Текст книги "Отчий сад"

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– И я рассказала о том сильном впечатлении, которое произвела на меня его работа «Свете тихий». – Может быть, я тебе тогда говорила?

– Нет, – он улыбнулся, – но я угадал. И все последнее время, кстати, работая, вспоминал тебя. Ты могла бы стать художником, потому что одарена хорошим чувствованием живописи. – Он помолчал.

– А это кто? – я показала на девушку, выглядывающую с другого портрета, точно из окна.

– Это Майка, не помнишь?

– Смутно припоминаю.

– Почти выросла, – сказал он грустно.

– Симпатичная девушка. Но, – я внимательней всмотрелась в миловидное личико, – мне непонятно, почему ты говоришь о ней так невесело. Очень одухотворенная…

– Она моя племянница.

– Я думала, дочка подруги.

– Одно другому не мешает. У меня же был старший брат.

– А… – Я сообразила, что он имеет в виду.

– Ты говоришь – одухотворенная, а знаешь, на кого учится?

– Наверное, на экономиста, если тебе это так не нравится.

– Хуже. На артистку. У Бабакова. ^{note 271}

– Так ты радоваться должен!

– Чему?

– Станет богатой и знаменитой.

– Сомерсет Моэм, кажется, утверждал, что у актеров нет души.

– Не понимаю?

– Они используют свою душу как материал. Пока материал не будет исчерпан весь. И чем выше степень лицедейства, тем быстрее он расходуется…

– Но можно ведь побыть актрисой лет до тридцати, заработать кучу денег…

– Став любовницей режиссера, который своим властным воображением запрограммирует ее судьбу на интересный именно для него вариант? Хорошо, если ее личная судьба совпадет с его замыслом, а если нет?

– Но можно стать не любовницей, а женой… Лучше, что ли, быть какой-нибудь учительницей и терпеть чужих детей за копейки?

– У тебя к тому же отличная интуиция! Она и в самом деле очень любит детей и прекрасно с ними общается. Но ее мать и слышать об учительской профессии не хочет. Она ее и толкнула в актрисы. А сейчас и Майку стало захлестывать: она нравится преподавателям, у нее поклонники, ее подвозят на дорогих машинах. И душа ее, как красивое хрупкое стекло, уже в мутных пятнах, которые пока что можно стереть…

– У меня тоже джип, – сказала я, пожав плечами, – сейчас у нас идеология такая: быть богатым, красивым и беспринципным. Понятие души – анахронизм.

– Но у тебя-то ведь неплохая душа, я чувствую.

– Ты что-то подозрительно упорно меня хвалишь! И вообще, какой-то детский у нас разговор, честное слово, вообще, никто еще не доказал, что душа у человека есть. Мои, к примеру, хорошие качества вполне могут объясняться более сильным женским инстинктом. Он удивленно поднял брови…

– Да, инстинктом! – уперлась я. – Просто он принял у меня лично такую форму. ^{note 272}

– Я не предложил тебе кофе, – сказал он примирительно,

– или чай… Алкоголя у меня нет, да ты, я помню, и не любишь. К тому же ты за рулем?

– Конечно! И по-прежнему не пью и не курю. А от кофе не откажусь. Я, правда, заскочила в Икею и там выпила чашечку. Но ты, наверное, мне сваришь сам? – и я ему улыбнулась. И вдруг почувствовала внезапное и острое желание снова оказаться с ним в семейной постели. Стоп, удивленно остановила я себя, с этим я разберусь позже. Стоп.

– Впрочем, – сказала я, усаживаясь в мягкое кресло и стараясь на него на смотреть, – я видела в каком-то фильме из жанра фэнтэзи – там человечество избавляется от понятия души, подменяя ее понятием рациональности

– и тут же превращается в колонию космических биороботов, которые начинают работать на очередного Дарта Вейдера. Помнишь, из фильма «Звездные войны»?.. Он принес кофе и поставил на столик передо мной маленькую зеленую чашку со струйкой дыма над ней. Мне нравится запах свежего кофе с детства.

– Но я все-таки очень рациональна и пришла к тебе исключительно по делу. Он принес себе такую же чашечку и сел в кресло напротив.

– Можно ведь быть знаменитым, но притом душу не потерять. – Я выдержала паузу, проверяя, как он воспримет намек на собственную, так сказать, нераскрученность.

– Можно, – он кивнул и сделал из чашки маленький глоток.

– Ты вот почему-то пока не стал очень известным художником, верно? – Я решила пропедалировать эту тему, и мой голос, должно быть, прозвучал резковато. Может быть, меня немного достал его разговор о душе – мы не в церкви. – Для художников нынешнее время совсем не такое плохое. Я видела, как продаются картины твоей Николаевой…

– В Интернете?

– Да. ^{note 273}

– Но ты же все понимаешь….

– Понимаю, что тебе нужно было вовремя съехать куда-нибудь во Францию, как Семен Гувер – жил бы сейчас не в Куркино, а в собственном замке в Шотландии или еще где. И здесь имел бы впридачу квартиру на Котельнической набережной.

– Она очень советская. – Он усмехнулся вполне подоброму. Я поняла: он сохранил свое потрясающее качество

– отсутствие зависти. – Я не мог.

– Я помню твою Николаеву, не хочу говорить о ней плохо, но если ты не мог из-за нее….

– Да нет, – невежливо перебил он и прибавил, – извини. Разумеется, дело не в ней. – Он кашлянул и, пригубив чашку, поставил ее на подлокотник кресла, вызвав у меня какое-то сосуще-неприятное чувство внизу живота

– я с детства страшно боюсь, когда бьется посуда. Моя мать однажды за разбитую вазу сильно ударила меня.

– Ты знаешь, – он внезапно встал и посмотрел на часы, стоящие на журнальном столике возле кресла, – мне срочно нужно выйти на десять минут. Тут недалеко. Хочешь – со мной? А потом вернемся?

– Давай. – Я удивилась, но решила, что ему кто-то из его знакомых должен передать какую-то вещь или, скорее всего, книгу. Выходя из его мастерской, я еще раз глянула на женщину у окна. И на секунду у меня возникла иллюзия, что женщина оглянулась.

Он подал мне манто, накинул легкий пуховик – и мы, закрыв дверь на автоматический замок, спустились на лифте и вышли во двор.

– А может, ты меня так вежливо выпроваживаешь? – Спросила я, посмотрев на плывущие низкие облака, казалось, они задевают верхние этажи дальних домов. – Так скажи прямо.

Он полуобернулся ко мне и потрепал по щеке. И опять мне захотелось вдруг, чтобы его рука легла на мои плечи… Стоп.

^{note 274}

– Какой пустынный район, верно? – Я попыталась отвлечься.

– Жизнь проходит во внутренних двориках. – Он шагал широким шагом, как Петр Первый на знаменитой картине. – Но ты права – здесь и правда как-то малолюдно.

– Вот у нас в Митине молодежь тусуется, машин полно, толпа бежит, и одновременно рядом лес, речка, зона отдыха. Я переехала туда, потому что мне нравятся перемены

– а новый район менялся каждый день.

– А теперь куда?

– Что – куда? – не поняла я.

– Куда будешь переезжать? В загородный поселок?

– Я тебе разве говорила, – удивилась я, – по-моему, нет.

– Наташа, я ведь тебя очень неплохо знаю: если я тебе потребовался, значит, ты снова нуждаешься в переменах, и эти перемены связаны с каким-то делом, в котором неплохо понимаю я. То есть, скорее всего, с живописью. Но обычно, заскучав, ты меняешь и квартиру. Я тоже все это помню. А куда может ехать теперь такая стильная девушка с деньгами? Только в коттедж или какой-нибудь таунхаус. Я молча его слушала.

– А вот мы и пришли, – он показал на красное здание с яркой детской площадкой внутри дворика.

– Это детский сад, – удивилась я, – ты по работе сюда? Стенки расписываешь?

– А вот теперь угадала ты – стенки в детских садах я точно расписываю, и в детской стоматологии тоже, и здесь красуется мой вечный Король Лев, – но пришли мы не совсем по делу.

– Па! Па! Вот и я! – к нам навстречу бежала девчушка лет пяти в зеленом комбинезоне. Но, добежав, она, увидев меня, остановилась и нахмурилась. И когда она нахмурилась, когда ее бровки сдвинулись над переносицей, я уже не сомневалась, чьи глаза смотрят на меня настороженно из-под светлой челки. ^{note 275}

– Твоя дочь похожа на тебя, Митя. Он приподнял дочь, приблизив ее мордашку к своему лицу, поцеловал в нос и снова поставил.

– Видишь, Наташа сразу поняла, что я твой папа. * * *

Я возвращалась от Ярославцева. На МКАД, конечно, была пробка. Хороший повод расслабиться и подумать. С Николаевой мне, в общем-то, все было ясно: воспользовавшись временной заминкой на личном фронте Мити, а заминку вызвала именно я, уйдя от него к Васе… Кстати, он дома? Я пальцем (надо сделать новый маникюр) ткнула на мобильном в надпись «Домашний» – и Василий спросил сонным голосом: «Ну, ты где?» – «В пробке». – «Ну торчи дальше, а я сплю». Значит, слегка поддал. Да, так о чем я? Огни, огни, огни… С детства люблю эти глазастые стада машин. Да, о Николаевой. Ей нужно было родить, годы поджимали, а он – это чистопородная особь мужского пола – прямо для селекции. (Правда, я как-то не совсем точно селекцию представляю.) Но главное, ребенок – это ее главный капкан. Митяй – добрая душа, и уже от Николаевой никуда не денется. В общем-то, умная баба, ничего не скажешь. И пашет много. И зарабатывает хорошо. И дом построила. И тэ дэ. И тэ пэ.

Она-то умная. А он?

А он – просто прибор для восприятия и преображения действительности. Как-то он сам так о себе сказал. Просто прибор. Вечный раб своего дара. Уловить, как меняется воздух вокруг разных предметов, поймать переход одного слоя в другой, угадать и суметь зафиксировать на холсте почти неуловимую границу между воздухом вокруг предмета и воздухом открытого пространства…

– Это всего лишь опыты, Наташа Я снова мысленно вслушивалась в его баритональный голос и даже пропустила момент, когда глазасто-огненное стадо медленно двинулось по шоссе. Мне уже сигналил какой-то нервоуз driver.

^{note 276} Мой Чери медленно пополз. Я хотела включить кондиционер, но как всегда передумала: от кондиционера, точно от мертвой живописи, я мысленно поморщилась, вспомнив николаевских красоток, мне становится дурно. Лучше вдыхать запах живой дороги. Сквозь бензин, солярку, пыль, резиновый привкус разгоряченных шин все-таки порой прорывается струя свежего ветра. А кондиционеры

– это для биороботов. По крайней мере, такие кондиционеры, как сейчас. Может, потом изобретут чтонибудь более совершенное?..

Наши дети должны быть совершеннее нас, говорил мой отец. Юлька симпатичная у них получилась, похожа на него, его глаза и улыбка. Если бы она унаследовала черты Николаевой… Впрочем, я не совсем справедлива. Она вполне интересная женщина, фигуристая, оригинальная. Это просто ревность. Не на сексуальной основе, а на чисто психологической. Я несколько властная, это верно. Тоже в отца. Он был лидер. И я люблю, когда сама я ничем не связана, все вроде распределены по своим ячейкам, но ключ от бронированной двери у меня в кармане. И это тоже противоречит моей тяге к переменам и даже несколько мне мешает.

Не от моего ли тайного властолюбия это нехарактерное для меня совершенно возвращение к желанию оказаться с Дмитрием снова в семейной постели? Ведь я всегда сжигаю за собой мосты. И бросаю ветру милые интимные фотоснимки? Память только старит, это я недавно поняла. И возвращение – всегда уступка своей слабости.

Но здесь все-таки что-то не то. Не властность, нет. Да всё то! Что я мудрю? Просто я интуитивно уловила: с Митяем мое дело получится, поэтому и захотела быть с ним снова. Я же знаю: эротическое для меня – только выражение схваченных чутьем новых возможностей: пока объект (извините) до конца не исчерпан, он влечет. На прошлом этапе наши пути разошлись, потому что меня тянуло туда, где он ничего не мог для меня сделать, а Ва

^{note 277} силий мог. Вот и все. И никакой лирики. Скучно? А мне нет. Я такая, вот и все.

Ваську я будить не стала: пусть дрыхнет милый мой домашний морж. Приняла душ, залезла в белый махровый халат и, как всегда, с удовольствием прошлась по нашей квартире. Куплена она, конечно, на деньги мужа, но все остальное – и ремонт, и мебель – дело моих рук. Я нашла отличную бригаду девушек, и они сделали нам евро. Даже джакузи я выбирала сама. И этот домашний кинотеатр, возле которого морж и спит, мое личное, еще недавно любимое, но сейчас уже поднадоевшее приобретение.

Телевизор – когда нет никаких интересных планов. Для отдыха ума. А сейчас у меня все мысли только об одном – о выставочном зале. О своей галерее! Подыщу помещение и позвоню Митяю – ведь и зал должен быть подходящим по многим показателям. И в этом он разберется лучше меня.

Все. Спать.

* * *

Странная девушка, которая видит сны, все-таки нашла своих покупателей, с помощью другого риэлтора продала свою такую же странную двухкомнатную квартиру, ну, может быть, чуть продешевив, и сейчас приглядывала себе другую – однокомнатную. Она выбрала новый небольшой район с непривлекательным названием Куркино, но красивыми пейзажами вокруг. Ей понравилось к тому же, что когда-то неподалеку от современного дома, который ей очень приглянулся, снимали дачу два друга – Герцен и Огарев. Когда-то один мальчик сказал ей, что глаза у нее такие же удивительные, как глаза жены Огарева. Мальчик был в нее влюблен по-настоящему. И если бы его родители не переехали из подмосковного Жуковского в центр столицы, она бы точно вышла за взрослого мальчика замуж… Но столица как океан: разве легко двум парусным лодкам встретиться в ее бурных водах?

^{note 278} В Жуковском девочка жила потому, что папа ее был летчиком-испытателем на авиационном заводе. Сейчас он на пенсии, и давно бы умер от простоя, выброшенный почти двадцать лет назад с завода, как хлам, вместе с советской идеологией и другими советскими специалистами, если бы не придумал организовать школу дельтопланеризма. Ему во всем помогала жена, они учились вместе в МАИ и не расстаются с тех пор… А вот их дочь, вы не поверите, наверное, – старая дева! То есть самая настоящая старая дева: она никогда не была замужем, и у нее никогда не было ни одного мужчины. Если бы не увезли того голубоглазого мальчика, она бы жила с ним всю жизнь, жила бы счастливо и легко – как легко дыхание весны. Так ей кажется порой. Ведь как ладно живут ее родители! И у них с мальчиком было бы тоже двое детей.

Вечером она попросила брата Евгения съездить с ней к ее новому дому. Ей хотелось, чтобы он посмотрел и ему понравилось.

– Вполне, – сказал он, засмеявшись, – только лучше бы не в таком глухом месте. Здесь ты вообще будешь всегда одна, посмотри – даже людей нет на улицах. И тогда она рассказала ему про Герцена и Огарева.

– Ну да, – сказал он, – очень занимательная история. Но тебя не настораживает, что, пожив здесь, Герцен съехал из России? Видимо, пейзаж здесь на него так подействовал.

– И он опять засмеялся. У Евгения было все хорошо: и свадьба вот-вот (оттого они и продали квартиру, чтобы у него была доплата на свою двухкомнатную), и заказы отличные (их частное производство осваивало выпуск маленьких самолетов), а вот сестра – это да, это полный мрак, с ее сновидениями и прочим. Но так-то она отличная, добрая, бескорыстная, сейчас таких девок днем с огнем не сыщешь, станет другая сестра продавать квартиру, чтобы помочь брату? Пожалуй, и внешне привлекательная: эти глаза такие глубокие… В общем, мы, мужики

– дураки, клюем всегда на яркую обертку, которая ^{note 279} сама прыгает нам в лапы и ловко откусывает нам потом полголовы, а таких – не замечаем. Так вот он подумал привычно и грустно, решив, что именно здесь, в Куркино, закончится, не начавшись, личная жизнь его бедной одинокой сестры.

– Здесь красиво, – как-то беспомощно сказала она, видимо, пытаясь возразить его грустным мыслям.

– Нравится, так соглашайся, – сказал он уже устало.

– Тебе жить. Через неделю после переезда, который занял два месяца

– пока подбирали покупателя, пока искали квартиру ей, потом назначили сделку, потом ждали оформления документов, – Светлана пошла побродить по берегу Сходни.

Вступал в силу май, черемуха уже начинала цвести и потому стояла приятная прохлада. Расцветающей черемухе нужен легкий холодок, – вспомнилась строчка из стихов, которые она выписывала в юности в особые толстые тетрадки. Пейзаж выглядел таким нежным, точно все эти воздушные шары зазеленевших деревьев, на которых вот-вот, казалось, полетит и Земля, были только мгновенным выдохом природы, подобно гениальному стеклодуву придавшей всем очертаниям выдоха почти исчезающую, но застывшую тонкость. От речки поднималась едва заметная дымка, первые желтые цветы виднелись там и тут, а чуть поодаль, на словно подпрыгнувшем бережке, стояло одинокое деревце в зеленоватом бисере едва проклюнувшихся листьев – точно такое, только стеклянное, Светлана видела как-то на выставке.

Когда в ту далекую весну мальчика увезли, Светлана, до этого чувствовавшая себя защищенной и счастливой в своем милом тихом доме, перестала вдруг ощущать под ногами почву – она зависла в пустоте, как зависают, по рассказам очевидцев, НЛО, но в отличие от неопознанного, но маневренного объекта, способного на чудо-виражи и плавные посадки и взлеты, Светлана, подкинутая в не

^{note 280} беса страшным отчаянием, в любой миг могла внезапно обрушиться на Землю. Но ее удержали в ее заоблачном пространстве книги, как сейчас удерживали распускающуюся гроздь воздушных лиственных шаров невидимые корни.

Видимо, книги обладали непонятным свойством уменьшать силу гравитации – и Земля, пытавшаяся сначала то с жалостью, то с яростью притянуть к себе девочку – даже ценой ее травматического падения – отступила, оставаясь все эти годы на не далеком, но и не близком расстоянии… Светланина мать говорила об этом проще: «Дочь витает в небесах».

Светлана полюбила и выставки. Иногда, путешествуя от одной стеклянной витрины к другой, рассматривая то ювелирные изделия, то коллекцию старинных фотографий, Светлана поднимала на редких посетителей глаза – ей вдруг чудился синий взгляд мальчика. Но это оказывалось только душевным миражом. А другие молодые или не очень молодые мужчины, даже проявившие к ней интерес, оставались для нее только призраками и скользили с ледяной горки ее равнодушия в космическое небытие.

Но книги все-таки спасли ее – душа ее не упала и не разбилась о сухую каменистую почву – и Светлана, с бессознательной благодарностью литературе, выбрала библиотечный институт, а потом устроилась работать в небольшую библиотеку, тоже с трудом выжившую в эпоху хищнического накопления первичного капитала, как выражался, болтая с сестрой за ужином, ироничный Евгений, цитируя непопулярных ныне политических классиков…

Денег было мало, но отец и мать забрали к себе стариков-родителей, всех четверых – благо квартира в Жуковском была огромной, четырехкомнатной, с почти двадцатиметровой кухней, одну квартиру, родителей отца, с их согласия продали и отделили детей, решив, что в нынешнее время гораздо легче выжить в столице. Так Светлана и оказалась сначала на Большой Академической, а теперь вот на улице с названием поэтическим, хотя и затрепанным стихотворцами – Соловьиная роща.

^{note 281} Она смотрела на влажную дымку, на зеленый бисер листвы, на желтые капли цветов, на подпрыгнувший и застывший в полете симпатичный бережок – казалось, он сейчас улыбнется – такая в нем была человеческая осмысленность, смотрела и повторяла мысленно, вспоминая прозу Саши Соколова: это река, она называется Сходня, а это дерево, оно называется ветла…

– А это человек, – вдруг сказал голос у нее за спиной,

– по имени Дмитрий Ярославцев.

Она вздрогнула и оглянулась.

Развив в долгом одиночестве свою сверхчувствительность и телепатичность, она однако пугалась, когда вдруг встречала подобные свойства в ком-то другом.

Но лицо мужчины было приветливым, она даже подумала, что улыбка берега, которую она ждала, наверное, приняла форму улыбающихся губ этого незнакомого человека.

– Мы с вами живем в одном доме, – сказал он, проследив за ее взглядом – с его лица она перевела глаза на деревянный этюдник в его руках, – я занимаю мансарду. Знаете, чем вы сейчас удивили меня? Она на секунду прикрыла глаза – так ей легче удавалось увидеть чужие мысли – они представлялись в виде отчетливых порой, а порой нечетких образов. И сейчас она различила на экране зазеркальной стороны своего сознания словно проведенную в пространстве какую-то голубоватую черту, которая начала таять… Образ был непонятен.

– Не угадаю, – призналась она, – может быть. – Она немного смутилась. – Вам бы хотелось, чтобы черта, которая разделяет нас как людей совершенно незнакомых, исчезла? – она покраснела.

– Ну и это, конечно, – мягко сказал он, глядя на нее чуть прищурившись, – но и еще нечто. Видите ли, между аурой человека и пространством всегда есть почти неуловимая граница, которую можно заметить. А между вами и воздухом сейчас точно не было никакой границы – будто весь этот выдох природы был вашим собственным вы^{note 282} дохом: и дымка, и облака зелени – это ваша собственная аура, просто принявшая такую форму…

– Мне тоже сейчас казалось, что красота – именно дыхание, может быть, дыхание Бога.

– Побудьте здесь, если вы никуда не торопитесь, я постараюсь то, что сказал словами, выразить иначе… И он открыл этюдник.

* * *

Больше двух месяцев – с конца февраля до начала мая – я рыскала по всему центру в поисках подходящего помещения. Я все просчитала – и аренду, и ремонт, и другие затраты – оставалось только найти то место, где все это дело начинать.

Шефиня моя, Лена, женщина очень толковая, давно смекнула, что у меня появились свои планы, отличные от дел нашей фирмы, но пока молчала, ждала, видимо, когда я все расскажу ей сама.

Лена вообще молодец. Приехала она в семнадцать лет в Москву из Кемерово (она шутит, что Кемерово – это от киммерийской культуры, только буквы, говорит, случайно поменялись). Папан у нее тоже был начальник, только кемеровский, причем чуваш по национальности, привез дочку в университет, она закончила исторический факультет, но, посидев с полгода в отделе археологии, все кинула и ушла в бизнес. Сейчас настоящая биз нес-wo man, она уже десять лет в нашем агенстве недвижимости. Сначала сама себе квартиру купила на проспекте Мира, теперь в суперпрестижном месте, пысак чул сурт строит (это Лена так говорит, она немного знает по-чу вашс ки).

Лена может все: любые документы сделать, любую квартиру за любую цену найти… Но сейчас у нее траур. Я уже говорила – Ксюшка наша, которую Лена держала как экстрасенса, уволилась и уехала в Штаты.

– У меня, – объясняет Лена, – генетика такая – я без шамана работать не могу. Особенно после того случая. ^{note 283} А случай был действительно жуткий: пришла в агентство семейная пара, симпатичные такие люди, лет по тридцать пять, только что прилетели из Турции – испугались начавшегося там землетрясения и вернулись, а раз отпуск еще не кончился, решили начать заниматься своей квартирой. Лена поставила на продажу их хорошую двухкомнатную на Гурьянова. Было это в пять вечера, в конце рабочего дня. А ночью теракт – и дом их на Гурьянова взлетел на воздух вместе со спящими жильцами. А Лена как раз в десять утра семейной паре звонила: покупатель на их квартиру появился.

– Представляешь, куда я звонила, – иногда вспоминая погибших наших клиентов, говорит она. – Я бы в жизни в новый дом, который на том месте выстроили, не переехала. Даже бесплатно.

– А тем не менее, там покупают: дом-то выстроили кирпичный. И цена квадратного метра, сама знаешь, низкая. Люди считают, что бомба в одну воронку дважды не падает.

– Ксюшка, правда, будущее просматривала: говорит, будет новый дом стоять вечно. И все равно! Я бы там жить не смогла. Аура места впитала трагедию – и мне бы каждую ночь снились кошмары! А та сновидица, которую я встретила тогда на Большой Академической, работать у нас отказалась сразу и совершенно бесповоротно.

– Вот, блин, дура, – сказала тогда Лена, пышной своей грудью прижимаясь к столу, – имела бы три тысячи зеленых просто так, а сидит знаешь где? В библиотеке! Зарплата – только на хлеб и на молоко! Но, кстати, Лена не замужем. А наружность у нее почти модельная – только она тоже склонна к полноте. На этот предмет мы с ней обе и запали: дружим на основе разнообразных диет для похудания. Есть у нее, правда, уже года три бойфренд, но она боится с ним регистрироваться

– она обеспеченная женщина, а он про

^{note 284} сто актер в театре. И пока не знаменитый. Правильно Лена делает – к чему актер дома? Дом, как говорили англичане – my castle, то бишь моя крепость. А театр – это развлечение. Ну пусть и развлекается сам, а Ленке нужно рожать и детей кормить. Она меня только на два года моложе, но у меня-то Марфа. Кстати, нужно позвонить, опять небось у них денег нет, да и забрать за аренду у таджиков. Я все-таки им чуть повысила оплату – все, сказала, дорожает, уж извините, они ничего, поняли. Им ведь тоже искать по городу другую квартиру неохота – прижились.

И наконец (еще через неделю) – то, что надо! Правда, не в тихом переулке, а на Садовом кольце (что, в общемто, и лучше для посетителей). Дом красивый, подъезд на оживленную улицу, пересекающую Садовое, зал достаточно большой – это помещение раньше было магазином… Вечером позвоню Митяю и попрошу завтра со мной съездить, посмотреть помещение. Если скажет – годится,

– беру. Может, его с Леной познакомить – она тяготеет к людям искусства? Нет, жалко.

Так, телефон брякает.

– Ку-ку, – говорит Василий, – ты там как?

– У меня вечером просмотр в Кузьминках.

– Ясно. А завтра?

– Об этом ты мог бы и дома спросить.

– А вдруг просмотр будет всю ночь? Ну, расшутился морж.

– Завтра у меня очень важное дело. Я помещение нашла. Посмотришь? Василию тоже надо показать, он должен знать, под что придется отстегивать деньги. Да и вообще он порой любит поучаствовать в моих делах.

– Гляну, но не завтра. У нас юбилей магазина. Сама понимаешь, хотелось бы присутствовать с супругой.

– В какое время, Васюня?

– Вечером. ^{note 285}

– Буду, буду вся в бриллиантах, не волнуйся.

– О’кей. – Он обрадовался и отключил связь. Так, нужно еще повоспитывать Марфу:

– Привет, дочь.

– Салют, мать.

– Как-то ты грубо.

– А ты как?

– У меня просто стиль такой.

– А у нас сейчас у всех такой!

– Чего тебе купить, я в Мегу еду. (Не еду, но могу и заехать

– это мысленно.)

– Лучше дай мне денег. Мне нужно папу поздравить с днем рождения. Забыла, блин, что у Димы день рождения в субботу.

– В мое время мы подарки родителям не покупали, а сами делали. К примеру, я отцу связала шарф.

– А потом его съела моль!

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– У тебя уже склероз сильнее, чем у деда, ты мне про этот шарф всю плешь проела – каждый год, когда день рождения па, ты рассказываешь мне одно и то же.

– Ладно, я заеду. На этот раз первой отключила связь я. Вот грубиянка растет в профессорской семье. А чего я хочу? Сама же подкинула ее Поповым, вот и пожинаю плоды. Они, конечно, при дочери меня не осуждают, но она все равно отношение свекрови ко мне чувствует. Да и Попов не простил мне крушение семейного счастья. Разговор с дочерью все-таки всегда повергает меня в депрессию.

Но дорога лечит. По крайней мере, меня. Какой русский, как говорится, не любит быстрой езды. Я люблю. И сильно люблю. Но осторожничаю, не рискую. Я ведь отвечаю только за свою машину, а другие водители – они и точно другие. Кто-то, может, нетрезв, кто-то права купил и ездить вообще не умеет. А есть просто наглые: мчится, всех заставляя буквально отпрыгивать, а в кармане пять сотен для гибэдэдэшников.

^{note 286} Митин мобильный «вне досягаемости», звоню уже третий раз. Значит, придется к нему заскочить. Сначала на просмотр, потом через центр к Поповым, затем в Куркино к Митяю и, наконец, домой.

* * *

Меня всегда удивляет привязанность большинства людей к своей точке пространства: вот живут в Кузьминках, подкопили денег, чтобы улучшить жилье, так поменяйте и район на более престижный. Сейчас ведь все успешные люди стремятся на юго-запад. Ну, я не беру во внимание нефтяных котов, которые покупают элитные апартаменты в центрах любых столиц мира – они в них и не живут, переселившись в свои подмосковные замки, часто натыканные, как прежде дачные домики на шести сотках, на жалких десяти-двенадцати, я о среднем классе. Экология для успешных людей сейчас на первом месте. Но консерватизм тоже силен. И многие, по моему риэлторскому опыту, остаются в том же районе, в котором жили много лет.

Вот и эта пара: ему лет сорок восемь, бизнесмен среднего уровня: свое производство пуленепробиваемого стекла (он сам мне охотно о себе рассказал, не боясь, что я буду, исходя из его финансовой состоятельности, повышать оплату своих услуг), а жена – московская армянка, моложавая еще женщина, кандидат наук, но теперь торгует шторами в салоне. Армяне вообще талантливы к торговле. Просто в эпоху моего отца было престижнее и доходнее заниматься наукой, а не шторами!

Выбрали они большую четырехкомнатную квартиру в сталинке. Впридачу – коммуналку. Но хоть не убитую, достаточно чистую. Соседи, две семьи, жили дружно и сами сделали косметику кухни и коридора. Но все равно хороший ремонт тысяч десять-пятнадцать, конечно, потребует. И это минимум.

– Может быть, посмотрим новую в монолите? – предложила я. Жена согласилась с энтузиазмом. Понимает, что ^{note 287} вложение в современную квартиру более выгодно. Женщины часто оказываются более мобильными в принятии решений и легче выбирают новые варианты. А мужчины

– по-разному. Некоторые, с коммерческой жилкой, сами все просекают лучше меня, а другие – упрутся, рога в землю, и ничего им не объяснишь. И этот носорог оказался категорически против.

– Чтобы через год в новом доме все пообвалилось? Нет! При Сталине строили на века. Мне-то, вообще-то, как говорится, по барабану. Просто с новостройкой работать проще, чем со вторичкой, а здесь придется повозиться, подыскивая еще и жильцам четырехкомнатной – две двушки. Ненавижу, кстати, расселять коммуналки! И, признаюсь, почти всегда умею подтолкнуть своих клиентов к другому выбору. Но этого пуленепробиваемого носорога точно с пути не свернешь. Он выбрал – значит, так тому и быть. Как с ним уживается его кудрявая армянка?

Чужая жизнь для меня, как для некоторых кроссворд: разгадаю, по каким законам она движется, и мне приятно. У этой пары – основа сугубо финансовая, по крайней мере теперь. Может, в молодости она привлекла его своей экзотической внешностью, у таких славянских шкафов, по моим наблюдениям, часто жены бывают восточного типа, а сейчас все в прошлом. Они друг другу давно надоели, но еще не замужем их младшая дочь (о своих дочерях-красавицах он тоже успел мне поведать), и без материальной базы никуда. Даже торгуя шторами. Но то, что он жене изменяет, проступило на его добродушной физиономии крупными буквами, когда у нас на фирме он увидел Лену с ее бюстом, который выступает из-за угла коридора первым, а только вслед за ним, этак через минуту-другую, появляется и сама его хозяйка.