Текст книги "Отчий сад"

Автор книги: Мария Бушуева (Китаева)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

И вот и у нас так. Все есть. У меня Марфа. И у него от первого брака Федя. Но вот уперся – роди ему девочку! А мне не хочется. И поэтому порой я с грустью думаю, что только мой четвертый брак будет последним.

Вы скажете, ну что бабе надо (и не бабе, а девушке!): муж богат, сама на джипе, вот-вот переедет в модный загородный дом. Ну родила бы мужу и купалась в своем бассейне вместе с младенцем. К чему колотиться в качестве заурядного риэлтора по чужим квартирам и заниматься порой идиотическими клиентами?

Но если вы так говорите, то вы ничего обо мне не поняли. И Карла Густава Юнга еще не читали. А его чита

^{note 236} ют даже распиаренные под писателей модели. Ведь сейчас стало круто творить. То есть не просто я Барби, а еще и интеллектуалка. Не просто банкир, но еще и стихи медитативные пишу типа японских танку.

Вот и я туда же! Немотря на то, что прекрасно отношусь к своему мужу и даже с сочувствием воспринимаю его мечты, сама я хочу не вторую дочь, а художественный салон. В тихом центре, к примеру, в Хлебниковом переулке, где когда-то я купила «Алису в стране чудес» на английском языке. А мы все сейчас живем в такой стране, ей-Богу, в которую провалились внезапно, побежав за разговорчивым импозантным кроликом, который боялся опоздать на свидание с Америкой.

В салоне моем будет выставляться только настоящее. Вот здесь я буду стоять намертво. В память об отце. Он всегда поддерживал талантливых людей. Один старый, известный еще и сейчас поэт, наверное, забыл, как мой отец помог ему с квартирой?

Так что и мой брак с Ярославцевым был тоже следствием отцовского воспитания.

Попова (напомню, это мой первый) я, кстати, попыталась сначала переделать в ключе стремительно капитализирующейся эпохи. И толкнула в бизнес. Он нанял двух теток, и они челночили за цветами в Турцию. Но точно заклятье: цветы Попова, которые ничем не отличались от таких же привезенных из Турции цветов Сидорова или Розенкрейцера, никак у метро не продавались. Он терпел постоянные убытки. Теперь я понимаю причину: Попову ну просто не нравилось заниматься коммерцией – воротило его от нее. Это, говорят, рыжий кот – гений прихватизации на цветах сколотил капитал. А Попов хотел изучать свои загадочные цианобактерии или не менее загадочные (по крайней мере, для меня) митохондрии. Но тоже можно его простить: все у него ученые, даже мать – горная козочка, и та биолог… Гены и воспитание. Так что любовная лодка номер один разбилась о любовь к науке и верность заветам отцов.

^{note 237} Итак, художественный салон. Красивый выставочный зал. Интересная публика. Так что без Ярославцева мне не обойтись.

* * *

Но отыскать его оказалось не так легко. В союзе художников мне дали телефон, и я, сразу же позвонив по нему, выяснила, что «такой здесь не живет». Я покопалась в Интернете и нашла сайт с его работами. И вновь они оказали на меня то же буквально магнетическое воздействие, что и в первый день знакомства.

Я ведь познакомилась с ним на выставке, где у него были представлены пять картин – они занимали почти всю стену. А сам он, высокий, чуть сутуловатый, улыбчивый, болтался по залу (мне показала его какая-то незнакомая женщина, тоже стоявшая у его стены) – и вдруг, оглянувшись, увидел меня – двадцатипятилетнюю девку в джинсах, с копной рыжих волос (я красилась тогда), застывшую перед его работами. Надо сразу сказать, что я неплохо рисую. Главным образом, правда, шаржи. И конечно, не имея специального образования, отличу Кандинского от Репина, но тонкостей объяснить не смогу. Но у меня есть чутье. Как у моего друга-ювелира, который называет хорошо отшлифованные камни живыми и не спутает игру бриллианта с отблесками, которые отбрасывает циркон.

Вот и я так: живую работу я сразу чувствую чем-то внутри меня – каким-то diamond-detektor. Я понимаю, что техникой сейчас уже никого не удивить, а удивить в своем выставочном зале мне хочется всех! Поэтому я и разыскиваю Ярославцева.

Но если вы решите, что первая моя экспозиция будет из его картин, вы снова ошибетесь.

Я начну с какого-нибудь светского живописца, который делает портреты политиков и творческой элиты типа многочисленных родственников дяди Степы (кстати, мне эта книжка нравится с детства, и я совершенно искренне

^{note 238} считаю, что милиция такой быть и должна). Мне нужно будет заманить к себе журналистов. И здесь мне должен помочь мой Николенко.

Но без Ярославцева мне тоже не обойтись. Есть такие тонкости – даже в составе экспозиции, в том, как развесить картины (возьмите, к примеру, сочетание драгоценных камней в колье – не каждый камень хорошо соседствует с другим), в которых я плохо смыслю.

И я решила, что пора Ярославцеву отдать мне долг. Ведь за прописку в столице он так мне и не заплатил. Конечно, у него здесь жила родная прабабка, старая, как мир, и он мог получить регистрацию просто так, но он генетически не способен чего-то для себя добиваться. А такая роскошь – все делать чужими руками и потому жить свободно – нынче особенно дорого стоит!

Да, я практичная. То есть нормальная. Как все. Это он, Ярославцев, не как все – ну так он и талант. А я просто неглупая молодая (34) женщина…

И я пообещаю ему персональную выставку. Ведь никто ему сейчас этого не сделает: он не умеет работать в команде, с ним невозможно дружить, ему можно только служить. И денег у него (я в этом уверена на все сто), конечно, нет. И я сделаю ему выставку. А потом, когда моя галерея станет такой же известной, как VG Анны Венской или ИЗОграф Славы Дулова, начну продавать очень дорого его работы, отстегивая себе процент.

Мой отец помог незнаменитому, но талантливому поэту. И тот теперь – живой классик. И пусть он ни разу не написал о помощи моего отца, Бог все видит.

Но я живу в другое время, прости, папа, и хочу еще и получить свои дивиденды.

Тогда меня буквально потрясла его работа, которая называлась как-то просто и изображала обычную комнату: два стула, окно, стол и девочку вполоборота (я узнала после, что это Майка – дочка его бывшей подруги). Все это было, конечно, написано хорошо, но меня поразило тогда другое: на картине был воздух. В зале как раз сто

^{note 239} яла страшная духота, кондиционеры тогда еще не были у всех повсеместно, окон в картинных галереях не открывают, и мне было уже невыносимо там – пока я не подошла к его картине. Вспомнила! Она называлась «Свете тихий». И от нее пошел ко мне воздух. Это физическое ощущение так поразило меня, что я несколько раз уходила от картины, вновь погружаясь в духоту зала, и возвращалась. Воздух! Я вдыхала его, честное слово!

Впрочем, сейчас, по прошествии лет, и уже неплохо разбираясь в себе, я думаю: а не было ли все это самоиллюзией

– ведь именно тогда я начала рваться от Попова, мне душно было в его семье, с его родителями, когда изо дня в день, как в древнем Китае, повторялись одни и те же ритуальные действия и произносились за едой одни и те же слова: «Тебе чай с сахаром и лимоном?» – «Да, дорогая».

И не почувствовала ли я, как бы проникнув в картину, что именно благодаря ее автору, незнакомому мне художнику Ярославцеву, благодаря его любви, я вырвусь на свободу?

Сейчас мне хочется проверить, так сказать, обе версии.

И я листаю свою старую записную книжку. Тогда у меня уже был мобильный телефон, но по привычке я пользовалась и блокнотом.

Он подошел ко мне и спросил:

– Вам понравилось? И я ответила:

– Да. А он улыбнулся и отошел. Это меня задело. То есть получалось, что его заинтересовала не яркая девица (уже к тому времени мамашка трехлетней Марфы), а ее реакция на его работы. Тогда я подошла и спросила:

– А я вам понравилась? И он ответил:

– Да. И я улыбнулась – и тоже отошла. Смотреть другие картины! Вот так!

^{note 240} А потом… потом я пришла в картинную галерею на следующий день. Я не была связана временем, потому что именно тогда безуспешно пыталась втянуть в бизнес Попова. С тех пор меня тошнит от продающихся цветов. Хочешь подарить – вырасти сам! И не срезай, а дари вместе с красивым горшком! Срезанные цветы так быстро вянут, как ни заворачивай их в мокрую ткань, как ни клади в ванну на ночь… и какое разорение, блин (извините), и какая горечь, когда собственноручно выбрасываешь их в мусорный ящик!

А Попов упорно строчил диссертацию. Победили папа-профессор и мама-доцент, которая однажды, глядя на меня сочувственно, произнесла: «У нас в роду не было торгашей, так что у вас с Димой (Дима – это Попов) ничего не получится». Вообще свекровь Анна Борисовна постоянно тонко подкалывала меня насчет отсутствия у меня высшего образования. Тогда я и стала читать уйму – чтобы не ударить перед родственниками в грязь лицом. И втянулась!

И я пришла и увидела, что в картинной галерее Ярославцева (я сразу запомнила его фамилию) нет. И тогда я пришла и на следующий день. И он был там, потому что это было закрытие выставки. И соответственно фуршет для своих. А я не была своей, я была ничьей. Разве что немного Марфушкиной. Так и сейчас, часть моей души – ее. А та часть, которая для мужчины, освобождена от Попова, от Ярославцева и даже от Николенко. Я отношусь к супругу тепло, но мыслей он моих почти не занимает. Мне порой бывает стыдно за себя. Какая-то Шура Коллонтай, ей-богу.

Я стояла и смотрела, как Ярославцев разговаривает с экстравагантной особой. Он наклонился к ней, и выражение его лица было такое, точно он врач, а она его пациентка. А я стояла и ждала… Как писали раньше: грудь моя вздымалась, ноздри трепетали. Фу, ну будто о лошади.

И наконец, пациентка от него отстала. И тогда в атаку пошла я. Но меня опередила влетевшая в выставочный

^{note 241} зал очень дорого одетая девка из тех, у которых, как говорится, всегда пальцы веером. Она бросилась ему на шею в самом прямом смысле.

Как выяснилось, эта особа тоже была моей соперницей. И очень сильной: красотой она не отличалась – просто яркая, южного типа, броская, – но у нее был знаменитый папашка – и этим все сказано. Так что, если покопаться, это я убила ему карьеру. Звезда его, начавшая была восходить, так и свалилась обратно – и мне непонятно – куда? То ли она застыла на запасном пути, то ли раскололась о наше долларовое время, то ли сгорела вместе с его талантом!.. Нет, а эти работы в Инете? Ведь я их не знала, значит, он написал их позже. Талант при нем. Но ему уже не тридцать, а сорок, даже немного больше. Так что без моей галереи его звезде с запасного пути не выбраться, а если она раскололась – я смогу зажечь новую! Он же не киноартист, для которого первая морщина – трагедия. И пусть он выглядит теперь, наверное, постаревшим, усталым, сломленным, сначала я выжму из него все, что мне необходимо, а потом сделаю его звездой.

В записной книжке оказался не его телефонный номер, а Катерины Николаевой. Моей соперницы номер один. Когда-то они учились с ней вместе на художественнографическом факультете. Отец ее был известным, правда, провинциальным художником. Она буквально преследовала Ярославцева, писала ему страстные письма, клялась, что бросит живопись и станет служить ему. Даже меня шантажировала, обещала, что сообщит моему мужу (я тогда еще не была разведена с Поповым), если я не перестану «атаковать Дмитрия». Но потом она была вынуждена смириться: Митяя ей хотелось сохранить любым способом в любом качестве, и она даже пару раз была у нас в гостях, когда я стала уже его официальной женой (правда, оставив фамилию Попова).

Прежде чем позвонить, я снова открыла Интернет и, к своему удивлению, нашла сразу ее сайт: она продавала

^{note 242} свои картины – все в стиле раннего гламура Лемпицкой

– такие же красивые, мертвые и почти такие же навороченные по цене. Я побегала по сайтам еще: Николаевой было очень много. И под каждой ее картинкой значилась кругленькая сумма. И конечно, ее покупают. Обвешивают ее дамами в автомобилях и томными голыми красотками в перчатках (пошло страшно) свои замки. То-то жены бесятся, а домработницы прикалываются, считая, что хозяин у себя в кабинете (сейчас вошли в моду дорогие красного дерева библиотеки с книжными томами, отделанными золотом) держит портрет голой любовницы. Ловкая эта Николаева.

И не просто ловкая! Я просто обалдела, позвонив ей, и сижу сейчас в кресле, ошарашенная от услышанного. А натуральная стерва! Она все-таки женила его на себе, клюнул, дурак, на ее обещания быть его верным ординарцем! Она ведь обрывала ему телефон, выла в трубку, что никогда кисточку в руки не возьмет, будет служить его дару! И что я услышала:

– С моим мужем Дмитрием Ярославцевым (она говорила точно автоответчик) мы существуем на два дома, я живу в деревне, поскольку творчеству мешает городской ритм, а ему вы можете позвонить по мобильному телефону… Ну, блин! Других слов, извините, у меня просто нет! Созданию ее гламурных самок мешает городской ритм! Она их там находит – в камышах!

Но хоть телефон дала, и на том спасибо. Я не представилась, и по голосу она меня не узнала.

* * *

Моя бабушка, мать отца, слава Богу, до сих пор жива. Ей восемьдесят восемь лет, и она не выходит из дома. Но чувствует, в общем, себя прилично. С ней живет моя тетка, ее дочь, которая давно овдовела и сын которой, мой кузен, сейчас в Петербурге (уехал на родину жены и переманил, кстати, туда же и моего родного брата), и потому я раз

^{note 243} в неделю затовариваю бабушке и тетке холодильник – заезжаю по дороге в ближайший супермаркет (я люблю Перекресток, но терпимо отношусь и к Седьмому континенту, а порой заруливаю и в Алые паруса на Бронной), закупаю все, что им нужно, забрасываю пакеты в джип, а потом тащу их все пешком на четвертый этаж кирпичной пятиэтажки на Тимирязевской.

В этой квартире старые вещи напоминают мне мое детство. Мать свезла сюда всю мебель, когда закупила новую. Муж тетки был неплохим мужиком, но скуповатым (то есть жмот был страшный), и потому радовался, что ему самому не надо ничего покупать. А тетка тихо злилась. Но постепенно к мебели привыкла, состарилась и теперь ни о какой другой не мечтает: на две пенсии – бабушкину и ее – можно приобрести что-нибудь типа тумбочки к кровати, не больше. Пенсионеров ведь выбросили вместе с пионерскими галстуками и комсомольскими билетами: а нефиг, мол, напоминать нам прошлое! Плывите в свой последний путь – и вот вам по сухарику в дорогу.

Конечно, я покупаю им продукты на свои риэлторские. Впрочем, у меня есть акции. У меня есть два участка земли, которые я приобрела, начав работать в агентстве. Один, кстати, просто за бесценок. Старики из пригорода продали за четыре тысячи – им когда-то дали участок от завода, а они ничего не построили, так он и стоял с невыкорчеванными пеньками, а вокруг разрослись коттеджи. Я нашла объявление в газете «Из рук в руки», базу которой всегда просматриваю в Интернете. И участок тут же себе взяла. Теперь он стоит двести пятьдесят! Жили бы дед с бабкой как короли!

Так что и я ничем не лучше других – только подсунула им не сухарик, а горячий fastfood. Впрочем, кто же тогда знал, что цены так полезут вверх?

Именно этот участок я и собираюсь продать, чтобы вложиться в выставочный зал. Пни мне выкорчевывать тоже лень. И с ними купят. Уже сосед-кабан прицени

^{note 244} вался. Для него (у меня нюх на деньги) двести пятьдесят вполне реальная сумма.

И еще Николенко собирается мне помочь, он уже записал на меня свой тайваньский бизнес: возит оттуда экзотическую мебель. Э, легок на помине, долго будет жить. На мобильном высветилась его физиономия…

– Алё!

– Привет. Ты где?

– Еду к бабушке.

– А я домой. В холодильнике как?

– Зима!

– Понятно, тогда я к Максиму. Пока.

– Пока! «Максим» – это его любимый ресторан. Владелец – сын знаменитой в прошлом балерины. Правда, она и сейчас ведет программу на ТВ и не вылазит из обзоров так называемой «светской хроники». А что? Восемь круговых подтяжек лица, пять пластических операций по убиранию жира, ежедневный массаж и прочая, прочая, прочая. (Я, конечно, немного утрирую, но совсем чуть-чуть.) Иногда для пиара она готовит в ресторане сама. И выглядит, надо сказать, ровесницей своего сына!

Как сказал Ярославцев на переломе веков: «Мы вступаем в эпоху хомяков, когда культами станут дом, еда и много разноцветных лабиринтов в качестве ежедневных развлечений».

– И долго она продлится?

– Пока не кончится.

– А чем плохи еда и дом?

– Хорошо и необходимо. Но машина – это всего лишь средство передвижения, а не культовое сооружение эпохи позднего палеолита.

– А тогда уже были культовые сооружения?

– А ты полагаешь, что эпоха палеолита закончилась? Вот такие мы с Митяем вели беседы в постели. Бред. А было хорошо. Но у меня нет памяти на ощущения, потому я все помню только сознанием, а тело мое к ретроспекции не способно.

^{note 245} А вот память на запахи у меня колоссальная, как у парфюмера. Но, к слову, я так и не прочитала этот роман. И не стану. Мне хватило фильма.

И запахи бабушкиного, родного мне дома тут же, как старые собаки, подбежали и стали лизать мне лицо. Пахнет книжной пылью. Как мне приятен этот запах. Он связан у меня с отцом, который много читал (что, думаю, было совсем нехарактерно для партийных работников). Мать свезла бабушке почти все его книги. Пахнет лавандой: тетка кладет в шкафы мешочки с сухой травой – она панически боится моли, которая однажды, когда я была девчонкой, проела дыры на пушистом белом шарфе, который я сама связала в подарок своему отцу.

Пахнет жареной картошкой. Вы сейчас будете смеяться

– но жареная картошка с детства мое любимое блюдо. И размороженная фри из Макдональдса, которую обожает моя Марфа, никогда с бабушкиной фри не сравнится! Из ванной комнаты пахнет, извините, кошкой. Опять написала под ванну. Ну, Феня! Ну, невоспитанная!

А из кухни пахнет детством. Чем-то ванильным и мандариновым… О! Это бабушка с теткой испекли торт! Ура! Стоп, я же худею. У меня наследственная склонность к полноте. Вы сейчас упадете в обморок, узнав, сколько весит моя бабушка – 120 кило! Поэтому, кстати, она и не выходит из дома – подними-ка такой вес на четвертый этаж полногабаритной сталинки без лифта. А так здоровье у нее, тьфу-тьфу, вполне приличное.

Я предлагала бабушке дорого продать ее квартиру и купить поближе ко мне. Я живу в Митине в отличной трешке, а Васькину центральную (Васька – это Николенко) мы сдаем. Точнее, сдаю я. Так, чтобы не пустовала. Потому что Николенке это по барабану. А я прижимистая, я на эти деньги оплачиваю Марфушкину школу. Попов же некредитоспособен.

Живет в квартире уже четвертый год одна и та же семья – приезжие из Таджикистана, но, конечно, не гастарбайтеры, а вполне состоятельные люди. Я могла бы

^{note 246} брать с них теперь больше, ведь аренда подорожала, но лучше пусть они живут, люди нормальные, чем рисковать с какими-то новыми клиентами. Хотя все-таки можно и немного повысить оплату. Николенко, например, уверен, что они приличные только с виду, а вообще наркотиками торгуют. Они все медики, возражаю я, и у них здесь какой-то двоюродный брат, известный уролог. А брат брата торгует травкой или, на худой конец, коврами, упрямится Николенко. Ну не хлопком же, усмехаюсь. Николенко смеется. Все-таки умный у меня муж. И характер золотой.

Пожалуй, подумаю, может, и повышу им аренду.

– Нет, бабулечка, я есть торт не буду! – Я замахала руками.

– Мне надо пока фигуру хранить! Вот когда мне будет столько, сколько тебе… – Но не устояла. Съела кусок. Блаженство. Нет, если бы я так готовила, я бы сделала ресторан покруче Максима. Но у меня нет любви к кухне. И Николенко это терпит. Впрочем, и Ярославцев относился к этому спокойно.

Расцеловав бабушку в яблочные щеки, я сбежала по лестнице, заскочила в машину и, признаться, задумалась – а как воспримет мой звонок Митяй. (Полное имя моего первого мужа Димы – Вадим, а Ярославцев – Дмит рий, Митя.) Ну, я скажу ему, что неплохо бы повидаться и поговорить. Что у меня есть к нему деловое предложение. Ну ладно, звоню. Остальное подскажет ситуация.

Я набрала его номер .

– Слушаю. – Это его голос.

– Добрый день, – сказала я, ожидая, что он, как сейчас принято, ответит – добрый. Но он, чуть выдержав паузу, спросил:

– Наташа? (У него, кстати, родная сестра моя тезка).

– Узнал?

– Узнал.

– Я как-то вот по твоим картинам соскучилась, вот бы посмотреть, что ты сейчас натворил. ^{note 247}

– Так приезжай, – просто сказал он, – у меня мастерская, правда, далековато – знаешь Куркино? Новый такой район, строящийся полным ходом…

– А я в Митине, – сказала я, засмеявшись, – новый такой район, уже достроившийся и успевший стать старым. И публика такая же – все новые, уже успевшие слегка пообтрепаться!

– А я не в курсе насчет публики в Куркино, – сказал он. – Вот ты приедешь, все обследуешь и мне расскажешь, ты же Шерлок Холмс. Говорить адрес? Он сказал адрес, я сохранила его объяснение как голосовое сообщение. Подъеду в Куркино, включу и он мне еще раз все подробно объяснит.

– Сегодня вечером тебе удобно?

– Да хоть сейчас, – он опять засмеялся. Смех у него остался прежним, каким-то чуть детским, несмотря на приятный баритональный тембр. – Я никуда сегодня не собираюсь. Я и живу в мастерской…

– Хорошо, я тут разберусь с делами и, подъеду. * * *

Надо сказать, что я люблю Москву. И работа риэлтора мне нравится еще и тем, что нужно много по Москве ездить. Детство мое прошло на Автозаводской: район почти центральный, хоть и имеющий заводскую историю. А потом мы переехали в цэковский дом. Я недавно возила в соседний, тоже бывший цэковский дом клиентов: мать и дочь продавали отличную двушку, 74 метра, кухня 14 с половиной, темная комната. Когда-то ее получил их дедушка – мелкий чиновник партаппарата. Но квартира была до такой степени уделана, страшно сказать: запах стоял, как в сыром подвале. Хотя сам дом выглядел по-прежнему респектабельно: зимний сад в просторном подъезде, лифты Oтис и дежурит консьержка.

Ну, я отвлеклась. И объясню почему: сегодня у меня один просмотр, и только потом я буду свободна. И просмотр недалеко, кстати, у метро Войковская – на Большой Академической. Я потому к бабушке и заскочила,

^{note 248} что мне по дороге. Не буду же я колотиться из Митино на Тимирязевскую просто так. Во всем должен быть практический смысл, верно? Время теперь такое: лирика в прошлом. Вместо поэзии – гламурная попа (извините), а у детей вместо пионерского галстука – обязательный мобильный телефон.

Многие места в Москве я узнала только благодаря работе. К примеру, в Медведково я вообще не была ни разу. (И не надо бы, к слову говоря, что там вообще делать?) А Измайлово, район любимый советскими управленцами, раза два проезжала с отцом насквозь, но ничего не помнила. А мой брат, теперь петербуржец, представляете, ни разу не был в Третьяковской галерее! Когда их возили с классом, он болел. А потом, когда я его звала (мне нравилось и в детстве смотреть картины, это отец меня приучил, мать, та вообще к искусству равнодушна совершенно), отнекивался: «Большой и Третьяковка – только для провинциалов». Он так и в Петербурге живет – никакой тяги ни к истории города, ни к его, как говорится, культурным ценностям. Мамин сын.

Мобильный…

– Але? Это мои клиенты. Волнуются, где я. А здесь дорогито несколько минут – мне, кстати, нравятся почему-то старые корпуса Тимирязевской академии, мимо которых я сейчас еду. А вообще район всегда считался хулиганским.

– Скоро буду. Вот, проехала Тимирязевку… У меня один знакомый живет недалеко – на Дмитровском шоссе, может, знаете, красного кирпича, похожие на сплошную стену дома метростроевцев. Двор вроде бы приличный: яблоневый сад, прохлада, но в самом центре детской площадки устрашающая, белая, как призрак сталинизма, статуя дяди-метростроевца. И дети, наверное, пририсовали неприличному дяде синие трусы. Вообще, двор как из другого мира – только детективы снимать. Но к чему это я? Так вспомнилось: девушка-клиентка была

^{note 249} у меня как-то – симпатичная, но с отлетом. Ей, видите ли, приснился сон, что она переезжает в квартиру в доме красного кирпича недалеко от Тимирязевского парка. И я ее в те дома, где приятель жил, возила. Помню, она долго разглядывала белого метростроевца, а потом сказала: «В Москве есть странные места. Вот например, этот двор: здесь время остановилось, сконцентрировалось – и придало пространству, а соответственно и жителям, какие-то непонятные свойства».

Я потом своему приятелю, тоже риэлтору, позвонила и рассказала, как клиентка моя на его двор отреагировала. Он так оживился: «Слушай! Точно! У нас тут знаешь, какая странность: за все годы, что здесь живу, то есть с девяностого года, в наших домах ни один старик не умер. Представляешь? За пятнадцать лет – ни один!»

Девушка потом нашла себе квартиру, кстати, именно на Большой Академической. Но сделку оформляла не я – у меня тогда подвернулось очень выгодное предложение продать квартиру на Тверской, и я передала девушку с ее сновидениями молодому риэлтору Олегу. Сейчас Олег завотделом новостроек. Хороший парень, честный. В пределах разумного, конечно.

Так, пересекаю Большую Академическую – и на Михалковскую. Дом как раз на углу.

Уже стоят у подъезда. Любопытная такая семейка: она бизнесвуман, одета, я прикинула, тысяч на десять, а муженек тощий такой, спортивного типа, моложе ее лет на пятнадцать, не меньше. И у них, она сказала при прошлой встрече, двое сыновей – двенадцать и десять или одиннадцать и девять, я забыла. Перефразируя Александра Сергеевича Пушкина: деньгам все возрасты покорны. Хотят приобрести квартиру бизнес-класса. Кирпич – монолит. Метров семьдесят. Говорят, для своих родителей. Деньги свободные, то есть они ничего не продают, сразу покупают. С такими работать легко, а мое правило: лишних вопросов не задавать…

Здравствуйте. Здравствуйте. Ну что, поднимаемся?

^{note 250} Я набрала домофон. Дом, надо сказать, приличный, квартиру мне по базе данных нашла шефиня Лена. Я сама квартиры еще не видела.

И, поверьте, чуть не упала в обморок! А я не из слабонервных. Дверь мне открыла та самая девушка, которую я только что вспоминала и про которую только что вам рассказала! Я даже дара речи на миг решилась. Как ее звали, не помню. Но она меня сразу узнала и назвала по имени:

– Наташа, заходите. Мы зашли. И квартира девушке под стать – такая же странная: огромный холл, из него вход в комнату, направо ванная, налево большая кухня, а от ванной, перпендикулярно входной двери, начинается узенький коридор, который отделен от холла дверной высокой перегородкой цвета стен, и когда перегородка закрыта, вообще можно коридора не заметить и подумать, что квартира однокомнатная. А там, за первой комнатой, оказывается, еще и спальня.

Моим клиентам не понравилось. Они потоптались, она поморщилась (в их паре все решает супруга), вот и вся реакция, но мне ясно без слов: пора отчаливать.

Уходя, я все-таки не сдержала любопытства, оно в нашей профессии, кстати, не поощряется ни начальством, ни клиентами, например, категорически запрещается интересоваться источником дохода. Деньги не пахнут, как говорит моя шефиня Лена, но воняют. Извините за грубость.

Но я не удержалась и девушку спросила:

– Вы переезжаете, потому что вам опять сон приснился?

– Да, – отвечает, – приснился. – И мы разъезжаемся с братом. Понятно, думаю, ему надоели ее сновидения. Можно понять мужика.

– И мне почему-то кажется, – добавила она с улыбкой,

– что мы с вами скоро снова увидимся.

– Не знаю, не знаю, – сказала я. – Всего доброго. ^{note 251} И мы ушли. Семейная парочка села в свою машину, я в свою – и поехала в Куркино.

Но по дороге позвонила Лене, шефине, сообщила, что квартира не подошла и рассказала про девушку, которая видит сны, впрочем, ей, вспомнила, уже под сороковник, они, похоже, с шефиней ровесницы, просто выглядит так, а Лена мне вдруг:

– Ты ее координаты знаешь?

– Только адрес.

– Срочно возвращайся и зови ее к нам на фирму.

– Подожди, – говорю, – зачем?

– Ксюшка увольняется, что мы будем делать без экстрасенса? У нас такая девочка работала, все нашей шефине, как она выражалась, «просматривала» – как пройдет сделка и прочее. Лена очень ее ценила. И вот увольняется, уезжает в Штаты, замуж вышла за какого-то сентиментального Сэма.

– Ты же, Лен, – говорю, – телефон ее записывала, ты же с ней созванивалась, так ты и должна сама ей работу предложить, не я же начальник… Она согласилась, а я решила ехать прямо в Куркино, но сначала еще заскочить в Икею (я иногда, если клиенты из Химок, обедаю там и покупаю разные мелочи): присмотрела там Марфе письменный стол, недорогой, но натуральное дерево, так приятно пахнет, у меня шкаф на даче у мамы из той же серии; закажу его на адрес Поповых, сразу оплачу по кредитной карточке, завтра им стол привезут. Мебель с Васькиной фабрики Анна Борисовна принципиально отвергает – даже бесплатную!

А выходит, девушка была права: если она к нам придет на фирму работать, мы точно с ней увидимся. И не раз.

Припарковалась. Будни, а машин много. Здесь еще гигантские магазины Ашан, Мега. Так что покупателей хватает. Икеа мне нравится. Так умно все продумано, что и ничего не хочешь покупать, а купишь целый мешок, а потом еще и вниз спустишься, тут тебе и тележка на колесах, значит, и еще чего-нибудь прибавишь. Приедешь домой —

^{note 252} начинаешь разглядывать приобретения: и то можно было не покупать, и это! Знают, черти, психологию покупателя. Но я, честно говоря, никогда о покупках в Икее не жалею: сам процесс доставляет такое удовольствие, что и последствия, а именно траты на кучу ненужных вещичек, досады не оставляют. И опять туда едешь и опять проделываешь тот же путь: сначала складываешь в мешок, потом – на первый этаж – и покатилась тележка, заполняясь по пути доверху всякой всячиной – от постельного белья до миксера… Круговорот покупок и трат, трат и покупок.

Поменяла деньги (доллары на рубли), зашла в ресторанчик, поела тефтелек, салатов, попила сок. Теперь оплачу стол и доставку – и можно ехать к Митяю.

И тут мне как-то вдруг стало не по себе. То есть вот сижу в ресторанчике Икеи, напротив меня болтается белая лампа, вокруг бегают дети, суетятся взрослые (определенный тип людей ездит сюда, я замечала, больше культурных, что ли), а я допиваю из фужера апельсиновый сок и ощущаю, что не так-то просто, оказывается, ехать к бывшему мужу, с которым прошли бок о бок несколько лет жизни. Сестра его почему-то вспомнилась. Кстати, моя тезка. Тонкая особа. (Чего обо мне не скажешь!). Он ее моложе на несколько лет, значит, она уже не так молода, если не сказать что совсем не молода. Хотя сейчас понятие возраста как-то стерлось – и сороколетних девушками называют, смотря кто как выглядит, верно? У нас есть юрист, по паспорту она почти ровесница моей матери, а только что вышла замуж за миллио нераармя нина.