воды рисовали в воздухе дивные ледяные узоры. Лучшая практика, достойная тех, кто не дошел до высшего класса магии.

Маги уровня Амельеры Арьеннет или близнецов Амеверо, маг льда и маги огня соответственно, ещё будучи учениками любили сочетать не сочетаемое, то есть их стихии. Несколько лет назад, на праздновании нового года, который отмечается в день падения Северной Звезды, двадцать четвертого марта, они, увлекшись, совершенно забыли о празднике, и весь город видел танец пламени и льда, имевший место под облаками. Ора видела это представление своими глазами и помнила, что в том танце не было жажды битвы, не было ненависти противоположных стихий друг к другу, была лишь страсть. Гибкость и плавность движений, нежность и благоговение, с которым языки пламени огибали танцующую в поднебесье фигуру изо льда.

Этой ночью не было туч, не было облаков, на черной глади неба спокойно сияли звезды, но просто лил дождь. Ора прекрасно знала, что ни один из магов воды, обучавшихся в академии в течении последний десяти лет, не дожил до получения права на изучение высшего класса магии, одна лишь Амельера, но в каплях дождя слышался не её голос. Дождь призвал Дримен.

Город ворчал. Это неразборчивый рокот и жужжание Ора слушала вот уже почти месяц, с того самого дня как в Оране вновь возник четвертый, королевский остров. Город шептал, напуганный и счастливый, молчала лишь академия наук: кто бы ни был у власти, будь то сошедшие с ума лучи вместе с их Пророком, или же нетвердо сидящая на троне королева, люди образованные всегда будут нужны. Остров ремесленников не ворчал никогда. Порой Оре казалось, что они поступают умнее всех – спокойно занимаются своим делом несмотря ни на что. Академия магии молчала. Им досталось едва ли меньше чем жителям Монтеры.

Чуть больше года назад начали пропадать молодые, перспективные маги всех стихий. Сначала по одному-два в месяц, а позже это стало настоящим бедствием. Магистры собрали полный круг для обнаружения пропавших учеников, бились с кругами и рунами днями и ночами, чтобы обнаружить хоть что-то, и два месяца назад небезызвестный мэтр Визетти, наставник не менее известного Дримена Перферо, ворвался в эту самую башню, где сейчас находилась Ора, и напомнил кругу магистров об истинной природе кристаллов риджи и рьюджи.

– Вы же знаете, что риджи – это не минерал, не подарок матушки природы. Это – искусственно созданные магами сосуды энергии, в которых она может кончиться. И вы знаете, кому могло хватить ума питать кристаллы рьюджи духами ваших учеников.

Утром следующего дня круг магистров нашел то, что искал. Прислушавшись к словам одного из сильнейших магов, они стали искать не людей, а их силу, её следы, и нашли десятки, сотни мелких огоньков, сияющих силой пропавших магов. Это было объявлением войны.

Визетти просчитался, решив, что кругу магов не известно о судьбе пропавших учеников, а потому, он был удивлен и обескуражен тем, что в тот миг, когда его красноречивая и долгая речь прервалась, прочие четверо магистров магии незамедлительного атаковали его.

Линео Визетти подался в бега, пообещав помочь всем попавшим в западню магам, а своему ученику велел учиться тому, что ни один наставник объяснить не сможет.

Четвертый остров появился как нельзя вовремя. Он стал символом надежды для всех, кому она была нужна.

Подумав об этом, Ора Тоурен хихикнула и оттолкнулась от холодного камня, и, окунувшись во влажный холодный воздух, птицей полетела вниз. Она умела приземляться мягко, несмотря на скорость падения. Этот невероятно полезный навык был приобретен ею в возрасте лет пяти, когда, во время тренировки, она упала с ледяной платформы у Храма Северной Звезды. С перепугу учишься всему и очень быстро, если, конечно, не оцепенеешь от ужаса. Ора не оцепенела, а выжила.

Её замерзшие ноги опустились на мокрый камень у центрального входа в академию магии, а затем понесли её прочь с острова Заседаний в сторону острова Торговцев. Ночью там было едва ли тише, чем днем. Конечно, голосистые зазывалы не запевали свою песнь, зато из недавно открывшихся таверн и пабов слышались нетрезвые плывущие по воздуху голоса, кое-где раздавались звуки драки, билось стекло и лилось поило. Такие места не совсем безопасны для девушки с воспитанием Оры, но ей нравилось сидеть за стойкой бара в каком-нибудь шумном месте и ночь напролет смаковать пару-тройку рюмок чего-то обжигающего.

На всем острове есть всего одно место куда ходят не толстопузые торгаши, а студенты обеих академий, а иногда там даже появляются монахи, и только сейчас – монашка.

Незаметно и легко Ора открыла тяжелую входную дверь и обошла стороной двух спорящих о чем-то студентов медицинского факультета, один из них было невысоким, широким парнем с жидкими светлыми волосами и темными карими глазами, а другой носил высокий хвост, в который были собраны темно-синие волосы, его кожа оказалось бледно-серой и даже немного отдавала синевой, он стоял к ней спиной, так что лица разглядеть не удалось. По углам и за столиками сидели компании из четырех-пяти людей, которые или молча выпивали, судя по их выражениям лиц, учеба не была для них сахаром, или очень громко разговаривали:

– .. Да ты что! Там совершенно другие симптомы!..

– ... А я и говорю, что символ "ацка" рисуется справа налево, а затем идет поворот на восемьдесят семь градусов!..

– ... Ну чем я мог ответить на заклинание факела?! Пришлось затопить весь этаж...

– ... А отец говорил мне, что сначала надо запаять левый кран, подключить его к кристаллу, и только потом уже браться за правый, не то будет скачок напряжения и сгорит вся установка...

"Умники" – про себя ухмыльнулась Ора, уже сев за стойку и заказав себе рюмочку эмульвары.

– Глупы те смертные, что отказываются пить его лишь из-за вида. – Промурчала она себе под нос и лизнула поверхность желеобразной жижицы. Эмульвара – это крепкий напиток, который делают из мякоти таиши (крупные, черные, вяжущие язык ягоды, растущие на кустах подобно смородине) и сока груш теоллус. После процесса переработки получался этот пречудный напиток, густой настолько, что его можно нанизывать на палочку и есть словно пломбир, правда, сильно опьяняющий пломбир.

Заиграла музыка. Эта музыка – одна из приятнейших сторон заведения. Легкая, нежная, не подпорченная грубыми ударами и скрежетом метала по струнам. Ора обернулась и увидела двух мужчин, на первый взгляд – братьев, оба носили на голове копну темных кучерявых волос, но стоит присмотреться – нет, они не братья. Люцин, мужчина некрупного телосложения, одетый в черное, сидел на краю недавно построенной сцены и ловко перебирал тонкими пальцами по струнам гитары. Иногда звук прерывался, казалось, что музыкант сбивается, но минутой позже становилось понятно, что таков ритм его песни, сложной, не совсем привычной для слуха. Его завсегдатай товарищ, высокий статный Фаральн, прижимал к губам белую поперечную флейту и извлекал из неё длинные, пронзительные звуки, колышущиеся под напором дыхания. Они напоминали Оре свист тонкого клинка, когда тот прорезает воздух.

Начали появляться редкие хлопки: студенты отвлекались от разговоров и напитков и начинали слушать. В другом конце помещения затрещал стол и зазвенела столовая посуда. Мужчина, широкий в плечах и узкий в бедрах, встал со своего седалищного места и двинулся в сторону сцены. Невесть откуда в его руках появилась скрипка и он, завидев улыбку на лице Люцина, выждал до конца такта и принялся играть свою неровную, но вписывающуюся в картину песни мелодию.

Музыка играла долго, партии повторялись, но отнюдь не казались однообразными или наскучивающими. Хлопки ритмично укладывались, но теперь они были похожи на волну, повторяющуюся каждый удар с все новой и новой силой.

Скорее доев, нежели допив вторую рюмку эмульвары, Ора отошла от стойки и приблизилась к музыкантам. Люцин и Фаральн с удивлением глянули на подошедшую к ним босой женщину, но ничего не сказали. Ора улыбнулась, села на край сцены рядом с Люцином и запела:

За монтерскою стеной,

Вдалеке, где и зимой

Зеленеет и не чахнет

Древо древнее, и вот

Сотни лет оно растет

Через сотни расцветет

Цветки белые покажет

И потом оно уснет.

Люцин почему-то засмеялся, и когда Ора перестала петь, он положил руку на струны, повернулся к ней и приподнял брови, как бы спрашивая почему она остановилась. Монашка продолжила.

Ей нравилось петь, и делала она это почти постоянно: тихо напевала или мурлыкала что-то, если не знала или не помнила слов песни, въевшейся в голову. Звук шел из глубин её души и разливался по комнате подобно легкому ветерку, теплому и убаюкивающему. Стоило чуть надавить, начать петь чуть громче, как стаканы, бутыли, стекла и даже увесистые блюда начинали звенеть. Слушатели не только слышали, но чувствовали силу женщины и её голоса.

Через несколько минут пения наступила тишина. Люцин склонил голову, его пальцы скользнули по струнам, звуки сложились в фальшивый аккорд, а сам он уснул. Все присутствующие спали, кто в тарелке, кто-то пристроился на полу, некоторые сползли по стене и тихо посапывали носом к плинтусу. Только один человек продолжал сидеть и попивать содержимое высокой резной кружки.

Ора опустила уснувшего сидя гитариста на пол и встала со сцены, сделала несколько беззвучных шагов в сторону мужчины, сидевшего рядом с ней пока она пила эмульвару. Он и ухом не повел и продолжал не замечать происходящего вокруг до тех пор, пока монашка не подошла слишком близко:

– Мой голос имеет очень специфический тембр: дойди его волны до нежити, та теряет связь с негативом и разрушается. Люди, слышащие мой голос, впадают в состояние абсолютного покоя, расслабляются насколько это возможно и засыпают. Демоны же, как и звери, не попадают под его влияния. На зверя ты не похож, а значит...

Мужчина даже рот открыть не успел чтобы ответить, как ему пришлось уклониться от голубо-белого луча, копьем прорезавшего воздух в сантиметре от его лица. Последовали ещё несколько подобных атак, от которых демон ловко увернулся. Ора восхитилась его умению управлять своим телом: противник с легкостью и грацией кошки отрывался от пола, отталкивался от стен, разминаясь с лучами меньше чем в секунду.

Когда он проломил своим изящным телом окно, а вместе с ним и половину стены, чудом не задев мирно сопящих постояльцев заведения, Ора рванулась за ним. Демон явно никуда не спешил: медленно поднялся, отряхнулся и поднял на неё свои черные глаза с двумя белыми кольцами, кровожадно смотрящими на неё. Монашка не то чтобы испугалась его взгляда, но резко рванула влево, наотмашь кидая в него копья света.

"Почему он только уворачивается?!" – крутилась у неё в голове мысль, – "он издевается?".

Демон опустился на согнутые ноги, коленки почти касались земли, дул ветер, так что волосы, спадающие вниз, прикрывали лицо, которое монашке до сих пор не удавалось рассмотреть. Она остановилась напротив него, не спешащего выпрямляться, и сфокусировала потоки сияния в лучи, бывшие продолжением её пальцев. Бывший сначала синим, луч накалился, побелел, пальцы Оры напряглись так сильно, будто она каждым из натягивала упругую тетиву. Внезапно она расслабила их: лучи на миг погасли, и снова зажглись, став на мгновение ярче прежнего. Слетая с кончиков пальцев, они собрались в единый поток и ударили по демону.

Уж от этого он не уклонится, подумала Ора в ту секунду, когда луч достиг цели.

Его поглотил зеленый цвет. Изумрудный, чуть позже поняла монашка. Свет ослепил её, заполонил все вокруг, и только тогда она поняла, что демона окружает самый мощный из всех, что она видела магический барьер из живого огня. Раньше, чем Ора снова смогла видеть, последовал невероятно сильный удар в грудь, поваливший её на мокрый камень. Во рту появился соловатый привкус, по губам потекла тонкая струйка крови, а изумрудное пятно на глазах сменилось чернотой. Сильная рука прижала её к земле.

Монашка прикрыла глаза, готовая принять последний в своей жизни удар, она отчетливо слышала, как напрягаются мышцы демона, и как трещат её суставы. Последовал удар, но большей боли она не почувствовала. Камень в нескольких сантиметрах от её лица треснул, но чернота от нехватки воздуха уже застилала глаза.

– Вздумал играть со мной!? – Она сама не знала откуда в ней появились силы на этот крик. Интуитивно, монашка вскинула ноги и охватила бедра стоящего над ней, повалила его на землю, открыла глаза и поняла, что снова видит.

Её рука, сжатая в кулак, который покрывали белые искорки энергии сияния, так и осталась в воздухе. Слова, которые могли бы быть сказанными, испарились, исчезли. Осталось только одно. Не слово, но имя:

– Стижиан?..

То была прекрасная ночь: ярко горели звезды, влажный воздух пронизывал его и делал слаще. С умиляющей неуклюжестью, полупьяные интеллигенты, в состав которых входили преимущественно студенты и студентки, перешагивали и перепрыгивали небольшие лужицы. Город постепенно засыпал.