Текст книги "Попутчики (СИ)"

Автор книги: Мария Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Крис терпеливо касался поля Мэй, изучая его ритм. Приручая. Чутко подстраиваясь под его колебания. Он ощутил, как меняется её пульс, как её дыхание замедляется, всё точнее попадая в такт его размеренным вдохам.

И лишь когда граница между двумя полями, похожими теперь, как гребни соседних волн, сделалась почти неразличимой, Крис наконец позволил ей исчезнуть.

По коже пробежали мурашки, будто сквозь лабораторию пронёсся порыв холодного ветра, которому, разумеется, неоткуда было здесь взяться. Мэй показалось, что воздух вокруг неё наполнился электричеством, сделался одновременно разреженным и упругим, и мягким, и сладким, и податливым, как песочное тесто. Она с удивлением осознала, что чувствует собственное поле. И что ей нравится его чувствовать – как нравилось бы чувствовать лёгкое платье – привычное, идеально подогнанное по фигуре, а потому удобное, придающее уверенности и не требующее постоянного внимания. Платье, которое носишь, как собственную кожу, не чувствуя ни скованности, ни стеснения.

Энергия пульсировала в каждой клетке, будоражила кровь, призывала к действию. Не опробовать эту силу, не зачерпнуть из бездонного колодца, пока он здесь, рядом, ощутим и доступен, казалось немыслимым расточительством…

Нет.

Крис поймал её желание раньше, чем оно успело переплавиться в действие. Сейчас, когда поле Мэй было таким восприимчивым, таким открытым и беззащитным, он был за него в ответе. Он не мог отдать его на волю соблазна – простого и обманчиво безопасного, как любой стоящий соблазн.

Близость энергосферы, которую он чувствовал через собственное поле и – мощным резонирующим эхом – через поле Мэй, привычно пьянила. Дарила восторг и надежду. Будила желания, которым не стоило появляться на свет. Потому что истина неизбежно призывала к порядку. Ты никогда не возьмёшь больше, чем сможешь вынести. И не вынесешь больше, чем позволено природой. Есть грань, которую ты не перейдёшь, потому что за ней – изначальный хаос, и он поглотил бы тебя, как море – дождевую каплю, если бы не надёжная преграда у самого края бездны.

Смириться с тем, что твоим возможностям положен раз и навсегда установленный предел, – трудно. Смириться с тем, что достиг этого предела, – почти невозможно.

Так стоит ли…

…засматриваться на то, что никогда не было и не будет твоим?

Когда ты – не сенсорик. И одно прикосновение к манящей силе ничего не решит и не изменит. Разве что собьёт с толку, вскружит голову, отзовётся в том, кто держит в руках твои руки, и твоё поле, и, быть может, отчасти – твою волю.

Стоит ли?

Нет.

Мэй почувствовала его поле – отчётливо, как своё собственное, и так близко, что это казалось почти запретным. Ощущения нарастали, наслаивались друг на друга: сухой жар его рук, биение сердца, электрическая дрожь под кожей, эйфория, страх, преувеличенно ровное дыхание, силовые барьеры вдоль стен лаборатории – жёсткие и жгучие, артефакты в ящике стола – колючий холод металла, восторг и лёгкость, и сила, и гулкая вибрация невидимого колокола, и боль, и нетерпение, и покрытая трещинами, но всё ещё прочная скорлупа, за которой сжался тугой пружиной кто-то, кому тесно, невыносимо тесно внутри себя самого…

Чего ты ждёшь?

Воздействовать на её поле было одновременно очень легко и почти невозможно. Как погружаться в прогретую солнцем морскую воду – и как вести корабль через рифы, не тревожа тончайшего кружева пены, готовой рассыпаться водяной пылью не от прикосновения даже – от дыхания.

Поэтому Крис почти не дышал. И с трудом удерживался от того, чтобы остановиться, прервать контакт, отстраниться от поля, которое принимало его так легко, так искренне, так безрассудно… С абсолютным и безусловным доверием, которого он не заслуживал. Которого никто не заслуживал.

И всё-таки он не остановился.

Глубоко вздохнул, и последние щиты рухнули, обнажая гудящий хаос, выпуская вихрь, вобравший осколки чужих и собственных эмоций, крошево физических ощущений, спутанные нити магических воздействий – всё, что Крис привык прятать где-то в недоступной глубине; всё, что он почти без усилий скрывал от Тины, с трудом – от Рэда, с отчаянной наглостью – от Джин.

Ураган рванулся прочь, заметался по связанным полям. Накатила головокружительная лёгкость. Впервые за полгода мир сделался прозрачным и кристально ясным. В груди вспенился смех, заскользил вверх, невесомыми пузырьками защекотал горло, и тишина лаборатории разлетелась вдребезги, когда он вырвался на свободу.

Упоение. Надежда. Почти уверенность. Кристаллы в приборах фонят силой. Эхо раздражения. Тень обречённости. Всё будет хорошо. Воля – такая горячая, что переплавляет возможность в обещание. Магия зимнего сада – терпкая, ровная, будто кристаллическая решётка. Обещание становится фактом. Боль. Слишком много полей там, наверху – нестабильных, навязчивых, цепких, как репей. Эйфория. Страх. Магия, которой можно коснуться. Магия вокруг – и внутри. Невозможного не существует. Боль – стальной обруч, сдавивший виски. Часы-батарейка на запястье. Возбуждение – собственное, чужое? Блузка, прилипшая к спине. Боль – будто нервные окончания проросли сквозь кожу. Слишком ярко. Слишком сильно. Слишком одновременно. Благодарность. Смех, разрывающий лёгкие. Отголосок силы – сочувственной и безжалостной. Непостижимой. Бесконечно прекрасной. До фейерверков под веками. До тошноты. Боль – толстый жгут в груди. Вина. Обида. Беспомощность. Одиночество.

Пожалуйста…

Она вся была – плывущее сознание, дрожь и невесомость.

Отчаянное желание вернуться к себе, к понятной замкнутости собственного тела пронзило её насквозь. И одновременно с ним пришёл страх – что непослушные руки, поддавшись неосознанному импульсу, разорвут контакт слишком резко, и она не вынесет, просто не сможет вынести контраста.

Паника затопила сознание, но лишь на мгновение, потому что не прошло и секунды, как чужие пальцы уверенно сомкнулись на запястьях взметнувшихся было рук.

Время возобновило ход не сразу. Мэй так и не поняла, сколько просидела не шевелясь, зажмурившись и проводя ревизию своих ощущений. Дорожки слёз высыхали на щеках, стягивая кожу. Тошнота отступала. Ноющая боль в висках не торопилась следовать её примеру. В остальном всё было почти привычным. Недавнее безумие отдавалось лишь исчезающим эхом.

– Я понимаю, что заслужил, но давай ты не будешь меня пугать. Пожалуйста, открой глаза и ударь меня, что ли.

Освещение лаборатории показалось таким ярким, что на глаза опять навернулись слёзы, и Мэй пришлось несколько раз моргнуть, чтобы разглядеть лицо Попутчика, который всё ещё сидел напротив и смотрел на неё внимательно и тревожно.

– Не хочу, – решила Мэй. – Ты меня предупреждал и отговаривал, так что…

Она попробовала махнуть рукой, но жест получился едва заметным – в теле обнаружилась неожиданная слабость, металлические браслеты на запястьях казались тяжёлыми, будто кандалы. Откуда они вообще взялись?

– Это стабилизаторы поля, – пояснил Попутчик, поймав её взгляд. – Не снимай пока. – Он провёл ладонями по лицу, убирая со лба чёлку, и облегчённо вздохнул. – Скоро всё пройдёт. Это как с нормальным зрением надеть сильные очки. Ты не сенсорик – для твоего поля это слишком ново и непривычно. Я должен был догадаться. Вот. – Он пододвинул к ней бутылку воды, два блистера с таблетками и шоколадный батончик: – Это от головы, это для поля, это для настроения. Ну и глюкоза не помешает.

Что-то в его поведении стало иным. Почти неуловимо – Мэй не поручилась бы, что её не подводит память, – но движения физика сделались более плавными, плечи расслабились, взгляд заиграл спокойной уверенностью и какой-то беззаботной радостью, которую не могло скрыть очевидное смущение. Но главная перемена не поддавалась внешнему описанию и ощущалась скорее интуитивно: Мэй казалось, что впервые за этот вечер Попутчик действительно находится здесь, рядом, в реальности, а не в каком-то параллельном пространстве, недоступном её восприятию.

Она взялась за лекарства, непослушными пальцами выдавила таблетки из блистеров.

– Эту целиком, этой пока половину, – командовал Попутчик. – Должно хватить. Минут через пятнадцать посмотрим. Когда всё устаканится, провожу тебя домой.

Что-то её смущало. Какая-то мысль, выхваченная из бушующего потока ещё тогда, во время контакта, когда ей казалось, что она вот-вот поймёт что-то важное.

Лекарства, шоколад, медицинские артефакты… И чёткое понимание, что нужно делать…

– Только не говори, что успел смотаться наверх или до медпункта!

Сколько вообще прошло времени?

– Нет, – улыбнулся Попутчик. – Нет конечно. Просто я часто здесь работаю и немного дополнил стандартную аптечку. Мало ли что. Слухи о моей неосторожности сильно преувеличены.

Потерянная мысль наконец оформилась, и осознание прокатилось по телу парализующей волной. Взгляд вернулся к лекарствам и остановился на них, не в силах подняться.

«Этой пока половину. Должно хватить».

Во втором блистере осталось три таблетки. Из десяти.

Ничего нового. Он всё рассказал с самого начала. Но знать – одно, а видеть ситуацию во всей её полноте, чувствовать собственной кожей – совсем другое.

Мэй посмотрела на Попутчика, и вопрос застрял у неё в горле, сбив дыхание.

– Что? Я могу опять влезть в твои эмоции, но давай лучше словами. Зря, что ли, я барьеры восстанавливал?

В ожидании её ответа он смахнул таблетки со стола, поднялся, небрежно закинул их в ящик.

– Как? – Горло перехватило, и ей пришлось ещё раз судорожно вдохнуть, прежде чем договорить. – Как ты с этим справляешься?

– Технически? Ставлю защиту вручную. Это не так сложно – вопрос привычки. – Попутчик улыбался настолько лучезарно, что Мэй не сомневалась: её участие заставляет его чувствовать себя неуютно. – На самом деле это даже удобно. Мне проще работать с артефактами. Да и с полями, если понадобится. Ну и не думай, что сегодняшние выкрутасы – это моё нормальное состояние. Когда барьеры не сбоят, я почти не воспринимаю чужие поля, если мне это не нужно. Я, кстати, не поблагодарил. Спасибо. Не думал, что это настолько эффективно. Хотя ты всё-таки будь поосторожней. Такие манипуляции со своим полем лучше кому попало не доверять.

Он говорил быстро и весело, уводя разговор в сторону. Мэй прекрасно видела, что собеседник не горит желанием развивать тему, однако вопрос показался ей слишком важным, чтобы играть в тактичность.

– А почему сейчас твои барьеры сбоят?

– Так получилось. Долго объяснять.

Он склонился над разбросанными по лабораторному столу расчётами.

– Мы разве торопимся?

– Я разве на допросе?

Попутчик покрутил в пальцах карандаш, занёс его над одним из листов, будто собираясь что-то записать, и замер так, всем своим видом изображая глубокую задумчивость. Казалось, собеседница перестала для него существовать. Однако неподвижность, так непохожая на его обычную вдохновенную живость, добавляла картине дополнительные оттенки. Попутчик ждал её следующей реплики и готовился защищаться.

– Я хочу помочь.

Он чуть оттаял, одарил её долгим взглядом из-под длинной чёлки, и Мэй показалось, что ответ всё-таки прозвучит.

– Ты не сможешь, – сказал Попутчик и отложил карандаш, так и не сделав ни одной пометки. – Прости.

Она и сама не поняла, что именно её разозлило: категоричность его «не сможешь» или это глупое извинение – попытка поставить в разговоре мягкую, но уверенную точку. А может быть, то, что в действительности его ответ не имел никакого отношения лично к ней. Отрицать саму возможность помощи, даже не попытавшись узнать, что именно тебе могут предложить, имеет смысл лишь тогда, когда вообще не собираешься принимать помощь – никакую и ни от кого.

– А кто сможет? Джина? – Раздражение было таким горячим, что слабость испарилась, уступив место энергичной решимости. – Так с ней ты тоже не откровенничаешь. Я не права? Или настоящие герои не просят помощи у девушек, на чью благосклонность рассчитывают?

Теперь Попутчик казался удивлённым.

– Злая ты, – усмехнулся он и вновь замолчал, ничего не объясняя, но и не обрубая разговор возмущённым «не твоё дело» – единственным аргументом, который его собеседница сочла бы справедливым.

«Злая, – подумала Мэй. – Ты даже не представляешь, насколько».

Сейчас она как никогда радовалась тому, что Попутчик не чувствует её эмоций и может лишь наблюдать за лицом – в этот момент наверняка особенно выразительным.

Она знала, что вторгается на запретную территорию, где каждый шаг оборачивается чужой болью, и невозможно угадать, в какой момент она сделается невыносимой. Знала – и не могла остановиться. Не хотела останавливаться.

Что ж, если её настойчивость переполнит чашу его терпения, им обоим будет проще.

– Значит, в правду ты больше играть не хочешь, – улыбнулась Мэй, снимая бабушкино ожерелье и аккуратно опуская его на гранитную плиту перед собой. – Тогда предлагаю поиграть в аналогии.

Попутчик молчал, излучая насторожённое любопытство.

– Итак, есть энергетические барьеры, которые ограждают твоё поле от внешних воздействий. И ты их самостоятельно ставишь. – Мэй защёлкнула замок ожерелья. – А иногда снимаешь. – Она раскрыла замок. – И ставишь снова. – Щелчок. – И снова снимаешь. – Ещё один. – И опять восстанавливаешь…

Она немного помолчала, продолжая ритмично щёлкать замком и наблюдая за выражением лица Попутчика, который, в свою очередь, не отрывал взгляда от её пальцев.

– Если я буду делать это слишком часто, сколько пройдёт времени, прежде чем замок начнёт расстёгиваться под весом бусин?

– Много. Он на это рассчитан.

– И всё-таки. Если я просижу за этим занятием день. Или два. Если уменьшу интервал… – Мэй защёлкала замком быстрее, как будто это могло добавить веса её словам.

– Прекрати. – Попутчик поморщился и забрал ожерелье из её рук. Пропустил между пальцами, пробуя бусины на ощупь. Наконец поднял глаза. – У любого материала ограниченный запас прочности. У чего угодно и у кого угодно ограниченный запас прочности, – добавил он, и Мэй восприняла это как признание. – Но если ты не будешь открывать замок, то… – Он улыбнулся и торжественно водрузил ожерелье ей на голову. – Ты не сможешь его надеть, и оно станет бесполезным. И давай сменим тему. Как ты себя чувствуешь?

Мэй качнула головой, и украшение ссыпалось в ладонь.

– Достаточно ли хорошо, чтобы можно было выставить меня за порог? Да, вполне.

Попутчик вздохнул. Сосредоточенно собрал со стола листы с расчётами, сложил их неестественно аккуратной стопкой.

– Я уже рассказал тебе всё, что мог. И гораздо больше, чем стоило. Чего ещё ты от меня хочешь?

Он улыбался, но беззаботность в его улыбке была натянута настолько туго, что об неё можно было пораниться.

– Мне не нравятся ковбои, – произнесла Мэй, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Такие принципиальные одиночки, которые появляются там, где нужна помощь, а потом молча уходят в закат. Очень красиво, но не в реальной жизни. Я чувствовала твоё поле сколько – пять, десять минут? Поверь: этого было достаточно, более чем. Я хочу помочь. И меня злит, что ты не даёшь мне даже попытаться.

– При всём уважении, Мышь… – фыркнул Попутчик. – Неужели ты думаешь, что мне не к кому обратиться за помощью?

– Думаю, – подтвердила Мэй, пьянея от собственной уверенности. – Иначе ты бы уже за ней обратился. Разве я не права? А ещё я думаю, что те, кого ты мог бы попросить о помощи, с ума сойдут от беспокойства, когда поймут, что ты творишь со своим полем. И сделают всё, чтобы ты этого больше не творил. Я не знаю, могут ли они на самом деле тебе помешать, но судя по тому, как ты скрытничаешь, очень даже могут.

– Мышь…

– И ещё. – Она говорила жёстко, с нажимом, физически ощущая, как её голос наполняет пространство, обретая почти магическое воздействие. – Я верю, что ты достаточно здравомыслящий человек и стал бы так рисковать только ради чего-то очень важного. Или ради кого-то очень важного.

– Слушай…

– Я могу не знать этого человека. Но если допустить, что это кто-то, о ком мне известно… И если предположить, что ты снимаешь барьеры для того, чтобы оказывать какое-то воздействие на его поле… Сенсорик бы точно такое почувствовал. Значит…

– Это не…

– Возможно, блокировка поля не так безобидна, как говорят. Или твоя сестра не так благоразумна, как кажется. Учитывая её поступок, это звучит правдоподобно. Возможно, она делает что-то, что ставит под угрозу её безопасность, или безопасность вашей семьи, или…

– Прекрати.

Его ладони с силой впечатались в гранит, и Попутчик замер, напряжённо уставившись в дальнюю стену. Его взгляд казался материальным и таким горячим, что Мэй не рискнула бы пересечь его траекторию. И всё же она продолжила, стараясь смягчить напитанный эмоциями голос:

– У тебя наверняка есть причины поступать именно так. И, возможно, это даже правильно – тебе лучше знать. Но что, если ты чего-то не заметил? Ты смотришь на проблему только с одного ракурса и можешь упустить какую-нибудь мелочь. Возможно, я тоже её не увижу, но две головы почти всегда лучше, чем одна. Когда речь не идёт о хранении секретов, или когда ты точно знаешь, что секрет не будет никому передан. А ты это знаешь, Попутчик. Ты не мог этого не понять.

Не понять и правда было почти невозможно. Её поле – в тот момент, когда Крис чувствовал его, как своё собственное, – говорило больше, чем могли выразить слова. Открытость Мэй озадачивала и немного пугала: Крис не помнил, чтобы кто-то подпускал его так близко. По крайней мере, добровольно и осознанно. Мэй не могла не понимать, какую власть отдаёт в чужие руки, и принимала опасность уверенно и твёрдо. Если бы он уловил хоть отголосок сомнения, то не решился бы продолжить контакт. Но её желание помочь было таким жгучим и яростным и так отчётливо перекрывало страх, что Крис не позволил себе отвергнуть эту помощь. И даже сейчас, когда успокоившееся поле не доносило до него эмоций собеседницы, он больше не мог в ней сомневаться.

Впрочем, тема разговора от этого приятнее не становилась.

– Тяжело с тобой, – выдохнул Крис и, рухнув на офисный стул, всё же сумел улыбнуться.

На самом деле с ней было до странного легко. Легко говорить. Легко думать. Легко терять счёт времени и забывать об осторожности.

– Тина пыталась снять блокировку поля. Несколько раз, ещё зимой. Неосознанно, конечно.

– Во сне? – предположила Мэй и, заметив его удивление, тут же объяснила свою проницательность: – Тётя Бэт говорила, что поначалу ей снились сны. Какие-то стены, которые очень хотелось разрушить, как будто за ними было что-то очень важное. И она пыталась то перелезть через них, то вытащить камни, то ещё что-то…

– Возможно, это какая-то общая реакция, – пожал плечами Крис. – Поле посылает в мозг сигналы, пытается восстановить связь. Но Тина не просто лезла на стену. Она во сне чувствовала поле и била силой по настоящим блокирующим печатям. До тех пор, пока я её не будил. А это было не так-то просто. Это как будто не сон даже, а обморок, или транс, или я не знаю что. Такого уже давно не было, но, если повторится, я должен буду знать, чтобы вовремя её остановить.

– Думаешь, она действительно может сломать блок?

– Надеюсь, что нет. Но проверять не хочу. – Он только сейчас заметил, что бессознательно вертит в пальцах огрызок карандаша. – И то, что у Бэт ничего не получилось, меня не успокаивает, потому что Тина сильнее. Если в пределе смотреть. На голом энтузиазме она бы контроль над Вектором не перехватила. Плюс у неё блокировка временная, а она не такая мощная и вообще немного по-другому работает.

– И ты снимаешь свои барьеры, чтобы контролировать её сны? Каждую ночь?

«Сумасшедший!» – отчётливо прозвенело в её удивлённом тоне.

Крис кивнул.

– Это всё, что я могу сделать.

Сумасшедший. Почти самоубийца.

Мэй нервно потёрла запястье у границы металлического стабилизатора, который вдруг сделался ужасно неудобным.

– Может, обратиться к тем, кто блок ставил? Это же наверняка не первый случай.

Она понимала, что, если бы решение было таким простым, Попутчик нашёл бы его сам и гораздо раньше, чем через полгода. Но повисшее в лаборатории молчание хотелось прервать – пусть даже глупым вопросом.

– Не первый, – согласился физик. – И даже стандартная процедура предусмотрена. Можно укрепить блок, чтобы не сломался. Но тогда и снять его полностью уже не получится. И весь этот испытательный срок не будет иметь никакого смысла.

– А если она сломает печати, испытательный срок не засчитают?

Он вздохнул.

– Засчитают. Это не преступление, когда случайно. Так что просто погрозят пальчиком и восстановят блок. Если будет на чём восстанавливать. – Карандаш вырвался из слишком сильно сжавшихся пальцев, отлетел в угол, ударился о стену, покатился по полу. Попутчик машинально провожал его глазами, будто не видя. – В Содружестве известно только три случая, когда блокировку ломали изнутри. Все три раза это были осуждённые на испытательном сроке. Один умер в процессе слома от необратимых повреждений поля. Второй – через три месяца, тоже из-за проблем с полем. Третий не умер, но живёт на постоянной поддерживающей терапии. Не самая заманчивая перспектива, да?

Очень хотелось найти какое-нибудь достойное «а что, если…» Какую-нибудь лазейку из тупика, который Попутчик наверняка обследовал вдоль и поперёк. А ещё очень хотелось поинтересоваться, что будет с его собственным полем – через месяц, через полгода, через год…

– Откуда ты всё это знаешь?

– У меня очень уважаемый папа, – невесело усмехнулся Попутчик. – Ему такую статистику раздобыть – вообще не проблема. Ради любимой дочки он и до каких-нибудь секретных файлов докопался бы, а это почти открытая информация.

– А о твоём участии он знает?

Попутчик дотянулся до вазы с фруктами, взял первое попавшееся под руку яблоко и принялся перекатывать его из ладони в ладонь, как маленький мяч.

– Знает. И не возражает, кстати.

– Не позавидуешь ему, – посочувствовала Мэй. – Не представляю, каково это – выбирать между сыном и дочерью. Как вообще это можно сделать?

Попутчик поднёс яблоко к губам, но не надкусил, а лишь прикрыл глаза, вдыхая запах.

– Он не выбирал, – сказал наконец и снова замолчал, будто этого ответа было достаточно.

Мэй так не считала.

– Договаривай, – потребовала она, и Попутчик открыл глаза.

– Он не маг, и ему не обязательно вникать в детали, – улыбнулся физик и откусил от яблока солидный кусок.

– Детали – это цена, которую ты платишь?

Попутчик старательно жевал, разглядывая след собственных зубов на сочном фрукте.

– Тогда я тем более ему не завидую. Что с ним будет, когда…

– А давай мы меня прямо сейчас похороним, а? – неожиданно огрызнулся физик и, казалось, с трудом удержался от того, чтобы запустить яблоком в стену. Но вместо этого откусил ещё один кусок и, расправившись с ним, продолжил тише: – Ничего с ним не будет. И со мной тоже. У меня пластичное тренированное поле. Я чёрт знает что могу выдержать, и с этим как-нибудь разберусь.

– А ты не думал, что было бы честнее показать ему всю картину?

– Честнее и лучше – не всегда одно и то же. – Вспышка раздражения оказалась короткой, и теперь Попутчик рассуждал спокойно и почти весело, продолжая хрустеть яблоком. – Если он узнает, то захочет поступить правильно. А здесь нет правильного – есть только выбор между двумя одинаково паршивыми и непредсказуемыми вариантами. Ты сама сказала: невозможно выбрать между сыном и дочерью. Объективно, по крайней мере. Субъективно – другое дело. Но он даже самому себе не признается, что действительно мог бы сделать этот выбор. Особенно сейчас. Так что я просто облегчил ему задачу. А учитывая, что я действую в его интересах и в соответствии с тем самым выбором, который он сделал бы, если бы не эта дурацкая правильность… В общем, мне совсем не стыдно.

– А Кристина? Её ты тоже избавил от «деталей»?

Попутчик усмехнулся.

– Она тоже хотела бы поступить правильно. Ей нравится быть старшей, сильной и ответственной. И ужасно неловко из-за того, что мы поменялись ролями. Это не вписывается в её картину мира. Тем более что формально она сама виновата в том, что с ней случилось, а я, вроде как, ни при чём. Но сейчас ей слишком страшно. Потому что для неё поле – это… ядро всего, краеугольный камень, основа. Она себя без него не представляет. И поэтому идёт на сделку с совестью и очень старательно верит, когда я говорю, что не творю ничего опасного. Потому что она знает: если что-нибудь пойдёт не так, я смогу помочь. Возможно, не только я. Есть ещё Рэд, например. Думаю, у него тоже получилось бы. Но Рэд не спит за стенкой каждую ночь. И ему тоже лучше не знать деталей. Потому что, как только он поймёт, чего мне всё это стоит, он тоже решит поступить правильно. И обязательно расскажет Тине и об опасностях, и об усилении блокировки… А я не хочу, чтобы она психанула и сделала какую-нибудь благородную глупость.

– Потому что ты хочешь поступить правильно раньше, чем они все?

– Нет. Потому что я очень за неё боюсь.

Он подбросил огрызок яблока, и тот, очертив в воздухе плавную дугу, улетел в корзину для мусора.

«Ты не выдержишь год, – хотела сказать Мэй. – Ты уже на пределе. Тебе нельзя продолжать».

«Это был её выбор. Не твой. Ты не обязан…»

«Я не хочу, чтобы это происходило с тобой».

«Я боюсь за тебя».

Слова теснились в груди и рвались к горлу. И Мэй уже готова была сдаться, уступить право голоса тому, что начинало казаться ей здравым смыслом.

«Это неправильно».

«Остановись».

«Не делай глупостей».

А потом она подумала о Лизке.

И промолчала.

– Ты уже очень мне помогла. Правда, – тихо сказал Попутчик. – Больше, чем я мог представить. Спасибо. Дальше я сам.

Он улыбался беззаботно, будто речь не шла о его жизни. И Мэй вдруг отчаянно понадеялась, что это действительно так. Что он выпутается из этой передряги, как выпутывался из всех прежних. «Старательно верить»? Не такая уж плохая идея.

– Ты не сможешь долго это скрывать, – заметила Мэй и удивилась, каким спокойным оказался её голос. – У тебя же среди друзей несколько сенсориков. Даже странно, что они до сих пор ничего не заметили.

– Ну почему не заметили? – вздохнул Попутчик. – Заметили. Но я тоже сенсорик и могу кое-что от них прятать. Сейчас, например, меня бы даже Джин не раскусила. – Он с наслаждением потянулся, прикрыл глаза, прислушиваясь к чему-то внутри себя. – Давно я так уверенно не чувствовал барьеры. Хорошо бы эффект продержался подольше!

– Рано или поздно он закончится. И что тогда? Может, всё-таки есть какое-то… не знаю, если даже не полноценное лечение, то хотя бы средство уменьшить нагрузку на поле? Как-то поддержать силы.

– Конечно есть. Стабилизаторы поля, например. Кстати, можешь их снять уже. Стимуляторы всякие, релаксанты… Ну и разные другие штуки, чтобы симптоматику гасить.

– И этого хватит?

– Пока хватает. – Он улыбнулся ободряюще, и Мэй поняла, что беспокойство читается на её лице, несмотря на все старания. Или Попутчик опять чувствует её поле? – А ещё, как мы только что выяснили, есть контактная балансировка. На самый крайний случай. Но я постараюсь, чтобы до этого не дошло.

– А если всё-таки больница? Ты сам говорил: ты не врач. Нельзя же постоянно заниматься самолечением. Может быть…

– Не может, – отрезал Попутчик. – Мышь, я знаю, как меня будут лечить. Стационар, курс по снижению чувствительности поля, частичная блокировка сенсорных каналов, если решат, что мне совсем хреново. В общем, всё, чтобы максимально оградить меня от энергосферы, потому что она якобы меня убивает. Анестезия. Настолько мощная, насколько получится. Тактильную чувствительность блокаторы плохо берут, но, если очень захотеть, ушатать можно даже меня.

– То есть на ближайший год это не вариант, – резюмировала Мэй.

– Не вариант. И не только из-за Тины. – Он поднялся и зашагал по лаборатории, то и дело останавливаясь у столов и полок, касаясь приборов, словно что-то проверяя. – Я не представляю, что будет, если я не смогу чувствовать поле так, как сейчас. Как я буду его контролировать? Все эти потоки и воздействия. Они же никуда не денутся – просто выйдут за пределы восприятия. Предполагается, что это снизит давление на нервную систему и в целом улучшит ситуацию. Но это в теории. А на практике… Не знаю я, как на практике.

– То, что не контролируешь ты, контролирует тебя?

– Не знаю, – повторил Попутчик. – И не хочу проверять. И в стерильную палату на всю оставшуюся жизнь – тоже не хочу. Не хочу быть прецедентом. Не хочу быть лабораторной крысой. Не хочу ломать то, что работает. Даже если оно работает паршиво. Лучше так.

Он остановился, предоставив собеседнице созерцать неподвижную спину и не замечая, что его лицо отражается в стеклянной дверце шкафа.

– А почему ты не можешь объяснить всё это Джине?

Вопрос сорвался с языка раньше, чем Мэй успела понять, откуда он возник. Сама она едва ли рискнула бы обратиться за помощью к рыжей колдунье. Пока зрители «Грани возможного» превозносили смелость и человечность дуэлянтки, пока жёлтая пресса и глянцевые журналы превращали её то в романтическую героиню, то в роковую соблазнительницу, Мэй никак не могла избавиться от иррационального страха перед её обманчивой хрупкостью. Джина Орлан была подобна тончайшему хрустальному сосуду, внутри которого бушует огненный смерч. И Мэй не хотела бы оказаться рядом, когда он вырвется наружу. Она слишком хорошо помнила один из первых своих дней в «Тихой гавани» и эмоциональный всплеск, после которого очутилась на полу в окружении разбитой посуды.

С другой стороны…

– Может быть, ей удастся найти решение?

Джина – врач. Полевик. И, если верить слухам, очень хороший.

И когда три месяца назад она разговаривала с Попутчиком всё в той же «Тихой гавани», её эмоции были достаточно красноречивы, а в колкой, мнимо холодной иронии чувствовалось куда больше тепла, чем в скромной улыбке, которую колдунья демонстрировала на судебных заседаниях.

Попутчик молчал. Мэй скользила взглядом по его напряжённым плечам и лопаткам, остро выделяющимся под рубашкой. Вопросы висели в воздухе, наполняя его электричеством.

– Мне не нравится, когда мои проблемы пытаются решать насильно, – наконец проговорил Попутчик. – Представь: ты приходишь к морю, собираешься спокойно поплавать, а тебя хватают за руки и за ноги и тащат из воды, потому что в ней, видите ли, можно утонуть.

– Может, они просто видят, что к тебе плывёт акула? – Мэй не удержалась от улыбки. – Или шторм надвигается.

– А может, я и хочу поплавать в шторм? Может, я изучаю поведение акул? Может, у меня есть какой-то план? В конце концов, можно допустить, что я не полный идиот и не собираюсь драматично топиться. И что, если мне действительно понадобится помощь, я буду кричать достаточно громко, чтобы меня услышали. – Он обернулся и присел на край стола, скрестив руки на груди. – Я ничего не имею против помощи. Но при условии, что мне помогут так, как мне нужно, а не так, как кому-то хочется. Если это невозможно, я лучше буду справляться своими силами – и мне удобнее, и другим меньше забот. Когда я пойму, какая помощь мне нужна от Джин, я обязательно ей об этом скажу. А пока – не вижу смысла.