Текст книги "Попутчики (СИ)"

Автор книги: Мария Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Ты не уйдёшь? – сонно прошептал он. – Ты же… Кроме тебя… Я… Не смогу…

Сознание его спуталось окончательно, но взгляд всё ещё пытался сфокусироваться на лице Джин.

– Я не уйду, пока ей что-то угрожает, – сказала колдунья, наклонившись к пациенту. Мягко провела рукой по спутанным тёмным волосам. – Засыпай. Пока ты спишь, ничего плохого не случится.

Крис наконец-то расслабился, закрыл глаза, поддаваясь действию лекарства. Джин вздохнула. Поднялась с кровати, поправила капельницу, ещё раз окинула пациента внимательным взглядом.

Сон разгладил вертикальные складки на его лбу, и лицо сделалось мягким и спокойным. Крис дышал ровно и легко, и даже поле не казалось сейчас болезненно ломким. Словно последние услышанные слова были каким-то лечебным заклинанием.

И Джин очень надеялась, что не обманула его. Отчего-то казалось, что этой лжи он ей не простит.

* * *

Рэд оказался дома и ответил сразу – как будто ждал звонка. Джин не стала вдаваться в подробности, передала лишь главное: Крис в больнице; ничего смертельного, но дома ночевать не будет; просил обязательно об этом сказать.

– Надеюсь, ты понимаешь, что он имел в виду, – закончила Джин, садясь за рабочий стол и задумчиво разглядывая донорский амулет, всё ещё хранящий связь со своей парой, оставшейся на руке пациентки.

– Кажется, понимаю. Но это терпит до вечера. Сейчас я могу чем-то помочь?

– Нет. – Джин качнула головой, не задумываясь о том, что собеседник не увидит жеста. – Я справлюсь. Хотя… – Она машинально скользнула пальцами по сигнальным амулетам на левой руке. Сложные чары позволяли дистанционно следить за состоянием обоих пациентов, и всё же… – Если сможешь прийти и побыть с ним немного, мне будет чуть спокойнее.

– Дай мне десять минут, – тут же отозвался Рэд.

– Спасибо, – искренне улыбнулась Джин. Она собиралась лично проверять поле Криса каждые полчаса, но во время такой глубокой блокировки постоянное наблюдение всё же было предпочтительнее. А ей сейчас в первую очередь стоило заняться пациенткой. – Можешь так не торопиться. Он никуда не убежит.

– Ты плохо его знаешь, – хмыкнул Рэд. – Побег из больницы – его любимая игра.

– С заблокированными сенсорными каналами и решетом вместо поля далеко не убежишь, – возразила Джин. – Тем более он под снотворным.

Последняя фраза слилась с раздавшимся в трубке вздохом, скорее похожим рык, от которого мурашки пробежали по рукам.

– Сенсорику отрубила я, – успокоила колдунья. – А вот с разрывами сам постарался. Необратимых я пока не вижу. Если дальше ползти не будет, восстановим. Но сейчас даже загадывать боюсь.

Несколько секунд Рэд молчал, осознавая масштаб проблемы. Потом повторил решительно:

– Дай мне десять минут.

И оборвал связь.

Джин сложила руки на столе, опустила на них голову и позволила себе немного посидеть так, не шевелясь и ни о чём не думая. В первую очередь – не думая о том, что, если она не сможет достаточно быстро установить прочную связь с полем пациентки, ей придётся просить о помощи Криса. Что-то глубоко внутри яростно сопротивлялось даже мысли о таком решении. И не потому, что использование способностей одного пациента для лечения другого не очень-то вязалось с врачебной этикой – в полевой медицине и не такое случалось. И даже не потому, что она до сих пор чувствовала себя слишком многим обязанной этому отчаянному мальчишке, который впервые попросил её о помощи. Ей просто хотелось его защитить. Удержать от очередной опасной глупости. И уж точно не подталкивать к этой глупости своими руками.

Джин подняла голову. Напряжённо потёрла лоб. Собрала в хвост растрепавшиеся волосы.

Она прекрасно понимала, что, как бы ей ни хотелось оградить неугомонного клоуна от малейших опасностей, сейчас самое важное – защитить его от чего-то куда более страшного, чем очередное перенапряжение поля. Потому что, если, решив справляться исключительно своими силами, она в итоге не справится, Крис вряд ли когда-нибудь ей это простит. Она сама вряд ли когда-нибудь себе это простит. А значит – когда придёт время, она наступит на горло собственным желаниям и приоритетам. И собственной гордости заодно. Как бы тошно ни было об этом думать.

Джин поднялась с места, одёрнула халат и направилась к двери. Отведённое на отдых время закончилось. Впереди было много работы.

* * *

Вначале было тепло. Идея тепла в ледяной пустоте. Часть пространства, имеющая форму человеческого тела и чуть большую температуру, чем окружающее ничто.

Потом ничто обрело плотность – упругую мягкость внизу, уютную тяжесть сверху.

Чуть позднее появился запах – ускользающий, остро-травяной.

И лишь потом включился слух. Донёс отдалённый шум ветра, тихое позвякивание стекла, едва уловимые шорох и скрежет – будто кошка царапает деревянную дверь…

Мэй распахнула глаза и не сразу поняла, где находится. Тёмная комната, освещённая лишь неверным сиянием луны и зеленоватыми индикаторами каких-то приборов. Мягкая кровать, тёплое одеяло. Непривычная жёсткая прохлада на обоих запястьях. Воспоминания о прошедшем дне мелькали стёклышками калейдоскопа, и эта подвижность лишь усиливала непонимание и страх.

Что происходит?

За окном снова послышалась какая-то возня, и Мэй испуганно села на кровати, машинально натянув одеяло почти до глаз – будто хотела за ним спрятаться. Тень скользнула в лунном свете – искажённая, жуткая. За занавеской что-то сверкнуло, щёлкнуло, скрипнуло, дуновение ветра взметнуло тонкую ткань и донесло тихое, сквозь зубы прорвавшееся ругательство.

Занавеска сдвинулась в сторону, и за ней обнаружился выход на балкон. Загородившая его тёмная фигура – в лёгких завихрениях светлой ткани, в льющемся со спины белом лунном свете – выглядела совершенно потусторонне.

Фигура тряхнула рукой, разбрасывая вокруг тревожно-красные искры, поднесла пальцы ко рту, подула на них. И вдруг вздохнула смущённо:

– Разбудил. Извини. Рад тебя видеть.

Вспыхнувший было страх беспомощно отступил.

Крис тихо закрыл балконную дверь.

Воспоминания наконец-то заняли положенные места. Мэй ещё раз нервно огляделась, на этот раз опознав в незнакомом помещении больничную палату. И недоумённо уставилась на ночного гостя.

– Как ты? – спросил он, шагнул вперёд, но остановился, словно не зная, как себя вести, и, снова отступив к высокому подоконнику, оперся на него спиной.

Хороший вопрос. Пытаясь найти на него правдивый ответ, Мэй прислушалась к себе. Она чувствовала слабость. И жажду. И тревогу. И удивление.

На тумбочке рядом с кроватью стоял стеклянный кувшин. Плеснув воды в стакан и сделав несколько торопливых глотков, Мэй снова посмотрела на нежданного визитёра и лишь в этот момент поняла, что тревога принадлежит не только ей. И слабость, кажется, тоже.

– Вот теперь лучше, – сказала эмпат, допив воду и вернув стакан на тумбочку. – Как ты сюда попал?

– По карнизу. – Крис улыбнулся, и тревога слегка отпустила. – В коридоре медсестра дежурит, а здесь всего лишь третий этаж. Я подумал, что уж десяток метров как-нибудь пройду. Хорошо ещё, что дверь только на щеколду была заперта. А то так и сидел бы на балконе до утра.

Его голос был тихим, но звучал на удивление весело. И всё же Мэй чувствовала подвох. Если не в интонациях, то в содержании этой маленькой мнимо беззаботной речи. По карнизу – значит, не снаружи, а из другого помещения больницы. Из другой палаты? Мэй дотянулась до лампы, закреплённой всё на той же тумбочке, щёлкнула выключателем, и неяркое пятно света легло между ней и собеседником, делая окружающее пространство чуть менее мрачным.

Крис уселся на подоконник, оперся локтями о колени, сцепил пальцы, и Мэй заметила медицинские браслеты на обоих его запястьях. И след от капельницы на левой руке. И тёмные полукружья под глазами – слишком отчётливые, чтобы сойти за случайные тени.

Крис улыбался. И эта улыбка мягко светила сквозь усталость, боль и страх.

– Что с тобой случилось? – спросила Мэй.

– Да ничего особенного. – Он беспечно махнул рукой и демонстративно выпрямился, подтверждая свои слова. – Мне не понравилась твоя идея драматично умереть у меня на руках. И я нашёл способ тебе помешать. Хотя, если бы не Джин, фиг бы у меня что-то получилось, конечно.

Невозможно. Просто невозможно. До сих пор считалось, что приступы реверсивной гиперфункции поля не купируются. Что нужно было сделать, чтобы это изменить?

– Из-за этого у тебя трудности с отпиранием дверей?

Он неопределённо дёрнул плечом, улыбка сделалась чуть более напряжённой.

– Я какое-то время не смогу колдовать. Так что пока сдвинуть примитивную щеколду – это мой потолок. И то, по-хорошему, не стоило бы. Ерунда. Не бери в голову.

Его беспокойство сделалось отчётливее, а улыбка – шире. Недоговорённость электризовала воздух.

– Не сможешь колдовать? – переспросила Мэй, чувствуя, как беспокойство и неуверенность становятся общими. – Это точно временно?

– Слушай, Мышь… – Крис вздохнул, и его эмоции окончательно потеряли связь с выражением лица. – Давай просто сойдёмся на том, что меня устраивает результат. Я не считаю плату слишком высокой. Главное – что всё получилось. И теперь ты под опекой лучшего полевика Содружества, и она точно придумает что-нибудь, чтобы мне не пришлось проделывать этот фокус ещё раз.

– А если нет?

– Значит, мне придётся проделать этот фокус ещё раз, – отчеканил Крис.

Ни в его тоне, ни в его эмоциях не было ничего героического. Ни гордости, ни решимости, ни даже уверенности. Что бы он ни сделал, перспектива это повторить пугала его до холода в груди. Мэй разделяла этот страх и он добавлялся к её собственному, вызывая желание прямо сейчас сказать или сделать что-то… что угодно – лишь бы отговорить, запретить, не допустить…

– Это не обсуждается, – насмешливо фыркнул Крис. – У меня в кои-то веки появились небанальные планы на Новый год, и я не хочу от них отказываться.

У неё в груди что-то оборвалось – какой-то трос, на котором до этого момента держалось всё самообладание. С треском рухнула преграда, позволявшая не погружаться с головой в произошедшее, не оценивать его, не обдумывать, не строить прогнозов… Не осознавать.

– Зачем ты это делаешь? – резко спросила Мэй, и к спутанному клубку их общих эмоций добавились её раздражение и его удивление.

– Зачем я делаю что? – уточнил Крис.

– Улыбаешься. Сейчас. Зачем? Шутишь. Делаешь вид, что всё хорошо. Что всё будет хорошо. Что что-нибудь вообще будет! – Она задохнулась и на несколько секунд замолчала, но собеседник не спешил с ответом, потому что вопрос, похоже, поставил его в тупик. – Ты терпеть не можешь больницы. А сейчас сидишь посреди ночи в палате и раздаёшь обещания девушке, которая, скорее всего, не доживёт ни до какого Нового года. Может, и до утра не доживёт! Я же эмпат, Крис. Я же чувствую, как тебе страшно. И как на тебя всё это давит, этот воздух, эти стены. И как ты хочешь сбежать отсюда. Так беги! Какого чёрта ты мне улыбаешься?!

На самом деле он больше не улыбался. Смотрел каким-то очень спокойным и очень внимательным взглядом, который, однако, не мешал Мэй чувствовать, как что-то внутри него вздрагивает и зябко сжимается от её слов.

– Дай угадаю. – Она слышала свой надломленный голос будто издалека. – Ты же ещё никогда не видел смерти? У тебя же ещё никто не умирал? Из близких знакомых. Я буду у тебя первой? Ты поэтому в меня так вцепился? Ты же не дурак, в самом деле! Ты же понимаешь, что всё это ненадолго. Ну сколько у меня шансов? Если серьёзно. Раньше ещё можно было надеяться, что болезнь не проявится, что я сама себя накрутила. Но теперь-то ты видишь… – Слёзы сами собой подступили к глазам. Мэй чувствовала себя виноватой, потому что именно сейчас стало очевидно: она не должна была подпускать его так близко. И дело даже не в эмоциях, не в боли утраты, на которую она обрекала всех, кого не могла оттолкнуть. Дело в том, что сейчас он готов совершить что-то по-настоящему опасное. Что-то, что наверняка не спасёт её, но может навредить ему. Если бы она знала! Если бы она только предположила! – Почему ты не ушёл? – спросила Мэй, слыша отчаяние в собственном голосе. – Почему ты не можешь просто взять и убраться отсюда? Просто забыть и не вмешиваться не в своё дело. Просто смириться с неизбежным.

Он вдруг рассмеялся – тихо и совсем не весело. Запрокинул голову, так что свет луны резко очертил линии скулы и шеи. С последним смешком вернулся в прежнее положение и окатил Мэй тёмным серьёзным взглядом.

– Ты не понимаешь? – спросил почти сухо. – Правда не понимаешь? – Он привычным движением взъерошил волосы, а потом сцепил руки в замок и посмотрел ей в глаза. – Я не ушёл, потому что мне будет больно, Мышь. Мне будет чертовски больно. Возможно, сейчас ты занимаешь в моей жизни не слишком много места, и, если это место опустеет, рана не будет очень уж большой – такая у тебя логика? Но я не думаю, что она быстро затянется. Честно говоря, я вообще не уверен, что она когда-нибудь затянется полностью и перестанет болеть. И вот эта конкретная боль пугает меня до чёртиков. Я не знаю, что мне придётся сделать, чтобы её избежать. Я не знаю, что я смогу сделать в таком состоянии. Но уйти я не смогу точно. И сделать вид, что это не моё дело, тоже не смогу. Извини.

Мэй не могла больше выдерживать его взгляд и опустила глаза – на собственные пальцы, вцепившиеся в одеяло.

– Прости меня, – прошептала она. – Тебе лучше было остаться случайным попутчиком. Нам лучше было вообще не встречаться.

На этот раз он молчал дольше, и Мэй не решалась поднять взгляд. В какой-то момент ей показалось, что, вновь посмотрев на подоконник, она обнаружит его пустым.

– Нет, – тихо сказал Крис, и слово тёплой тяжестью опустилось на плечи. – Не лучше. – Он помолчал ещё немного и продолжил: – Меня сегодня изрядно так потаскали по врачам. Чего только ни проверяли, какие-то прогнозы строили жуткие, охали, ахали… А я знаешь о чём думал? О том, что продолбал почти год. Десять грёбаных месяцев. И из-за чего? Из-за какой-то ерунды про одноразовых собеседников? Из-за глупости, которая хороша только как шутка или отвлечённая теория, но уж точно не как жизненный принцип? Прости, Мышь. Ты хотела как лучше, а я сам согласился с твоими правилами. Но, если бы я тогда подумал, что, может быть, всё, что у нас есть, – это десять месяцев… – Он говорил почти спокойно, но дыхание перевёл прерывисто, судорожно. – Чёрта с два я бы согласился.

Он зябко поёжился, спрыгнул с подоконника, прошёлся вдоль окна в одну сторону, в другую, а когда снова посмотрел на Мэй, на лице уже играла привычная улыбка.

– В общем, всё это было бы достойно какой-нибудь душераздирающей трагической пьесы, если бы не мои невероятные таланты, везение и связи. Но, раз уж благодаря им у нас есть несколько больше, чем десять месяцев, тебе придётся либо смириться с моим присутствием, либо вышвырнуть меня в окно. Но предупреждаю: я буду сопротивляться.

– Не слишком честное условие для слабой девушки, – не удержалась от усмешки Мэй. – Ну кого я сейчас могу куда-то вышвырнуть?

– Я скромно надеялся, что ты предпочтёшь первый вариант, – невозмутимо пожал плечами Крис. – В долгосрочной перспективе. А конкретно сейчас – если хочешь, я сам уйду, без условий. – Он вдруг стушевался. – Я вообще-то не собирался тебя будить. Просто не смог дождаться утра – хотел убедиться, что ты в порядке, и вернуться обратно. Если бы поле нормально работало, ты бы меня даже не заметила.

«И просто проснулась бы в темноте. Одна».

– Я пойду. А то там тучи какие-то собираются. Если будет дождь, я точно с карниза навернусь.

Ночной гость шагнул к балконной двери, откинул занавеску.

«Нет, не одна. Вместе с неизвестностью, которую некому было бы развеять до утра. И со страхом».

– Спокойной ночи, Мэй.

«Не уходи».

Он приоткрыл дверь, выглянул наружу, передёрнул плечами, будто посреди лета вдруг ударил мороз.

– Спокойной ночи.

«Не уходи. Пожалуйста».

Он медлил. Напряжённо застыл на пороге, опираясь ладонью о дверной косяк, и, казалось, глубоко задумался о чём-то, разглядывая освещённый уличными фонарями больничный двор.

Здравый смысл напоминал, что её спасителю сегодня изрядно досталось. И ему сейчас стоило бы отлёживаться в отдельной тихой палате, а не вести светские беседы. Он ведь не собирался здесь задерживаться. Может быть, завтра… Может же у неё быть завтра? В конце концов, если, несмотря на приступ, у неё есть эта ночь, почему бы не случиться и следующему дню?

– Крис…

Он не то вздрогнул, не то резко вздохнул. Обернулся, так и не шагнув на балкон.

– Ты можешь остаться?

Её окатило спокойной и светлой радостью – мягкой и тёплой, как весеннее солнце.

– Я всё могу! – торжественно заявил Крис и запер дверь на щеколду – как будто опасался, что кому-то кроме него придёт в голову разгуливать ночью по карнизу и заглядывать в чужие палаты.

– Так уж и всё? – хмыкнула Мэй с преувеличенным недоверием.

– Спорим? – Знакомый азартный прищур. – Что мне сделать, чтобы тебя убедить?

Улыбка хитрая и беспечная. Искренняя.

– Удиви меня, – предложила Мэй, хотя он уже сам по себе был удивительным, с этой своей чистой, почти детской радостью, которую ухитрился найти даже здесь и которой делился так легко и щедро – вопреки тревоге, не исчезнувшей, но будто бы поблекшей и потерявшей остроту. – Сделай что-то, чего я от тебя не ожидаю. Что-то, что мне понравится.

«Та ещё задачка для человека, от которого никогда не знаешь чего ожидать и поэтому всегда ожидаешь чего угодно», – подумала Мэй и вдруг испугалась – на одно короткое мгновение испугалась, что он неверно истолкует её слова, сочтёт их намёком, не поймёт, ошибётся…

Но Крис не торопился ошибаться. Он вообще не спешил действовать. Покачивался с носка на пятку, задумчиво теребил собственные пальцы – не то разминая, не то согревая. Потом, видимо поймав себя на этом бессознательном движении, спрятал руки в карманы… И вдруг просиял, словно решение сложного ребуса оказалось проще, чем он рассчитывал.

– Удивить, говоришь? – протянул он и сделал несколько шагов вперёд. Остановился, явно прислушиваясь к ощущениям. Во взгляде появилась сосредоточенность, и оставшееся расстояние Крис преодолел медленно и будто бы насторожённо. Однако не передумал и, приблизившись к кровати, велел деловито: – Закрой глаза и протяни руку. Ладонью вверх.

Требование напомнило о вечере бала. Об уверенном прикосновении, о калейдоскопе чувств, о вихре энергии – одновременно сладком и болезненном…

– Мне нельзя колдовать, – напомнил Крис в ответ на её удивлённый взгляд. – Так что ничего экстремального. Просто маленький сюрприз. Надеюсь, приятный.

Мэй послушно закрыла глаза, и через несколько секунд…

Она узнала его на ощупь. Знакомая прохлада камня, привычная гладкость бусин… Не открывая глаз, Мэй перебирала их пальцами, чувствуя, как неожиданно сильно бьётся сердце.

О бабушкином подарке она вспомнила на следующий день после бала, но в университет попала лишь в понедельник. И, не найдя ни одной бусины из порвавшегося ожерелья, испытала одновременно острую грусть и странное удовлетворение. Потеря казалась уместным напоминанием: чудес не бывает.

Но кое-кто, похоже, вознамерился доказать обратное.

Крис всё ещё держал ожерелье на весу, потому что Мэй никак не решалась по-настоящему взять его в руки и не открывала глаз – будто боялась спугнуть морок. Ей вдруг отчётливо представились тихие университетские коридоры. И студент, одним прикосновением открывающий запертые двери, проходящий мимо пустых лабораторий, поднимающийся по старой лестнице, пересекающий оранжерею. И круглые бусины на сером полу – словно капли крови на месте преступления. И руки, вновь собирающие эти капли в ровную нить. Потому что разорванное ожерелье – единственное, чему ещё можно вернуть цельность. Единственное, что ещё может стать прежним.

Воспоминания, отзвуки, эхо пережитых и отпущенных эмоций. Отпущенных ли? Жар ладони на шее и дыхания на губах. Стук бусин-капель по каменному полу. Боль и страх. Ярость и боль. Уже и не понять, чьи. И не понять, чьи пальцы дрожат так сильно, что колеблют соединившую две руки гранатовую нить.

– Мэй… – Ожерелье всё-таки опустилось в ладонь. – Я идиот, да?

Она вскинула взгляд и лишь тогда почувствовала, что ресницы слиплись от слёз, и поняла, почему голос собеседника звучит так тихо и виновато.

– Нет. Конечно нет. Ты… – Она помедлила, но лишь мгновение. – Ты очень хороший человек, Крис.

– Я? Хороший человек? – Теперь он выглядел озадаченным. И чувствовался так же: удивление с нотой недоверчивой благодарности. – Да нет. Обычный на самом деле.

Он протянул руку, будто хотел стереть слезу с её щеки, но остановил движение. Однако Мэй всё же почувствовала незавершённое прикосновение. И оно было ледяным. И рука у Криса действительно дрожала – от холода. Будто он всё время их разговора держал её опущенной в сугроб.

– Очень хороший и очень замёрзший, – прокомментировала Мэй, обхватив его руку ладонями и позволив ожерелью скатиться вдоль предплечья и повиснуть на локте. – Что с тобой? Здесь же не холодно.

– Я всегда мёрзну в больницах, – пожал плечами Крис. – Мёрз раньше. Когда не умел ставить барьеры.

– А сейчас барьеры не работают?

– Сейчас я не чувствую, как они работают. Но, видимо, не очень хорошо. Так что…

Он подался назад, очевидно собираясь вернуться к балкону, но Мэй не пустила. Продолжая сжимать ледяные пальцы, сдвинулась на кровати, подогнула ноги, потянула Криса за руку, заставляя сесть рядом, и решительно набросила ему на плечи одеяло.

– Не надо, – запротестовал он, порываясь встать.

– Надо, – возразила Мэй. – Не хватало ещё, чтобы ты простудился. А мне не холодно.

Это было чистой правдой, но Криса не успокоило.

– Я не только об этом, – сказал он напряжённо, и эмпат наконец поняла, в чём дело. То, что он боялся самого себя больше, чем его боялась она, казалось невероятно трогательным, и Мэй улыбнулась, надеясь поделиться с ним хотя бы частью собственной уверенности.

– Ты не можешь колдовать, – напомнила она. – В коридоре дежурит медсестра, ты сам говорил. И здесь наверняка есть какие-то сигнальные амулеты – и в палате, и на твоих браслетах. Так что даже если тебя вдруг перемкнёт, ничего страшного не будет. В худшем случае кто-нибудь с перепугу даст тебе по голове. Возможно даже я.

Он сдался, вернул ей улыбку и, сбросив кроссовки, с ногами забрался на кровать, чтобы тут же плотно закутаться в одеяло.

– И это я хороший человек? – хмыкнул, явно смущённый тем, что слишком уж быстро променял осторожность на тепло. – Спасибо.

– Наслаждайся. – Мэй оперлась на стену, подложив под спину подушку, и вновь принялась перебирать бусины бабушкиного ожерелья.

Палату заволокло тишиной, нарушаемой лишь приглушённым шумом ветра и тихим постукиванием гранатов в нервных пальцах. Впрочем, стук этот слышался всё реже – Мэй чувствовала, как движения становятся мягкими и спокойными, под стать тишине, в которой не ощущалось ни тревоги, ни напряжения, ни мрачных предчувствий.

Боковым зрением она видела Криса, который сидел рядом, за неимением подушки опершись спиной на голую стену и спрятавшись в одеяле почти целиком – только глаза блестели в неярком свете лампы. Эмпатическое восприятие почти рассеялось, но от ночного гостя всё ещё исходило ленивое расслабленное тепло – как от пригревшегося и почти задремавшего котёнка. Захотелось вдруг придвинуться ближе, прижаться – или прижать к себе, чтобы свернулся калачиком, уснул под боком и точно никуда не ушёл до самого утра. Хотя он ведь и так не уйдёт, если она попросит. Понимание этого медленно вошло в солнечное сплетение острой горячей иглой – настолько тонкой, что не способна была причинить боли – лишь сбить на миг дыхание.

– Ты меня чувствуешь? – тихо спросила Мэй, и Крис отрицательно качнул головой.

– Я и себя-то не очень чувствую, – глухо пробурчал куда-то в одеяло, после чего всё-таки высвободил из-под ткани нос и рот. – Не люблю анестезию. Неудобно.

– Ну знаешь… – с сомнением протянула Мэй. – Иногда очень даже удобно. Вот как за горячую сковородку схватишься…

– Ага, правильно, – кивнул Крис. – Схватишься, руку отдёрнешь – и за лекарства. А если изначально ничего не чувствуешь? Даже не заметишь, что горячо, а ожог всё равно будет, и ещё какой. Руку-то отдёргивать не с чего. Вот у меня сейчас примерно так. Проходит уже, но всё равно неприятно. Хочется точно знать, что я не держусь за какую-нибудь горячую сковородку. Боль – слишком хороший индикатор, чтобы от неё отказываться.

– Мне всегда казалось, что избегать боли – это нормально, – хмыкнула Мэй. – Разве нет?

– Нормально – избегать её причин. Не хвататься за горячие сковородки, уклоняться, когда тебя пытаются ударить. Но, если не получилось – придётся разбираться с травмами. И чем быстрее отличишь перелом от ушиба, тем лучше.

– Для этого существуют врачи. – Она подтянула к себе край одеяла, чтобы спрятать босые ноги, не скрытые больничной пижамой. – Или ты им не доверяешь?

– Большинству не доверяю, – подтвердил Крис. Поёрзал на кровати, высвобождая для Мэй часть одеяльного кокона, повернулся чуть боком, чтобы удобнее было смотреть на собеседницу. – Но дело не только в этом. Ты знаешь, что такое самостраховка?

– Могу догадаться по контексту и звучанию. Хочешь сказать: «моё здоровье – моя ответственность»?

– Почти, – улыбнулся он. – Это первое, чему учат в любых единоборствах. Да и вообще в любом спорте, наверное. Даже если ты – маленький комок злости, который явился помахать кулаками, в первую очередь тебя научат падать. Даже если ты пришёл, чтобы стать сильным, и искренне веришь, что это избавит тебя от падений в принципе. Казалось бы, чего проще: бей посильнее – и стой на ногах. Не можешь – учись защищаться, чтобы не пропускать ударов. А если пропустил – снова бей со всей дури, чтобы больше не лезли.

– Ты был таким?

– Мне было восемь. И во мне было очень много злости и очень мало мозгов. Так что «со всей дури» – идеальная характеристика примерно всего, что я тогда делал. – Он вздохнул, не тяжело, скорее – грустно. – Да, я был таким.

– Был, – с едва ощутимым нажимом повторила Мэй, заметив тень, скользнувшую по его лицу.

Тень не исчезла до конца, но и не утвердилась накрепко, не искривила улыбку, не напитала серой тяжестью взгляд.

– В чём-то и сейчас есть. Дури-то меньше не стало. Просто понял, что упасть – не значит проиграть. Особенно когда ты к этому падению готов и можешь правильно сгруппироваться, а не катишься с горы бессознательным кубарем, пересчитывая все камни и кочки. И сейчас мне кажется, что я качусь с горы. Или вот-вот покачусь и даже не замечу, потому что добрый доктор Джин лишила меня возможности чувствовать удары. Наверное, мне должно быть легче от понимания, что если я и переломаю себе кости, то совершенно безболезненно.

В его словах играла беззлобная ирония, за которой легко угадывалось нечто иное.

– Чувствуешь себя беззащитным?

– Да, – просто ответил Крис. – Это раздражает.

Признание прозвучало так естественно, будто они сидели в «Тихой гавани» каким-нибудь беззаботно-солнечным днём и обсуждали новые десерты. Мэй была уверена, что Крис не повторил бы этого при Джине, однако сейчас слова давались ему легко – не в пример легче исповеди, нервными толчками вырывавшейся из него неделю назад.

«Эффект попутчика? – подумалось невольно. – Ему легко с тобой, потому что очень скоро все доверенные тебе тайны окажутся в абсолютной безопасности…»

Мэй отвернулась от собеседника, посмотрела в окно и выдохнула медленно и осторожно – будто мрачные мысли напитали ядом воздух в её лёгких, и теперь этот яд мог отравить кого-то ещё.

– Ты не чувствуешь моего поля и моих эмоций. – Она отчаянно надеялась, что это правда. – Значит, твои барьеры работают.

– Ага, – буркнул Крис. – А ещё я мёрзну так, будто мне по венам пустили жидкий азот. Значит, они работают чёрт знает как. Чёрт знает, а я – нет.

Он замолчал, уставившись в стену, по которой вились затейливые узоры лунного света, искажённого мягкими складками тонкой занавески. На задумчивом лице читалась не столько усталость, сколько обида. Детская такая обида – когда из любопытства глотаешь сосульку вместо леденца или съедаешь в одиночку целое ведро мороженого, и сидишь потом с ангиной, и дуешься на весь свет, как будто он виноват в том, что ты не подумал о последствиях. Оставалось лишь надеяться, что нынешнее «мороженое» того стоило, потому что извиняться от лица мироздания, не уберёгшего её спасителя от героической глупости, Мэй не собиралась. Чем бы Крис ни пожертвовал, чтобы отсрочить неизбежное, она не посмеет обесценить эту жертву. В конце концов, если её жизнь оказалась для него настолько важной… Если это не было импульсивным порывом, о котором он жалеет теперь, в полной мере прочувствовав последствия…

– Глупость какая, – пробормотал Крис, и обида на его лице сменилась насмешкой, а Мэй с трудом заставила себя вспомнить, что он не может отвечать на её мысли – только на свои. На те, о которых она способна лишь догадываться. – Сижу тут, как дурак, который только что выиграл чемпионат, а теперь ноет из-за полученных по ходу дела синяков.

– Без синяков было бы приятнее, – улыбнулась Мэй, поймав его взгляд.

– Без синяков не бывает, – убеждённо заявил Крис. – Иногда нужно пропустить слабый удар, чтобы избежать сильного. И побеждает тот, кому хватает мозгов, опыта и удачи, чтобы выбирать, какой именно удар пропустить. Потому что если без боли не обойтись, то растяжение всяко лучше сотрясения мозга. А уж когда готовишься по меньшей мере к перелому позвоночника, а обходишься трещиной в ребре, вообще глупо жаловаться.

Пальцы больше не перебирали бусины бабушкиного ожерелья – просто сжимали его крепко, до боли.

«Так вот, значит, к чему ты готовился. По меньшей мере. А по большей?»

Мэй заставила себя чуть расслабить руки и принялась сосредоточенно пересчитывать шлифованные гранаты. Только чтобы не думать, не пускать в голову картины одновременно лестные и страшные.

– Это я образно, конечно, – весело добавил Крис. – Рёбра у меня в порядке на самом деле.

«Образно. Разумеется, – мысленно фыркнула Мэй. – Рёбра у тебя, значит, в порядке… А с полем ты что натворил?»

В груди катались и сталкивались бильярдными шарами благодарность, беспокойство, надежда и страх. Желание защитить и потребность довериться. Она больше не сможет его оттолкнуть. Она даже пытаться не станет. Но разве это значит, что она не будет цепенеть от ужаса, вспоминая, как твёрдо он обещал повторить то, из-за чего оказался, лишённый магии, в этой палате?

Пальцы терзали ожерелье так яростно, что, казалось, оно вот-вот должно порваться во второй раз. Мэй считала бусины, сбивалась со счёта и начинала заново.