Текст книги "Попутчики (СИ)"

Автор книги: Мария Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Перед ней расстилался мир. Только сейчас, когда окружающее пространство перестало скрываться за стенами и листвой, Мэй поняла, насколько оно огромно. Здание стояло на возвышенности, по склонам которой сбегали вниз деревья. Впереди, насколько хватало глаз, вздымались и опадали холмы – кое-где пёстрые от разнотравья, кое-где акварельно-сиреневые, сочно-жёлтые, рубиново-красные от цветов, кое-где укрытые плащами и капюшонами лесов и рощ. Вблизи пышные кроны темнели узорчатым малахитом, у горизонта – становились плоскими, превращаясь в отливающие золотом резные диорамы. Между холмами вилась река, сверкая лучами отражённого солнца, а за ней виднелись тёплые черепичные крыши Зимогорья, которое отсюда казалось разноцветной праздничной игрушкой – удивительным творением искусного мастера.

Ветер оглаживал цветы и траву, превращая пейзаж в подвижное дышащее море. И Мэй казалось, что это дыхание входит в её грудь, наполняет тело странной лёгкостью, делает её саму частью чего-то огромного и невыносимо прекрасного.

Время остановилось. Метроном в груди молчал, как будто его никогда не существовало.

– Как ощущения? – тихо спросил Попутчик.

Он стоял рядом, и Мэй не нужно было оборачиваться или протягивать руку, чтобы почувствовать его – так же, как она чувствовала себя саму, как чувствовала бесконечную синеву над головой, как чувствовала дыхание мира.

– Хочу малиновое пирожное, – сказала она первое, что смогло оформиться в слова. – И на море. И прийти сюда в Новый год.

«С тобой».

– Для начала неплохо.

Мэй чуть повернула голову, чтобы увидеть его лицо. Попутчик улыбался и смотрел вдаль – на крыши и шпили, на подсвеченные солнцем облака, парящие над холмами, словно диковинные птицы.

– Так странно… – прошептала Мэй, снова отворачиваясь от спутника и прислушиваясь к ветру, который играл в волосах и щекотал шею. – Такое чувство, что я всегда… была, есть и буду. И, кажется, я не могу это вместить. Как будто это… счастье?

– Это жизнь, Мышь. Моя версия. – Он тихо усмехнулся. – Или кислородное опьянение. Так сколько там осталось от моего часа?

– Заткнись.

У неё не получалось не улыбаться. Не получалось даже делать вид, что этот момент может быть чем-то испорчен. Казалось, будто Попутчик внял её просьбе и повернул время вспять. По крайней мере, Мэй очень давно не испытывала такого чистого восторга. Очень давно не чувствовала себя настолько свободной – словно рухнули стены крепости, в которой она пряталась последние несколько лет, не осознавая, как тесно взаперти.

Где-то глубоко внутри рождались желания. Хотелось нарисовать этот волшебный пейзаж. Хотелось пригласить Попутчика домой и сварить для него кофе. Хотелось извиниться перед Джо. Хотелось мороженого. И отправиться в очень долгое путешествие. И гулять по Зимогорью до самого вечера, а потом – до самого утра. И говорить – о важном и о пустяках. И делиться теплом и силой, которых сейчас так много внутри. Хотелось великих свершений и нелепых радостей. Ведь даже если времени осталось мало, на пару нелепых радостей его точно хватит.

Мэй сделалось смешно. Времени не может остаться много или мало, потому что время ей не принадлежит. Это она принадлежит времени. Она – маленькая часть огромного мира и всегда ею будет. Её здесь и сейчас – вечно.

В груди разлилась горячая благодарность – такая, какой не выразить словами. Хотелось обнять человека, который показал ей всё это. Хотелось наконец назвать его по имени…

– Прости меня.

Мэй вздрогнула и обернулась на глухой ломкий голос.

– За то, что было на балу. Ты сможешь меня простить?

Попутчик больше не улыбался и смотрел на неё прямым и отчаянным взглядом – очень странным здесь, на вершине мира.

– Почему ты не спросил внизу? – Мэй мягко усмехнулась, чуть наклонила голову, вглядываясь в его напряжённое лицо. – До того, как куда-то меня везти.

– Ты так испугалась, что я разбился… Это было бы нечестно.

Он стоял неестественно выпрямившись, бездумно сжав кулаки, окончательно отбросив маску беззаботного спокойствия. Как будто был уверен, что знает ответ, и лишь ждал приговора.

– И поэтому ты заманил меня сюда? Чтобы в случае чего было откуда сигануть и свернуть себе шею во искупление грехов?

– Если ты считаешь, что этого будет достаточно.

Рука взмыла вверх, и Мэй осознала собственное движение с запозданием – лишь когда раздался громкий хлопок, и удар обжёг ладонь. Наверное, стоило что-то сказать, но слова сплавились с бурлящим коктейлем эмоций в единый порыв, в резкий жест, призванный выбить из этой глупой головы всё, чему не стоило там оставаться. Попутчик молчал. На его щеке медленно гас алый след, перечёркнутый белой линией шрама, а в широко распахнутых глазах было удивление и что-то ещё… что-то…

– Спасибо, – тихо сказал он.

Ладонь и щёки пылали жаром, взбрыкнувшее сердце всё ещё колотилось в горле.

– У тебя паршивое чувство юмора, Попутчик, – сообщила Мэй, заметив, как подрагивает голос.

– Я подозревал. – Он улыбнулся коротко, лишь уголками губ, но хотя бы искренне.

Мэй подошла к краю крыши, спиной чувствуя внимательный взгляд. Осторожно села, свесив ноги.

– Я знаю, что случилось на балу, – сказала она. – Что и почему. После твоих откровений трудно было не догадаться.

Позади послышался протяжный выдох. Попутчик приблизился и остановился в шаге от края.

– Так вот почему ты не ушла…

– Ты слишком этого хотел. Я испугалась. – Она обернулась, помолчала немного и всё-таки решилась: – Ты не говорил, что можешь внушать эмоции и побуждения.

– Я… – Он покачнулся. Осел на бетонную плиту – будто волевым усилием пригвоздил себя к месту. Запустил пальцы в волосы. – Чёрт. Мэй… – В обращённом к ней взгляде был ужас.

– Тебе повезло, что у меня иммунитет, – продолжила она. – Видимо, из-за эмпатии. Я чувствую, где чужое.

Попутчик сглотнул, нервно потёр переносицу.

– Хотя это всё равно было довольно неприятно. Я бы сказала, бесцеремонно.

– Прости, – прошептал он хрипло. – Я не помню. Честно, не помню. Спасибо, что сказала.

– Знаешь, то, что ты даже не пытаешься оправдаться, выглядит довольно жутко.

Он грустно усмехнулся.

– Я мог бы сказать, что никогда не делал этого намеренно. И никогда не сделал бы в здравом уме. И не только этого. Но даже если бы ты мне поверила… – Он вскинул руку, не позволяя ни возразить, ни согласиться. – Это всё равно ничего не меняет. Потому что я сделал то, что сделал, и это факт. Даже если ты вдруг собираешься сказать, что я не виноват…

– Я что, так похожа на дуру? – оборвала Мэй. – Конечно ты виноват. Я чувствовала твою злость. Очень много злости. И ни капли удивления. Ты знал, что это может произойти. И всё равно не ушёл домой, уговорил меня вернуться на бал… Ты должен был понимать, чем всё может кончиться. Я слышала про историю с Линой. Это ведь на самом деле не слухи, да? И тебе даже не пришло в голову меня предупредить. – Она помолчала и добавила с безапелляционной твёрдостью: – Ты виноват. И мы оба знаем, что это значит.

Край крыши был совсем рядом, и Крис медленно придвинулся к нему, сел рядом с Мэй.

– Ты виноват, – повторила она. – Значит, ты можешь это контролировать. Ты можешь сделать так, чтобы больше никто не пострадал.

Слова звучали просто и твёрдо – будто уже доказанная теорема. А Крис всё не верил. Он чувствовал её поле с той самой минуты, когда очнулся на берегу реки – пытался отстраниться, но Мэй всегда оказывалась слишком близко, и её эмоции говорили вместе с ней и говорили вместо неё, когда она молчала. А он всё ещё не верил. И чувствовал себя круглым дураком. Самым везучим дураком на свете. Удивительно, феноменально, незаслуженно везучим.

– Ты повёл себя как самонадеянный эгоист. Но я уверена, что ты умеешь учиться на своих ошибках. И в следующий раз остановишься вовремя.

– Почему? – спросил Крис и сглотнул сжавший горло спазм. – Почему ты всё ещё в меня веришь?

Мэй с усмешкой пожала плечами.

– Потому что я так хочу, – сказала она, и, кажется, это был единственный ответ, которому он мог поверить мгновенно, без объяснений и доказательств. – И потому, что одна ошибка – это всего лишь одна ошибка. Один штрих на портрете, если хочешь. Он добавляет акцент, но не может полностью изменить картину.

Крису казалось, что в груди появилась какая-то новая мышца, и сейчас она медленно расслабляется, освобождаясь от болезненной судороги.

– Тогда я не понимаю. Если, по-твоему, эта картина даже в таком исчёрканном виде чего-то стоит, почему ты постоянно пытаешься меня оттолкнуть? А если ты действительно хочешь от меня избавиться, зачем сейчас всё это говоришь?

– Я никогда не хотела от тебя избавиться, – возразила Мэй. – Я хотела избавить тебя от себя. Это разные вещи.

– То есть весь этот цирк с одноразовыми собеседниками, дурацкими оскорблениями и последними разговорами – это такой способ борьбы с привязанностями? – Он громко рассмеялся. – Что ж, поздравляю: ты капитально проваливаешься по всем фронтам. Если только у тебя в запасе нет какого-нибудь способа стереть память или откатить время хотя бы на неделю, а лучше – на десяток месяцев назад. Ну, чтобы наверняка.

Мэй не спешила поддерживать его тон.

– Я действительно хотела бы вернуть наши отношения в начальную точку. Потому что… Я всего этого не планировала. И это не смешно!

– Ты права. – Крис резко оборвал наигранный смех. – Не смешно. Это звучит как навязчивая идея. И грандиозный самообман. Это совсем не смешно. – Мэй упрямо поджала губы, но возражать не стала. – Мышь, ты правда-правда, на полном серьёзе веришь, что можешь полностью контролировать отношение к тебе других людей? Я видел тебя в «Тихой гавани», видел тебя на балу, видел, как ты говоришь с сокурсниками. Они не смотрят на тебя как на чужую. Да, возможно, они считают тебя странной. Возможно, они не назвали бы тебя другом. Возможно, кому-то ты не нравишься. Но ты правда веришь, что никто из них не заметит, если с тобой что-то случится?

– Им не будет больно. – В её тоне сквозила ледяная уверенность. – Людям становится больно, когда уходит кто-то, кто был частью их жизни, занимал в ней много места. Когда человек исчезает, это место остаётся пустым и болит, как рана. И чем больше эта пустота, тем дольше она затягивается. Я – не часть их жизни. Их раны не будут болезненными и заживут быстро.

Крис откинулся назад, лёг на спину, подложив под голову руки.

– Меня пугает твоя убеждённость.

– Я пытаюсь быть последовательной. Это мой выбор. Я считаю, что он правильный. Почему ты так хочешь меня разубедить?

Крис смотрел в высокое синее небо, пытаясь найти подходящий довод.

– Почему ты потащила меня гулять после бала? – наконец спросил он.

– Это другое! – В голосе Мэй прорезалось возмущение. – Совсем другое! Совершенно несопоставимый масштаб. – Эта формулировка, очевидно, должна была придать высказыванию веса, но рвущиеся наружу эмоции испортили эффект. – То, что я немного… растерялась, не значит, что у меня проблемы.

– Неужели? – Он приподнялся, опираясь на левую руку, и заметил, как взгляд Мэй быстро метнулся к правой, словно его движение напомнило о недавней травме. – С каких пор мысли вроде «я хочу, чтобы всё поскорее закончилось, потому что нет смысла ждать» – это нормально? Давай начистоту, Мышь: тебе действительно впервые пришла в голову такая чушь? Я действительно преувеличиваю?

– Это временно, – сказала Мэй, но слова звучали уже не так уверенно. – Это просто эмоции.

– Ты эмпат, – улыбнулся Крис. – Ты знаешь, что не бывает просто эмоций. Просто вообще мало что бывает. У меня болит нога, но мне почему-то не приходит в голову говорить, что это просто боль. У любой «просто боли» есть конкретная причина. Не обязательно такая эффектная, как падение с моста, но всегда есть.

Мэй отвернулась от него, вновь устремив взгляд на далёкий город.

– И всё-таки ты проигнорировал свою «не просто боль», чтобы привезти меня сюда. Потому что посчитал это более важным. Потому что есть ценности, которые мы ставим выше собственных желаний и слабостей.

Крис нервно запустил пальцы в чёлку. Ему показалось, что он уже слышал этот тон – спокойно уверенный, будто доносящий очевидное. Тон человека, который выслушает все возражения, будет мягко улыбаться и терпеливо кивать, но никогда не сдвинется с единожды выбранного пути.

На сердце упала маленькая жгучая искра досады.

«Просто эмоции, – подумал Крис. – Конечно. Ничего больше».

– Никакую ценность нельзя возводить в абсолют, – сказал он вслух и выпрямился, снова усевшись на краю крыши. – Никакую цель нельзя делать единственным смыслом жизни. Всегда нужно что-то, за что ты сможешь удержаться, если всё пойдёт наперекосяк. Иначе даже самая распрекрасная идея сожрёт тебя с потрохами и не поморщится. – Он сцепил руки в замок и медленно вздохнул. – Мне очень жаль, что это случилось с Бэт. И я не хочу, чтобы это случилось с тобой.

– А как же «пожертвовать собой ради великой цели»? – Ирония, прозвучавшая в этой фразе, была едва ощутима, но отозвалась в груди искренней радостью.

– Отличный девиз для героев и сумасшедших. И то насчёт первых я не уверен. В любом случае, если я что-то смыслю в героизме, то беспричинное вычёркивание из своей жизни ни в чём не повинных людей не имеет к нему никакого отношения.

– Ну уж тебя-то фиг вычеркнешь, – фыркнула Мэй. – У меня был такой хороший план, а ты просто взял и сломал мне всю схему.

– Увы, со мной это случается. – Крис расплылся в довольной улыбке. – Грэй должен был тебя предупредить, прежде чем отправлять на поиски. Возможно, если бы он знал о твоих принципах, так бы и сделал.

Мэй хихикнула и легко ткнула его кулаком в бедро.

– Ты сам-то следуешь своим мудрым советам? Или они работают только до тех пор, пока тебе не сносит крышу очередная гениальная идея?

– Я не герой и не сумасшедший. – Пальцы сжались так сильно, что напряжение отдалось болью в раненом плече. – По крайней мере, я над этим работаю. Хотя мне тоже надо бы чаще вспоминать, что бывает, когда я слишком увлекаюсь.

Разомкнуть руки удалось с трудом. Казалось, на это ушли все силы, которые у него были.

– Вот поэтому, даже если бы я могла стереть тебе память, я не стала бы этого делать. – К Мэй вернулась прежняя серьёзность. – Я хочу, чтобы ты помнил о том, что случилось. Хочу, чтобы ты помнил, как причинил боль человеку, который не был для тебя чужим. Хочу, чтобы это стало твоим якорем. Потому что тебе слишком нравится рисковать, слишком нравится подходить к краю и смотреть вниз. Это часть тебя, и ты не сможешь стать другим. Ты всегда будешь опасным. И достаточно сильным, чтобы кому-то навредить.

Пальцы до белизны впились в кирпичи.

И это он пытается давать ей советы? Он? Теперь? Когда ему самому стоило бы исчезнуть из её жизни без всяких просьб и уловок?

– Я никогда не был сильным, – сказал Крис, неожиданно охрипнув. – Возможно, в этом и проблема. В этом ощущении. – Ногти болезненно царапнули камень. – На самом деле мне чертовски страшно, Мэй. От того, насколько мне это нравится. В тот момент. Когда резьбу срывает, и можно не думать, не оценивать, а просто… Быть. И казаться себе собой. Сильным и свободным. Не помнить, что такое «нельзя». Это… – Он судорожно сглотнул. – Слишком приятно. Слишком заманчиво.

– Только это не ты, – с мягким спокойствием сказала Мэй.

– А кто? – Он криво усмехнулся, не оборачиваясь и глядя прямо перед собой. – Я хочу думать, что это не я. Вообще это единственный способ не свихнуться. Потому что когда тот, кого ты хочешь уничтожить, внутри, тебе слишком легко дотянуться до его шеи. И лучше уж верить, что это что-то внешнее. Чужое и случайное. Но откуда-то же оно берётся. Именно такое. Может быть, я поэтому не справляюсь? Потому что на самом деле именно это и есть я?

Эти мысли жгли его после каждого срыва, кипели внутри, не зная выхода.

Сейчас они впервые были высказаны вслух. И впервые на них был получен ответ.

– Нет. До тех пор, пока ты сам в это не поверишь.

Крис смотрел вдаль – на пейзаж, знакомый до мельчайших подробностей, но каждый раз новый. Смотрел вниз – на потёртые носы своих кроссовок и на шестиэтажную пустоту под ногами. И думал о том, что всё всегда сводится к этому простому «ты сам». В конечном итоге ты сам – альфа и омега всех своих проблем. Ты сам – точка отсчёта и система координат. Другой не предусмотрено. Твои проблемы – это всегда твои проблемы. Порождение твоей сути и твоего выбора. Здесь это становилось особенно ясным, физически ощутимым. Здесь. На узкой дороге над пропастью – где его жизнь принадлежала лишь стойкости старого камня, ветру и случаю. Здесь. На холодной серой крыше – где его жизнь принадлежала лишь ему. Никому больше.

– Я очень испугалась, – заговорила Мэй. – Тогда, на балконе. Ты был таким… Незнакомым. И очень убедительным. То есть… До этого сложно было представить, что ты можешь стать таким, а потом – так же сложно было представить, что ты опять можешь измениться. И даже когда я поняла, что случилось… Я же не знала толком, как это работает. И я подумала, что, может быть, это навсегда, и что я никогда больше не увижу тебя прежним. Настоящим. Сейчас мне кажется, что это было самым страшным, хотя тогда, наверное, ощущалось иначе. И потом, после… Я почти поверила, что это тебя сломает. Я боялась, что ты не сможешь вернуться и собрать себя заново – таким, каким я тебя знаю. Боялась, что когда я тебя снова увижу, ты будешь другим. Или мой взгляд будет другим. – Она улыбнулась. – Но ты остался собой. Я узнаю тебя во всём, что ты делаешь, во всём, что ты говоришь. Ты не смог бы остаться таким, если бы это не было настоящим.

Он этого не заслужил. Нет, он абсолютно точно этого не заслужил. Когда ему выставят за это счёт, ему просто нечем будет расплатиться.

Крис вдохнул мягкий лесной воздух – медленно и осторожно, словно тот мог воспламениться в лёгких от слишком резкого движения.

– Я никогда не знаю, правильно ли я себя собрал, – сказал он. – И смогу ли собрать ещё раз. Мне кажется, что я непрерывно решаю какое-то дико сложное уравнение. Какую-то задачу с кучей неизвестных. И уже накосячил везде, где только мог, и своими ошибками спутал и условия, и вопросы, и переменные… И теперь, даже если я найду ответ, я никогда не пойму, правильный ли он, потому что я не знаю, где ошибался, и на что это повлияло, и как всё задумывалось изначально… Но самое неприятное…

– …то, что ты никогда не сможешь решить эту задачу раз и навсегда. Потому что тебе постоянно приходится искать себя в потоке чего-то наносного, чужих сил и эмоций… И этот поток тебя меняет, а значит – меняет условия.

Крис наконец повернул голову и посмотрел на Мэй прямо. Её слова были удивительно точными, и он не сразу догадался, почему.

– Я эмпат, – напомнила она, заметив в его взгляде вопрос. – Мне тоже многому пришлось учиться. Мне было лет шесть или семь, когда я впервые почувствовала кого-то другого. До этого я, кажется, вообще не осознавала, что люди вокруг – такие же, как я. Они были чем-то вроде декораций. Ну или игровых персонажей, которые существуют просто потому, что главному герою нужно какое-то окружение. А всякая там вежливость и нормы поведения, положенные «хорошей девочке»… Это как правила игры и способ заработать призы. Или не потерять баллы. В общем, когда вдруг выяснилось, что люди вокруг чувствуют ничуть не меньше, чем я, и чувствуют иногда такое, чего я даже вообразить себе не могу… Это было, мягко говоря, шоком.

– Мир как-то сразу стал слишком большим и сложным, – тихо сказал Крис, и Мэй кивнула.

– Причём резко и неожиданно. Я растерялась и запуталась. И тогда бабушка сказала, что мир, и люди в нём, и все их мысли и эмоции – это один большой узор. Как будто огромное вышитое полотно. И что у каждого в нём – свой цвет и своя нить. И что когда я эту нить почувствую, смогу делать с ней что угодно – хоть перекрасить, хоть узлом завязать… Только потерять не смогу, потому что это моя суть, а её потерять невозможно, даже если я сама не знаю, в чём она заключается. Так что… Как бы ни менялись условия твоей задачи, ты всё равно решаешь её через одни и те же константы. И вот они как раз и есть самое важное. Потому что ты – не ответ. Ты – способ решения.

Мэй замолчала, и Крис тоже заговорил не сразу. Он обдумывал её слова, взвешивал на внутренних весах, примерял, как непривычные линзы.

– Хотел бы я познакомиться с твой бабушкой, – улыбнулся наконец. И пожалел о слетевшей с языка фразе прежде, чем собеседница успела ответить. Улыбка погасла сама собой. – Мне нужно было промолчать, да?

Мэй отрицательно качнула головой.

– Шесть лет прошло. – Тишина ещё немного покружила над ними и снова прервалась негромким, чуть взволнованным голосом: – Она обещала, что когда-нибудь эта сложность перестанет меня пугать, потому что я научусь любоваться узором. И почувствую себя его частью. И, кажется, я только сегодня поняла, что она имела в виду.

Мэй медленно обводила взглядом холмы и небо, реку и город – будто впитывала их, дышала ими и не могла надышаться. И улыбалась мягкой, блестящей от слёз улыбкой. И Крис совсем не чувствовал её страха, потому что для страха больше не было места.

– А ещё она говорила, что нить никогда не обрывается просто так. Что она заканчивается там, где ей нужно закончиться, чтобы узор продолжался, оставаясь гармоничным. И если мы не понимаем, для чего это нужно, то лишь потому, что не можем видеть всей картины. А на самом деле даже самая короткая нить вносит что-то своё. Даже самая короткая нить навсегда остаётся в узоре.

Слёзы склеивали её ресницы, текли по щекам, отражая голубизну неба и радужные солнечные блики.

– Иногда я думаю, что если буду достаточно незаметной, то моя нить не оборвётся дольше. Если есть кто-то, кто создаёт эту картину… Может быть, как только я сделаю что-то по-настоящему значимое, он решит, что я выполнила свою задачу и больше ничего не могу привнести в узор. Или, наоборот, привнесу в него что-то, если моя нить завершится сейчас, какой-нибудь эффектной завитушкой. Особенно если эта завитушка может повлиять на путь какой-то другой нити. Более важной. – Мэй странно усмехнулась. – Но это всё глупости, конечно. Иногда никакого высшего смысла нет. А есть, например, реверсивная гиперфункция поля. Такая дурацкая наследственная болезнь, которую даже диагностировать заранее нельзя. Есть группы риска, и больше ничего. Нельзя предугадать, когда случится приступ. Просто человек отключается – и всё. Пять, десять минут – и его нет. И ты ничего не можешь сделать. Только стоять рядом и смотреть, как его убивает собственное поле. Просто так. Без причины.

Мэй тихо всхлипнула, и Крис коснулся её руки. Просто коснулся – не пытаясь смягчить её эмоции, не пытаясь делиться своими. Как будто вовсе не существовало ни его поля, ни её дара. Коснулся в бесхитростном жесте, от начала времён говорящем одно – самое простое и самое важное.

Я рядом.

– У меня есть причины держаться подальше от людей, Попутчик, – сказала Мэй. – Но я не хочу, чтобы это было нашей последней встречей.

Система координат поплыла, кувырнулась, завертелась юлой. А когда заняла прежнее положение, Крис удивлённо обнаружил, что в ней появилась новая ось.

* * *

– И что ты будешь делать дальше?

Время перешагнуло полуденную отметку. Тени поблёкли и съёжились. Крыша заброшенной шестиэтажки прогрелась так, что с неё пришлось ретироваться вниз, на затенённую пыльную лестницу.

– Отвезу тебя домой и поеду в больницу.

Попутчик спускался с какой-то намеренной медлительностью, будто желая растянуть слишком короткую дорогу, и Мэй всё время хотелось его поторопить. То, что она позволила себе забыть о времени, кололо стыдом. Впрочем, в движениях спутника не было ни скованности, ни болезненной осторожности. Хромота, и раньше-то едва заметная, исчезла вовсе.

– Поговорю с Джин, – продолжал Попутчик. – Расскажу про Тину. Наверное. – Он улыбнулся. – Может, действительно придумаем что-нибудь, что всех устроит. В конце концов, она обещала в случае чего не запихивать меня в стационар и лечить на дому. Надо будет напомнить.

– Ты ведёшь себя как ребёнок, который боится больниц и врачей, – усмехнулась Мэй и получила в ответ карикатурно-многозначительную мину и неопределённо разведённые руки.

– Может и боюсь. Но даже если нет – зачем торчать в больнице, когда у тебя есть личный доктор, готовый подлатать твоё поле как-нибудь за чашечкой кофе?

Мэй с любопытством вгляделась в его лицо и чуть не запнулась о порог, но Попутчик, несмотря на всё своё позёрство, успел подставить руку и помог спутнице безопасно выйти на улицу. Золотая пыль просеянного сквозь листья солнца осыпала его растрёпанные волосы.

– А ты умеешь совмещать приятное с полезным. – Мэй не удержалась от иронии. – Не боишься спровоцировать Ская? Или думаешь, он не заметит твоих скрытых мотивов?

– Эш не идиот и тем более не истерик, – беззаботно пожал плечами Попутчик. – Так что нет, не думаю. И нет, не боюсь. Во-первых, у меня нет никаких скрытых мотивов. А во-вторых, почему это я должен бояться? – Он горделиво выпятил грудь. – Пусть он меня боится! – И тут же рассмеялся, теряя боевой вид.

– Знаешь, мне даже интересно, кто победит, если вы и правда схлестнётесь, – хихикнула Мэй.

– О, это многим интересно! – Попутчика её замечание явно позабавило. – Мне иногда кажется, что всё это журналистское жужжание нужно лишь для того, чтобы столкнуть нас лбами, спровоцировать на какую-нибудь эффектную битву самцов и посмотреть, кто победит.

– А кто победит?

– На самом деле Джин, – усмехнулся Попутчик.

– Это не считается! – заупрямилась Мэй. – Ну давай, смоделируй ситуацию, мне же любопытно.

Он чуть задумался, скользнул ладонью по верхушке малинового куста.

– Если всерьёз… Без поблажек, оружия и амулетов… Думаю, я бы вытянул на ничью. Слушай, давай как-нибудь встретимся при нормальных обстоятельствах? – вдруг предложил он, меняя тему. – А то у нас складывается какая-то нездоровая традиция. Надо бы её сломать.

– Отличный план, – кивнула Мэй.

Лес впереди расступался. За деревьями уже показалась бежевая лента грунтовой дороги. Попутчик шёл медленно, и Мэй заметила, что тоже невольно сдерживает шаг. Она улыбнулась, подумав о том, что это не последняя их встреча, а значит – совершенно не обязательно так старательно её растягивать. Тем более что кое-кому всё ещё нужно в больницу. Но торопиться не хотелось. После всех переживаний этого утра её вдруг накрыло тяжёлым ватным одеялом усталости. В груди что-то нервно дрогнуло, и ноги сбились с шага. Лес поплыл перед глазами. Метроном ожил, ударил особенно громко, заглушив сердцебиение, и Мэй вдруг поняла, какое время он отмерял. Поняла слишком поздно…

– Крис!..

Он даже не успел удивиться. И осознать, что произошло, не успел тоже. Только почувствовал, как горячо и болезненно всколыхнулось чужое поле, как сжались на его рукаве пальцы, потянули вниз, сдёргивая рубашку с плеча.

Секунда – чтобы подхватить Мэй и не дать ей удариться о землю.

Секунда – почувствовать обжигающие волны взбесившейся энергии.

Секунда – заслониться от жара и ощутить судорожное биение хрупкого тела на руках.

Секунда – восстановить контакт с её полем и тут же отпрянуть в беспомощности.

Секунда – испугаться.

И наконец схватиться за телефон.

* * *

– Мне нужна твоя помощь!

Его тон сработал как разряд дефибриллятора. Сердце замерло и забилось вновь, лишь когда Джин вскочила на ноги.

– Где ты? Что случилось?

Он объяснил. Где, с кем и что. Очень захотелось выругаться, но Джин сдержалась.

– Я приеду. – Кнопки коммутатора защёлкали под пальцами. – Шон, выезд. Полевой. Я с вами. – И снова в прижатый к уху мобильный: – Крис, подробнее.

Она не стала дожидаться лифта, просто слетела вниз по лестнице, преодолев два этажа и короткий коридор за несколько вдохов. По крайней мере, воздуха отчётливо не хватало.

Крис говорил быстро и нервно, и Джин то и дело прерывала речь вопросами, одновременно разбивая клокочущие волны его страха и убеждаясь в диагнозе, который, вопреки её отчаянному желанию, казался верным.

– У неё сильное поле?

– Как моё или чуть слабее.

Значит, продержится минут десять от начала приступа, не больше. Сколько уже прошло? Она должна успеть. Просто обязана. Хотя бы потому, что Криса нельзя оставлять с этим наедине. Слишком страшно звучит его голос.

Машина рванула с места, как только Джин влетела в салон, так что её почти бросило на сиденье.

– На Северное шоссе, очень быстро, – велела колдунья. – Похоже, у нас РГП.

Короткие взгляды, которыми обменялись коллеги, были более чем красноречивы. Если речь действительно идёт о реверсивной гиперфункции поля, торопиться бессмысленно. Водитель, впрочем, тратить времени на переглядывания не стал, и пассажиров вжало в спинки кресел, когда он пустил в ход магический ресурс машины.

– Джин, что мне делать? – Голос в трубке почти сорвался на крик.

«Ждать. Не глупить. Не подходить слишком близко. Не с твоим полем, ну в самом деле!»

– Джин, пожалуйста!

Сомнения, не успев толком оформиться, разлетелись вдребезги.

– Стабилизаторы у тебя с собой?

– Да.

– Надевай. На себя.

– Но…

– Заткнись, делай и слушай.

Нужно было привести его в чувство, встряхнуть хорошенько, чтобы собрался и смог действовать. Но в распоряжении Джин были только слова. И она бросала их резко, отрывисто – как пощёчины.

– Прощупай её поле. Ищи узлы, где интенсивность на два-три пункта выше её нормы. Они запускают процесс.

Проблема первая. Крис не сможет выжечь реверсивные точки. Ему просто не хватит сил.

– Нашёл, – сообщил напряжённый голос.

– Попробуй дать на них превосходящее напряжение. Это замедлит поток.

– Замедлит?

– Твоя задача – не прервать приступ, а дождаться меня. Выиграть время.

Проблема вторая. Даже если полностью блокировать реверсивные точки, поле продолжит выкачивать из клеток энергию. На восстановление нормальной работы понадобится около пятнадцати минут. Пациент умрёт раньше. Пациент всегда умирает раньше.

– Когда у её поля закончится топливо, оборвётся его связь с клетками. Если это случится – мы опоздали. Батарейку не трогай, она всё равно уже пустая. Попробуй подстроиться под её поле напрямую. Оно сейчас переваривает само себя и другой энергии не примет. Но, если добьёшься резонанса, может получиться.

– Невозможно, – прошептал с переднего сиденья Шон.

– Ты сможешь, – сказала Джин.

Проблема третья. Крису не хватит энергии, чтобы кормить взбесившееся поле достаточно долго. Джин не хватит времени, чтобы установить достаточно тесный контакт. С синтетическими батарейками это вообще может оказаться невыполнимой задачей.

– Что-то ещё? – В динамике послышался странный звук, похожий на треск рвущейся ткани.