Текст книги "Отчий сад"

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Но сейчас мне это было все равно.

Я медленно подъехала к уличному кафе, припарковалась и зашла выпить стакан сока. Мне нужно было придти в себя – я только сейчас поняла, какое это правильное выражение: ощущение было у меня такое, будто меня нет в моем теле, оно движется, точно кукла-автомат, ноги шагают, а я сама зависла над обрывом. Ну да, обрыв, от глагола «рвать». Отношения порвались, как старая перчатка. Меня выбросили, как старую перчатку.

Я села за столик и посмотрела вокруг.

Весь мир – живой, движущийся, цветущий, эти запахи цветов и бензина, раскаленного асфальта и пыльного ветра, – весь мир смотрел на меня с сочувствием. И он нравился мне, честное слово! Нравился даже сейчас, ког

^{note 342} да в голове у меня кипели волны, а в сердце трепетала сорванная бурей афиша к кинокартине «Семейное счастье ».

Впрочем, может быть, это девушка за стойкой смотрела на меня с сочувствием – вид у меня, наверное, был не ахти какой.

– Я только что попала в аварию, – сказала я ей, когда она подошла ко мне с меню, – но легко отделалась, только слегка помяла машину. – И я девушке улыбнулась. И поняла, что пришла в себя. Моя тень проскользила над обрывом и, точно вздох облегчения, покорно легла у моих ног. Я пила апельсиновый сок и думала уже совершенно спокойно о том, что у меня есть новое увлекательное дело. У меня есть друзья. Есть моя Марфа – которая умнеет прямо на глазах.

– Привет, Марфик, – позвонила я ей.

– Что-то случилось? – сразу спросила она.

– Нет, все нормально.

– А я почему-то полчаса назад за тебя неожиданно испугалась.

– Просто мне изменяет муж, – сказала я, – и по этой причине мы с ним, наверное, скоро расстанемся, но в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо… а ты как?

– Бабушка уехала в санаторий.

– Отлично!

– Деду предложили написать книгу вместе со швейцарским биологом.

– Тоже хорошо.

– А я…

– А ты влюбилась в африканца!

– В азербайджанца, – сказала Марфа тихо.

– Да? – удивилась я. – Еще один сюрприз бедной Анне Борисовне!

– Бабушка, разумеется, не в курсе.

– Но у них там хоть нефть-то осталась?

– Не знаю. Абдулл хочет стать биологом, как наш дед. ^{note 343}

– Только ты насчет секса, дочь, ты поосторожней – еще рано.

– Он патриархальных взглядов.

– Мусульманин, что ли? Смотри, окажешься потом у него четвертой женой!

– Атеист он. Просто семья такая – положительная.

– Ну, тогда все нормально! Пока!

– Пока, мам. – И наши голоса разъединились. Я расплатилась с девушкой, села в машину и хотела поехать домой, но передумала: пожалуй, загляну в свой выставочный зал, потом доеду до Митяя, а завтра уже сдам машину в ремонт. Не привыкла я без колес – может, попросить у него машину?

Трезвость мыслей вернулась ко мне, и я стала подсчитывать, что мне достанется при разводе: квартира в Митине на морже, но половина ее моя, а вторую половину я поменяю на половину его второй (маленькой) фирмы. Она ведь зарегистрирована, когда мы уже состояли с ним в браке, значит, я ее полноправный собственник наравне с ним. И его компания, в которую я вхожу как акционер, от меня пусть покупает у меня акции… Настроение мое несколько повысилось. Как говорит мудрая Лена: деньги

– это единственный способ стать счастливым тому, у кого больше ничего нет – ни таланта, ни красоты, ни великой любви. Но у меня есть мой ум. И Марфа. И… я уже подъехала к дому Митяя – и он – моя золотая рыбка! И я не так глупа, чтобы заставлять золотую рыбку быть у меня на посылках – пусть плавает в океане свободно – не хочется ведь оставаться одной у помятого Чери.

* * *

Хотелось ли ему ехать?

Чтобы забыть прошлое, он отрывал от своей кожи родню – как дети в нетерпении срывают коросту зарастающей ссадины, не понимая, что тем только удлиняют время ее заживления: снова из ссадины появляется кровь,

^{note 344} снова приходится мазать ее йодом, терпеть жжение, сжи

мая губы, чтобы не заплакать.

Но, наконец, прошлое отпало само.

И теперь о своем детстве и юности он способен был подумать легко: космическую брешь безматеринского детства заполнило его призвание и, точно медицинским клеем, стянуло, казалось, навсегда окаменевшие края раны. И соединив, оросило их живой водой его генетического жизнелюбия. Точки-вмятинки от черных стрел ненависти брата Сергея, ненависти, причину которой он почему-то никогда не пытался понять, затянулись тоже – так следы от брошенных камушков постепенно, расходясь кругами, исчезают на ровной поверхности воды. И тень отцовского равнодушия сошла на нет, обнажив под собой фотографию молодого отца, с которой глядел человек столь же сверхчувствительный, что и сын. (Но не такой сильный, прости, отец.)

Он ступал теперь по ровной земле своей памяти, опять удивляясь точности народного языка: былую расщелину было уже не найти – просвечивающая под полуденным солнцем трава, одаряя его летающими букетами запахов, покрывала землю: все поросло быльем.

Сначала, когда прошлое, отступив, приобрело художественную завершенность, Дмитрию стало казаться, что искусство служило только лекарем для его раненной души – и, выполнив свою спасательную миссию, может утратить для него свой витальный смысл.

Страна неслась на американских горках, по-ниц шеански сбрасывая в небытие и нищету наиболее слабых, а он, чувствуя вину перед каждым убитым временем стариком, все равно испытывал душевный подъем – подъем освобождения от капканов прошлого.

Он работал – но душевная гармония уже начинала расти в нем, как сад в самой себе, не требуя выражения и растворяя его душу в красоте бытия, перед которой меркли все, даже самые великие, ее отражения.

Требовался диссонанс, чтобы, сдвинув точку восприятия, придать ему свойство особого зрения, способного

^{note 345} за красотой мира уловить что-то неуловимое, и, нанеся один-единственный штрих, в котором, конечно, единая Красота не нуждалась вовсе, как равнодушна совершенной красоты женщина к признаниям в любви, наконец снова отбросить диссонанс, как катапульту, и слиться с единым, уже не теряя индивидуальности, проникая через глазок своего искусства за видимые покровы.

Тогда такой диссонанс Дмитрий обрел в Катерине. Ее эмоциональная холодность – и к нему, а потом и к ребенку

– отбросила его из действительности обратно к искусству, пообещавшему ему большее, чем любовь женщины – свой ключ к Тайне мира. То, что скрывалось за красотой и разнообразием его форм, то приоткрывалось как пустота, то сгущалось до не-пустоты, но всегда таило намек на духовный замысел, в который вписывался и художник – пусть всего лишь как инструмент для нанесения легкого штриха, который мог послужить ключом к двери от космической мастерской создания форм – и в ней, как и здесь, у ее облеченной в материю земной тени, были, наверное, свои Рембранты, свои Васнецовы и свои Пикассо.

Столкнувшись с ледяным айсбергом эгоизма, но не погибнув, как несколько счастливчиков с Титаника, он наделил смыслом и свои детские страдания: мир его детства был разбит, как цыганская скрипка, осколки и обломки которой, по поверью, склеивались вновь – и только тогда инструмент начинал по-настоящему прекрасно звучать.

Но искусство для него теперь не спасатель, вытаскивающий его из-под завалов памяти, а всего лишь то, что он умеет делать по-настоящему хорошо.

Последний удар по скрипке нанесла Катерина – и вот инструмент виртуозно склеен. Он звучит.

* * *

Ему часто теперь вспоминалась эта цыганская легенда еще и потому, что его любимая сестра Наташа, превратившаяся из молодой врачихи в зрелую, полноватую домохо

^{note 346} зяйку (все-таки Толстой был прав, назвав свою героиню именно этим именем), воспитывая родившегося в середине девяностых Артема, а теперь и двойняшек – Аришу и Сашу, появившихся на свет, когда их маме уже было за сорок, занялась расшифровкой белых пятен родословной. Ей всегда нравились загадки. Сначала она пользовалась только Интернетом, а потом обратилась к архивам, – и так же, как со старым комодом, от которого когда-то ей удалось найти ключ, здесь ее снова ждала удача.

«Я разгадала тайну нашего семейного мифа о черной крови, – волнуясь, написала она Дмитрию по электронной почте, – ты помнишь, Сергей утверждал, что у нас черная кровь, он считал, что “черная” означает “порочная”. Он так себя и вел, то ли оправдывая мифом свое поведение, то ли подчиняясь ему: ведь все мы рабы мифологии. И только после освобождения от мифологии приходит настоящее второе рождение – рождение подлинного “я”.

И все эти годы я думала: неужели и правда в том, что случилось с ним, виновна какая-то темная тайна нашей генетики?!

И занялась родословной.

И вот что я узнала: наш прапрапрадед, Михаил Ярославцев, закончил в Петербурге Горный институт и стал горным офицером (это 55-й год девятнадцатого века). Потом он был управляющим рудника. Так вот, он женился на цыганке! Принадлежала она, кажется, к сэрвам, пела в хоре и сначала жила в Самаре. Непонятно, как они познакомились и где. Но факт остается фактом.

“Черная кровь” – это цыганская кровь. Только и всего. Причем браки смешанные у цыган были крайне редкими.

У нашего прадеда была родная сестра – и я нашла их потомков: наша четвероюродная сестра Азалия живет в Аргентине. Я списалась с ней, найдя ее mail (не буду писать, как мне это удалось, долго объяснять, а малышей скоро нужно будет кормить, расскажу при встрече), и Азалия подтвердила, что ее прабабушка всегда говорила

^{note 347} с сожалением, что в их аристократическую кровь (особой аристократии как-то я у нас не заметила, ну горные офицеры, то бишь инженеры, и что?) влилась струя “черной цыганской крови”.

Вот и все. А мы все жили в прошлом веке, как слепые котята. Документы были уничтожены в страхе двадцатых, изъяты при арестах тридцатых, сгорели в сороковых!..

Миф управлял нашими судьбами.

И, возможно, если бы Сергей нашу родословную знал, жизнь его сложилась бы иначе.

Прости его, Митя: он ненавидел тебя, потому что считал, что ты был свидетелем его ужасного поступка (о котором я тоже расскажу тебе при встрече). И соглядатаем его падения. И, конечно, еще и потому, что завидовал твоему таланту. Помню, ты признавался мне, что тебя мучила одна фраза, сказанная тобой Сергею в запальчивости, ты даже считал, что, не желая того, мог подтолкнуть его к гибели. Не вини себя. Ярославцевы, как все интеллигенты, совестливы – через тебя тогда заговорила, мне кажется, именно родовая совесть. Ген совести когда-нибудь тоже откроют. Без него, я уверена, человечество бы не выжило, в гене совести есть какой-то высший смысл, может быть, именно он и является первым именно человеческим геном!

Давай простим себя. Простим за все.

И простим время.

Артем, когда ему было пять лет, как-то сказал: “Мама, я знаю, люди – игрушки Бога”.

И я стала думать о Боге. И придумала сыну такую вот историю. (Тебя, наверное, удивит, что твоя сестра, растолстевшая домохозяйка, рассуждает на тему Бога? Кошка, которую научили говорить! Но не воспринимай все, что я напишу, слишком критично.)

В медицине есть такой эффект – плацебо. То есть пациент верит, что лекарство, которое ему дают, очень эффективное средство от его недуга. Он пьет это лекарство

– и выздоравливает.

^{note 348} И я подумала: в древности, когда мир был полон опасностей (он и сейчас таков!), люди придумали для себя духовное плацебо – сначала это были маленькие божки, которые помогали потому, что общая вера в них всего рода была сильна. Помогала психическая сила веры. Но потом они ощутили, что эти божки маленькие, а вот если много людей будут верить в одного Бога – он станет гораздо сильнее. Так и получилось. Вера становилась все сильнее – она помогала и спасала. Она хранила. Эффект плацебо работал.

Но цивилизация, которая назвала свою веру Богом, все-таки погибла.

Ведь параллельно она невольно создала и анти-Бога. Он был вызван в мир их негативными эмоциями – энергией страха, ужаса, агрессии, которые подталкивали людей к сомнению в существовании Доброго Начала, Бога. И сомнение, все разрастаясь, наконец обособилось от веры в Бога, став его противником. (Обрати внимание, как ослабляет наши силы любое сомнение!)

Дух веры и Дух сомнения остались одни, когда древняя цивилизация погибла.

Дух сомнения не нуждался в людях – этих слабых двуногих существах, вера которых в своего Бога развила их разум. Он стремился опять раствориться во Вселенной – среди таких же темных энергий. Ему было скучно быть.

Но Богу-духу было радостно бытие. И в благодарность или оттого, что энергия его была созидательна, он решил создать новый мир и стал Богом-творцом. Ведь в начале было Слово. А что такое слово? Это имя, это замысел, это образ, это облеченная в словесную форму вера.

Теперь ты понимаешь, почему люди так боятся искусственного интеллекта? Ведь они иногда чувствуют, что их судьбы во власти Бога, которого когда-то создали их предшественники.

Но Бог давно свободен от человеческой веры и человеческого воображения. Мы, нынешние люди, его дети. И потому он Бог-отец. И каждый человек, который силой

^{note 349} своей великой веры приближается к нему, способен стать Богом-сыном.

Вот такая сочинилась у меня Рождественская сказка для Артема. Правда, он, выслушав ее, сказал: “Ма, а я все равно уверен, что без инопланетян не обошлось”.

Он, кстати, мечтает стать изобретателем.

Что касается наших новостей, они таковы: брат мужа, Артем Аркадьевич, снова попытался жениться, но в последний момент все распалось. Денис утверждает, что изза меня. Но, честное слово, я совершенно здесь ни при чем! А вот Тома, вдова Сергея, в свои пятьдесят вышла замуж! За охранника, который когда-то работал с Сергеем вместе. Кстати, их бывший шеф теперь отвечает за строительство нового международного аэропорта. Старая Серафима обожает Дашку, но ей не нравится парень, с которым у Даши «семейная жизнь»: у них не было денег на свадьбу. Парень действительно из небогатой интеллигентной семьи, но очень толковый, способный к науке. Мура, ставший со своей пергидрольной красавицей-женой толще в два раза, тому, что он физик, наоборот, сильно рад, но очень недоволен, что его дочь живет нерасписанной. У него, кстати, сынишке три года. Сейчас у богатых в моде поздние дети. Мура больше всех настаивает на регистрации. И обещает “закатить свадьбу” всем на зависть.

Как Юлька?

Поздравляю ее и тебя с Рождеством. Твоя сестра Н.»

* * *

Дмитрий, как всегда, обрадовался моему приходу. Но я поймала себя на том, что, когда я чувствовала себя женщиной, у которой любящий стабильный муж и хороший дом, мне легче было смотреть на Дмитрия как просто на старого друга, а теперь я, войдя, сразу начала подозревать, что у него все-таки разгорелся роман с его соседкой Светланой. Нет, так дело не пойдет – иначе рыбка вильнет хвостиком, а я точно останусь у помятого Чери навсегда.

^{note 350} Какое мне дело до его женщин? Лучше мне верить в его монашеский образ жизни. Так спокойней.

Но он, легко угадывая мои мысли, сказал:

– Представляешь, Светлана, моя соседка по подъезду встретила мальчика, с которым в школе у нее была первая любовь.

– И он ее не узнал?

– Узнал, и теперь они живут вместе. Она очень похорошела.

– Так не бывает!

– Выходит, что бывает – если намеренье такой силы, что способно развернуть время. Он стоял у окна, красивый, чуть сутуловатый мужчина.

– Ты настоящий художник, Митя.

– Художник в мире – это просто знаковая фигура, – ответил он, смотря не на меня, а в окно, – просто символ свободы…

Я подошла к нему и встала рядом.

– Ты можешь сделать невозможное возможным, например, перенести на полотно воздух!

– А вот и Светлана! И ее овеществленная мечта. – Он улыбнулся и взмахнул рукой, как волшебной палочкой, пристально глядя вниз. И мой взгляд тоже спустился – чтобы тут же отпрянуть. Но я заставила себя досмотреть эту картину до конца: к машине шла счастливая пара – длинноногая женщина с распущенными каштановыми волосами и полноватый мужчина, движения их напоминали плавный танец…

– Это мой морж, – сказала я тихо. – Василий Николенко. То есть… бывший муж. * * *

Дмитрий бродил по городу с Натальей, приехавшей вместе с ним на свадьбу его сестры, своей тезки. Она, конечно, интересовалась не архитектурой, а недвижимо

^{note 351} стью, а он чувствовал себя так, будто оказался персонажем романа, когда-то написанного им самим. И перечитывая книгу, встречая самого себя прежнего, почти незнакомого, он испытывал ту щемящую грусть, какую обычно вызывает собственная детская игрушка, найденная через много лет на старой даче…

Впрочем, особых архитектурных шедевров здесь и не было: город и раньше казался ему всего лишь сердцевиной розы железных, шоссейных и воздушных дорог, но отнюдь не тем обитаемым местом, которое, образуя пусть невидимую, но четкую границу с остальным пространством, дает жителям мощную иллюзию защищенности и милое ощущение живого уюта. И сейчас, всматриваясь в почти незнакомые улицы, Дмитрий снова почувствовал тот космический ветер, который, теребя его волосы, обычно сопровождал его, возможно, упорно сигнализируя художнику, как биолокатору, о какой-то значительной роли, которую этому городу предстояло сыграть в истории, но лишая домашнего тепла…

Но что-то все-таки изменилось. Возможно, бессознательно угаданный основателем города истинный прообраз

– прообраз, похороненный в сером гранитном гробу сталинских сооружений, вдруг ожил и медленно стал подниматься из небытия, принимая форму то одного, то другого только что построенного здания. Дымчатый фантом, видение из пророческого сна о будущем, он обретал плоть и красоту, утерянную за долгие годы, и становился новым городом, в котором рушились тюремные стены мертворождённых домов-коробок, уходили на дно прошлого свинцовые здания-крепости, и пробужденный от векового сна основатель города, по странному стечению обстоятельств бывший не только инженеромстроителем, но и писателем, уже бродил по оживленным проспектам и веселым аллеям, радуясь своей воплощающейся мечте. Его город уже проступал из сновидного небытия, но каким он станет, не было ясно даже ему – его создателю…

^{note 352}

– Город всегда казался мне нереальным, – говорил Дмитрий Наталье, – основатель его, инженер и писатель, наверное, когда-то увидел его во сне, и его город, совсем другой, совсем не похожий на тот, по которому шли пешеходы и ехал транспорт, я всегда угадывал. Он проступал, как слабые тени, за монументальными зданиями и громоздкими революционными обелисками. Как туманный прообраз, он иногда возникал на рассвете, чтобы тут же исчезнуть при ярком свете дня. Город не соответствовал своему прообразу совершенно, и оттого казался мне несуществующим. Все, что отошло от первоначального образа, видимо, утрачивает реальность.

* * *

В субботу Дмитрий повез меня на дачу. Свадьбу его племянницы Даши отыграли в кафе, а на даче собирались самые близкие родственники жениха и невесты.

– Ты будешь вместо Майки, – пошутил он, – она отказалась ехать: у нее репетиции.

– Не простила тебя за то, что ты слишком поздно рассказал ей правду?

– Простила.

– А мама ее будет? (Рита, с которой у Дмитрия был долгий роман, вызывала у меня любопытство.)

– Нет. Ее старшая дочь недавно родила, и она уехала к ней помогать.

– То есть она теперь бабушка.

– Выходит, так. Поселок, как мне объяснил Дмитрий по дороге, некогда был самым престижным дачным местом, селились здесь архитекторы, писатели, ученые, одна улица была почти полностью профессорской, другая – полностью писательской…

– А вы как сюда попали? ^{note 353}

– Дачу построил еще мой дед по отцу, заместитель директора крупного по тем временам предприятия.

– Сейчас поселок не очень хорошо смотрится: коттеджи за высокими заборами, и тут же масса старых неотремонтированных дач.

– Как вся страна. Я и здесь поинтересовалась, сколько здесь стоит сотка земли, Митяй, конечно, не знал. Пришлось потом снова воспользоваться газетой «Из рук в руки»: цены были довольно приличными, приблизительно как под Клином или Солнечногорском.

Дачный дом Ярославцевых когда-то, наверное, казался большим. Вокруг дома рос старый сад, ветви заглядывали в окна, создавая в комнатах приятную прохладу.

Я рассматривала и дом, и всю родню Дмитрия, давнюю и новую… Что мы знаем о других семьях? Может, у наших соседей именно сейчас происходят драмы и комедии, трагедии и фарсы?

Вот невеста – Дарья. Здоровая кобыла, на ней бы пахать, но видная. В свадебном платье и фате она выглядела как статуя Свободы. Жених ее, Илья, разумеется, будет грызть науку: с такими внешними данными и полной интравертностью только фотоны гонять – или что он в своем институте делает? Дашка, как сейчас говорят, сделала конкретный выбор: если к ее генам (я глянула, спрятав ироничную улыбку, на ее папу – пародийного буржуя) прибавить нечто похожее – получатся просто монстрыслонопотамы. А так – у нее тело и деньги, а у него – мозги. Одно другое уравновесит.

Ее двоюродный брат Кирилл – очень красивый молодой мужчина. Он – военный инженер. Не самая престижная, однако, сейчас профессия. Жена его в роддоме: у них только что родился мальчик, названный в честь дяди-художника Дмитрием.

Отчим Дарьи, Денис Аркадьевич, нынешний муж Митиной сестры Натальи, мужчина лет тридцати вось

^{note 354} ми, о таких раньше говорили: «человек приятный во всех отношениях». Он вовремя сумел встать в нужном месте, и у него сейчас свой канал на местном телевидении. Но его слабость – страсть к умным монологам, да и не очень высокий потолок. Вбил себе в голову, что спасение Родины

– это он сам, представитель народившегося среднего класса, и на весь остальной мир ему чихать.

– Нас еще мало, – он аккуратно сплевывал вишневые косточки десерта в ложечку, – но мы опора государства. Большие капиталы не работают на страну, большинство нынешних миллиардеров помрут в какой-нибудь Швейцарии, а мы работаем. И мы будет жить здесь… Каждый, кто сумел подзаработать, стремится построить для своей семьи загородный дом. И живущие в этих домах никуда из страны уже не уедут. Мы строим не только для себя, но для своих детей, и внуков, и правнуков! Дачи раньше были отдушиной для горожанина: там он ощущал свою связь с родной землей и чувствовал себя ее хозяином… – С интеллигентской бородкой, в светлом костюме, Денис Аркадьевич походил на актера, играющего в какойнибудь чеховской пьесе.

– Жалкого клочка в шесть соток! – подала реплику бабушка Даши, которую Митя в разговорах со мной звал Серафимой. Мне, кстати, она очень понравилась: ей за семьдесят, но следит за собой, хорошо одета. Такая деловая подвижная ворона.

– Да пусть хоть клочка! Но дачные кооперативы были отголоском русской соборности!

– Вот куда-то рванул, – вмешался в разговор братблизнец Дениса Аркадьевича, Артем Аркадьевич, главный редактор на другом телевизионном канале и известный блогер. Они были очень похожи с братом: точно человек и его отражение, которое отделилось и живет само по себе, нарочно гримасничает, да впридачу оделось, как пугало, во все американское, растянутое и местами рваное… (Видите, у меня опять проснулось чувство юмора, значит, жизнь продолжается!) Но в общем-то, оба – симпатичные увесистые панды. Почему Артем Аркадьевич ^{note 355} не женат, я тоже разобралась: он влюблен в жену своего брата Наталью. Близнецы часто женятся тоже на сестрахблизнецах, но таковой у Натальи, увы, не имеется.

– Я только что вернулся из Италии, экопоселение Даманхур посетил. Вот на что нам нужно ориентироваться, а не на пропитанные буржуйским духом коттеджные поселки!

– Буржуйский дух – это витамин «С» для народа! Это стимул к труду! – не согласился Денис Аркадьевич.

– И твой Даманхур, кстати, тоже держится на труде и на бизнесе!

– А безработные? – вдруг робко спросила мать жениха.

– Безработные, Инна Петровна, должны активировать в себе витальную силу и рвануться на поиски своего места под солнцем! – Денис Аркадьевич торжествующе поднял указательный палец. – Каждому сейчас дан шанс!

– А беспризорники? – Инна Петровна, учительница физики, казалась забитой и страшно утомленной женщиной.

– А медицина, которая существует только для тех, у кого есть деньги? – даже возраст ее мной как-то не определялся: то ли еще молодая, но плохо выглядит от скудной зарплаты и еды, то ли уже старая, но с современной стрижкой. Муж ее, даже когда улыбался, казался грустным. Глаза его были тускло-мрачными. Такие лица, по моим наблюдениям, бывают у тех, кто пережил катастрофу, выжил, но так и не оправился после шока. Как попали они в благополучную семью Митиной родни? Впрочем, вся страна сейчас такая: здесь коттедж, там – хибара, здесь довольный, там – замученный.

– Ваш средний класс – миф! – вдруг заговорил отец жениха. – Нет никакого среднего класса, и неизвестно, когда он появится. Средний класс на западе – это инженеры, врачи, учителя, а не коммерсанты! Это вам говорю я! А меня, как в песне, похоронили дважды заживо!

– Не надо, Боря, – попыталась его остановить испуганная жена. – Сегодня все-таки у нас праздник!

– А я скажу! ^{note 356}

– Да пусть скажет, – благожелательно кивнул Денис Аркадьевич, – не волнуйтесь, Инна Петровна! У нас с Борисом Ильичем разные точки зрения, но каждая имеет право на существование.

– Сначала я начал бунтовать против власти – меня в психушку закинули. То есть похоронили первый раз. Выбрался все-таки, даже окончил институт, я потомственный физик, стал работать. Тут в стране перемены. Зарплаты кукиш. Ученые мрут или съезжают. Науку закопали. И меня вместе с ней. Я попытался тогда организовать свою фирму по внедрению отечественных изобретений. Только дела пошли – деньги обесценились, нечем стало платить, и все мое дело рухнуло. Изобретения никому не нужны. Мои сотрудники разбежались, как интеллектуальные тараканы, – кто в Германию, кто в Нидерланды… Здесь все стало разворовываться и только. И снова меня в родной стране похоронили.

– Так это уже трижды получается, – вдруг подала реплику старая Серафима. – Сначала вас забрали, затем падение курса рубля, а потом вообще полный развал!

– Институт, где Илья работает, – не слушая, продолжал он, – каждый год поставляет за рубеж лучших молодых ученых. Им такие деньги все эти годы платили, что даже прокормиться как следует было невозможно!

– А мы прокормим! Это я, тесть, вам обещаю! Меня в застойные годы тоже съели – и не стал я ученым, а своего зятя съесть я не дам! Станет доктором наук! Только мой бренд за миллион можно продать – «Пиво от Михалыча», а? – это вмешался в разговор подвыпивший отец невесты, которого все звали почему-то Мурой. – Наука – важное дело! Это не то что всяких бездельников кормить!

– Это в мой огород камушек, – наклонившись ко мне, с улыбкой шепнул Дмитрий. На секунду все как-то смущенно замолчали.

– Гений родился, – сказал Денис Аркадьевич, поигрывая дорогим портсигаром (правда, я не видела его курящим, похоже, он держал его для эффекта).

– Или дурак, – прибавил скептически отец жениха. ^{note 357}

– Деды наши построили мощную державу, а что теперь?

– подал реплику до того молчавший племянник Дмитрия Кирилл.

– Отстроить-то отстроили, – мрачно сказал Борис Ильич, – да не сохранили.

– Они-то тут причем, Боря? – тихо возразила его жена. – Это уж действительно наше поколение постаралось…

– И я вообще армию бы распустил, к примеру, в КостаРике нет армии, и хорошо!

– За страну не боитесь! – весело выкрикнул подвыпивший пивной король. – Нас почему все не любят? Да потому что завидуют нашей огромной территории! Обычная зависть, только в мировом масштабе! Мы еще Европе и Америке утрем нос!

– А Илью, кстати, звали в Германию, – сказала невеста Даша, прикрывая рукой зевок. – И что? Можно и там поработать, а потом вернуться. Чего проблему-то громоздить?

– Я здесь такой дом возвожу! – Денис Аркадьевич огорченно на нее глянул. – А ты о Германии. С бассейном и зимним садом. Строю всем нам родовое гнездо!

– Кто что говорит – дом нужен. – Даша пожала крупногабаритными плечами. – Но пока молоды и детей у нас еще нет, чего не поездить по миру?

– В общем, средний класс и твой загородный дом – это, по-твоему, Денис Аркадьевич, панацея от всех бед, – иронично сказал его брат. – А я вот думаю: панацея и в самом деле финансирование науки, Михалыч прав.

– Панацея – это православие, – угрюмо обронил Борис Ильич, – вырвали из крестьянского Космоса веру в Бога – и купол рухнул, началось разрушение не только крестьянского уклада, но и народной души… Если дом не будет стоять под куполом веры, он тоже рухнет.

– Без науки, без нанотехнологий – никуда! – упорствовал Артем Аркадьевич. – Только плестись в хвосте у развитых стран! Моя вера – только в науку! Так что ты, Дарья, молодец! Хорошего нашла себя мужа! ^{note 358}

– Это он ее нашел, – снова вмешалась старая Серафима,

– девка вон какая крупная, – сложно не заметить!

Все засмеялись.

Со второго этажа спустилась Наталья, хозяйка дома.

Она укладывала спать своих близнецов. Кстати, они совершенно очаровательные. По возрасту Наталья могла быть их бабушкой – родила она уже лет в сорок с чем-то, но того совершенно не ощущалось: с молодой улыбкой, скорее застенчивая, чем общительная, она, появившись, как-то сразу все изменила: спор утих, лица расслабились, Денис Аркадьевич перестал вырываться к монологам и смотрел на нее с обожанием.

– Ну, произнеси что-нибудь, жена, – попросил он.

– Наш друг сочинитель, – сказала она, улыбаясь, – прислал экспромт, – она достала мобильный телефон и прочитала SMS: «Каренина торгует пирогами, Ассоль готовит блинчики с мозгами, а ваш семейный диггер и поэт, увидев этот бюргерский дуэт, совсем переселился в Интернет! Лишь в электронном гамаке Земли я отыщу тебя, о Натали!»

– Безобразие, – возмутилась тут же старая Серафима,

– шлет любовные послания чужой жене! Все снова засмеялись.

– Ты – настоящий художник, Митя, – сказала я Дмитрию тихо. – А твоя сестра – настоящая женщина… * * *

Лица его родни шелестели в листве, темнели и светлели в траве, то в одном месте дачного сада, то в другом: вот промелькнул в желтых стеблях правильный профиль отца, Антона Андреевича Ярославцева, его тут же вместе с сухой травой унесло вдаль быстрым порывом ветра, но среди древесных веток успела откликнуться ему солнечным бликом улыбка матери Анны, а ей тут же отозвалась мягкая морщинистая рябь – это бабушка Юлия Николаевна посылала с облака свой привет, и за ней пушинкой, в сердцевине которой твердело семя, спустилась в сад легкая тень простой и мудрой бабушки Клавдии Тимофеевны…

^{note 359} Внезапно со звякнувшим щемящим звуком просквозил по выступающим древесным корням острый профиль Сергея и зацепился за поднимающийся из-под сухой земли рыжевато-коричневый сосновый бугор. А среди темнозеленой хвои вспыхнуло рыжим пламенем яркоглазое лицо деда.