Текст книги "Попутчики (СИ)"

Автор книги: Мария Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Часть 3. Точка невозврата

В «Тихой гавани» привычно пахло кофе, специями и свежей выпечкой. Солнце мягкими потоками лилось в окна, озаряя зал и рассеивая мрачные мысли, с которыми Мэй безуспешно сражалась всю последнюю неделю. Должно быть, поэтому она и старалась проводить на работе как можно больше времени. И даже в первое утро после бала, проспав от силы пару часов, пришла в кафе к открытию, чем, казалось, удивила обыкновенно невозмутимую Лану.

О другой причине, заставившей Мэй взять дополнительные смены, хотелось забыть. Но забыть не получалось – слишком уж торопливо взгляд обращался к двери каждый раз, когда та открывалась, впуская в зал нового посетителя. Приветливо улыбаясь, принимая заказы, скользя между столиками с подносом, старательно излучая доброжелательность и искренне желая гостям хорошего дня, Мэй невыносимо злилась на саму себя.

Она снова не смогла поставить точку. Неужели побоялась, что та выйдет слишком уж окончательной? Глупости! Не мог же он всерьёз… Мэй решительно отгоняла навеянную воображением картину, но она неизменно возвращалась, раскрашенная воспоминаниями. О боли. Страхе. Отчаянии. Своих и чужих. Эти мысли нужно было выкинуть из головы раз и навсегда. Мэй сделала всё, что могла. И после случившегося дальнейшая судьба самоуверенного безумца уж точно не должна её волновать. Главное – чтобы эта судьба воплощалась на достаточно большом расстоянии от неё.

Мэй признавала справедливость этих рассуждений, но верно было и другое: если бы за всю прошедшую неделю Попутчик хоть раз попался ей на глаза, держаться от него подальше было бы куда проще.

На самом деле то, что он не заходил в «Тихую гавань», нисколько не удивляло. Отсутствие в университете казалось чуть более странным, но тоже поддавалось рациональному объяснению: в середине лета интерес к учёбе проявляли только подбирающие «хвосты» должники и самые увлечённые энтузиасты. И то, что долгое время Попутчик относился ко второй категории, не было достаточным основанием для уверенных выводов.

«Если бы случилось что-то плохое – по-настоящему плохое – я бы об этом узнала, – убеждала себя Мэй. – Весь город был бы в курсе».

И всё же с того самого момента, как через несколько часов после расставания с Попутчиком она проснулась в темноте комнаты под завывания ветра, доносившего с реки тихий плеск волн, её не отпускала тревога. Мрачные предчувствия с каждым днём опутывали всё крепче, и вместе с ними крепла уверенность в необходимости встречи. Одной. Последней.

Вот только Попутчик не появлялся в поле зрения, а Мэй не знала даже его телефона. Поэтому вчера она, поборов смущение, отправилась на кафедру полевой физики.

Чарльз Грэй, казалось, воспринял её визит как часть ежедневной рутины.

– А вам он зачем понадобился? – поинтересовался профессор, не отвлекаясь от разложенных на столе документов. – Попробуйте удивить меня оригинальной версией.

– Мы планировали вместе работать над курсовой, – выпалила Мэй, решив, что полуправда лучше абсолютной выдумки.

– Милая леди, – обращение было приправлено смертельной дозой сарказма, – я бы посоветовал вам для начала определиться с разницей между «я хочу» и «мы планировали».

– Вообще-то это была его идея, – фыркнула Мэй, за что удостоилась мимолётного оценивающего взгляда.

– Что ж, вы первая, кому хватило наглости на такое заявление. – В голосе профессора всё отчётливее проступало раздражение. – Возможно, я даже дал бы вам шанс меня убедить. Если бы буквально вчера не пытался удержать своего лучшего студента от отчисления и уговорить хотя бы на академический отпуск. Не от таких ли соавторш он бегает?

Не сочтя нужным попрощаться, Грэй вернулся к работе, и Мэй вдруг узнала листы, которые он изучал с таким вниманием. Она уже видела эти схемы – меньше недели назад. Ей не составило бы труда доказать недоверчивому профессору, что она имеет прямое отношение к этим расчётам, но мысли парализовал страх. Потому что этих бумаг не должно было здесь быть.

Что-то происходило. Что-то неправильное. Что-то, что непременно требовалось остановить.

Её затопили растерянность, беспомощность и предчувствие неотвратимой беды. С ними Мэй заснула вчера. С ними же проснулась сегодня.

Приняв очередной заказ, она вернулась за стойку, отмерила нужное количество кофейных зёрен, засыпала их в резервуар кофемолки. Деревянная ручка привычно легла в ладонь. Техническому оснащению «Тихой гавани» могли позавидовать многие зимогорские кафе, но, когда посетителей было немного, Мэй предпочитала молоть кофе вручную. Ей нравился процесс, гостям нравился результат.

«Ты варишь вкусный кофе».

Сердце тревожно трепыхнулось в груди, но рука не сбилась с размеренного ритма. Жернова продолжали вращаться, перемалывая зёрна, и Мэй чувствовала, как в такт этому вращению где-то внутри неё щёлкает невидимый метроном: раз-два, три-четыре, время на исходе, пять-шесть, семь-восемь, скоро что-то случится, девять-десять, что ты успеешь?

Странное ощущение проснулось в ней несколько часов назад, безжалостно напоминая о времени, утекающем сквозь пальцы. И, едва дождавшись обеденного перерыва, Мэй сделала то, от чего упрямо удерживалась почти неделю. То, от чего удержалась даже после разговора с Грэем. Она отправилась к Попутчику домой. И совершенно растерялась, когда дверь открыла его мать.

– Криса нет, – вздохнула Анита Гордон в ответ на смущённое бормотание гостьи, и в этой фразе отчётливо звучало непроизнесённое «опять». – Я бы предложила подождать, но не знаю, когда он вернётся. Что-то случилось?

Мэй увидела, как тревога, которую она принесла с собой, отражается в глазах стоящей напротив женщины, и торопливо замотала головой, отступая обратно за порог:

– Нет-нет, мы просто… просто работали вместе над одним проектом, и я случайно оказалась рядом и подумала: может, он дома…

– Может быть, что-то ему передать? – предложила Анита. – Сказать, что вы заходили? У него есть ваш номер?

– Нет, ничего, спасибо… Он знает, где меня найти… То есть… – Жар заливал щёки. Мэй хотелось сбежать, и одновременно – остаться здесь и ждать. Столько, сколько придётся. И лишь необходимость вернуться к работе помогла сделать выбор. – Я буду в «Тихой гавани». Если он захочет поговорить, пусть ищет меня там.

Сейчас, пересыпая кофе в холдер, Мэй думала о том, что это было очередной её глупостью – если не сам визит, то трусливый побег. Она не нашла в себе сил даже на то, чтобы узнать его номер. Побоялась, что это покажется странным? Что это вызовет больше подозрений и беспокойства, чем едва знакомая девица с панически блестящими глазами, явившаяся неизвестно откуда и неизвестно зачем? Какая чушь!

Выравнивая кофе в рожке, Мэй привычным взглядом окинула зал и едва не выронила темпер, заметив за дальним столиком Кристину Гордон.

Раз-два, три-четыре, время на исходе…

Что ж, возможно, это знак. Ещё один шанс, который нельзя упустить.

Мэй вставила холдер в кофемашину, залила молоко в питчер. Руки действовали автоматически – выбирая режим, запуская подачу пара, слегка покачивая кувшин с молоком, которому предстояло стать пышной пеной.

Решено. Эспрессо – за пятый столик, вопросы – за восьмой.

Лана появилась из кухни с подносом разноцветного печенья. Принялась не спеша перекладывать его в витую корзину.

– Уверена, что тебе это нужно? – поинтересовалась она так буднично, словно отвечать на мысли подчинённых было обычным делом. – Некоторые люди похожи на стихийные бедствия. Они опасны уже по своей природе.

– Но при этом они всё-таки остаются людьми. – Мэй посыпала поверхность кофе корицей. – Они мыслят, они чувствуют.

– Оказавшись на пути урагана, ты будешь думать о его чувствах? – Лана заинтересованно изогнула бровь. – Или всё-таки о том, как от него спастись?

Мэй задумалась. Чуть наклонив чашку, аккуратно влила в неё молоко, создавая на поверхности кофе основу будущего рисунка. Помедлила пару секунд и взялась за стальное перо.

– Мне интересны чувства стихии, которая знает, что разрушает, – произнесла она, превращая озерцо молочной пены в жар-птицу.

Когда, отнеся кофе, Мэй вернулась за стойку, Лана уже закончила с печеньем, но не уходила – будто ждала продолжения разговора.

– Мне кажется, случилось что-то плохое. – Слова сорвались с языка сами – просто потому, что не могли больше оставаться несказанными. – Или скоро случится. С ним или с кем-то другим из-за него. Мне нужно с ним поговорить.

– Даже если этот кто-то другой – ты?

Мэй не ответила. Правда прозвучала бы слишком глупо и высокопарно.

Лана вздохнула. Не то из невидимого кармана, не то и вовсе из воздуха извлекла небольшой лист бумаги и пододвинула к Мэй по столешнице. На листе был аккуратно выведен телефонный номер. Ничего больше.

– Только после смены. – Лана с напускной строгостью погрозила Мэй пальцем, а после ободряюще коснулась её плеча. – Удачи.

И скрылась за дверью кухни.

Номер Попутчика Мэй набрала, едва выйдя из кафе.

Абонент был вне зоны доступа.

* * *

Из жизни Криса последняя неделя выпала напрочь.

Ночь после бала вспоминалась урывками. Он бродил по улицам, не разбирая дороги, мечтая заблудиться, и темнота снаружи казалась ослепительно яркой по сравнению с той, что клубилась внутри. Заблудиться не получалось – он слишком хорошо знал этот город. Несколько раз ноги сами выносили к реке. Тогда Крис отворачивался и шёл в противоположном направлении. И не знал, радоваться ли тому, что способен отвернуться. И был благодарен. И эта благодарность отзывалась болью – невыносимой, почти смертельной. Глаза слезились от ветра, усталости и недосыпа. Чувство вины ворочалось и росло, сжимая внутренности. Кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, не хватало воздуха, и Крис останавливался, втягивал его ртом, проглатывал, насильно заталкивал в лёгкие.

Он не помнил, как вернулся домой. И, если бы узнал, что его нашли спящим в каком-нибудь глухом переулке, не удивился бы. Но ни родители, ни Тина не выказывали беспокойства, а значит – скорее всего, он пришёл сам. И либо не наткнулся на родных, либо выглядел достаточно прилично, чтобы не вызвать подозрений. В конце концов, студент, всю ночь проторчавший на балу, заслуживал определённого снисхождения.

Всю неделю он почти не выходил из комнаты, плохо спал, мало ел и много злился. И думал. О том, что оставлять всё как есть больше нельзя. О том, что нужно поговорить с Джин. О том, что, если кто-нибудь узнает о случившемся, его свободе придёт конец. О том, что теперь это вопрос времени, и от него больше ничего не зависит. О том, что чёрт с ней, со свободой, но как быть с Тиной? И как вообще быть?

Совесть требовала что-то решить и на что-то решиться. Хотя бы на то, чтобы пойти в «Тихую гавань» и попросить прощения. Но даже само предположение, что его можно простить, казалось преступлением, поэтому, почти дойдя до кафе, Крис в последний момент свернул к университету. Хотел забрать домой оставленные в лаборатории расчёты, но не смог. Здесь всё напоминало о праздничной ночи: забытые на столе стабилизаторы поля, закатившийся в угол огрызок карандаша, ваза для фруктов, которую никто так и не удосужился убрать с гранитной плиты. И бумаги. Заметки, ради которых он остался здесь, наплевав на осторожность.

Да гори оно всё!..

Он подавил желание спалить зажатые в руке листы. Забрал стабилизаторы. Запер лабораторию. Отнёс Грэю ключ и заодно отдал расчёты – не пропадать же хорошей идее. Пусть кто-нибудь другой её раскручивает. А Крис этим больше заниматься не будет. И вообще больше в университет не придёт. Потому что… Придумать достойное враньё не получилось, и, объясняя Грэю причины своего решения, он порол какую-то откровенную чушь. Но профессор в любом случае не слушал: его не устроили бы даже самые разумные доводы.

Лишь к концу недели мысли начали понемногу приходить в порядок. По крайней мере, Крису почти удалось убедить себя, что он справится. Что сможет собраться с духом, восстановить прежний контроль над полем, стать внимательней и осторожней. Вернуться в университет. Прийти в «Тихую гавань». Посмотреть в глаза Мэй. И если не оправдаться, то, по крайней мере, извиниться и объяснить, что произошло.

Он договорился о ещё одной встрече с Грэем и, зайдя на кафедру, обнаружил профессора в прекрасном расположении духа – известие о том, что взбалмошный студент передумал бросать учёбу, его явно порадовало. Грэй был непривычно улыбчив, смотрел понимающе, с лёгкостью шёл на любые уступки, а под конец разговора с напускной ворчливостью рассказал об очередной поклоннице знаменитого студента.

– Утверждает, что вы сами предложили ей соавторство, Гордон, – весело фыркнул профессор, и едва утихомирившиеся эмоции вновь накатили угрожающей волной. – Что скажете?

Сказать было нечего, поэтому Крис лишь усмехнулся через силу и торопливо распрощался, пообещав выйти на связь ближе к сентябрю.

До самого закрытия «Тихой гавани» он крутился рядом, не решаясь зайти и стараясь не показываться перед окнами. Он видел, как Мэй выходит из кафе, сжимая в руке телефон. Видел, как она набирает номер и ждёт ответа, не дозванивается и повторяет попытку через несколько минут – так же безрезультатно. Какое-то время Крис шёл за ней по пятам. Хотел, чтобы она обернулась, боялся этого и отдавался на волю случая.

Мэй торопилась и, казалось, нервничала. Несколько раз доставала телефон, пытаясь до кого-то дозвониться, то и дело поправляла ремешок сумки, теребила ворот блузки – сегодня строгой, почти официальной. Наблюдая с безопасного расстояния, Крис гадал, связано ли её беспокойство с ним. И если нет – стоит ли нагнать её, спросить, что случилось и может ли он помочь.

Пышная юбка покачивалась в такт шагам; блузка чёткими линиями обрисовывала контуры спины, подчёркивая узкую талию; кончики светлых волос, забранных в высокий хвост, едва касались шеи. Строгая грация Мэй притягивала взгляд, и Крис поддался этому притяжению, уже понимая, что совершает ошибку. Нахлынули воспоминания – о доверчивой мягкости её рук, о чувственной пластике, слитой с музыкальными ритмами, о хрупких плечах, дрожащих под его ладонями в слепящем тумане… и о том, что было после.

Детали прежних срывов стирались легко – уже через пару дней их заволакивало мутной пеленой забвения. Но в этот раз память с издевательской чёткостью сохранила всё: жажду обладания, ощущение власти, предвкушение и триумф. Он помнил, каким сильным чувствовал себя, когда Мэй испуганно билась в его руках, пытаясь вырваться и уже понимая, что не сможет. Помнил напряжённую гибкость её тела, жар кожи и биение пульса под пальцами. Помнил, как возбуждала её беспомощность. Помнил её обречённость и отчаяние. Помнил её слёзы, которые не способны были его остановить.

«Не надо… Пожалуйста, прекрати…»

Убить. Уничтожить. Раздавить и раскатать по брусчатке. Растереть в мелкое крошево, в пыль…

Крис ухватился за стену, чтобы не упасть. Улица расплывалась перед глазами, сердце колотилось в висках, грудь наполнялась тяжестью. Он не справился с тошнотой, и его вырвало желчью. Легче не стало. Разве что самую малость. Он отдышался, сплюнул вязкую горечь и какое-то время стоял, прислонившись к стене и пережидая приступ слабости.

Вспышка ярости медленно гасла, но кулаки всё ещё сжимались так, что немели мышцы. В груди обосновался протяжный стон, готовый вырваться на свободу при первом неосторожном выдохе. И очень хотелось не существовать. Ни в настоящем, ни в будущем, ни, тем более, в прошлом.

К тому моменту, когда Крис добрался до дома, на улице успело стемнеть. Обеспокоенная мать встретила его в коридоре.

– Тебя искала какая-то девушка. Из «Тихой гавани». Что-то случилось, солнышко?

– А она не сказала? – Крис медленно двинулся вверх по лестнице.

– Нет. Но выглядела расстроенной. Что ты натворил?

Очередная игла стыда воткнулась под ребро.

– Ты ей позвонишь? – допытывалась Анита.

– Завтра, – выдохнул Крис. – Я позвоню ей завтра.

Ввалившись в комнату, он запер дверь и, не включая света, ничком рухнул на кровать. Вытянул из кармана телефон и только тогда обнаружил, что он полностью разряжен. Нащупал в темноте провод питания, воткнул в разъём, перевернулся на спину и уставился в потолок.

Лучше бы он свалил с бала вместе с Джин и весь вечер выслушивал вздохи Сэди.

Лучше бы он поддался привороту и трахнул Мари, растратив эту грёбаную энергию до встречи с Мэй.

Лучше бы он сдох на этом проклятом балконе.

* * *

Мэй снился шторм.

Она была бурей – иззелена-чёрной волной, сокрушительным ветром. Она была силой и волей – огромной и холодной. Она была в тяжёлом солёном воздухе, и была в тёмной толще воды, и была в налитых грозой тучах.

Она видела корабль, взлетающий на волнах к сизому небу; чувствовала, как медленно опускается на дно оборвавшаяся якорная цепь.

Она кричала, но с губ срывалась лишь пена: вскипала на тёмных водяных глыбах, рассыпалась на тысячи бесцветных пузырьков.

Мэй было жаль корабль. Она хотела его защитить. Она протянула руки, и бестелесная сила урагана стегнула паруса, порвав их, словно папиросную бумагу. Она хотела приблизиться, но поднялась перед кораблём огромной волной – и поняла, что не устоит, обрушится, подвластная неумолимым законам природы.

Корабль застонал деревянными мачтами – надрывно, почти по-человечески. Качнулся, задирая нос, и рухнул навстречу волне.

Мэй проснулась под треск дерева, со вкусом соли и металла на губах.

* * *

Крис проснулся резко, на вдохе, будто вынырнул из холодной воды. И в тот же момент осознал сразу несколько фактов.

Во-первых, что со дня бала прошла неделя, то есть настало время обещанного визита к Джин, а он до сих пор не представляет, к чему это приведёт. Во-вторых, что вчера его искала Мэй, и сегодня он просто обязан с ней поговорить, чем бы это ни закончилось. В-третьих, что он по-прежнему боится ошибиться, сделать глупость, поступить неправильно и окончательно испортить всё, что не было испорчено раньше. И, наконец, в-четвёртых, что среди его знакомых есть отличный специалист по правильным выборам. И стоит поговорить с ним прежде, чем Рэд вернётся с дежурства.

План был хорош, но провалился с неожиданным треском, потому что Лаванда отказалась пускать его в дом.

– Нет, – отрезала безапелляционно, предоставив раннему гостю озадаченно рассматривать закрытую дверь, прижимая к уху телефон.

– Почему? – спросил Крис, всё ещё на что-то надеясь.

– Слишком много развилок, – помолчав, ответила жена Рэда. – Даже сейчас, когда я тебя не вижу. Слишком важно. Здесь есть место лишь твоей правде и твоим ошибкам. Я боюсь тебя подтолкнуть.

Что ж, по крайней мере, наконец-то нашёлся человек, который не рвётся его спасать и принимать за него решения. Вовремя – ничего не скажешь…

– Мне нужен совет, – упрямо повторил он.

– Не мой. Я не семейный оракул, Крис.

Нужно было уговорить её хотя бы открыть дверь. Нужно было попасть в дом, оказаться в одной комнате с его хозяйкой, коснуться, почувствовать поле, перехватить чужую магию, вырвать подсказку силой, если её не хотят дать добровольно…

Стало стыдно. Он попытался убедить себя, что импульсивный порыв никогда не обратился бы действием, – и не смог. Потому что Лаванда не без причины держала его на улице.

– Прости, – сказал Крис в трубку. – Я не хотел тебя обидеть.

И оборвал связь.

Он опустился на порог, прислонился спиной к запертой двери и замер, не обращая внимания на взгляды редких прохожих.

Плевать.

Волной накатила равнодушная усталость. Он сделал слишком много ошибок. Он больше не имеет права что-то решать. Да и хочет ли? Если любой выбор кому-то навредит, может быть, лучше вообще не выбирать?

Голова опустела. Шум улицы отступил, сделался пустым и бессмысленным.

Крис закрыл глаза. К тому моменту, когда он открыл их вновь, башенные часы успели дважды пробить, отсчитывая половины часа.

– Крис? – Знакомый голос вырвал из забытья. – Крис! Что случилось?

Рэда сложно было напугать, и новые интонации звучали непривычно и странно.

– Эй, да что с тобой? Слышишь меня? Очнись, ну же…

Его попытались поднять на ноги – настойчиво, но осторожно.

За спиной щёлкнул, отпираясь, дверной замок, и этот звук ударил электрическим разрядом, окончательно возвращая в реальность.

Крис вырвался из заботливых рук и бросился прочь.

* * *

Небо уже начало светлеть, а Мэй так и не смогла снова заснуть – ворочалась, путаясь в одеяле, взбивала подушку, пыталась прогнать из головы липкие навязчивые мысли. Она открыла окно, впуская в комнату предрассветную прохладу, но стало только хуже, потому что теперь к беспорядочно роящимся образам прибавился плеск настоящих волн.

Обычно Мэй нравился этот негромкий, но отчётливый звук, доносившийся с набережной. Река здесь текла под уклон, образуя несколько небольших порогов, и шелест воды быстро становился привычным для всех, кто жил неподалёку. Однако сегодня он тревожил. Сегодня всё тревожило. Да ещё этот метроном в груди. Щёлк, щёлк, щёлк… Скоро, скоро, скоро…

«Ну хватит!»

Мэй резко встала с кровати. Натянула первые попавшиеся джинсы и футболку и выскользнула из комнаты. Тихо, на цыпочках, чтобы не потревожить спящих маму и Лизу, пересекла квартиру. И очень постаралась не хлопнуть входной дверью.

Стоило выйти на улицу, как мысли начали проясняться. Лёгкий, чуть влажный ветер омывал лицо, прогоняя остатки сна. Мэй потёрла глаза, завела за ухо длинную прядь волос и усмехнулась. Кажется, Зимогорье впервые за несколько лет видит её без маскировки.

Она потянулась, вбирая в себя тонкое, сладковатое ощущение утра, уже разлитое над городом, и медленно, без особой цели, двинулась по набережной.

* * *

Ветер шумел в ушах, трепал волосы, заставлял рубашку парашютом вздуваться за спиной. Вибрация двигателя волнующе отдавалась в мышцах, текла по позвоночнику.

Крис любил скорость. Скорость пьянила и щекотала нервы. Скорость была одним из лучших его лекарств. Раз за разом она возвращала его самому себе, вырывая из времени, смывая воздействия чужих полей, пробуждая собственные чувства и желания.

Ему едва исполнилось четырнадцать, когда он впервые сел на мотоцикл – и почти сразу получил его в полное своё распоряжение. Это была старая жестянка, которую стоило бы сдать в металлолом, а не дарить безбашенному школьнику с азартно горящими глазами. Но прежнему владельцу нужно было быстро и тихо изъять из кабинета декана конфискованный амулет, а безбашенный школьник отлично ладил с магическими замками.

Жестянка прожила ещё три года, после чего действительно превратилась в металлолом, попутно едва не превратив в металлолом самого Криса. Именно тогда о его опасном увлечении узнала семья.

«Слава богу, эта развалюха больше не поедет», – вздохнули родители.

«Значит, мне нужен другой», – решил мотоциклист.

«Ты рехнулся, мелкий», – констатировал Рэд.

И на совершеннолетие Крис получил, пожалуй, самый неожиданный подарок в своей жизни. Он до сих пор не знал, что впечатлило и обрадовало его больше: возвращение утраченных возможностей или сам факт подарка – знак доверия, о каком и мечтать-то всерьёз не получалось.

Он улыбнулся. Удрать от Рэда на этом мотоцикле? Что ж, братец наверняка оценит иронию. Хотя извиниться за переполох всё-таки придётся. Потом. Когда Крис решит проблему и можно будет вместе над ней посмеяться.

Мотоцикл мчал по утренним улицам, взрезая тишину хищным рычанием. Крис немного покружил по окраинам города, убеждаясь, что его не преследуют, и теперь направлялся прочь – туда, где можно будет разобраться в запутавшихся мыслях и дать отдых взвинченному полю.

Ощущения вышли на какой-то новый, неведомый ранее уровень.

Он чувствовал энергию, разлитую вокруг – в камнях, в земле, в воздухе. Чувствовал магию, запретную и манящую. Чувствовал грань своих сил – настолько остро и отчётливо, что мог бы её перейти. Взять не столько, сколько положено, а столько, сколько нужно. Столько, сколько хочется. И сгореть к чертям, исчерпав возможности организма, в упоении и восторге от собственной дерзости.

Он чувствовал своё тело – так же уверенно и полно, как на тренировках. Сильное, лёгкое и привычно послушное. И вместе с этим ощущал его изломанным, разбитым, с вывороченными суставами, раздробленными костями, разорванными мышцами…

Нет, вот это уж точно никуда не годится.

Мотор согласно взревел: верно, приятель, не годится.

Ветер ударил в грудь, глуша мысли, выбивая прочь лишние чувства.

Крис раскинул руки, позволяя воздуху и энергии омывать ладони, течь между пальцами.

И закрыл глаза.

* * *

Солнце зависло над рекой, и казалось, будто мягкий свет не падает с неба, а струится снизу, от воды. Мэй любила гулять здесь с фотоаппаратом или акварельным альбомом и всегда удивлялась, насколько пустынной бывает набережная по утрам. Сейчас это радовало: без привычного макияжа, в бесхитростной, почти домашней одежде она чувствовала себя обнажённой и не горела желанием встретить знакомых.

Но возвращаться домой не хотелось, и Мэй просто шла вперёд, позволяя ногам и подсознанию выбирать маршрут, пока сознание ворочало в голове смутные мысли и желания. Дойдя до моста, она помедлила, унимая волнение. Вспомнилась ночь после бала. Пьяная компания, выбравшая неудачный способ развлечься. И Попутчик с его холодной сдержанностью – демонстративной и одновременно с этим какой-то отчаянной.

Мэй поднялась на мост – высокий, но узкий: на нём едва могли бы разминуться две машины.

Нужно привести себя в порядок, а потом пойти к Попутчику и, если его опять не окажется дома, ждать под дверью столько, сколько потребуется. Поговорить. Убедиться, что всю неделю напрасно изводила себя тревогой. И поставить наконец точку, которой давно заждалась эта неожиданно затянувшаяся история.

Очень хотелось определённости. И не только в отношениях с Попутчиком. Хотелось знать, сколько времени у неё осталось. Бывали минуты, когда долгой жизни в неведении она предпочла бы уверенный диагноз с чётким сроком: год, месяц, неделя, день… Казалось, её устроил бы любой вариант.

Раз-два, три-четыре, время на исходе…

Мэй устала ждать. Устала вместо планов строить стены. Устала думать, к чему это приведёт. И к чему уже привело.

Пять-шесть, семь-восемь, скоро что-то случится…

Она опомнилась лишь на противоположном конце моста. Остановилась в нерешительности, не понимая, куда идти дальше и нужно ли вообще куда-то идти. Провела рукой по шершавому камню ограждения.

Девять-десять, что ты успеешь…

Мост был старым, плохо пригодным для транспорта и почти заброшенным. Разговоры о том, чтобы его разобрать, перестроить или хотя бы нормально отремонтировать, ходили давно, и чем дальше, тем большую грусть навевали на Мэй эти слова, грозящие изменением привычного пейзажа. Мост был частью её прошлого, якорем для воспоминаний: именно такой – обшарпанный и опасный. Запретная территория, которая манила в детстве и вызывала необъяснимый ностальгический трепет сейчас.

Кое-где ограждение обвалилось – повреждённое не поделившими дорогу машинами или просто уступившее возрасту. Вместо старого гранита щербато скалились временные металлические пролёты. Сквозь редкие прутья было видно воду и каменистый берег. Здесь особенно остро ощущалась высота. Сколько этажей под ногами? Три? Четыре? Нет, наверное, всё-таки три.

Высоты Мэй не боялась, но сейчас, сжимая узкий поручень (и когда только успела подойти?), чувствовала, как кружится голова. Или как мир медленно поворачивается вокруг притянувшей взгляд береговой линии.

Раз-два…

Метроном стучал – назойливый, невыносимый – и Мэй готова была на всё, чтобы заставить его замолчать. Она вглядывалась в камни у самой воды, в узор травы и веток на берегу – и, казалось, видела их всё отчётливее, будто приближаясь. Будто падая. Уже падая…

Где-то сбоку, со стороны города, нарастал низкий гул, но Мэй не обращала на него внимания. Он был неважен. Значение имело только предчувствие пустоты под ногами. Притяжение воды и камней было таким сильным, что она вдруг испугалась, качнулась назад, разрывая пьянящий морок, отступила на шаг, на два, к реальности с её тяжестью, светом, шумом, рычанием одинокого мотора на пустой улице… Пятка потеряла опору, скользнув вдоль низкого бордюра пешеходной дорожки. Мэй взмахнула руками и почувствовала, что действительно падает – назад, на спину, на проезжую часть.

Рёв двигателя перекрыл все звуки. Камни старого асфальта впились в ладони и локти. Острая боль оглушила, не позволила оттолкнуться от земли, отняла мгновение – ключевое, последнее. Свет фары ослепил, заставляя зажмуриться, сжаться в ожидании удара. Её бросило в сторону – так резко, что перехватило дыхание. Мэй успела удивиться, что не чувствует боли. Успела сморгнуть слёзы. Успела услышать лязг и вскинуть голову. Чтобы увидеть, как чёрный мотоцикл на полной скорости пробивает ограждение моста.

* * *

– Кажется, у Криса появилась девушка, – сообщила Анита Гордон за завтраком.

Кристина удивлённо подняла взгляд от книги.

– Ну наконец-то. – Жак отхлебнул кофе. – Может, хоть она ему мозги вправит.

– Тиночка, ты её знаешь? Светленькая такая, хорошенькая. Кажется, они учатся вместе.

– Нет. – Дочь пожала плечами. – Может, какая-нибудь очередная фанатка? Или просто сокурсница? Почему сразу «девушка»?

Анита с сомнением поджала губы.

– Он ей позвонить собирался, – задумчиво произнесла она. – И сбежал сегодня с самого утра…

– Только не вздумай его допрашивать, мам! – взмолилась Тина, уже понимая, что от материнского любопытства брат теперь не скроется. Впрочем, если Анита хотя бы на какое-то время перестанет требовать внуков от дочери и обратится с этим запросом к сыну, будет не так уж плохо.

– Почему сразу допрашивать? Могу я просто поинтересоваться, как у него дела? Может быть, ему помощь нужна, или совет…

Жак прыснул, закашлялся, отставил чашку, чтобы не расплескать кофе.

– Вот уж в этом деле ему твоя помощь точно не нужна, – хохотнул он. И добавил, чтобы смягчить невольную грубость: – Если бы я со своими сердечными делами бегал за помощью к маме, я бы на тебе никогда не женился. И вообще не женился бы, наверное. Своей головой пусть думает.

«А ещё, – мысленно продолжила Кристина, – ничего он тебе не скажет. Если не сочтёт, что всё достаточно серьёзно».

Девушки рядом с Крисом появлялись регулярно. Но это были просто девушки, а не «его девушки». По крайней мере, не в том смысле, который вкладывала в это словосочетание романтичная Анита Гордон. Крис вообще не был романтичным. Он был обаятельным и остроумным, покорял редким сочетанием силы и чуткости, интриговал лёгкой сумасшедшинкой. Но Кристина, как ни старалась, не могла представить брата галантным ухажёром. Рисоваться из любви к искусству – сколько угодно. Но играть роль, чтобы произвести впечатление на девушку? Едва ли.