Текст книги "Отчий сад"

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

И вот, когда Катерина, пережив приятную встряску (ты даже не можешь себе представить, Элька, каким он оказался чудным, – делилась назавтра она со своей визажисткой), медленно пила кофе, а приятное тепло камина, точно собачий язык, лизало ее голые ноги; когда Дмитрий, закончив новую работу «Сон времени», устало сидел в кресле, ощущая время как некую иллюзию, созданную человеческой психикой, которую ему удалось поймать на полотне, и размышлял – не означает ли это, что иллюзию можно не только уловить, но и преодолеть?

Когда пришло лето, столь нелюбимое Пушкиным, томик которого всегда стоял у Анны Борисовны, бывшей Натальиной свекрови, возле кровати, а значит, можно было, наконец, съездить в Дом отдыха, что после Марфиной выходки, стало вполне выполнимым. Именно тогда Светлана, надев те самые туфли, которые ей жали, решила выйти за хлебом.

^{note 324} Она всегда была как-то не уверена в погоде: весной с трудом переходила на демисезонную одежду, а когда наступало лето и даже дети уже бегали в шортах и майках, все еще пугливо выбиралась на улицу в старых джинсах и свитерке.

Она выглянула в окно. Прохожие были редки в их районе, из-за дальнего расстояния и отсутствия близких магазинов вынужденно выбравшие машины как единственный способ передвижения. Но Светлана дождалась, пока из соседнего дома вышла женщина с детской коляской, одетая легко – в оранжевый топ и юбку-мини, – и не стала надевать синий плащ.

Так она и выскочила из дома – в бежевых брючках и бежевой хэбэшной кофточке. Правда, кофточка была с длинными рукавами: свои руки казались Светлане некрасивыми, а подмышки старыми.

Туфли сильно жали: когда тепло, ступни ног распухают. И она, вспомнив, что у нее нет других, вздохнула.

В руках у нее была простая холщовая сумка, которая ей очень нравилась: она так и не сумела пока отказаться от некоторых деталей подросткового стиля.

– Девушка! – окликнул ее мужчина, выглядывающий из красивой дорогой машины. – Я правильно еду в Мегу?

– Правильно, – не глядя на него, буркнула она, стесняясь своей бедной одежды и бледного незагорелого лица. – Сейчас направо.

– Светлана, ты? – Мужчина смотрел на нее, не отрываясь, его полноватое голубоглазое лицо вдруг засветилось так, будто под кожей его зажглась свеча.

– Это ты? – У нее подкосились ноги, она схватилась за свою холщовую сумку и вместе с ней забалансировала перед его машиной, как мим, с трудом удерживая равновесие.

– Ты здесь живешь?

– На седьмом этаже, – она думала, что говорит громко, но слова были едва слышны, точно невидимый режис^{note 325} сер, решивший все-таки воплотить долгий замысел ее воображения, забыл включить для нее микрофон.

– Так пойдем к тебе! – мужчина решительно выбрался из машины, щелкнул автоматическим замком – и… …Сначала мебель, потом стены стали медленно терять свои четкие очертания: удлиняясь, причудливо меняя форму, они растекались, как расплавленное стекло, стена, отделяющая квартиру от улицы, поплыла, став текучей, вправо и влево, открывая вид на высокое дерево, и дерево медленно затанцевало, став зеленым вальсирующим водопадом, который заполнил квартиру, смешиваясь с золотисто-оранжевым потоком плывущего следом расплавленного, но почему-то не обжигающего солнца… И вдруг все остановилось: ребенок во дворе перестал плакать, небо вернулось на свое место, став спокойным и ровным, зелень пролилась обратно на дерево и, сначала застыв, через миг опять зашелестела нежно и тихо; весь мир как будто расплавился и снова застыл, но был уже совершенно иным – тем добрым, счастливым и солнечным миром, который приветствует ребенка, делающего свои первые шаги к материнской улыбке.

– И ты меня ждала? – спросил он, боясь выпустить ее из своих рук – как прилетевшую к нему из детства ЖарПтицу.

– Да. – Она встала, накинув простыню, она все-таки была застенчива и, отчего-то совсем не стесняясь его, стеснялась подглядывающих предметов, которые казались ей живыми. На нее могло обидеться полотенце, если она забывала, войдя в ванную комнату, с ним мысленно поздороваться. Или любимая синяя кружка, если она бросала ее невымытой на кухонном столе на ночь. В ванной комнате она посмотрела на себя в зеркало: отражение ее как-то странно туманилось, будто миллиарды невидимых частичек, составляющих ее тело, закопошились, как растревоженный муравейник, совершая какую-то очень важную работу, завибрировали, чтобы

^{note 326} через минуту снова встать на свое место. Но некоторым из них пришлось поменяться местами, и потому в зеркале составилось уже совсем иное отражение, которое не принадлежало ей прежней, но, постепенно утрачивая туманность, приняло форму женщины, в которой зародилась новая жизнь…

Выбежав в зеленой простыне из ванной комнаты, Светлана присела на краешек кровати и сказала: у нас будет ребенок.

– Ты не можешь знать об этом сейчас, – улыбнулся он.

– Могу, – она положила голову ему на плечо.

– Так не бывает… – Он привстал и погладил ее по шелковистым волосам, – впрочем, с тобой, наверное, так и должно быть. Я верю тебе. Верю во всем. Верю больше, чем самому себе. * * * Помолодевшая от спортивной гимнастики со смуглым официантом, Катерина решила рвануть в Америку.

– В Париже была, в Турции, как колбаса, жарилась, – объяснила она визажистке Эле, – а вот до Пятой Авеню еще не добралась… Пора!

– Кать, да выходи ты замуж за писателя, который те бе вызов прислал, – убаюкивающе посоветовала визажистка. Пригласил Катерину, с помощью Дмитрия, разумеется, как раз автор стихотворения, украшавшего Катеринину спальню.

– Он старый, – сказала она, по-девчоночьи шмыгнув носом. – Он моего Митяя лет на шесть старше. И он женат.

– Зато американец! Что ты, его не разведешь? Тебе с твоим талантом нужно жить в Америке! Ты когда едешь?

– В начале августа Дмитрий смотается к сестре, – Катерина зевнула, – а когда вернется – отправлюсь за океан я.

^{note 327} Надо сказать, что официант оказался очень постоянным: разница в возрасте его не пугала, ему нравилась роль мальчика для утех, и он считал делом чести обслужить свою любовницу, так сказать, по полной программе.

Ему приятно было бывать с ней на светских вечерах, нравилось, когда она привозила его в мастерскую к бывшему мужу (о нерасторгнутом юридически браке Катерина умалчивала) и предлагала, как товар.

– Ну посмотри, какая у него шея, какие узкие бедра… Будешь писать с него? – глаза Николаевой светились почти садистическими огоньками. Они уже собрались уходить, чему Дмитрий, надо сказать, был несказанно рад – холодная игра бывшей супруги утомляла его – и только нежелание причинить Юльке боль заставляло его терпеть и Катерину, и этого бойкоглазого субъекта. И тут просигналил домофон. Катерина напряглась и приостановилась. Неужели Светлана после того унижения все-таки бывает у Дмитрия?! Она подбоченилась и произнесла командным голосом:

– Открой! Через пару минут в мастерскую вошла Наталья.

– Две экс-жены на одной территории, – констатировала Катерина мрачно: одежда Натальи, которую она, быстро прикинув, оценила в долларах, вызвала у нее досаду. Единственным козырем оставался молодой бойфренд. И власть над ним Катерина тут же Наталье продемонстрировала.

– Макс, – приказала она, – подожди-ка меня в машине, вот тебе ключи. Смышленый официант, несколько побледнев от задетого самолюбия, взял из ее рук ключи и вышел за дверь. Катерина тут же заняла стоящее посередине кресло, положила ногу на ногу и спросила вялым голосом, точно преодолевая скуку:

– И чем ты сейчас занята, Наташка? – это приятельское обращение должно было свидетельствовать о полном спокойствии Николаевой. Мол, тебя я давно соперницей не считаю, а отношусь к тебе даже хорошо, вот так тебе. ^{note 328}

– Заканчиваю ремонт, – спокойно ответила та. – Начинаю в начале сентября свой бизнес. – Наталья сделала вид, что поверила дружественным интонациям Катерининого голоса.

– И что за бизнес?

– Пока не скажу. Суеверие.

– Мда, – прищурилась Николаева и, помолчав, поинтересовалась:

– Как тебе мой бойфренд?

– Красивый парень. Он – чуваш?

– Почему чуваш? – Николаева растерялась.

– Это у чувашей было принято, что мужчина на пятнадцать лет моложе женщины.

– Не на пятнадцать, а всего на десять. – Николаева зябко потянулась в кресле. – Все-таки стерва ты, Наталья, но и я из той же породы. Ты мне дала прекрасную идею: надо будет съездить в Чебоксары, там, конечно, этот их архетип еще работает. А мужчины у них по-азиатски чувственны. К тому же чуваши – прямые потомки волжских булгар, а Волжская Булгария славилась высокой культурой! Там даже водопровод был! Она поднялась с кресла, картинно прошлась по мастерской.

– Это что за работа? «Сон времени», – прочитала она название. – Я ее не видела… Ничего-ничего… Ты, друг мой, используешь все приемы, какие только существуют в живописи – как будто все предыдущие художники изобретали их специально для тебя!

– Это что – плохо? – спросила Наталья.

– Я сторонница ограничений. Не в жизни, конечно. Ограничения – это стиль. – Катерина говорила голосом мэтра, но ненароком приостановилась перед Натальей, пусть та посмотрит, что у нее нет ни одной морщинки – гладкая кожа, как пасхальное яичко. И Наталья тут же ее глянцевость заметила:

– Ботокс колешь?

– Делаю маски из водорослей. – Нет, Наталья не просто стерва, а стерва в квадрате! – слышала про маски по китайскому рецепту? ^{note 329} Наталья глянула в сторону Дмитрия, стоящего у окна и сообразила, что бабий разговор его утомил. И тут же перевела тему:

– А ты над чем сейчас работаешь, Катерина?

– Делаю картинку с моего Макса, – Катерина глянула на мобильный телефон, – кстати, мне пора! (Потом он написал «Вражду»: внутри замкнутого эллипса, уходящего куда-то в холодную глубину, вдруг проступали, как бы проявляясь из серой темноты, две воронки

– тёмная воронка, белая воронка – они словно пытались затянуть зрителя. Ты прямо концептуалист, ворчала потом заехавшая к нему опять Катерина, от воронок твоих голова кружится, даже раму картины воспринимаешь как появляющуюся из пустоты опору, рама-опора – отличный ход. Да все искусство, вяло возражал Митя, концептуально, просто оно так не осмысливалось, вот и всё. И Рембрант? и Гойя? Нет сомнений.)

В машине Макс неожиданно устроил ей истерику: она выставила его как раба! Она унизила его перед какой-то шоколадной телкой! Она не оценила его преданность!

И Катерина без всяких сожалений высадила его на Ленинградке.

– Вали, – сказала она, – ты мне надоел. Она ехала к себе в поселок и размышляла о Наталье: стоило бы и ее выкинуть, как этого обнаглевшего пацана, но как? К Светлане легче подступиться, а у этой денег куры не клюют. И, кстати, что за бизнес она затевает? Не связанный ли с искусством? Иначе зачем она опять прирулила к Дмитрию? Пожалуй, нужно временно с их встречами смириться, вот после Америки, когда и с Натальиным делом все станет ясно, и у нее, Катерины, появятся новые перспективы – разве она не сумеет взять американские художественные салоны за горло и выгодно себя продать?

– вот тогда-то и нужно будет что-нибудь придумать, если конечно, потребуется. …А пока пусть встречаются: вряд ли Наталья бросит свою трубу ради Митьки, у которого никогда нет денег. А больших денег – тем более!

^{note 330} Лето уже гуляло вовсю: пахло горячим асфальтом, бензинными выхлопами, птицефермой, мимо которой сейчас Катерина проезжала. Угрожающее ее власти движение жизни, которое на своих картинах Катерина всегда стремилась остановить и обезвредить, сейчас догнало ее грязновато-мутным потоком и, окружая машину, норовило разрушить искусственную стабильность образа, в котором Катерина чувствовала себя в безопасности, словно в скафандре.. В своем доме, где все подчинялось только ее собственному, пусть даже несколько вторичному замыслу и ее собственной, никем не оспариваемой воле, Катерина могла расслабиться: война, объявленная ею всему живому миру, гремела только за пределами этого бункера.

Но у ворот уже стоял зеленоглазый официант, у которого, видимо, за вертлявостью и нагловатой раскованностью, скрывалась собачья преданность Евы Браун. Катерина, подумав так, усмехнулась и весело просигналила ему: все-таки чертовски приятно осознавать себя роковой женщиной!

* * *

Молодой режиссер Курочкин, истеричный брюнетистый субъект, приметил Майку месяца два назад. Душа его обладала той восприимчивой пустотой, которая, как больное животное лечебную травку, отыскивает для себя содержание в других и, на какое-то время вбирая его в себя, ощущает приятную заполненность, как желудок гурмана, только что вкусно отобедавшего.

А в Майке явно было что-то деликатесное. И он предложил ей роль Офелии, правда, отнюдь не в «Гамлете», а в пьеске современной писательницы, смело переписавшей Шекспира, выбросившей, так сказать, лишние вопросы о смысле бытия и оставившей только любовную интрижку между неким принцем-меланхоликом и холеричной красоткой, Офелией, не утопившейся в конце пьесы, а изменившей Гамлету с его любимым другом Горацием.

^{note 331} Майка, получив главную роль, была так счастлива, что рванула в Куркино – хотелось поделиться окрыляющей новостью с кем-то из близких.

Она долго и утомительно ехала в метро, где, поспешно отведя взгляд от проползающего по вагону на деревянной тележке безногого инвалида, сунула ему в грязноватую руку помятую десятку, подумав, что таких калек она видела только в кинофильмах об Отечественной войне, потом, пересаживаясь на Пушкинской, вложила она пять рублей в сложенную лодочкой морщинистую ладонь симпатичной старушки, застенчиво прислонившийся к ледяным мраморным сводам станции, и в ее почти потусторонних глазах на миг отразились два живых майкиных лица.

И старушка, и инвалид на коляске выпали из дыр той страны, в которой Майка успела родиться, но никогда не жила – страны, которая была подвешена где-то на темном заднике сцены, по которой весело мчались крутые иномарки и вышагивали длинноногие модели. Ничего другого на сцене Майка просто не замечала, ослепленная не душевной черствостью – она умела и сочувствовать, и жалеть, – но горячим и сильным ветром – ветром молодости.

В маршрутном такси были открыты окна, и Майке понравилось, как распушились ее рыжеватые волосы.

Режиссер Курочкин сводил ее вчера в ресторан и познакомил с полноватым спонсором, собиравшимся помочь молодому театру деньгами, приятным таким сорокалетним дяденькой, с которым она даже станцевала танго, выслушав от него кучу комплиментов своей «очаровательной наружности». Он пригласил ее в ресторан снова, намекнув, что лучше было бы Курочкина с собой не брать… Планы полноватого бизнесмена Майке были вполне понятны, но она надеялась от его ухаживаний ловко увернуться, причем в тот самый момент, когда свои деньги он успеет Курочкину отстегнуть.

Обманщицей она себя не чувствовала, скорее маленькой благородной разбойницей, спасающей для зрителей

^{note 332} будущий спектакль. И она, и многие ее ровесницы виртуозно изобрели для себя новую мораль: богатых можно и нужно обманывать. Потому что и они, богатые, обманывают народ. Так всегда объясняли страшное социальное неравенство их родители, не сумевшие попасть на остров богатых – кто по причине вялой воли, а кто из-за нравственного отвращения, часто даже полностью ими не осознаваемого. Обман, говорили они, – единственный закон в стране. Только он бывает подлым, а бывает справедливым, добавили выросшие дети. Так решила и Майка: ради искусства – это справедливый обман.

И, легко восприняв навязанные кем-то лживые правила игры, она щедро одаривала спонсора загадочными улыбками.

И настроение у нее сейчас было просто чудесным. Тото обрадуется мать, узнав про главную роль в пьесе, может, даже она прилетит на премьеру. Хотя как? Кристина, старшая сестра Майи, родила девочку, и мать должна ехать к ней…

Но дядя Митя обязательно на спектакль придет!

В его мастерской она ощущала прекрасное спокойствие, в которое, не пытаясь разобраться в причинах, просто погружалась, как в теплую морскую воду, и лицо ее, тонкое и нервное, становилось по-детски нежным.

Ярославцева она считала старым другом своей матери, не догадываясь о том, что он ее – родной дядя. Правда, порой по краю ее сознания скользили смутные подозрения: однажды она увидела на его столе фотографию незнакомого мужчины, который ей кого-то напомнил.

– Это мой старший брат, – объяснил он неохотно. И ей вскоре приснилось, что смотрит она в зеркало и видит вместо своего лица – лицо мужчины с фотоснимка, сердце стукнуло во сне сильно-сильно, Майка даже проснулась. Но сон – всего лишь сон, так решила она тогда и о мужчине забыла.

^{note 333} И сейчас она сидела в кресле, на волосах ее играли солнечные блики, попадая то в один, то в другой зрачок и заставляя ее прищуриваться.

– Это мне Синяя кошка помогла получить главную роль, – она засмеялась, – помнишь? Старый художник Булатов, к которому тогда привел Митя семилетнюю Майку, давно отправился вслед за отцом Катерины. Они были людьми одного поколения, но если Николаев мирно уживался с соцреализмом, умудряясь в его огороде все-таки вырастить что-то пусть небольшое, но свое, то длиннобородый Булатов считал себя «протестующим авангардистом».

В тот день сидел он в своей мастерской на некрашеном табурете, сгорбившись, обхватив себя руками – у него болела печень.

– Твоя Наталья говорит, что больная печень – признак депрессии, – бухтел негромко, – она считает, что мне нужно сначала вылечиться от болезни души.

– Она так и сказала? – удивился Митя. Неужели сестра перестала жалеть своих пациентов?

– Не так, конечно, но я ее понял. Майка расхаживала по мастерской, разглядывала яркие картины. Булатов работал, как дикарь: аляповато, размашисто и однообразно. Но в этой примитивной экспрессивности Митя находил и оригинальность, и прекрасное чувство цвета. Он похвалил несколько работ.

– Вчера четыре продал, – сообщил Булатов, – каждый раз как кожу с себя сдираю!

– У вас нет кошечек? – вдруг спросила Майка, подойдя к старику и подняв к нему остренькое, любопытное личико.

– Живых, ты имеешь в виду? – спросил Митя.

– Нет, – Булатов улыбнулся в бороду, – наверное, она интересуется, нет ли у меня кошечек на картинках? Ведь так?

– Да, – она согласно кивнула. ^{note 334}

– Пока Фрейд не победит – дети прекрасны, – пробормотал он. И добавил: – Была одна маленькая работка с кошечкой. Но найду ли я её сейчас в моём завале? Но Майка глядела на него умоляюще. И старик поднялся с табурета, начал рыться в запаснике, он долго что-то там бурчал, понять было его слова невозможно, а Майка так и продолжала терпеливо стоять посередине мастерской. В конце концов он из тесного запасника выбрался, подошел к Майке, перешагивая через работы, скопившиеся на полу – они были еще не оформлены, – и протянул ей небольшую картину, на которой была изображена ярко-синяя кошка.

Посмотрев на свою кошку, старик так весело рассме

ялся, что на время забыл о больной печени. Майка возликовала. И Митя улыбнулся.

– Я дарю тебе, Майя, мою синюю кошку, – смеялся Булатов, уже вытирая слезы. – Хорошо?

– Спасибо, – прошептала она восхищённо. Митя уже понял, что изумление и восхищение – черты её детского характера, которые могут исчезнуть, а могут и остаться у неё навсегда. Он вёл ее тогда по городу – худенькую девочку в шортиках и желтой рубашке, прижимавшую к себе свою синюю кошку на картине. У этого ребёнка – он вдруг остро ощутил её полусиротство – нет отца, как ей будет трудно. Но Рита ведь утверждает, что ее муж ни о чем не догадывается и обожает Майку… А родной ее отец уже истлел в земле сырой… И значит, на Митю судьба кладёт ответственность за хрупкую жизнь этого впечатлительного существа. Ему захотелось обнять Майку, защитить ее от всех будущих ветров, но он побоялся спугнуть её радость.

– Ты знаешь, – сказал он, – это ведь не простая Синяя Кошка!

– А какая? – в её глазах расцвело ожидание чуда.

– Она будет тебя охранять.

– Как? ^{note 335}

– Если тебе вдруг станет грустно или кто-то случайно обидит тебя, ты посмотри на Синюю Кошку и попроси её, чтобы всё опять стало хорошо. И всё немедленно изменится! А когда ты подрастёшь и встретишь мальчика, который тебе понравится, ты попроси её так: дорогая Синяя Кошка, я очень-очень хочу, чтобы мальчик полюбил меня. И Кошка обязательно исполнит твое желание. Она вообще будет исполнять твои желания, потому что старый художник, который ее нарисовал – настоящий волшебник.

– Да? – на её длинных ресницах влажнел цветной туман мечты.

– Да.

– А ты ещё приедешь?

– Конечно, приеду. И она сжала своей ладошкой его руку. Он смотрел на выросшую девочку, облик которой обладал поразительной изменчивостью: не только выражение ее лица, но казалось, даже его черты постоянно становились иными. Артистическая ее способность вживаться в тот или иной образ мгновенно меняла и строй ее души, а душевная жизнь, в свою очередь, как-то по-иному высвечивала тонкость ее лица, превращая его порой в лицо совсем другого человека, который, только что расставшись с тобой, ускользает по асфальту, оставив свой оттиск в твоей памяти – оттиск – фото, забытое в альбоме на многие годы…

Ее протеиновый артистизм настораживал его, угадывающего в эмоциональной податливости опасность ее невозвращения к своей подлинной сути – к той девочке в шортах и маечке, которая умела удивляться и ждала чуда. Майка не надевала актерский образ, как новый костюм, подобно большинству актеров, чтобы сразу по окончании спектакля легко его сбросить, а впитывала его в себя, и образ становился на время ее естеством, меняя даже ее собственный биологический ритм. Было ли это

^{note 336} именно актерским талантом и не грозило ли сделать ее, в конце концов, «никакой», то есть просто пластическим материалом для очередного режиссера?

– Офелия, конечно, не похожа на шекспировскую, – хохотнула вдруг Майка, внезапно поднявшись с кресла и начав бегать по мастерской, и Дмитрий с удивлением обнаружил, что она, произнеся эту фразу, превратилась тут же в совершенно другую девушку. – Она…

И тут звякнул домофон.

Пришла Наталья.

Ее полноватые ровные ноги ступали уверенно и четко.

– Помнишь Наташу? – спросил Ярославцев, подумав, что прибавление отчества к имени может бывшую жену обидеть.

– Нет.

– А это твоя племянница, я сразу поняла! Одна порода! Как мог он забыть предупредить Наталью о том, что Майка ничего не знает!

– Дочь подруги, – быстро поправил он, кинув на Майку быстрый взгляд. Но та уже напряглась, остановившись перед его новой картиной и делая вид, что внимательно ее разглядывает. Образ шальной Офелии, не успев угнездиться в ее душе, отделился и застыл с ней рядом, словно призрак.

– Но у тебя же был брат! Ты говорил, он погиб. Призрак покачнулся, и Майка внутренне отпрянула от него. Она стояла неподвижно, но Дмитрий ощущал колыхание воздуха.

– Дядя Митя! – обернувшись к нему, вдруг с отчаяньем выкрикнула она. – Зачем ты все эти годы мне врал?! Он молчал.

– Ваше поколение – всё такое! Вы врете! Крадете! Убиваете друг друга за деньги! Я думала, ты не такой! – она рванулась к дверям, оттолкнув от себя застывший призрак.

– Стой, Майя, – успел он остановить ее. – Стой. ^{note 337} Наталья сразу поняла, что выдала семейную тайну, но смущения не чувствовала. Девушка не очень нравилась ей: порода одна, но глаза какой-то холерической красотки. И какая-то двойственность в ней. Такие девки обычно уводят чужих мужей. И всегда оправдывают себя тем, что остальные люди, видите ли, все плохие.

– Я не лгал тебе, Майя, я просто не имел право тебе говорить об этом. – Дмитрий крепко держал племянницу за руку, – подумай о своем отце, что будет с ним, если он узнает правду. Ведь именно ради тебя все эти годы он живет на две страны… Легко ему?

– Значит, мать обманывала его все годы?

– Она не виновата.

– А кто же тогда виноват? Ты?! – глаза Майки посветлели от гнева. Она высвободила холодную руку из его ладоней.

– Ты права: больше всех виноват я.

– Ничего не понимаю! Причем тут ты?

– Твоя мать очень сильно любила меня и хотела родить от меня ребенка.

– И прыгнула в постель к твоему брату?! Наталья, услышав ее вопрос, усмехнулась. И в самом деле, получался какой-то абсурд!

– Понимаешь, – он помолчал, – ей хотелось иметь в своем ребенке хоть частичку меня. Ведь Сергей был моим родным братом по отцу. Так что астрально ты и моя дочь…

– Нет! Не твоя!

– Ну, Ярославцевы, – сказала Наталья, покачав головой,

– все у вас как в авантюрном романе! Майка хмуро глянула на нее.

– Я сейчас пойду, ладно? – Она вернулась к креслу и взяла свою изящную сумочку. – Мне роль надо учить. Лучше уж врать со сцены, чем так, как все вы!

– Кто тебе врал?! – вдруг снова вмешалась разозлившаяся Наталья, – тебе просто не говорили, вот и все!

– А вы тут причем?! – Майка подлетела к дверям и, уже открыв дверь, оглянулась. – Я вас знать не знаю! – ^{note 338} Она криво усмехнулась. – И вообще! Больше я сюда не приду! Никакие астральные родители мне не требуются! У меня есть мой нормальный хороший… отец! – Она споткнулась на этом слове, но с вызовом договорила. – И он мечтает, чтобы я стала настоящей актрисой!

* * *

– Идиотка ты, – выслушав горячий Майкин рассказ об открывшейся семейной тайне, сказала ее лучшая подруга Настя, – два отца – это же круто.

– Один не отец, а дядя.

– Пусть оба дают тебе деньги. Тебе, кстати, кто квартиру оплачивает?

– По-моему, мать.

– А может, дядя?

– Мне они все противны теперь, понимаешь? – Майка чуть не плакала. – И мать, и дядя Митя… Я не хочу их видеть!

– Майка, успокойся, – подруга обняла ее за плечи, – поколение родителей всё такое: или нищие неудачники, или удачливые мерзавцы, гнилое поколение, понимаешь? Вот деды были и прадеды – это да! Отечественную войну выиграли! Страну восстановили! Мать рассказывала: когда она была девчонкой, знаешь, какой у нас уровень жизни был?

– Какой? – Майка все-таки заплакала и, тихо всхлипывая, едва вслушивалась в слова подруги.

– По уровню жизни Союз входил в первую десятку стран мира!

– А мне мать наоборот говорила, – уловив смысл последней фразы, возразила Майка, – что в магазинах вообще ничего не было, были только ракеты и оружие. А есть и носить что?

– Тогда уже Брежнев заболел, глава государства, вот все и стало осыпаться. А до этого люди были счастливы и сыты, медицина была бесплатной, институты тоже, пенсии большие…

– Ты о каком-то рае рассказываешь! ^{note 339}

– Кстати, когда у Брежнева только стало сдавать здоровье, Далай-Лама кота ему подарил.

– Кота? Зачем?

– Сказал, что кот его вылечит. И он и точно выздоровел. Но Далай-Лама предупредил: если с котом что случится, и тому не выжить. Так и получилось: погиб кот, и очень скоро Брежнева не стало.

– Откуда ты все знаешь?

– Из Интернета. И еще я там вычитала – в какомто городе опять коммунисты пришли к власти, сечешь? Причем лидер у них лет двадцати восьми, не больше!

– Я как-то на коммунистов не западаю. Мне анархисты нравятся, они прикольней. – Майка встала, пошла в ванную, умылась, потом в кухне заварила кофе, принесла на подносе две чашки в комнату и, расположившись на мягком диване рядом с подругой, подняла глаза на висящую на противоположной стене небольшую картину. С картины смотрела на нее Синяя кошка. * * *

Еще когда мой морж, чмокнув меня в щеку, покидал в кожаный чемодан вещи и внезапно умчался в Германию, у меня мелькнуло какое-то легкое подозрение: не в его это характере – сообщать мне что-то в последний момент. Морж по натуре своей очень теплый человек и не любит огорошивать близких. Но подозрение мелькнуло и рассеялось. Слишком много было работы по залу: приходилось там бывать ежедневно, всё сто раз проверять и перепроверять. Да еще разбираться с агентством: у меня оставалось несколько незакрытых сделок.

Лена, наконец, нашла себе новую девочку – бурятку по национальности, рассказавшую, что прадедушка у нее был шаман. Так что братство народов опять восторжествовало на отдельно взятой территории нашей фирмы, хотя после распада Союза никто уже в такое дело не верил.

Ленин Колян и сообщил ей, что моего мужа он видел в «Максиме» с какой-то незнакомкой, по виду моделью, ноги от ушей и все прочее. И что у нее были «ошалело

^{note 340} счастливые» глаза. Мне почему-то сразу представилась Майка, племянница Дмитрия. Но разве может быть такое совпадение?

Мы как-то ели шашлыки вместе: мой морж, Колян и мы с Леной. Сделали костерок у нас в митинском лесу и приятно провели время. Так что ошибиться Колян сейчас не мог. Но его слова про «ошалелые счастливые глаза» я отнесла к актерской склонности все преувеличивать и решила, что у моржа была просто очередная деловая встреча в неформальной обстановке и женщина эта – какаянибудь бизнеследи. Но не удержалась и переспросила:

– И что? Он ее описал как рекламную красотку?

– Модельная фигура, роскошные каштановые волосы, черное элегантное платье с дорогим, кажется, бриллиантовым, колье… В общем, женщина – люксор!

– «Люксор» – это кинотеатр, – сказала я мрачно.

– Вот он и хотел сказать, – объяснила Лена, – что она как из кино. Наверное, Лена ощущала некоторое удовлетворение в качестве компенсации за то, что я держала от нее в тайне мои планы.

Ноги от ушей! Роскошные каштановые волосы…

Нет, никому из наших общих с Моржом знакомых девушек и женщин эта характеристика не подходит.

А в пятницу, то есть позавчера, Вася позвонил мне в машину на мобильный и сообщил, что он уже в Шереметьево и опять улетает на две недели.

– Извини, Натик, но теперь мне необходимы частые отлучки, – прибавил он несколько виновато.

– И второй загородный дом, – произнесла я с вызовом, вспомнив, как легко он согласился купить у меня участок.

– Что ты имеешь в виду? – испугался он.

– Твою роскошную красотку, с которой ты проводишь время, изображая для меня, что уезжаешь исключительно по делу! ^{note 341} Он молчал.

Ну, возрази, попросила я мысленно.

Но он не возражал. Он молчал и молчал.

И тогда у меня произошел срыв.

– Я верная женщина, я не умею изменять и вести двойную жизнь! Я умею только уходить! Тебе это нужно?! – И я разрыдалась, поливая свой крохотный мобильный аппаратик потоками слез. Но молчание все длилось и длилось. Пока, наконец, в коробочке моей мокрой «Мотороллы» не пропищали короткие гудки. Гудки все разрастались, меняли ритм и тембр, к ним прибавились другие шумы и крики: между нашими двумя телефонами теперь все гудело, кипело и мчалось, как необъяснимая стихия. Она захватила меня – меня понесло – но усилием воли я рванулась

– и тут же оказалась на суше. И поняла, что влетела в черный «Мерс». Но я была цела, стекла были на месте. К счастью, мы только помялись! Точно, все-таки Бог есть, подумала я, пытаясь выйти из машины. Но в ушах зашумело, ноги стали ватными и, не выходя, я, опустив стекло, сунула владельцу «Мерса» тысячу – он, сочувственно мне подмигнув, умчался. Может, он один из тех парней, нарочно подрезающих хорошие иномарки, чтобы снять деньги?