Текст книги "Попутчики (СИ)"

Автор книги: Мария Демидова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Между тем, Крис смотрел на неё с явным недоверием. Однако вместо того, чтобы уличить Мэй во лжи, которой они, казалось целую вечность назад, договорились избегать, он лишь сказал осторожно:

– Я думаю, ты ошибаешься.

– Возможно, – согласилась Мэй. – Возможно, я немного преувеличиваю. Но… Я знаю, как я умру. То есть самый вероятный вариант. А теперь ещё знаю, что это будет быстро и почти не больно. Это не так плохо, наверное. И я не верю в посмертную систему наград и наказаний. Все эти юридические хитрости – это так… по-человечески. Мне кажется, если там, дальше, что-то и будет, то совсем другое. Такое, что нам не вообразить. А скорее всего, вообще ничего не будет. И это не так страшно, как то, что абсолютно точно будет здесь. – Картины, которые навязчиво всплывали в сознании, грозя свести с ума, теперь рвались наружу, стремились облечься в слова, потому что закрывать на них глаза больше не получалось. Слишком близким казалось всё это: – Ритуалы. Венки, цветы, ленты, скорбные надписи… Мрачные одежды – обязательно чёрные, и ещё какого-нибудь особенно унылого фасона, чтобы никто не усомнился, что это настоящий, правильный траур… Дежурные слова про то, как это рано, «жить бы ещё да жить», и какая я была хорошая и талантливая… И неважно, правда ли это. Просто так принято. Так положено. Дальние родственники демонстрируют свою причастность. Кто-то из них видел меня пару раз в жизни, но ведь такое событие нельзя пропустить. Близкие держат лицо и пытаются соблюдать баланс между настоящими чувствами и тем, как их положено выражать, чтобы не допустить пересудов и сплетен. – Крис слушал молча и внимательно, хотя и смотрел теперь только на её руки. Мэй проследила за его взглядом и заметила, что методично расцарапывает подсохшие корочки ссадин на ладонях. Почему-то даже это осознание не заставило её остановиться. И Крис тоже не пытался помешать – лишь слегка прикусил губу, словно пытаясь отвлечься от боли, которую причиняли ему её действия. Он слушал. И это заставляло Мэй говорить. – Только сплетни всё равно будут. Кто-нибудь наверняка начнёт болтать о том, что если я изначально входила в группу риска, то можно было что-нибудь сделать, приложить больше усилий, кому-нибудь заплатить, куда-нибудь поехать, пройти какое-нибудь дорогое обследование, в общем – проявить инициативу и всё исправить… – Мэй непроизвольно вцепилась в пододеяльник, не замечая, что её ладони оставляют на нём кровавые пятна. Её вдруг охватили злость и досада. И острое желание защитить маму от глупых и бестактных нападок, если уж ей суждено послужить для них поводом. – Я даже представляю, кто именно будет об этом говорить. Есть у нас такие знакомые, которые всегда лучше всех знают, кому и как нужно жить. Тем более – кому и как нужно было жить, чтобы избежать уже случившихся неприятностей.

Обида. Горькая и болезненная беспомощность.

– Список. Поимённо.

Слова были холодными и жёсткими. Крис аккуратно вбил их в пространство – будто сваи в грунт.

Ей стоило разозлиться на неуместное дурачество. На нелепую попытку придать разговору иную тональность, вывести его в плоскость отвлечённых абстракций, над которыми можно и нужно шутить, чтобы они не смогли пустить корни, окрепнуть и дать ядовитые плоды.

«Ты всегда говоришь ерунду, когда пытаешься кого-то успокоить?»

Мэй определённо разозлилась бы. Если бы слова звучали как шутка.

– Это не твоя забота. – Она ожидала, что ответ получится резким, но фраза неожиданно дополнилась едва ощутимой улыбкой.

– Возможно, – кивнул Крис. – Но я готов включить это в список своих забот, если ты перестанешь издеваться над руками и признаешь наконец, что я всё равно не смогу остаться в стороне.

Мэй отвернулась и уставилась на собственные пальцы, которые сжимали одеяло так крепко, что побелели бы, если бы уже не были белыми.

Она почти физически ощутила, как Крис входит в её мысли – новой фигурой в привычной композиции. В строгом чёрном костюме – идеально, без единой лишней складки сидящем на неестественно прямой фигуре. В тёмно-серой рубашке, наглухо застёгнутой под самое горло. Непривычно серьёзный – как в тот день, когда оглашали приговор его сестре. Со старательно причёсанными волосами, лишь слегка разворошёнными ветром. У него в руках цветы. Потому что не положено без цветов. Розы? Или что-то менее банальное? Он стоит в стороне – от родственников и друзей семьи, сосредоточенно печальных или утирающих искренние слёзы; от родителей, мрачным конвоем замерших рядом с бледной заплаканной Лизкой; от компании жмущихся друг к другу сокурсников, пришедших по велению не то чувства долга, не то студенческой солидарности. Он стоит в стороне. Немного растерянный, подавленный непривычностью происходящего. А вокруг него волнами колышется любопытный шёпот, шелестят в пропитанном благовониями воздухе вопросы. Чёлка падает ему на глаза, когда губы в традиционном прощании касаются лба восковой куклы, которая уже никогда не будет Мэй Фокс, но по какому-то праву заберёт с собой часть предназначенного ей тепла. Маленькую, но бесценную крупицу. И, когда он делает шаг назад, когда бессознательным движением скользит кончиками пальцев по её сложенным на груди рукам – так, будто может снова почувствовать живое поле, – всем кажется, что перед ними раскрылась красивая и грустная тайна…

Образ казался реальным и плотным. Она не чувствовала прикосновений – нервные окончания были мертвы, нейроны были мертвы, мозг был мёртв. Но чувствовала облегчение. Потому что всё наконец пришло к определённости. Потому что можно больше не бояться. Ничего. Никого. Ни за кого.

– Мэй, – позвал Крис откуда-то издалека, и она с трудом осознала своё тело сидящим на больничной кровати. Почувствовала, как холодный пот проступает на руках и спине. Поняла, что не может вдохнуть, потому что дышать позволено только живым, а она… – Посмотри на меня. – Он не просил – требовал, настойчиво проводя ладонями по её плечам. Прохлада его рук напоминала о её собственном живом тепле. Мэй вскинула взгляд, и знакомый образ растрёпанного студента в мятой светлой рубашке с расстёгнутым воротником и тёмными следами засохшей крови на правом рукаве ворвался в её сознание одновременно с тем, как воздух ворвался в лёгкие. – Всё хорошо, слышишь? – Она дышала, подстраиваясь под его чуть взволнованный, но уверенный голос. – Никаких ритуалов, никаких венков, никакой ерунды. Не сегодня.

Оказалось, что она всё-таки боится. Странным, каким-то студенческим страхом, невыносимым настолько, что хочется поскорее вытащить билет, пусть даже самый сложный, и предстать перед экзаменатором – лишь бы вырваться из разъедающего мысли ожидания.

– Я не хочу, чтобы ты в этом участвовал.

– Хорошо, – покладисто кивнул Крис вместо того, чтобы уточнять, в чём именно, или в очередной раз говорить о свободе выбора. Мэй подумала, что он, возможно, даже не понял, о чём она просит, и согласился лишь для того, чтобы не провоцировать новый приступ страха. Но, когда Крис снова заговорил, это предположение рассыпалось в пыль. – Знаешь, я не думаю, что ритуалы – это так уж плохо. Это же, по сути, способ справиться с болью. Не заглушить её, а именно пережить, сделать терпимой. – Голос был тихим, но таким материальным, что, даже когда Крис убрал ладонь с плеча Мэй, ей всё ещё мерещилось тепло – будто он продолжал держать её за руку, не давая вновь соскользнуть в омут дрожи и паники. – Это как дыхательная гимнастика. Ты проделываешь определённые действия, чтобы привести организм в нужное состояние – расслабить мышцы, снять спазм, успокоиться или, наоборот, мобилизоваться. Мне кажется, любой ритуал – примерно то же самое. Набор действий, которые помогают перестроить восприятие. Принять новые условия. Потому что просто так, сходу… Это слишком сложно. Со сбитым дыханием далеко не уйдёшь.

– Может быть, – не стала спорить Мэй. – Но тогда это не должно быть обязательным. Иначе слишком много фальши. – Она помолчала и добавила неожиданно для себя самой: – Я не хожу на бабушкину могилу. Не могу. Мама говорит, что это неправильно, что я так сбегаю от воспоминаний. А я… Я просто не знаю места, где её было бы меньше, чем там. Там вообще ничего нет. Только мёртвые камни. Иногда – красивые мёртвые камни. Но я среди них ничего не чувствую. – Снова нестерпимо хотелось плакать – от одной мысли, что когда-то, очень скоро, кто-то будет искать среди мёртвых камней её саму. – Я так не хочу. Лучше было бы исчезнуть совсем. Как будто я вообще никогда не рождалась. Чтобы все просто забыли, что я была, и не тратили время на то, что никому не нужно.

Мэй не помнила, когда эта мысль впервые пришла ей в голову. Возможно, на бабушкиных похоронах, где было так много не только настоящей боли, но и показной, приличествующей случаю скорби. Когда земля сыпалась на крышку гроба, и кто-то вдруг запричитал в голос, а Мэй никак не могла понять, какое отношение всё это имеет к её бабушке. К нити, которая навсегда осталась в узоре мира.

Зато она хорошо помнила, как несколько раз намеревалась поговорить об этом с родителями. Поговорить о себе, о том, что её ждёт, и о том, какой реакции и каких действий она хотела бы от родных. Вот только подступиться к разговору Мэй так и не решилась. Слишком трудно было ранить близких преждевременными страхами. Оставалось лишь сожалеть, что в тринадцать лет не пишут завещаний. И в шестнадцать не пишут. Да и в восемнадцать тоже. Не принято, не положено – как будто бумага способна приманить беду. Можно подумать, что беда считается хоть с какими-то бумагами…

– Ты слышала историю о несуществовавшем человеке? – спросил Крис, вновь вытягивая Мэй из вязкой смеси воспоминаний и предчувствий. – Тина очень любит её туристам рассказывать. Не слышала? У одного из старых домов на Гончарной улице пропал кусок истории. Лет сорок, что ли. То есть до этого известно, кому дом принадлежал и кто там жил, после этого – тоже известно, а вот в эти сорок лет – совсем никаких данных. Как будто пустым стоял. И при этом не обветшал, не развалился, и даже фотографии есть того времени – вполне аккуратный ухоженный домик… Но ни о жильцах, ни о владельцах в архивах ничего нет. Слепое пятно какое-то. В общем, благодатная почва для легенд. – Речь Криса завораживала, вела за собой, не позволяя отвлечься, и, следуя за выразительным голосом, Мэй успела лишь мимоходом подумать, что года через два университет обзаведётся ещё одним отличным лектором. – И вот говорят, что в этом доме в эти непонятные сорок лет жила семья одного человека. Кем он был и чем занимался, никто теперь не знает, но легенда утверждает (а спорить с легендами – себе дороже), что был он человеком хорошим и занимался чем-то важным. Только себя очень не любил. Ну, как не любил… Считал недостаточно полезным, что ли. Собственные заслуги игнорировал, а промахи, наоборот, раздувал до неприличия. И вот, когда он действительно попал в неприятности – то ли из-за случайности, то ли и правда из-за собственной ошибки, ему показалось, что это конец света. Он страшно расстроился и решил, что без него мир был бы лучше…

– Знаю, знаю. – Мэй поняла, к чему он клонит, и это позволило ей сорваться с крючка истории и перебить рассказчика. – Дело было под Новый год, и, когда все загадывали желания, он пожелал себе никогда не рождаться, и к нему явился какой-то древний колдун, который устроил ему экскурсию в прошлое и будущее, доказал, что без него мир стал бы хуже, и человек одумался и решил не исчезать, а проблемы решились сами собой. Хэппи энд.

– Да нет, – невозмутимо возразил Крис. – Желание было загадано и исполнено. Я же говорю: сорок лет дом пустой стоял. Человек исчез, соответственно, не женился, не купил дом, не вырастил там детей… Дети, естественно, тоже исчезли, вместе со всеми их делами, открытиями, да мало ли чем ещё. Может, кто-то из них изобрёл лекарство от всех болезней. А может, нет, но кто-то кого-то вдохновил, кто-то кому-то помог… Пошли круги по воде, коснулись кого-то ещё, запустили новую цепь событий, и мир стал немного лучше. То есть не стал, потому что человек с Гончарной улицы никогда не рождался. Так что ты поосторожнее с желаниями.

– У меня нет детей, – усмехнулась Мэй. – Я ничего особенного не сделала и очень старалась ни на кого не повлиять.

– Вот как раз это у тебя и не получилось, – заявил Крис таким тоном, что даже подумать о возражениях было невозможно. – И, между прочим, я планирую глобально в мире наследить. Давай не будем этим рисковать.

Мэй оставалось лишь вздохнуть.

– Мне кажется, что я всех подведу. Дети не должны умирать раньше родителей. Это нечестно. Такое чувство, что я нарушаю какие-то очень важные правила. Что я плохая дочь. И плохая старшая сестра, которая боится по-настоящему сблизиться с младшей и ранит её уже сейчас. – Она отвернулась и снова обняла колени. – Я хочу поступить правильно. Хочу быть ответственной. Хочу её защитить. Но я не знаю, что для неё будет лучше.

– А ты спроси. – В голосе Криса слышалась мягкая улыбка. – Ты всё равно больше не сможешь это от неё скрывать. Так почему бы не выяснить? Может быть, ей не так уж нужна ответственная старшая сестра? Может, ей больше пригодится старшая сестра, которая будет рядом? И которая позволит ей быть рядом столько, сколько возможно.

Мэй хотела возразить, но вспомнила о бабушке. Вспомнила, как обижалась на её скрытность. Зря обижалась, конечно. Глупо злиться на того, кто уже никогда не сможет ни оправдаться, ни исправить свою ошибку. Сейчас Мэй понимала, что бабушка тоже хотела её защитить. Но недоверие всё равно задевало. Так, может быть, Крис прав?

– И не говори, что тебе нравится одиночество, Мышь. Можешь внушать это кому угодно, только не мне.

«Прав, – решила Мэй. – И знает, что прав».

– И вообще, если хочешь знать моё мнение, твои способы защищать людей нуждаются в серьёзной переработке.

– Если хочешь знать моё мнение, – в тон ему ответила Мэй, – твои тоже.

– Нормальные у меня способы, – фыркнул Крис. – Действенные. Можешь спросить у кого угодно из тех, кто меня достаточно хорошо знает, и тебе точно скажут, что если с кем-то что-то и случится, то со мной. Это общеизвестная истина. Что-то вроде залога всеобщей безопасности. По крайней мере, я привык думать, что раз уж со мной всё в порядке, то остальным тем более ничего не грозит. – Он вздохнул, смахнул со лба чёлку. – Правда, в последнее время мне слишком часто напоминают, что это не так.

– Ещё одна причина, по которой тебе не стоило со мной связываться, – грустно улыбнулась Мэй. – Вдруг это заклинание разрушится, когда что-то случится не с тобой.

Он разозлился резко – будто разом отбросил всю свою натренированную выдержку. Будто после передышки, заставившей расслабиться, получил неожиданный удар под дых. Вытянулся напряжённой струной, впечатал кулаки в кровать, словно собирался вскочить на ноги, одним движением развернулся к Мэй.

Несколько секунд он молчал, глядя на неё с какой-то отчаянной яростью, и казалось, что тысячи слов сгорают у него в горле, не успев обратиться звуком. Когда Мэй почувствовала, что больше не может выдерживать этот взгляд, глаза Криса наконец начали остывать.

– Объясняю на пальцах, – медленно произнёс он, и слова пылали всё ещё жарким, но уже укрощённым пламенем. – Ты до сих пор основываешь свои суждения на том, что следующий приступ тебя убьёт, потому что вычитала в справочниках, что купировать приступ реверсивной гиперфункции поля невозможно, а некупированный приступ всегда смертелен. – Мэй наблюдала, как расслабляются его плечи, как едва уловимо меняется поза, становясь мягче и естественней. – Это простейший силлогизм, Мышь. И сегодня выяснилось, что одна из его посылок ложна. – Он коротко поморщился, будто от острой боли, на мгновение сжал губы в тонкую нить, оперся плечом о стену. – Мы смогли остановить приступ, хотя никто не был к нему готов. Сейчас другая ситуация, другие условия. Я знаю Джин, и она не успокоится, пока не придумает, как тебе помочь. И себя я тоже знаю.

Грудь обжёг страх, и теперь Мэй точно знала, когда и почему он расправляет свои огненные крылья.

– Крис… – Он выглядел очень усталым, как будто эмоциональный всплеск отнял большую часть его сил. С ним не хотелось спорить. Его хотелось немедленно уложить спать. Но упрямый взгляд пресекал даже мысли о подобной заботе. – Я не смогу здесь поселиться, ты же понимаешь, – тихо сказала Мэй. – Рано или поздно меня выпишут. И всё будет как раньше. Я очень благодарна и тебе, и Джине, но вы не сможете защищать меня непрерывно. Объективно – не сможете.

– Объективно, – раздражённо передразнил Крис, – ты не можешь этого знать.

– Не сердись. – Мэй попыталась улыбнуться. – Просто я действительно надеюсь, что ты не планируешь становиться моим телохранителем и караулить меня днём так же, как ты караулишь Кристину по ночам. Это было бы уже слишком.

– Я настолько похож на сумасшедшего?

– Нет. Но меня немного… – «очень», мысленно поправилась она, – пугает то, насколько сильно ты хочешь мне помочь. – Взгляд Криса затопило удивление, и Мэй заставила себя продолжить. В конце концов, как бы ни сложились обстоятельства, с этой проблемой стоило разобраться раз и навсегда. – Если я что-то и знаю о тебе, Попутчик, так это то, что ты очень хорошо умеешь оценивать риски и очень быстро принимаешь взвешенные решения. И то, что случилось сегодня… то, из-за чего мы оба сидим здесь, выглядит так, будто на твоих весах моя жизнь оказалась тяжелее твоего поля, твоих исследований, о которых ты мне сейчас так проникновенно рассказывал… Тяжелее жизни Кристины, за которую ты так боялся ещё неделю назад, потому что, кроме тебя, её некому защитить. Тяжелее твоей собственной жизни.

– Глупости, Мэй. – Он улыбнулся неожиданно мягко. И куда только делось раздражение? – Это не было взвешенным решением.

Она понимала, что собеседник хочет её успокоить. Точно так же, как хотел раньше – когда утверждал, что готов стать её страховкой и повторить опасный трюк, который, по его собственным словам, «потрепал ему поле». Вот только ей не нужна была успокоительная чушь, противоречащая действительности.

– Ты говорил, что готовился к худшему. Значит – обдумывал варианты. Рассчитывал.

– Я рассчитывал, – усмехнулся Крис, – вырубиться от истощения к приезду Джин. Надеялся, что моих сил хватит, и твоё поле не успеет тебя дожрать. А потом, когда настроился на тебя, когда по-настоящему почувствовал, что происходит… У меня, между прочим, нервы тоже не железные. Тебе-то повезло, ты без сознания была. – Насмешка в голосе стала отчётливей, но Мэй чувствовала, что он по-прежнему серьёзен. – Для тебя всё и правда было бы незаметно и безболезненно. Я себе такой роскоши позволить не мог. А когда чувствуешь, что твоё поле вот-вот переварят заживо, соображать начинаешь немного хуже. И я подумал, что если действительно отключусь, то не успею отстраниться от тебя, и всё закончится совсем плохо. А потом… Кажется, потом я уже вообще не думал. Вряд ли мне в здравом уме пришло бы в голову превращаться в трансформатор и пропускать через себя больше силы, чем моё поле может усвоить.

– Ты мог меня отпустить. – Его слова лишь подтверждали её правоту, и это заставляло срываться голос. – Пока ещё был в состоянии это контролировать. Ты должен был меня отпустить. Но ты не захотел.

– Не захотел, – легко согласился Крис. – Не захотел смотреть, как ты умираешь. Это ненормально?

– Это слишком похоже на… – Говорить отчего-то было трудно – как идти по осыпающейся горной тропе. – На самопожертвование.

Крис задумчиво нахмурился, будто сопоставляя какие-то факты, а потом спросил напрямик:

– Значит, ты боишься, что я в тебя влюблюсь и попытаюсь отдать за тебя жизнь? – Последние слова прозвучали с чуть наигранным пафосом. – Как делают все порядочные романтические герои. Боишься, что у меня получится? А если не получится, то я буду разбит и раздавлен настолько, что брошусь в свежевырытую могилу? – И снова сквозь иронию проступало нечто иное, не позволявшее допустить, что к неожиданному открытию отнеслись легкомысленно. – Серьёзно?

– Скажем так, истории про истинную любовь – не мой сорт развлечений. Все эти поиски единственного избранника, соединение половинок, клятвы в вечной верности… – Мэй очень старалась поддержать его тон, но чувствовала, что голос дрожит. Страх выплёскивался из груди, кривил лицо неестественной усмешкой. – Всё это какая-то дикость, по-моему. Я не очень-то верю в вечность. Но я знаю, что один человек может потерять себя в другом. Я это видела. Я это чувствовала. Это страшно – когда человек весь, всем своим существом обращён куда-то в пустоту: в прошлое, в сожаления, в мечты о каком-то несбывшемся завтра, о встрече, которой не будет… Всё это «Ах, она любила его так, что не смогла без него жить и бросилась в реку!», «Ах, он каждый день приносит на могилу её любимые цветы!», «Ах, после его смерти она не написала ни одной картины, потому что из мира ушли краски!» Очень красиво. Очень жутко. Говорят, что любовь сильнее смерти. Если это так, то она страшнее смерти.

Крис запустил пальцы в чёлку. Замер так на несколько секунд, а потом взглянул на Мэй каким-то странным искристым взглядом, в котором чудились одновременно понимание, сочувствие и зарождающийся смех.

– Я с тобой свихнусь, Мышь, честное слово. – Он фыркнул и резко опустил руки, проведя ладонями по лицу, будто смахивая неуместную весёлость. – Значит, всё это время – пока я пытался понять, какого фига ты такими странными способами пытаешься меня спровадить… Всё это время ты защищала меня от любви? – Он снова не сдержал нервного смешка. – Чем я это заслужил?

– Это я с тобой свихнусь. – Странное дело: его смех, прорывающийся сквозь маску серьёзности, вовсе не был обидным. – Твои заслуги здесь совершенно ни при чём. Не думай, что это твоя исключительная привилегия. Просто с тобой всё сразу пошло наперекосяк. У меня никогда раньше не возникало таких проблем. Я была уверена, что умею отталкивать людей. Это всегда получалось. Но ты странный. Ты просто появляешься – и всё переворачивается с ног на голову. Рядом с тобой сам мир становится ненормальным, и в нём ничего не работает так, как надо.

– То есть я как чёрная дыра? – хмыкнул Крис. – Настолько массивный объект, что уже самим своим присутствием искривляю пространство-время? Таких комплиментов мне ещё не делали.

– Ты как псилоцибиновый гриб, – отрезала Мэй. – Самим своим присутствием искривляешь людям мозг. И сначала кажется, что ничего необычного не происходит. Что ничего серьёзного не происходит, потому что тебя поначалу вообще трудно заподозрить в серьёзности. А потом ты делаешь вот это вот всё, что ты делаешь. И приходишь сюда. Ночью. По карнизу! – Она запнулась на слишком высокой ноте и закончила тише: – И мне страшно, Попутчик.

– Страшно за меня или страшно рядом со мной? – уточнил Крис ровным тоном, будто не осознавая важности вопроса.

Однако вопрос был важным. Пожалуй, вопрос был ключевым. Из тех, что определяют, насколько верными будут все дальнейшие построения.

– И то, и другое, – ответила Мэй. И это признание – больше перед собой, чем перед собеседником – поставило что-то внутри на правильное, единственно возможное место. – Наверное, я просто никогда по-настоящему не хотела подпустить кого-то достаточно близко. Легко отталкивать людей, когда тебе всё равно, останутся они рядом или навсегда исчезнут из твоей жизни. Мне очень долго было всё равно.

Крис кивнул. Помолчал немного, а потом вздохнул и улыбнулся так спокойно и удовлетворённо, словно только что нашёл решение какой-то очень важной задачи.

– Значит, ты поэтому не хочешь со мной работать? Боишься взять слишком много моего? Но это же не обязательно. Думаешь, я стал бы настаивать?

– Дурак, – сообщила Мэй и вдруг почувствовала, как горячая влага жжёт глаза. Как тепло наполняет грудь и растапливает что-то, готовое вот-вот излиться слезами.

– Очень может быть, – не стал спорить Крис. – Но не герой и не сумасшедший. Я же говорил. – Его улыбка стала шире, заиграла знакомым, но почти позабытым за эту ночь жизнерадостным светом. – Даже если меня угораздит в тебя влюбиться, и даже если у Джин ничего не получится… Моя жизнь не закончится, Мышь. В ней останется много других важных людей и важных дел. Подозреваю, я в принципе не способен влюбиться так сильно, чтобы о них забыть. Даже если вдруг захочу. Возможно, где-то в глубине души я просто чёрствый сухарь, которому недоступны истинные возвышенные чувства… – Он картинно закатил глаза, прижал руку к сердцу, демонстрируя глубину недоступных ему чувств, и Мэй не удержалась от улыбки. – Наверняка я и сам таких чувств не заслуживаю. И хорошо, если так. Это можно оценивать как угодно, но, что бы ни случилось, мне будет за что держаться. – Он помолчал и добавил с хитрой усмешкой: – Но, если хочешь, я могу пообещать, что постараюсь никогда в тебя не влюбляться.

– Не хочу. – Мэй упрямо поджала губы. Очертания палаты и лицо Криса окончательно расплылись. Обжигающие слёзы потекли по щекам. – Я хочу писать с тобой этот дурацкий курсач.

Он приблизился мгновенно, одним неуловимым движением.

– Значит, будем писать этот дурацкий курсач. – Обнял прежде, чем Мэй успела сказать что-то ещё. – И диплом. – Тёплым дыханием коснулся виска. – И диссертацию. – Прижал к себе так крепко, что она почувствовала взволнованный стук его сердца. – И монографию. У меня далекоидущие планы.

* * *

Когда она проснулась, рассветное солнце уже выплеснулось из-за горизонта и тёплой волной подкатывалось к окну.

Когда она проснулась, он неподвижно сидел на подоконнике, свесив одну ногу в палату, и, опершись спиной об откос, задумчиво смотрел вдаль. Утреннее небо мягко высвечивало спокойный профиль.

«Какой хороший сон», – подумала Мэй, перевернулась на другой бок и снова закрыла глаза.

* * *

Утро началось с того, что кто-то с размаху уселся на кровать и одарил спящую на ней пациентку энергичными объятиями, которые для человека более хрупкого могли бы закончиться парой сломанных рёбер.

– Лиза… – Мамин голос звучал осуждающе, но в то же время неуверенно – словно она сама рада была бы последовать примеру младшей дочери.

Старшая дочь тем временем сонно потянулась, ослабляя сестринскую хватку, зевнула и открыла глаза, по которым тут же ударило яркое солнце – кто-то резко раздвинул занавески. Тихо стукнула щеколда балконной двери, и в палату ворвалась приятная прохлада, ещё хранящая свежесть ночного дождя.

– Доброе утро, – щурясь, пробормотала Мэй и села на кровати, даже не пытаясь отцепить от себя Лизку, которая устроилась рядом, обхватив сестру руками и прижавшись виском к её плечу.

– Доброе, – согласилась Джина. – Как самочувствие?

– Замечательно.

Мэй ответила не задумываясь – одного взгляда на родителей было достаточно, чтобы понять: она просто не сможет сказать ничего другого. Мама остановилась в нескольких шагах от кровати, и в её взгляде отчётливо читалась надежда – одновременно робкая и отчаянная. Державшийся чуть позади отец казался более спокойным, но то, как он бессознательно теребил рукав рубашки, расстёгивая и вновь застёгивая манжет, выдавало тревогу.

Впрочем, ответ в любом случае мог быть только один. Чувствовала себя Мэй и правда замечательно. После мрачных ночных разговоров она ожидала бессонницы или кошмаров, однако заснула быстро, удивительно спокойно и крепко. И проспала всё утро, не заметив, когда и каким путём Крис вернулся в свою палату. А теперь ей было настолько хорошо, что это казалось почти невежливым по отношению к людям, которые из-за неё не могли похвастаться такой же мирной ночью.

Джина подошла ближе, обвела Мэй медленным придирчивым взглядом, коротко кивнула:

– Похоже на правду.

И только после этого занялась приборами и амулетами. Родители наблюдали за манипуляциями врача молча и вообще выглядели странно потерянными, нерешительными. Будто боялись неловким движением помешать магии, которая сохранила жизнь их дочери. Даже отец, обычно дотошный до бестактности, старательно сдерживал вопросы и комментарии.

В конце концов заговорила сама Джина. Не отрываясь от работы, она расспрашивала Мэй об ощущениях, выясняла, насколько сама пациентка помнит и осознаёт, что с ней произошло, рассказывала, как удалось остановить смертоносный приступ… И почему-то упорно умалчивала о том, что в этой истории было ещё одно действующее лицо – и ещё один пострадавший.

А между тем, как раз об этом пострадавшем Мэй больше всего хотелось бы услышать. В конце концов, её собственная проблема была пусть и серьёзной, но достаточно ясной. Другое дело – состояние Криса, который так и не рассказал толком о реальном положении вещей. Но Джина молчала, а спросить напрямую было неловко – ведь, если бы не ночной разговор, Мэй и сама не знала бы, что спасителей у неё на самом деле двое.

– План действий такой, – объявила Джина, закончив настраивать амулеты и заносить данные приборов в карту. – Во-первых, не паникуем. Во-вторых, принимаем как данность то, что после первого приступа рано или поздно будет второй. И всё ещё не паникуем. Просто действуем исходя из негативного прогноза, потому что ошибиться в эту сторону безопаснее, чем в обратную. Возражения?

Возражений не последовало, и врач продолжила рассказывать о плане лечения, не замечая, что пациентка думает о чём-то своём.

На самом деле Мэй, конечно, слушала. И о новом оборудовании, которое способно в течение недели поддерживать установленную связь полей, и о встроенных в него накопителях энергии, которые в случае приступа будут накачивать поле силой через медицинские амулеты…

– Запаса энергии хватит на время, за которое я смогу приехать сюда из любой точки Зимогорья, – говорила Джина, а Мэй думала о том, как скоро ей осточертеет эта палата. И хватит ли мощности прибора, чтобы она могла хотя бы иногда выходить на улицу. Или для этого нужно будет личное присутствие врача? И долго ли продержится энтузиазм Джины, если она окажется, по сути, привязанной к пациентке. – Сейчас в клинике нет амулетов, которые могли бы накапливать достаточное количество энергии и при этом обеспечивать надёжную дистанционную связь. Их нужно будет изготавливать по спецзаказу. Но это вопрос ближайшего времени, а пока придётся побыть здесь.

«Нужно попросить, чтобы мама принесла бумагу и акварель. И угольные карандаши. И хоть какую-то косметику. И учебники. В конце концов, если Крис действительно рассчитывает на её помощь в исследованиях, его вряд ли остановит перспектива работать в больничной палате».

– На настройку управляющего амулета понадобится какое-то время, нужно будет заново устанавливать межполевую связь. Но, думаю, мы с этим справимся – торопиться, по большому счёту, некуда. Тогда я смогу гасить приступы на расстоянии, и необходимость в стационаре отпадёт. Конечно, если амулеты будут эффективно выявлять и блокировать реверсивные точки. В этом, к сожалению, можно будет убедиться только в условиях реального приступа – модель не даст абсолютной гарантии. Но я в любом случае буду контролировать всё лично до тех пор, пока не удостоверюсь, что амулеты достаточно надёжны.