Текст книги "Попутчики (СИ)"

Автор книги: Мария Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Предупреждая Мэй о подобных выходках дара, бабушка рассказывала, что справиться с ними помогают сильные ощущения: смех, нежность, боль… Лучше, конечно, лечиться чем-нибудь приятным, но источники радости, к сожалению, не всегда оказываются под рукой.

«Постепенно ты найдёшь свой способ. Друзья, хорошая музыка, новое платье… Каждому случаю – своё лекарство. Иногда и шарика мороженого достаточно».

Мороженое бабушка обожала и называла его лекарством от всех болезней, кроме, разве что, ангины. Мэй в целом разделяла это мнение, но сейчас одним мороженым явно было не спастись.

«А как встретишь своего мальчика – всё станет ещё проще…»

Мальчиков универсальным лекарством считала не только бабушка, но и мама. Мэй этот подход отвергала. И надеялась, что её семья никогда не узнает, почему. В конце концов, проверка спорной гипотезы была не лучшей из её идей. Хотя тогда она думала иначе. Шестнадцать лет – не тот возраст, когда легко признаёшь ошибки. В шестнадцать лет ты точно знаешь, чего хочешь от жизни вообще и от каждого её момента в частности. Сомнения и поиски начинаются позднее.

Шестнадцатилетняя Мэй в своих желаниях разбиралась лучше кого бы то ни было. И, пойманная в сети одиночества, зависти и любопытства, подошла к делу со всей возможной ответственностью. Объект для эксперимента она выбирала долго и тщательно – будто вычисляла с точностью до градуса тот уровень тепла, который могла себе позволить. Парень из выпускного класса был привлекателен, не обременён излишней чуткостью, а главное – достаточно популярен, чтобы всегда получать то, чего хочет, и не останавливаться на достигнутом. Мэй позволила ему захотеть. И позволила получить – легко и без видимых сомнений, в квартире его уехавших за город родителей, на идеально мягкой кровати, в окружении спортивных наград, под одобрительными взглядами футболистов с фанатских плакатов.

Продолжения у истории не было. О случившемся никто не узнал, и это устроило обоих. На выпускной участник эксперимента пригласил уже другую девушку, и Мэй сочла этот итог удовлетворительным. Не оплакивать же всерьёз девичью честь, отданную добровольно в обмен на желанный опыт. А то, что сакрального в этом опыте оказалось не больше, чем в зачёте по физкультуре – так разве это не было очевидным? И то, что этот опыт хотелось не просто смыть – содрать вместе с кожей, впитавшей чужие прикосновения, чужой пот, чужое дыхание, – разве это не было предсказуемым результатом и справедливым наказанием?

Воспоминание обдало липким холодом. Вот всё, что тебе дозволено. Хочешь – возвращайся к Джо. Извинись, порыдай на плече, укради клочок нежности и успокой совесть, отдав взамен то, чего он хочет. Только не забудь приготовить пару колкостей напоследок. Ритуал должен быть соблюдён. Связи должны быть оборваны.

Зимогорье пылало в лучах заката, и Мэй пыталась согреться этим огнём, жадно вглядываясь в него сквозь пелену глупых слёз. Мягкая рябь черепицы, тёплые волны цвета – кофе, коралл, апельсин, янтарь… Контрастные тени на стенах – красно-коричневый кирпич вспыхивает кровавыми полосами, старое дерево кажется почти чёрным, последние блики солнца превращают окна в огненные фонари…

Она вдруг с холодной ясностью не просто осознала, но почувствовала всем своим существом, что всегда будет одна. И хорошо, если это «всегда» продлится недолго. Да, хорошо бы оно продлилось недолго. В конце концов, какой смысл…

– Шоколадное или клубничное?

Мэй показалось, что она ослышалась. Что ветер запутался в листьях, обманул, зашептал по-человечески. Здесь никого не должно быть. Уж точно не во время праздника, на котором только-только началось самое веселье. Никто не захочет это пропустить…

За спиной многозначительно кашлянули.

Мэй осторожно обернулась и чуть не застонала от досады. Нет, этого просто не может быть. Чтобы из всей университетской толпы, из всех, кто мог случайно забрести в дальний угол зимнего сада…

– Ты.

Она постаралась собраться, вернуть разлетевшееся вдребезги самообладание.

«Почему именно ты?!»

– Привет, Мышь. – Попутчик шагнул вперёд, и его улыбка осыпала Мэй разноцветным конфетти. – Так всё-таки: шоколадное или клубничное?

Два рожка с мороженым в его руках казались самым сильным искушением, с каким ей приходилось бороться.

Нет. Нет, нет, нет. Пожалуйста.

– Кажется, у нас был уговор. – Она всё-таки смогла произнести это достаточно твёрдо, но Попутчик и бровью не повёл.

– Я помню, – кивнул он. – Но случайные встречи – они такие… случайные. Вот так идёшь мимо, никого не трогаешь…

– Идёшь мимо с двумя рожками мороженого, – фыркнула Мэй. – Ну конечно.

Попутчик весело усмехнулся, и она вдруг отчётливо представила, как соскальзывает с балюстрады, и как меняется его лицо, и как мороженое летит на пол… Интересно, он успеет среагировать? Наверняка. При видимой беспечности – слишком внимательный взгляд: сосредоточенный, цепкий. Такой, что ни одно её движение не укроется.

Мэй развернулась к нежданному собеседнику, медленно перенеся ноги через балюстраду – не хватало ещё и впрямь сорваться…

– Если ты категорически против общения со мной, я, конечно, уйду, – заявил Попутчик, наблюдая, как она надевает туфли. – Но на твоём месте я бы сначала выбрал мороженое.

Мэй раздражённо оправила юбку, резко вздохнула и решительно забрала предложенное угощение. Попутчик удовлетворённо кивнул и тут же с наслаждением лизнул доставшийся ему клубничный шарик. На мгновение довольно зажмурился.

– Я могу позвать кого-нибудь. С кем тебе было бы легче?

– С кем мне было бы легче что? – огрызнулась Мэй. – Я пришла сюда, чтобы отдохнуть от шума. Как думаешь, мне хочется вести светские беседы?

– Ты пришла сюда, потому что тебя пришибло эмоциональным откатом, – возразил Попутчик. – Ты совсем не контролируешь свою эмпатию?

Мэй не ответила, полностью сосредоточившись на мороженом. Кулак пустоты в груди медленно разжимался – не то от сладкого лекарства, не то от непривычного осознания: ей хотят помочь. Кто-то знает, что с ней произошло, и специально пришёл, чтобы поддержать. Новое ощущение было таким дурманяще тёплым, что в нём хотелось утонуть. И понимание, что от этого тепла придётся отказаться, отзывалось болью.

Не дождавшись ответа, Попутчик нахмурился, шагнул назад, но всё-таки не ушёл.

– Ты хочешь прочитать мне мораль или дать пару бесценных советов?

От несправедливости этих слов, от собственной неблагодарности начали нестерпимо гореть щёки. Попутчик отступил ещё на шаг и вздохнул с сочувственной усмешкой.

– Мораль – это уж точно не ко мне. А вот опытом поделюсь. Если хочешь.

– У меня свой опыт и свои методы, – отрезала Мэй, расправляясь с последним кусочком вафельного рожка.

Попутчик бросил выразительный взгляд на балюстраду.

– Хороший метод, – невозмутимо кивнул он. – Только он не сработает, пока не прыгнешь.

– Почему?

Любопытство всё-таки пересилило здравый смысл. В конце концов, распрощаться можно будет и потом.

Отвечать Попутчик не спешил. Нарочито медленно доел мороженое, стряхнул с ладоней вафельную крошку и только потом многозначительно постучал указательным пальцем по виску.

– Мозг, Мышь. Твой мозг принимает решение и знает, что ты не прыгнешь, раньше, чем ты сама это осознаёшь. Поэтому тебе недостаточно страшно. Если, конечно, ты не боишься высоты.

– Говоришь так, будто пробовал, – фыркнула Мэй и вдруг, по какому-то едва уловимому жесту – не то пожатию плеч, не то изменившемуся наклону головы – поняла: кажется, действительно пробовал. Вот только… – Откуда ты всё это знаешь? И с чего ты взял, что я нуждаюсь в твоих советах? И в твоём присутствии вообще.

Мэй чувствовала, как её желания двоятся, норовя разорвать на части. Нервы звенели от напряжения, и принять решение (не то что верное – хоть какое-нибудь) никак не удавалось. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Попутчик ушёл – сам, без намёков и прямых просьб. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он остался. Несмотря на просьбы и намёки.

– Будем считать, что я любознательный, – улыбнулся Попутчик. – И… допустим, чуткий. Кстати, отсюда прыгать вообще неинтересно.

– Неужели?

– Здесь во время балов страховку ставят. После того, как в прошлый Новый год какой-то дурак навернулся. Так что максимум руку сломаешь. Или ногу. Как повезёт.

– И ты специально мне об этом говоришь, чтобы я даже не пыталась? – уточнила Мэй, не зная, радоваться такой заботе или бежать от неё без оглядки. – Потому что теперь это совсем не страшно.

Попутчик рассмеялся, явно довольный её ответом.

– Я могу хакнуть страховочную схему. – Сообщил он с таким видом, будто взлом хитрых чар был для него привычным и оттого несложным делом. – Но ты точно этого хочешь?

– Какая разница, чего я хочу? – прошептала Мэй и почувствовала, как грудь сковывает невыносимой тоской.

– Принципиальная, – отрезал Попутчик. – Сейчас – принципиальная. Потому что тебе надо выбираться из этой дряни, и через мозг не получится. Здесь нужно другое. Чего тебе сейчас хочется? Не отвечай, просто подумай. Даже если это какая-нибудь дичь и глупость. Если я смогу помочь – я помогу.

«Я хочу, чтобы ты заткнулся и свалил отсюда. Потому что твоё предложение слишком сложно отвергнуть. Я хочу…»

– Забудь про «положено» и «нельзя». Чего ты хочешь, Мышь?

«Обнять, прижаться покрепче, уткнуться лбом в ключицу и стоять так вечность. Греться, растапливая одиночество. Верить, что так тоже можно…»

Нельзя. Нельзя. Нельзя!

– Да что у тебя с полем?

Попутчик потёр виски, будто пытаясь избавиться от боли. Что-то в нём изменилось. Он всё ещё смотрел на неё мягко и участливо, но теперь казался насторожённым – словно ожидал подвоха. Словно прилагал усилия, чтобы оставаться на месте. И всё же – не уходил.

И Мэй решилась. В конце концов, она уже втянула его в это. Он сам себя втянул, воспользовавшись её слабостью, и теперь ей остаётся лишь выбрать меньшее из зол. Когда-нибудь она обязательно всё исправит. Если он настолько упрям… Если он настолько заигрался в рыцаря, что не может просто уйти и забыть о её существовании… Значит, она сделает так, что он её возненавидит. Да, именно так всё и будет. Потом. А сейчас… Сейчас у неё просто нет сил.

Она подалась вперёд, в несколько излишне торопливых шагов преодолела разделявшие их метры… и почувствовала, как Попутчик сжал её плечо, остановил на расстоянии вытянутой руки.

– Плохая идея, – прошептал он пугающе серьёзно. – Прости. Очень плохая идея.

Его ладонь вдруг показалась обжигающе горячей, пальцы сжались так, что наверняка оставили синяки. Это отрезвило: Мэй раздражённо дёрнула плечом, освобождаясь от захвата. Удерживать Попутчик не стал. Наоборот – отступил на несколько шагов и остановился, скрестив руки на груди и обхватив собственные плечи.

– Не воспользуешься случаем? – фыркнула Мэй и поняла, что в словах сквозит глупая, неуместная сейчас обида. – Пожалеть слабую девушку, потешить самолюбие, поддержать статус… Герой ты, или кто?

Она чувствовала, как горло сжимает болезненный спазм, готовый прорваться в мир не то тяжёлым вздохом, не то всхлипом.

– Ты всерьёз думаешь, что я нуждаюсь в таком самоутверждении? – Он усмехнулся как будто механически, по привычке.

«Я просто делаю то, что должна. Я не виновата, что ты не понимаешь намёков. Я не виновата, что ты вынуждаешь меня причинять тебе боль».

Мэй смотрела ему в глаза и видела, как холодеет обычно живой и весёлый взгляд. Медленно. Слишком медленно.

– А разве нет? – Она постаралась добавить в голос побольше острого льда. – Я думала, ты любишь внешние эффекты.

Вот так. Удар примитивный, бесхитростный и тем более оскорбительный. И ещё один – грубый, но неотразимый:

– Или боишься не оправдать девичьих ожиданий?

Издевательская улыбка. Прямой взгляд.

Туше!

На несколько секунд губы Попутчика превратились в тонкую линию – второй шрам на бледном лице.

– Не хочу, чтобы ты делала что-то, о чём пожалеешь. – Ещё один шаг назад. Руки – в карманы. Глубокий, чуть прерывистый вздох. – Или что-то, о чём я пожалею. Мне нужно идти, Мышь. Тебе лучше найти кого-то без аллергии на нестабильные поля. Или перестать себя накручивать, чем бы ты там себя ни накручивала.

Его слова трещали сухими ветками, ломающимися под неосторожной рукой, и царапали чувством вины – за слабость, за нерешительность, за неспособность разобраться с неурядицами без помощи отзывчивых незнакомцев, которым и собственных проблем наверняка более чем достаточно.

Уже позднее Мэй поняла, что эта вина и стала последней каплей.

Попутчик вдруг замер, едва успев обойти декоративный пруд. Обернулся удивлённо. Попытался вдохнуть, но не смог и лишь прижал ладонь к груди, нахмурившись, будто от боли. И бессильно опустился на каменный бортик.

– Что с тобой?

Страх бросил вперёд, но физик бессознательно шарахнулся в сторону, едва не свалился в воду, снова безуспешно попытался вдохнуть, и Мэй отшатнулась, успев заметить в его глазах панику.

«Тактильная чувствительность. Аллергия на нестабильные поля. Не подходить. Не прикасаться. Успокоиться».

Как ни странно, последнее удалось почти мгновенно. Эмоции послушно отступили, мысли сделались удивительно чёткими.

Попутчик, кажется, тоже взял себя в руки. По крайней мере, теперь он дышал – неглубоко, осторожно, сосредоточенно.

– Я позову на помощь.

В конце концов, где-то здесь дежурят медики…

– Нет.

Мэй остановилась, прикованная к месту не то словом, не то взглядом, в котором было что угодно кроме бравады.

– Тебе нужен врач.

Время. Искать дежурного врача, или Джину, или кого-нибудь из преподавателей – это время. Что, если она не успеет?

– Не уходи.

Когда страшно – зови старших. Этот совет казался верным ровно до тех пор, пока однажды Мэй ему не последовала.

– Хорошо. Уговорил.

Когда у бабушки случился приступ, в квартире никого не оказалось, и перепуганная внучка бросилась за помощью к соседям. А когда вернулась в комнату, помогать было уже поздно. И даже теперь – зная, что всё равно ничего не смогла бы изменить, Мэй чувствовала себя виноватой.

Она нащупала в кармане телефон. Позвонить в скорую и спросить, что делать. Не такой уж плохой план.

– Ты же не собираешься прямо сейчас терять сознание, биться в агонии или что-нибудь в этом духе, правда?

Попутчик сдавленно хмыкнул и качнул головой. С натяжкой жест можно было счесть отрицательным.

Воздух вокруг физика плыл и дрожал – будто раскалённый поднимающимся от тела жаром. Что-то подобное Мэй замечала перед экзаменами у излишне ответственных студентов: перенапряжение сказывалось на поле, которое становилось видимым и при этом крайне своевольным, так что если преподаватели ничего не предпринимали, дело доходило и до обмороков, и до летающей мебели…

– Вот и отлично. – Она решительно двинулась в сторону главной аллеи. – Я не ухожу. Недалеко.

Идея была сомнительной, но попробовать стоило. К счастью, нужное растение обнаружилось быстро. Наплевав на запреты, Мэй оборвала с ветки несколько круглых мясистых листьев, похожих на зелёные монеты, и вернулась, переламывая их в кулаке, подцепляя ногтями тонкую кожицу, обнажая изумрудную мякоть. Пространство наполнилось запахом – сильным и свежим, кисловато-мятным. Мэй старательно растирала листья между ладонями, пачкая руки зелёным соком, и ждала, готовая в любой момент бросить нелепую затею и схватиться за телефон.

Сначала она перестала видеть его поле. Напряжённо сощурилась, присмотрелась, чтобы убедиться: нет, не показалось. А потом Попутчик неожиданно чихнул, скривился от боли, вдохнул резко и хрипло, закашлялся, выругался, вдохнул ещё раз, облизнул губы, опустил руку в пруд, провёл мокрой ладонью по лицу и наконец задышал свободно.

– Когда-нибудь, – смущённо улыбнулся он, – я перестану быть самонадеянным идиотом. Но не сегодня.

Ответить Мэй не смогла. Скованные рассудком эмоции порвали путы и навалились на неё всей тяжестью. Она попыталась скрыть дрожь, нервно стряхивая и стирая с ладоней остатки листьев, превратившихся в почти однородную массу.

– Прости, что напугал.

Он казался растерянным, смотрел тревожно и виновато, и этот непривычный вид сбивал Мэй с толку. Странный приступ оборвался так же быстро, как начался, и эмпат не решалась поверить, что он не повторится. А если бы остроцвет не помог? Снять напряжение перед экзаменом – одно дело, но это… А что, если он помог только на время? Сейчас запах окончательно выветрится, и…

– Всё уже хорошо. Честно.

Она ожесточённо теребила пальцы, втирая в них остатки целебного сока. Какое-то время Попутчик наблюдал за её движениями молча, а потом вдруг поинтересовался с напускной весёлостью:

– А что это за дивная трава? Только не говори, что у нас в универе официально выращивают наркоту.

Мэй всмотрелась в его лицо: ироничный прищур, скептически поджатые губы; растрёпанная чёлка сбита набок так, что видны едва наметившиеся вертикальные морщинки между бровями; тонкий шрам на левой щеке – белая линия на почти такой же белой коже. Эта бледность осталась единственным напоминанием о только что миновавшем приступе. Возможно, единственным, которое Попутчик не смог скрыть?

– Ты всегда говоришь ерунду, когда пытаешься кого-то успокоить?

– Обычно это работает. А я люблю эффективные методы. Но сейчас мне правда интересно. В конце концов, я должен знать, к каким побочным эффектам готовиться.

К собственному удивлению, Мэй улыбнулась. Страх отступал, а вместе с ним уходило что-то ещё – будто растворялся жёсткий каркас, бывший одновременно опорой и орудием пытки. Мэй вдруг почувствовала себя мягкой и слабой – и эта слабость казалась успокоительной. Если признать, что у тебя закончились силы, можно с чистой совестью позволить себе передышку…

– Это не наркота. – Она устало опустилась на стул и чуть склонила голову, продолжая беззастенчиво рассматривать Попутчика. Он отвечал ей взаимностью, и этот равноценный обмен изучающими взглядами не давал ситуации сделаться неловкой. – Лёгкий нейролептик полевого действия. Структурирует поле, за счёт этого балансирует полеэмоциональную связку.

– Удобная штука.

Сидя на узком и, очевидно, неудобном бортике пруда, Попутчик вынужден был смотреть на собеседницу снизу вверх, но при этом держался удивительно легко и естественно. Он чуть подался вперёд, подогнув ногу и обхватив её руками. Любопытство в его взгляде становилось всё менее наигранным.

– На экзаменах – просто незаменимая, – кивнула Мэй. – Жаль, действует недолго и только два-три раза. Потом организм приспосабливается, и эффект пропадает. И это всё-таки не лекарство. Симптомы снимает, но, если проблема серьёзнее, чем банальный стресс, лучше разобраться, что не так, с врачом посоветоваться…

Попутчик досадливо закатил глаза.

– Хотя бы ты не читай мне нотаций, а? Сказал же: всё нормально. Я сам знаю, что не так, и врач мне не нужен.

– Ну да. С таким подходом – разве что патологоанатом, – усмехнулась Мэй. – Чтобы два раза не напрягаться. И всё-таки: почему ты так уверен?

Попутчик промолчал. Но Мэй и не ждала, что он ответит. В конце концов, у неё не было никакого права лезть ему в голову. Это его жизнь, и у него наверняка есть какие-то причины, чтобы распоряжаться ей именно так – помогать отчаявшимся девицам с нестабильными полями, например…

– Спасибо, – произнёс наконец Попутчик – с улыбкой, но без малейшей иронии. – За помощь.

– Тебе спасибо. Не знаю, почему ты здесь оказался, но одна я бы точно свихнулась.

– Бывают моменты, когда сидеть в одиночку на балконе четвёртого этажа – самая дурацкая из всех возможных идей. А я знаю толк в дурацких идеях… Поиграем в правду, Мышь? – вдруг спросил он и добавил с какой-то странной вдохновенной поспешностью: – Мы, вроде, неплохо сработались как безответственные попутчики. Предлагаю продолжить. Я отвечаю на твои вопросы, ты – на мои. Честно, без увёрток и хитростей.

– Зачем мне это? – осторожно уточнила Мэй, не до конца понимая, к чему он клонит.

Попутчик пожал плечами.

– Ты задала вопрос. Если ответ «Не твоё дело» тебя устроит, то, конечно, совершенно незачем.

«Безответственные попутчики, значит…»

Мэй медлила. Одно дело – взаимовыручка и ничего не значащая болтовня. И совсем другое – прямой призыв к откровенности. И обещание ответного жеста. Едва ли Мэй могла решить, что пугало её больше. Она пыталась представить, о чём Попутчик может спросить, какую сторону её жизни захочет вытащить на свет. И можно ли будет уклониться от ответа, если он решит заглянуть слишком глубоко? И хочет ли она уклоняться? И как глубоко готова заглянуть сама? В себя – и в него?

«Зачем мне это? – мысленно спрашивала Мэй. – И зачем это ему? О чём он хочет спросить? Или о чём хочет рассказать?»

Ей казалось, что здесь и сейчас совершается какая-то важная сделка. Что решение, которое она примет, определит не только финал этого вечера, но и что-то иное, куда более существенное. Потому что, как бы ни относился к этой идее Попутчик, для Мэй согласие будет означать полное принятие правил игры. Иначе зачем соглашаться?

А физик, между тем, ждал ответа – с терпением, не предполагавшим и намёка на шутку. Не торопил – будто хотел убедиться, что решение будет обдуманным. На его лице читался неподдельный интерес. Ожидание. И что-то ещё. Какое-то смутное беспокойство – едва уловимое, может – чудящееся?

Мэй поймала себя на том, что разглядывает Попутчика с тем же вниманием, с каким зимой всматривалась в его черты на экране. Только сейчас он мог разглядывать её в ответ и прекрасно видел, с какой жадностью его изучают. Мэй машинально опустила взгляд, а когда, устыдившись такого очевидного смущения, вновь решительно подняла глаза, собеседник старательно рассматривал золотисто-розовые лепестки азалий в ближайшем горшке.

Время замерло, прислушиваясь.

В этот момент Мэй поняла, что знала ответ с самого начала – с той секунды, когда услышала вопрос.

– Ну хорошо… Попутчик. – Она усмехнулась, почувствовав, как легко слово легло на язык. Физика прозвище ничуть не смутило. Что ж, он ведь тоже не называл её по имени. – Уговорил. Давай поиграем.

* * *

– Ты либо позёр, либо ипохондрик, – констатировала Мэй десяток минут спустя. – С этим не живут.

Это было настолько ожидаемо, что Крис даже улыбнуться как следует не смог – лишь почувствовал, как усмешка искривила лицо. А между тем, он знал, что собеседница ему поверила – причём поверила сразу, без сомнений и оговорок. Именно поэтому сейчас она выглядела такой растерянной.

– На самом деле живут, – заверил он, удобнее устраиваясь на широком ограждении балкона, куда перебрался во время своих объяснений, которые оказались гораздо короче, чем он ожидал, благодаря тому, что Мэй была неплохо осведомлена о существующих полевых патологиях. – Правда, обычно недолго и в больничных стационарах. Под наблюдением полевиков и психиатров. В первую очередь – психиатров, потому что полевая терапия там, в общем-то, простая и, пока ничего нового не придумали, почти бесполезная, так что главная интрига – сколько пациент протянет, пока окончательно не свихнётся. – Он говорил с преувеличенной весёлостью, щедро подслащивая горькую пилюлю – больше для себя, чем для Мэй. – Короче, это был бы очень странный повод для позёрства.

Крис отвёл взгляд и направил его на тёмный силуэт замка, дожидаясь реакции – неловкости или положенного этикетом сочувствия с нотой невольной брезгливости – ощущений, абсолютно неуместных, но почти неизбежных при встрече с тем, что на самом деле представляет из себя «будущее полевой физики» и по совместительству «спаситель Зимогорья». Отвечая на вопрос Мэй, он, по сути, выставлял себя калекой с нестабильной психикой, немотивированными перепадами настроения и вероятной склонностью к агрессии и саморазрушению. По крайней мере, если верить наиболее популярному мнению о его болезни. И то, что сейчас он как будто в своём уме, ещё ничего не значит. Мало ли что там за фасадом…

Он знал, что эмпат, с присущим её дару тактом, постарается скрыть страх и неприязнь. И знал, что не сможет их не заметить – пусть неявным, слабым отголоском, но обязательно почувствует…

– Психические расстройства нынче в моде, – произнесла Мэй, неожиданно поддержав его нарочито ироничную манеру. Если разговор и сделался для неё неприятным, ни тон, ни поле этого не выдали. – Продолжай, – потребовала эмпат, заставив Криса вернуться к ней взглядом: на этот раз – удивлённым.

– А разве не моя очередь задавать вопросы?

– А разве ты ответил на мой? Я спросила, почему ты уверен, что не нуждаешься в помощи врача. Какая часть твоего рассказа об одной из самых мерзких полевых болячек была ответом?

Крис рассмеялся.

– Хорошо, поймала, – согласился он. – Хотя ответ, в общем-то, вытекает из диагноза. Сама болезнь не лечится, так что врачи в основном занимаются психологической реабилитацией и снятием конкретных симптомов при физиологических реакциях. Поскольку симптомы вызваны исключительно внешними раздражителями, а не какими-то внутренними неполадками организма, повторно они сами по себе не появляются. Симптом ты сняла, за что тебе большое человеческое спасибо. То, что я не нуждаюсь в реабилитации, надеюсь, заметно. Теперь я ответил?

Мэй вглядывалась в его лицо так внимательно, словно хотела спросить о чём-то ещё, знала, что он не ответит, и пыталась заранее прочитать разгадку в его глазах, изгибе бровей, наклоне головы…

– Твоя очередь, – наконец признала она и не удержала едва слышный прерывистый вздох.

В этот момент он почувствовал её страх. Беспокойное ожидание, смешанное с нетерпеливым предвкушением. Она боялась его вопроса, но и ждала его с жадной решимостью – сродни той, что владела самим Крисом теперь, когда он затеял игру, о которой ещё сегодня утром не мог и помыслить.

– Почему было плохо мне, мы, вроде как, разобрались, – раздумчиво начал он. – Будет честно, если ты скажешь, почему было плохо тебе. Про отдачу я понимаю – сам вляпывался. Но потом было что-то ещё. Уже после. Когда ты наговорила мне гадостей, а поле у тебя бурлило так, будто всё было наоборот.

Он говорил медленно, давая Мэй время собраться с мыслями. А может – оттягивая момент, когда она прервёт разговор. Потому что она вовсе не обязана была воспринимать эту игру всерьёз. В конце концов, они оба не могли не осознавать всей условности статуса «случайных попутчиков». Они жили в одном маленьком городе, учились в одном университете, проводили опыты в соседних лабораториях. И сохранность доверенных друг другу откровений зависела исключительно от честности собеседников.

– Мне нужна была помощь, – проговорила Мэй, тщательно подбирая слова. – И я не хотела принимать её от тебя. Не должна была принимать её от тебя, – поправилась она, потому что его лицо, должно быть, стало слишком выразительным. – А когда решилась… – Она взглянула на него почти осуждающе. – Выяснилось, что на некоторые виды поддержки у тебя стоят ограничители…

Мэй осеклась прежде, чем Крис успел ответить. Впрочем, он и не торопился с оправданиями. Он и сам не был уверен, что сдержанность была плодом здравой осторожности, а не трусости. Так что после его убедительных речей и обещаний обида Мэй могла оказаться справедливой. Обида и…

На этот раз он успел уловить чувство вины, нарастающее лавиной и грозящее обрушиться на его поле. Не так сильно, как в прошлый раз, но…

– Стоп-стоп, я понял, – нервно улыбнулся Крис. – Повторять не будем.

Она снова взяла себя в руки. И снова – удивительно быстро. Подобралась, будто готовилась в любой момент сорваться с места.

– Всё нормально, Мышь, – поспешил заверить Крис. – Я сам виноват. Но вообще обычно меня сложнее вывести из строя. Спрашивай. Твоя очередь.

Она почти не думала над вопросом:

– Ты сказал, я могу сделать что-то, о чём ты пожалеешь. Что ты имел в виду?

Крис помедлил. Спрыгнул с балюстрады, прошёлся вдоль пруда, рассматривая пышные цветочные кусты и чувствуя взгляд Мэй – одновременно любопытный и смущённый. Заговорить оказалось неожиданно трудно.

– У моего… диагноза… – он прокашлялся, чтобы прогнать подобравшееся к горлу волнение, – есть неприятные эффекты, которых мне хотелось бы избежать.

О самом факте его болезни доподлинно знала только Джин. Даже Кристине и Рэду приходилось довольствоваться тщательно отфильтрованной информацией и собственными догадками. Он согласился признать слабость перед теми, кто смотрит слишком внимательно, чтобы её не заметить. Признать, объяснить, создать видимость контроля. До сих пор это было пределом его откровенности.

– Ещё более неприятные? – Мэй выразительно хмыкнула.

– В некотором роде.

То, о чём он должен был сказать сейчас, не раскрывалось никому. И мысль о том, что уже завтра правда может разлететься по университету, едва не заставила Криса передумать. Достаточно было представить, что начнётся, если семья узнает об этом не от него – и язык прилипал к нёбу.

«Мы тебе настолько чужие?»

Да нет же, чёрт возьми! Всё как раз наоборот.

– Обычно я просто чувствую поля, – проговорил Крис. – Колебания и всякое такое. Иногда моё поле из-за этого начинает глючить… ну, ты видела. Иногда я чувствую чужие эмоции. А иногда… Редко, но… – Он медленно вдохнул и не заметил, как задержал дыхание. Мэй не торопила. Её поле излучало спокойную сосредоточенность – или Крис вообразил это по контрасту с собственным полем, и мыслями, и сердцем, которое наливалось болезненным огнём. – Когда воздействие слишком сильное, и у меня не получается его контролировать… Иногда я сам начинаю испытывать эмоции, которых не должно быть. Не мои, не чужие… Что-то другое, непонятно откуда взявшееся…

Крис говорил и чувствовал, как балкон кренится и предательски дрожит под ногами. Он снова присел на бортик пруда, запустил руки в волосы и улыбнулся, гоня наваждение. Он не думал, что когда-нибудь станет говорить об этом. Не думал, что это снова будет проблемой. Что он снова потеряет доверие к собственным ощущениям, собственной выдержке, собственному полю. Что не захочет больше жить с этим наедине. Разочаруется? Отчается? Устанет? И решит, что даже самые привычные доспехи иногда нужно снимать – чтобы убедиться, что под ними ещё осталось что-то живое. Что-то, что может болеть и бояться.

– А где эмоции – там и действия, – закончил он тихо. – Таких как я неслучайно держат под надзором. Считается, что психика не справляется с постоянным напряжением поля и восприятием чужих эмоций, и из-за этого возникают немотивированная агрессия и прочие странности – как способ сбросить накопившуюся энергию. Но это не так. Они появляются сами по себе. Это как химическая реакция, когда из-за наложения полей и эмоций образуется что-то новое. И ты можешь потеряться, а потом найтись и не вспомнить, почему на тебя так странно смотрят, или почему ты в больнице, или почему у тебя руки в крови. Потом, конечно, вспоминаешь. Как бил, как злился – но не почему злился…