Текст книги "Отчий сад"

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

У меня, кстати, такого богатства нет. И впридачу еще низ тяжеловат. Но Лена с ее необъятным сокровищем кормит своего актера, а у меня Вася! И все-таки немного завидно.

^{note 288}

– Ну что, – сказала я, прикинув, сколько времени мне придется расселением заниматься, – вы согласны с выбором мужа?

– Еще бы она не согласилась. – Носорог тревожно моргнул маленькими голубыми глазками.

– Он прав, – сказала его супруга, – он в нашей семье принимает решения. Причем всегда правильные.

– Понятно.

– Да и эти монолиты, говорят, строятся гастарбайтерами, и брака много, – прибавила она. Восточные женщины всегда внешне такие покорные, а на самом деле они-то, ночные кукушки, и управляют и мужем, и детьми, а может, даже и политикой.

– Ну, это как посмотреть, – я достала мобильный телефон и пометила в нем себе задание на завтра – начать заниматься поиском двухкомнатных для дружных коммунальщиков, видимо, решивших, что, живя по отдельности, они станут еще дружнее.

– Только учтите, что покупатель за вашу квартиру внес аванс только на месяц. Если вдруг не найдем…

– Как это? – возмутился он. – Найдем!

– Понимаете, цепочка – это всегда сложности. Мы найдем квартиры, которые продают их владельцы, а их покупатели тоже что-то продают… И потянется. Всегда легче, если нет свободных денег, иметь дело с новостройками…

– Это я сказала на всякий случай: вдруг да клиент передумает. Но он – правильно я поняла его сразу – абсолютно непробиваемый носорог.

– Мне нравится эта квартира, и если вы отказываетесь, мы идем к вашему руководству и меняем риэлтора!

– Девушка не отказывается, Саша, она просто ставит нас в известность, что могут быть трудности. – Жена посмотрела на меня извиняющимся взглядом. Симпатичная женщина, честное слово. С такими иметь дело легко и приятно.

– Постараемся за месяц найти, – сказала я, – а не найдем, поменяете. ^{note 289} И наконец, расставшись с клиентами, я помчалась к По повым.

Кругом пробки! Когда не торопишься, можно в них китайский язык учить или медитировать, но когда хочешь побыстрее – полный абзац. Я включила «Авторадио » и откинулась на сиденье. Сегодня остроты хоть менее пошлые, и за то спасибо российской культуре. Как вы понимаете, последнее слово давно нуждается в мохнатых кавычках.

* * *

На самом деле, Наталья напрасно испытывала по поводу дочери депрессию с идеями самообвинения (так она называла сама свое состояние, всегда развивавшееся после встречи с Марфой или даже разговора с ней по телефону). Разгадывая чужие судьбы, как приятные головоломки, дочь она воспринимала исключительно через чувство своей вины, закрывавшее от нее правду: Марфа великолепно себя ощущала в отцовской семье и даже считала, что так вот жить с матерью на два дома – это сейчас очень круто.

Ей вообще нравилось все самое крутое: иномарки последних моделей, одежда «от кутюр», молодежный сленг, спортсмены-экстремалы. И мать свою она относила к одному из своих козырей, которыми любила щегольнуть перед одноклассниками. То, что Наталья, одетая в дорогие вещи из первоклассных бутиков, иногда заезжала на джипе за Марфой в школу, делало этот козырь вполне осязаемым.

Ни к какой науке Марфа не тяготела. Свекрови – моложавой пятидесятивосьмилетней даме, сделавшей себя круговую подтяжку лица, льстило, что родители соучеников и новые учителя часто принимают ее не за бабушку, а за мать Марфы – и от этого некоторая досада, что ее сын остался в дураках, женившись на прохвостке и не очень далекой стерве, быстро улетучивалась, а потом надолго компенсировалась удолетворением от осознания своей вневозрастной привлекательности.

^{note 290} Муж Анны Борисовны, профессор Попов, преподавал в университете, читал лекции в биологическом музее на Малой Грузинской, писал монографию и, будучи старше своей жены почти на двадцать лет, давно вжился в образ рассеянного безобидного ученого, когда-то столь популярного в советском кинематографе его юности.

Про Наталью он обычно вообще не помнил и порой удивлялся, столкнувшись с ней в собственной прихожей, принимая ее в первый момент за новую невесту сына, а потом, убедившись, что лицо молодой женщины ему чем-то знакомо, с трудом узнавал в ней свою родственницу. Сначала мы играем какую-нибудь роль, думала, глядя на бывшего свекра Наталья, а потом эта роль ведет нашу жизнь за собой на поводке.

Кстати, у Поповых была собака по кличке Био, в просторечье Бийка, коричневый сеттер, которого выгуливала обычно свекровь, жаждущая дополучить людского внимания, которое она обожала и которого ей всегда не хватало.

Дурные Марфины отметки свекровь тщательно скрывала и от мужа, и от знакомых-приятельниц, и особо от Натальи. О внучке рассказывалось, что она пошла в деда, и соответственно от нее можно в будущем ждать открытий чудных в науке. Делалось это не без умысла: Наталья оплачивала частный лицей, покупала дочери «модные тряпки», и от ее денежных вкладов в семью Поповых свекрови Анне Борисовне неплохо перепадало: поддерживать безупречность наружности помогали Анне Борисовне весьма ощутимые Натальины финансовые вложения, что не мешало ей, однако, бывшую невестку слегка презирать – за ее примитивные жизненные цели и по-народному тяжеловатые бедра. Потому подношения принимала бывшая свекровь, как монгольская ханша, – снисходительно выдавая Наталье за привезенную дань разрешение на личную свободу.

И знала Анна Борисовна: скажи-ка она матери, что дочь ее двоешница, раздолбайка и ни о чем, кроме мальчиков, думать не способна, глядишь, и посадит Наталья

^{note 291} ее на сухой паек. А того хуже – переведет в государственную школу, а это проблемы: родительские собрания, мытье окон… Нет, лучше ложь во благо, чем горькая правда – в собственный убыток. Ведь одно дело зайти в лицей поговорить с директором и учителями, чувствуя себя элегантной королевой, другое дело – выслушивать от беспристрастных учителей госшколы гадости про собственную внучку.

В частных школах гадостей родителям стараются не сообщать по той же самой причине, по которой Анна Борисовна скрывала плохую успеваемость Марфы: из финансовых соображений. Родители ведь оплачивают не только труд учителей, но и собственное спокойствие.

Хитроумная Марфа давно смекнула, что бабушка ценит больше всего на свете свою моложавую наружность, и чтобы сделать ей приятное, чаще звала ее не бабушкой, а просто Анук – на французский манер с ударением на последнем слоге, отчего та буквально таяла и неделями не проверяла у внучки дневник. А мать, и это тоже не укрылось от сообразительной двоешницы, испытывает постоянное чувство вины, из которого легко извлекать «гешефт».

Никакую науку, разумеется, Марфа двигать не собиралась. Она с трезвостью, необычной для ее юного возраста, решила, что наука – не женское дело, и, внимательно прочитывая все, что попадалось о жизни зарубежных звезд, остановила свой выбор на лучезарной Пэрис Хилтон, сделав вслед за ней жизненно важный вывод, что надеяться можно девушке только на свою наружность, кстати, и у Марфы достаточно миловидную, хоть и не столь выразительную, как сильно усовершенствованная крупнокупюрными вложениями внешность заокеанского идеала.

Просуммировав все знания о мужском мире, Марфа выбрала для себя ту сферу, где следует искать жениха. В последнем классе придется поднажать на учебу, резюмировала она свои размышления, и поступить в институт Международных отношений, чтобы выйти замуж за бу

^{note 292} дущего дипломата. Бизнесменов вслед за бабушкой и дедом Марфа считала торгашами, и опускаться до них не собиралась. Тем более что все сыновья бизнесменов в ее классе были, по ее мнению, натуральными хамами и дебилами, и только один, азербайджанец, отличался приятной наружностью и неплохо учился.

По матери Марфа никогда не скучала. Ведь стоило только нажать на мобильном надпись «ma», как раздавался ее уверенный голос, через минуту уже действовавший свободолюбивой дочери на нервы.

Иногда даже Марфе казалось, что Наталья ее не рожала, а взялась она откуда-то сама по себе – возможно, из пробирок, которые во множестве украшали рабочий кабинет деда. Пожалуй, исчезни все: мать, отец, бабушка

– Марфа бы и секунды не горевала, решив с присущей ей способностью из всего извлекать выгоду, что просто ушло их время и унесло их самих, а значит, не стоит о них и вспоминать, а нужно получить все материальные блага, которые в качестве наследства ей причитаются.

Но вот деда было бы жалко. В его тонком, чуть горбоносом лице с густыми бровями над глубоко посаженными светлыми и чистыми глазами фаната науки было что-то отличное от всех остальных лиц, окружавших Марфу с детства: может быть, просто искренняя, никак не выразимая, почти бессловесная любовь к внучке. И Марфе хотелось, чтобы дед жил вечно. Она придумывала, как станет совсем взрослой, построит свой дом и весь второй, нет, весь третий этаж отдаст деду под его кабинет и лабораторию.

Когда Наталья позвонила по домофону, Марфа полулежала на диване и слушала эмпэтришник, то есть mp-3 плеер. Вопила группа Раммштайн. Бабушку трясло, когда она видела солистов группы по телевизору, а отец называл их пение «третий рейх на отдыхе» – но именно такая, совсем не нравящаяся Марфе музыка позволяла здорово отгородиться от взрослого мира – сквозь эту вопящую хрипло стену уже никто не мог к Марфе проникнуть.

^{note 293} А дед был на работе.

Сигнал домофона прозвучал вторично. Марфа сняла один наушник, прошла в прихожую, нажала кнопку, не спрашивая: она знала – это Наталья. Тут же мелькнула ловкая мыслишка: пожалуй, надо попросить у матери на подарок побольше, себе останется. Марфа довольно улыбнулась.

С этой улыбкой она и встретила мать. Но Наталья, озабоченная своим вечным чувством вины, восприняла ее улыбку как насмешку.

– Что-то у меня не так? – тревожно спросила она, оглядывая себя. И Марфа легко подхватила:

– Уже клеш не в моде, а ты…

– Это и не клеш, а просто прямые джинсы от Буруни.

– Значит, так смотрятся. – Марфа полузевнула, демонстрируя, как скучны ей разговоры с матерью. И тут же ее игру подхватила Наталья.

– Устала от уроков?

– Просто кошмарик, как устала.

– Тогда я не буду проходить, скажешь бабушке, что я заезжала, вот тебе три. – Она стала вынимать из кошелька, который достала из дорогой кожаной сумки, немного помятые деньги.

– Понимаешь, я присмотрела ему такой сувенир… за пять. – Марфа сама удивилась своей наглости, но Наталья быстро достала из кошелька еще две зеленых бумажки и протянула дочери. – Купишь от нас двоих.

– Спасибо, ма, – Марфа притворно улыбнулась и поцеловала мать, которую уже догнала ростом, в смуглую щеку, пахнущую французским тональным кремом.

– Ну, тогда пока, – Наталья тоже улыбнулась и с облегчением вырвалась из квартиры Поповых. Здесь все казалось ей давно прошедшим, похожим на старый фильм о ее собственной жизни, но фильм уже не волновал, и смотреть заново его совсем не хотелось – только непонятное, знобяще-сосущее чувство в солнечном сплетении вызы^{note 294} вала дочь, каким-то образом попавшая в это прошлое, как живая бабочка в темное варенье, которое существовало уже только на черно-белом экране…

* * *

Однажды он заметил, как меняется пространство, когда Николаева интенсивно о нем думает. Мир как бы сужался, темнел, даже его мастерская точно становилась меньше, придавливалась ставшим низким потолком и надвигающимися друг на друга, как серые льдины, хмурыми, агрессивными стенами. Тогда ему начинало физически не хватать воздуха.

Но стоило Катерине о нем забыть, стены снова раздвигались, приобретя миролюбие и приветливость, радостно устремлялся ввысь потолок – и заоконный пейзаж становился изогнутым, протяженным, не упирался в дальнюю, но видимую границу, а уходил куда-то: точно из Евклидовой геометрии преображался в геометрию Лобачевского.

Но каждый входящий к нему в мастерскую существовал, видимо, в геометрии своей. И поместив мир одного в мир другого, как вставляются одна в другую разрисованные матрешки, можно было все равно сложить их все вместе в самую большую – а самой большой почему-то ощущалась матрешка причалившей к нему опять Натальи,

– сложить и легко убрать на полку. И тогда пространство собственного мира просто вовсе утратит законы геометрических форм, устремляясь к какой-то иной, не подчиненной этой реальности бесконечности…

Но вот именно то состояние, когда со всех сторон окруженный мыслями Николаевой о самом себе и ее чувством к нему, чаще теперь негативным, он вдруг начинал задыхаться, и привело его к своим художественным опытам, более похожим на странные усилия алхимика, чем на работу живописца.

С новой знакомой, Светланой, было совсем не так. Ее мир не хотелось свертываться в матрешку: как бы из

^{note 295} начально лишенный евклидовой прямолинейности, он поместился внутри его собственного – безграничного и сияющего, конечно, при условии творческого хорошего настроения, свободного и легкого пространства – может быть, в качестве туманной дымки, а иногда быстрой искры, которая могла легко затеряться на дорожке сверкающих пылинок, иногда пересекающей его мастерскую.

Эти искрящиеся пылинки еще в детстве казались ему крохотными планетами, на которых существовали иные цивилизации – и он, будучи мальчиком, с осторожностью гиганта Гулливера проходил множество раз через подмигивающую ему золотистую полосу, за которой туманилось лицо его бабушки Юлии Николаевны – и ему представлялось, что за многочисленными планетамипылинками наблюдает лицо самой Вселенной…

Светлана садилась в кресло, а он работал. Порой она теряла свои очертания облачка или дымки и как бы полностью исчезала, растворяясь в его мастерской, и, водя кисточкой по холсту, он тогда невольно думал о близости с ней, с удивительной легкостью переместившейся из реальности на полотно. Казалось, что их физические тела, только соприкоснувшись, поплывут в прозрачном воздухе, качаясь на его невидимых волнах. Он давно считал, что настоящая тайна эротической любви – освобождение от силы гравитации (иносказательно объясненная эзотерическими текстами и художественно выраженная Шагалом), и тайна эта с юности открыта ему, но полностью все-таки не испытана: земные женщины тяжелы в любви и тянут вниз. Есть среди них и те, что норовят каждого мужчину, особенно любимого, низринуть в жерло своего вулкана и выбросить потом вместе с горячей лавой, поглотив под своей страстью их только что возникшую Помпею.

Он помнил золотистые змейки бесовского огня, выплескивавшиеся из-под острых коготков азиатской красавицы Альмиры…

^{note 296} Есть женщины иные: вбирающие мужчину, как сына, засасывающие его обратно в темную пещеру своего материнского естества. Такой была в его жизни крохотная Рита, мать его племянницы Майи. Случаются и женщиныулитки, не имеющие возможности в человеческом облике оплодотворить себя сами, поскольку в отличие от улиток они однополы, и ждущие от мужчины только зачатия, а потом легко отползающие от него, унося свой неразгаданный, снабженный антеннами мир у себя на спине…

– Я, конечно, по твоей классификации принадлежу к паучихам, – усмехнулась Николаева, с которой как-то полушутя он обсуждал типы женщин, – оплодотворенная паучиха сжирает своего паука… И каждый раз, когда он готов был продлить свой любовный полет, женщина тянула его вниз, робея, если ее ноги вдруг переставали ощущать Землю.

Но вот сейчас, здесь, в его мастерской, молчаливая, сидела та, с которой не нужно слов, с которой он может быть счастлив. И он, отрываясь от работы, смотрел на нее. Тогда Светлане начинало казаться, что мазки под его кистью взлетают и кружатся, прежде чем упасть на холст.

– У меня чувство, – сказал как-то он, – что наши души – это брат и сестра… Но брат свободен от любви к женщине, а сестра? И тогда она рассказала ему о мальчике с голубыми глазами.

Конечно, он мог просто объяснить ей, что детство прошло и мальчик давно женат, он крупный и полноватый (он так отчетливо увидел сейчас этого выросшего голубоглазого типа, что ему самому стало это неприятно, как неприятно подглядывающее за обычной жизнью через объектив камеры пошлое телешоу). Но промолчал. Обе его сестры, выходит, похожи: сестра по рождению Наталья отдала всю себя добродушному хомяку Денису, а сестра его души Светлана ждет своего пузатого любителя пива… Он не спросил его имя. Зачем? Но ему внезапно захотелось, чтобы Светлана ушла.

^{note 297} И она легко послушалась его мысленного приказа – извинилась, что ей пора, и стала одеваться. Он подал ей синий плащ. Но не пошел провожать, тоже извинившись, что будет продолжать работу.

Он чувствовал себя школьником, чье признание в любви отвергли.

А через пять минут в его мастерскую вошла решительным шагом Наталья. Иногда мысленно Дмитрий сравнивал ее с калейдоскопом: стабильность и прочность трубки сочетались с вечной изменчивостью узора, возникавшего, как это ни удивительно, именно благодаря встряхиванию самой трубки. Именно земное и прочное в Наталье, постоянно подвергаясь каким-то внутренним толчкам, требовало постоянного обновления.

Но сейчас она была явно чем-то озадачена, почти шокирована, отчего сквозь ее слегка гламурную, в стиле времени, косметику проступила экспрессионистичность живых красок.

– У тебя не закрыто, – сказала она своим стеничным голосом, – а главное, в дверях подъезда я столкнулась с одной девушкой… точнее, женщиной, хотя женщиной я бы все равно ее не назвала. Она была моей клиенткой по фирме – квартиру мы ей выбирали… Она была у тебя?

– В синем плаще? – уточнил он.

– Да в каком-то синем балахоне, – не удержавшись, съязвила Наталья.

– И что?

– Она… ну не знаю, как тебе объяснить… Она почемуто вызывает у меня дискомфорт, даже какой-то смутный страх… Как непонятное существо – когда не знаешь, чего от него ждать. Я не ожидала ее вообще больше увидеть – и вдруг встречаю у твоего подъезда!

– Светлана – просто мечтательница, – сказал он спокойно, – таких сейчас почти нет, вот потому она тебе и непонятна.

– Ты с ней… ну… Могу я спросить по праву бывшей жены? ^{note 298}

– Конечно.

– Спишь?

– Она – девушка.

– Блин! Теперь мне все ясно – она старая дева, и оттого вся ее непознаваемость. Я никогда не видела старых дев.

– Мечтатели, если у них сильная энергетика, на самом деле творят реальность и влияют своими фантазиями на человеческие судьбы. Помнишь «Легкое дыхание» Бунина: девушка, созданная для страсти и любви, погибает, ее легкое дыхание растворяется в природе – и помнит о ней только ее бывшая учительница, старая дева, сама лишенная личной жизни и невыносимо скучная и неприятная Бунину?

– Помню.

– Но ведь вполне возможно, что именно эта учительница и придумала своей очаровательной ученице такой конец!

– Это уже совсем другой рассказ.

– Другой, точно.

– Но ты хочешь сказать, что и эта… как ее…

– Светлана.

– И эта Светлана способна влиять на чужую жизнь?

– Несомненно. У нее была первая любовь, и она до сих пор ждет своего мальчика. И каждый вечер, ложась спать, я уверен в этом, она представляет их встречу: вот он выходит из машины и случайно видит ее, стоящую в слезах у подъезда…

– Почему в слезах?

– Не знаю. Почему-то так вижу. Наталья засмеялась.

– Тебе нужно писать романы.

– Далеко не все, кто пишет, умеют по-настоящему представлять и далеко не все, кто умеет это делать, пишет. Но… – Он улыбнулся грустно. – Ты же опять по делу?

– Да.

– Нашла помещение?

– Тебе нужно в разведке работать! ^{note 299}

– Только что ты сказала, что мне нужно сочинять книги!

– Ты – амбидекстр, как сейчас это называется. И поэтому

– человек-оркестр.

– Я дирижер без оркестра. – Он засмеялся. Ему все равно были, конечно, приятны такие Натальины представления о его дарованиях. Так подумала она, но, впрочем, тут же в этом усомнилась: если говорить воздуху, что он свежий и чистый, изменится ли от этого воздух?

– И как помещение? – посмеявшись, поинтересовался он.

– Без тебя не смогу оценить его со всех сторон, сможешь посмотреть завтра с утра?

– Утро – мое рабочее время.

– Ну, в обед?

– Смогу.

– И заодно пообедаем в ресторане в американском стиле: каждый платит сам за себя. * * *

И все равно встреча со Светланой оставила у меня на душе осадок. Фантастические Митины рассуждения о ней хоть и могли сойти за правду – если посмотреть на действительность именно под этим углом, но меня не удовлетворили

– я выбрала для просмотра другой ракурс. И решила, что Митяй, живя сейчас без женщины, эту Светлану клеит. Просто клеит и все. Это ведь, как сказал бы мой домашний морж, просто чудо – встретить девушку. Васе, к примеру, это ни разу не удавалось. И периодически он начинал по данному поводу страдать. Со мной ладно – я состояла в двух официальных браках, но до меня у него тоже случались встречи, и все его девушки, как на грех, оказывались опытными стервами. По крайней мере, Вася в этом уверен. Иногда, в самом начале нашей семейной жизни, он даже признавался в зависти к Попову, называя его первооткрывателем моей, извините, понятно чего.

Впрочем, все это в прошлом, и сейчас его больше всего интересуют деньги. Деньги и покой дома. Если бы не его

^{note 300} постоянные наезды из-за того, что я не хочу ему родить девочку, мы бы вообще с ним жили как в раю. Но так, наверное, не бывает?

А у моей шефини Лены опять траур: ее актер не ночевал дома, а заявился уже под вечер следующего дня с алой розой в руках и бутылкой шампанского. Сообщил, что главреж дала ему главную роль в спектакле. Будет играть Тома Сойера. Ему подходит, он у Лены такого инфантильного типа и на пять лет ее моложе. Она и разницу в возрасте объясняет, исходя из чувашского генотипа: оказывается, у чувашей было принято, что невеста на несколько лет – иногда даже на десять-пятнадцать! – старше своего жениха. Ей, уже девушке, подбирали мальчика – будущего мужа, и она его сама воспитывала. Класс, считает Лена. А мне бы не понравилось. У нас, оказывается, все поп-звезды – чуваши, иронизирую я, а она смеется, точно, у каждой звезды по мальчику на воспитании.

Но тем не менее, шутки шутками, а сейчас у нее, как опять же она сама выражается, хронический стресс: шамана нет, и ее Колюнчик явно спит с режиссершей. Ночь, видимо, ей понравилась, мрачно бубнит Лена, закуривая «Вог». Я не курю и эту ее привычку осуждаю. А она ее объясняет своим языческим менталитетом: я, говорит, так злых духов выкуриваю вместе с дымом, а?!

Вообще, интересная у меня шефиня, неординарная. Духами «Шанель № 5» может царапину помазать, если нет под рукой перекиси или йода, но в метро пройдет по студенческому билету, в котором числа ей секретарша декана, с которой она со студенческой поры подруживает, ежегодно подписывает. Кормит глупого Колюню, но матери своей не пошлет даже скромного подарка на 8 марта. А зачем, спрашивает, у нее для подарков отец, добрый мешок подарков, а меня она родила, вырастила и уже забыла. У нее вся любовь в моих двух братьев ушла. На меня не хватило.

Экстрасенса ей подогнала та же секретарша декана, что студенческий ей подправляет.

^{note 301} Я, честно, чуть не угорела: вбежал такой ослик с большой головой и ушами, мне показалось, оттого что у него руки длинные, будто они не руки, а тоже ноги, – и стукстук– стук на каблучках бабистых к Лениному столу. Я, говорит, академик академии оккультных наук, так что, учитывая мое звание, прошу не те деньги платить, которые Гелена Васильевна (так секретаршу декана зовут), мне пообещала, а в три раза больше. И опять тук-тук-тук.

– Простите, уважаемый академик оккультных наук, – несколько язвительно заговорила Лена, – но, во-первых, я не в курсе, о какой сумме идет речь, а во-вторых, вы, наверное, теоретик, я весьма уважаю теорию, сама порой посещаю лекции при магазине «Путь к себе», но нам требуется практик, работа не очень интересная: нужно просматривать сделки и клиентов и выдавать прогноз, другими словами, пройдет сделка или обломится, ясно?

– Я и практик, – магистр вынул из темно-зеленого кейса листок с печатями, – вот моя рекомендация, я работал на частное лицо, просматривал его бизнес-планы… И очень удачно.

– А где, простите, сейчас это частное лицо? – поинтересовалась Лена. – Фамилия, вижу, на листочке прописана неразборчиво, да я его фамилию, сами понимаете, и не спрашиваю.

– Мгм, – помялся магистр, – оно, это лицо, сейчас в Бразилии.

– Хорошо, – сказала Лена, прищурившись, – но вас не обидит, если мы возьмем вас сначала на испытательный срок?

– Меня?! – он аж подпрыгнул. – Это я хотел попросить у вас аванс в счет моего будущего оклада.

– Аванс? – Лена тряхнула своей мощной грудью. – У нас, извините, нет такой практики.

– Тогда я ухожу! – магистр вскочил, его четыре ноги застучали, а бумага с печатями мгновенно скрылась в темно-зеленом кейсе. И вдруг его взгляд уперся в меня. Он просверлил меня своими зрачками и произнес мрачно: ^{note 302}

– А вы, девушка, будьте осторожней.

– Я-то тут причем, – возмутилась я, совсем не испугавшись,

– я не начальница, а просто риелтор.

– Вас ждет внезапная перемена. И он, простучав по паркету, исчез в дверях. Может, он и правда хороший экстрасенс, с сожалением уткнувшись взглядом в закрывшуюся дверь, произнесла Лена задумчиво, но для полярной экспедиции, а также для полета в космос подбирают людей совместимых. А он у меня вызвал неприязнь с первого взгляда. Однако у нас работа не менее экстремальная.

– Мне он показался просто болваном.

– Ну не скажи, – возразила Лена, – твои перемены он сразу просек не хуже меня: имеешь планы кинуть нашу фирму. Но темнишь.

– Ну, Лен…

– Что Лен? И когда он тебя предупредил об осторожности, другими словами, попытался наслать порчу, ты тут же на меня перекинула: «Не я начальница», – скопировала она мой ответ магистру. – Не проста ты, Наталья.

– Ну, Лен, – повторила я, намеренно проигнорировав ее последние фразы, – кинуть – это как-то слишком.

– Я не в том смысле.

– Да, есть у меня кое-что на примете, молчу пока просто из суеверия.

– Из суеверия? – переспросила Лена раздумчиво. – Может, ты и права: я знаю – у тебя получится.

– Лен, ты не просто отличная девушка, ты еще и немного ведьма – раз ты так хорошо все чувствуешь, возьми сама себе эту ставку экстрасенса – и сама сделки просматривай, на фиг, извини, тебе кому-то переплачивать?

– Сапожник всегда без сапог, мне просматривать сделки нельзя, я должна только все рассчитывать и просчитывать.

– Это так у чувашей считается?

– У всех, у кого есть сапожники. – Она усмехнулась.

– Но ты… скоро уходишь? ^{note 303}

– Еще не знаю. Связано это дело с искусством, а там, сама понимаешь, прогнозировать трудно.

– Эх, Натуська, Натуська, как мы с тобой похожи: обе не можем сидеть на диетах и обе к искусству прикипаем душой!

– Точно, Лен.

– …Однако мне надо бы бросить моего Кольку, вот через месяц слетаю-ка я в Египет, и, может, мне там чтонибудь обломится.

– С твоими внешними данными, Лен, я бы за миллиардера вышла. К примеру, за Барановича. Но для тебя он старый! Она улыбнулась польщенно.

– Кстати, будешь уходить, на меня свои сделки не сбрасывай, все закроешь, тогда отчаливай. Я возьму на твое место Геленку, хватит ей джинсы просиживать на десять тысяч.

– А как же метро?

– Не боись за меня, подруга, – засмеялась Лена, – я легко выйду из студенческого возраста! Тупа таватап урах туртмасса!

– А что это значит?

– Клянусь, что больше не буду курить! Я так всегда матери говорила! – и Лена захохотала. Хороший все-таки у нее характер, легкий, отходчивый.

* * *

Но Светлана не перестала приходить к Дмитрию в мастерскую. Она так же молчаливо сидела в кресле, сама по его просьбе заваривала ему чай и кофе, и порой ему начинало казаться, что голубоглазый мальчик в ее душе уже утратил жизненность, приобретя несколько лубочные черты рисунка из детской книжки. И тогда он, пользуясь своей способностью проходить человека насквозь для того совершенно безболезненно и незаметно, проникал в ее душу и, побродив по ее серебристым площадям, похожим на декорации к футуристической кинодраме

^{note 304} о других планетах, сворачивал в переулки, казавшиеся, наоборот, старомодными со своими старинными аварийного вида особняками, пятиэтажками середины прошлого века и заросшими садиками, и в одном из таких переулков, между готовых к реставрации домов, завешенных зелеными сетками, он все-таки натыкался сначала на голубоглазого мальчика, гоняющего по переулку на самокате, а потом, уже в другом месте, рядом с каким-то сомнительным офисом, больше похожим по виду на супермаркет, встречал и располневшего мужчину: он нажимал кнопку на ключе от машины, но что-то не срабатывало, дверца машины, похожей по виду на ВMW, не открывалась и мужчина всегда пинал шину собственного автомобиля в большой досаде.

Когда приехавшая как всегда внезапно Николаева увидела в мастерской незнакомую ей женщину, она от неожиданности едва заметно приостановилась в дверях, но уже через секунду продемонстрировала, что именно она – настоящая хозяйка положения.

– Митя, познакомь свою жену с девушкой! И Дмитрий тут же поймал себя на мысли о банальности: определить штампованную Катеринину реакцию можно было только с помощью такого же затертого речевого оборота: «сказала Катерина нарочито небрежно».

– Это Светлана, – Дмитрий невесело улыбнулся своим мыслям: Николаева всегда вела себя как человек толпы. Несомненно, она была умна, эффектна, оборотиста, он даже мог предположить, что где-то в ее подсознании таилась ее подлинная оригинальность, как спящая рыба в глубине заледеневшего озера. Но на месте Светланы ей никогда бы не пришло в голову предложить, к примеру, такое:

– У меня есть знакомый психолог, – сказала Светлана, к удивлению Дмитрия, совершенно не смутившись, – он предлагает для преодоления барьера в общении, менять роли: давайте представим, что это я – его жена, а вы просто знакомая! ^{note 305}

– Я понимаю остроумие вашего предложения, – иронично парировала Катерина после некоторой паузы, выдавшей ее замешательство, – но есть одна деталь, которая не дает превратить наши отношений в игру: я мать дочери художника Ярославцева, то есть моего мужа. Когда есть ребенок, такие игры безнравственны!

– Наверное, вы правы, – сказала Светлана, поднимаясь с кресла и ставя на стеклянный журнальный столик чашку с кофе, которую держала до этого в руках, – больше того, вы, конечно, правы. И я не буду вам мешать – и пойду. Спасибо, но провожать меня не нужно. – Она опередила предложение Дмитрия, как всегда прочитав его мысли. Николаева тут же заняла освободившееся кресло, вытянула ноги и потянулась.

– В общем-то она ничего, – сказала она, убедившись, что кабинка лифта, остановившаяся площадкой ниже (до мансарды лифт не шел), сначала открывшись, а потом закрывшись, поехала вниз, – в ней даже что-то есть. Она мне знаешь, кого напомнила? Наташу, но не твою бывшую жену, а твою сестру: такой же тихий омут. Худая, волейбольная спина, как на твоей картинке, – она показала на девушку возле окна, которую Дмитрий и правда писал с сестры Натальи, – и такое же отсутствие груди. Правда. Наталья твоя уже раздалась, и эта, возможно, роди она четверых детей, тоже бы располнела. Как ее, кстати, зовут?