Текст книги "Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)"

Автор книги: Марина Маслова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Утром в мой кабинет зашел Джек.

– Леди Элизабет, я представляюсь всем работникам посольства. Я новый старший офицер охраны. Могу ли я вечером навестить вашу семью для знакомства?

– Конечно. Сразу после работы? Или, если вам неудобно, позже?

– Я побываю сначала у посла, у военного атташе, а затем приду к вам, – он улыбается мне совсем не по служебному, но при секретарше безукоризненно официален.

Вечером Джек приходит после восьми и просит показать ему детей. Алиса вспоминает его сразу же и подбегает поздороваться. Алик сосредоточенно разглядывает, потом тянется к нему и, быстро перебирая ножками, идет, но на середине комнаты шлепается на пол и сидит, думая, плакать или не плакать. Потом, все-таки решив не плакать, спрашивает с очаровательно-вопросительной интонацией: «Папа?!»

– Дурачок! Это не папа, это Джек! Да? – Алиса тоже вопросительно смотрит на меня.

– Ах, Алиса, неужели ты забыла Коко?

– Нет, я его помню!

Мы разговариваем по-русски. Джек оглядывается на меня. Я перевожу.

– Алиса теперь говорит только по-русски?

– Конечно, нет! – так же снисходительно, как при разговоре с Аликом, отвечает по-английски Алиса, – просто мама не разрешает говорить на трех языках сразу.

– На трех? – удивляется Джек.

– Алиса много общается с итальянской прислугой и уже немного понимает по-итальянски. Но я запретила мешать слова в разговоре, так она не освоит хорошо ни один язык.

– Я уверен, что она будет знать все, что знаешь ты. Она так на тебя похожа. Да, я и забыл: когда я шел к вам, за мной увязался один нахальный щенок и не хотел уходить. Он каким-то образом узнал, что я иду к английской девочке, поскольку он тоже англичанин, он был в Италии таким одиноким. Я пожалел его и не прогнал, но я должен был убедиться, что в этом доме говорят по-английски. Он сидит у двери и ждет, когда леди Элис решит, познакомиться с ним или прогнать.

Алиса слушает его с круглыми глазами, а потом всплескивает руками и бежит в холл. Возвращается она со смешным молодым английским бульдогом, который степенно обходит комнату, обнюхивая углы, потом подходит к Алику, сидящему среди игрушек, и вылизывает его лицо. Алиса хохочет, а Алик обнимает щенка за шею и валится с ним на ковер.

– Ну, Алиса, это тоже юная леди, как ты ее назовешь?

– Джуззи! – восторженно выкрикивает Алиса.

– О, Господи! Джуззи – это мальчишка-рассыльный из соседнего маркета. Алиса его обожает, потому что он катает ее на своей тележке.

– Хочу Джуззи! – упрямо твердит Алиса.

– Ладно, поблагодари Джека. А Дженни одной заботой больше, – вздыхаю я.

Тут входит Дженни и наводит порядок. Собака отправляется в угол на лежанку, которую тоже принес Джек, а дети – в ванную. Мы с Джеком идем в мой кабинет, где я обычно пишу и оборудовала уютную комнату, в которой провожу все время дома.

– Элизабет, ты завтра поедешь на студию сделать пробную съемку?

– Да, пожалуй. Ты вчера привел один неотразимый аргумент. Хотя теперь это будет жестоко с моей стороны – все время напоминать о себе.

– О чем ты?

– Так, ни о чем.

Мы поговорили о работе, обсудили предложение ехать в Венецию консулом, посол недавно беседовал со мной об этом. Джек предложил опять играть в теннис и учить меня восточным единоборствам. Я чувствовала, что ему не просто не хочется уходить, но он борется с желанием сжать меня в объятьях и целовать, пока мы оба не сойдем с ума. А я знала, что этим кончится, если я дам ему волю. Мы всегда говорили с Колей о разуме и чувствах, но теперь я задумалась о том, что есть, оказывается чувства и чувства. Я так любила Колю, что ощущала как бы раздвоение сознания, часть меня все время была с ним и эта часть, сплав разума и чувств, не поддавалась влиянию обстоятельств и логики, это была любовь. Другая часть меня жила независимой жизнью и чувства на грани инстинктов готовы были увлечь меня на опасный путь превращения каприза в движущую силу существования. К счастью, эти чувства поддавались воздействию разума. Пока. Долго ли я смогу управлять своими чувствами и инстинктами? Я так глубоко задумалась, что не слышала, о чем мне говорит Джек. Наконец я подняла на него глаза и сказала бесцветным голосом:

– Джек, тебе лучше сейчас уйти.

Я видела, как передернулось его лицо. Больше всего мне хотелось, чтобы он сейчас поцеловал меня, но это желание так просто было уничтожить, так же, как невозможно было искоренить любовь, отнимающую силы жить. Он вышел, взяв с собой переведенные на английский новеллы. Я еще какое-то время сидела неподвижно, потом привычно, как делала это последние четыре месяца, взяла себя в руки и засела за сценарий.

На следующий день к вечеру за мной приехал Минотти и заявил, что хотел бы обязательно отвезти на пробу так же и Джека. Нас привозят на студию и просят сыграть два эпизода: объяснение на яхте и финальную сцену в филармонии. Когда мы смотрим запись, я в ужасе от своего вида – так странно смотреть на себя со стороны, а Джек великолепен, он играет самого себя, влюбленного и сдерживающегося из последних сил.

– Если вы найдете Джеку подходящую партнершу, будет замечательно.

– Но Лиза, играть должна только ты, ведь ни одна итальянка не сможет сыграть такую целомудренность в тридцать лет.

– Но это было ужасно! Разве вам понравилось?

– Это не подлежит обсуждению, только ты, – заявляет Минотти уверенно.

– Но как же мы будем сниматься? Мы свободны лишь в субботу и воскресенье, а в будни только по вечерам, – пытаюсь я сопротивляться, но Минотти непреклонен.

– Этого вполне достаточно, на день мы полетим в Афины и Дельфы. Остальная натура будет в часе езды от Рима. Давайте подпишем контракт и завтра начнем.

И мы начали снимать сцену за сценой, работая до полуночи. Иногда Минотти доволен первым же дублем, и мы сразу переходим к следующему эпизоду. Джеку все это нравится. Вдохновенно он любит меня, носит на руках, целует перед камерой. Мы ездим на побережье снимать морские сцены. Когда занята только я, Джек все равно сопровождает меня на съемки. Возвращаемся мы поздно. Он привозит меня к вилле, ждет, пока я войду в дверь и отправляется к себе. На два дня съемочная группа улетает в Афины. Джек никогда не был в Греции, и мы целый день в сопровождении операторов и Витторио ходим по музеям, я показываю свои самые любимые скульптуры и храмы, потом мы едем в Дельфы. Волшебные места, полные величественной красоты, так завораживают нас, что сцены в Дельфах снимаются на одном дыхании. Когда один из операторов заявляет, что нужно переснять крупный план, потому что ему не понравилась группа туристов, попавшая в кадр, мы недоуменно смотрим на него: ведь мы просто жили в этом мгновении любви и счастья, забыв про съемки. Вечером, усталые, улетаем мы в Рим, и я засыпаю на плече у Джека, не подозревая, что Витторио с оператором тихонько снимают, как Джек смотрит на меня, бережно отводя прядь волос, упавшую на лицо.

Съемки заканчиваются, после монтажа я с актером, дублирующим Джека на французский и итальянский, записываю звук, потом текст за кадром, и вот одна серия фильма готова. Мы с Джеком приходим на студию посмотреть результат общих усилий. Фильм мне нравится. Витторио очень точно передал текст, сохранив ощущение любовной тоски, в которой я писала новеллу. Получилось красиво.

– Витторио, это замечательно! Спасибо тебе. Можно мне одну копию? И я хотела бы у вас продублировать ее на русский. Я пошлю ее мужу.

– Конечно, дорогая, все что угодно! – делает широкий жест Витторио, – А ты не могла бы посмотреть, мы тут подобрали рыжий парик для Елены из второй новеллы.

Я разглядываю парик, потом примеряю его.

– Вот! Я ждал этого момента! Ты обязана сыграть вторую героиню.

– О, Витторио, нет. Я устала. Я месяц без отдыха, меня скоро перестанут узнавать дети, так редко мы видимся. Хотя эта новелла ближе мне, и Елена – это я наоборот.

– Как это?

– Видишь ли, она двадцать лет была там, а он здесь, а у меня обратная ситуация. Много лет я здесь, а мой муж там и мы видимся раз в году, но у меня нет такого оптимизма, я не верю в хэппи энд.

– Ты мне расскажешь подробнее?

– Нет, я описала кое-что в своем романе.

– В «Жизели»? Я прочитал. Неужели это про тебя?

– Не совсем. У меня есть роман «Анатомия любви», он печатался на английском и французском языках. Но это тоже не все. Остальное знает Джек, все происходило на его глазах, меня выслали из Союза, и Алик родился уже в Риме, без отца.

– А я думал, что ты с Джеком. Он так тебя любит.

– Витторио, мне тяжело говорить об этом. Работа с тобой помогла мне забыться. И еще, спасибо, что ты меня понял. Когда я пишу, я живу жизнью моей героини, внутренне я – это она. И мне очень нравится, что ты так бережно сохранил мои ощущения и эмоции, я сняла бы фильм так же, если бы умела.

– Так мы договорились насчет Елены? Ты будешь ее играть!

– Скорее – нет. Ищи другую.

Но проходит неделя, вторая, и я, как остановленная на скаку лошадь, задумчиво оглядываюсь, не зная, как жить дальше. Я дописываю эссе, которое лежит у меня в столе уже несколько месяцев, и опять начинаю тосковать. Джек заставляет выезжать на корт и предлагает заниматься кун-фу, но я боюсь быть с ним слишком много времени. Во время съемок мы и так сблизились, я не хочу создавать у него опасные иллюзии, мне бесконечно жалко его. Это еще раз подтверждает мою уверенность, что рядом со мной все страдают. Наконец, после особенно тяжелой ночи, когда я лежала без сна, мучительно раздумывая, правда ли у Коли появился новый интерес к жизни, или он просто пытается мне это внушить, чтобы освободить, я звоню Витторио и соглашаюсь сниматься дальше.

– Я не сомневался, что ты согласишься!

Опять начинаются вечерние съемки. Моя новая героиня так близка мне своим желанием скрыть бурю чувств, сжигающую ее изнутри, боязнью переложить свои проблемы на плечи любимого человека, своей неуверенностью в возможности счастья. Мы с Витторио очень тщательно отбираем кадры юности героев, где играют совсем молоденькие мальчик и девочка из школы искусств. Перед съемкой я долго разговариваю с ними о любви. Они, конечно, знают о ней значительно больше меня, но постепенно, отбрасывая все наносное, нам удалось вспомнить трепет первого чувства и первых объятий. Моя героиня возрождалась, как феникс, из пепла последующих лет одинокой беспросветной жизни. Джек привозил и отвозил меня со съемок домой, несмотря на мои слабые протесты. Кроме того, он сказал, что хочет поехать со мной в Брюссель, где должны быть все натурные съемки.

– Джек, зачем ты это делаешь? Уезжай куда-нибудь и забудь меня, – прошу я каждый раз, но он так трогательно убеждает, что мне нечего опасаться…

– Элизабет, я так счастлив рядом с тобой, не гони меня. Я ведь ничего не прошу больше, – от его голоса с модуляциями глубоко запрятанной страсти у меня каждый раз что-то дрожит внутри и подступают слезы, так мне это напоминает прежнюю Колину безответную любовь.

Выпросив в посольстве неделю отпуска, мы летим в Брюссель. Я не бывала в Бельгии, и Джек рвется все мне показать, но времени почти нет. Мы едем через Гент в Остенде, снимая романтическое путешествие героев по Фландрии. В Остенде мы живем три дня, потому что нужно снять в море две сцены, одну в летнюю солнечную погоду, другую – в пасмурный осенний день. Мы ждем солнце. Наконец съемки закончены. Джек, наблюдавший, как на берегу я целуюсь с актером перед камерой, подходит ко мне и проводит пальцами по загримированному лицу, на которое нанесены морщинки сорокалетней женщины.

– Я люблю тебя и такой, ты с такими морщинками будешь прелестна.

– Джек, моя Елена старше меня всего на шесть лет, Это ведь еще не старость!

– Почему же ты считаешь, что я так безнадежно молод для тебя? И четыре года – непреодолимая преграда?

– Джек, я прошу тебя! – поднимаю я руку.

– Элизабет, где бы мы ни были, везде тебя преследуют воспоминания. Здесь ты впервые и только со мной. Ты не хочешь попробовать, что из этого может получиться?

Опять его умоляющий голос волнует меня. Разум, отвергающий это волнение крови, и чувства, наполняющие трепетом ожидания тело, вступают в конфликт, головокружение сменяется слабостью и темнотой, и перепуганная съемочная группа с Витторио во главе спешит к Джеку, который подхватил меня на руки в отчаянии от неожиданного эффекта своих слов. Меня немедленно доставляют в гостиницу, и вызванный врач требует провести день в постели. Витторио с группой возвращаются в Брюссель, а Джек остается со мной в Остенде до утра. Он сидит у кровати, в которую сразу же меня уложил, и жалобно смотрит в глаза.

– Элизабет, я никогда не стал бы надоедать, зная, чем это кончится, – осторожно поглаживая мою руку, тихо говорит он, – Лиззи, прости меня, я эгоист!

Разум мой дремлет в послеобморочной слабости.

– Поцелуй меня, Джек, – прошу я, решив, что заслужила несколько приятных мгновений.

Он в изумлении и с опаской смотрит на меня, наклоняется и осторожно целует, потом берет лицо в руки и нежно прикасается губами к глазам, проводит ими по лицу, опять находит губы. Судорожный вздох сотрясает его тело, его сила воли не беспредельна и, когда я обвиваю руками его шею, он перестает владеть собой.

– Лиззи, а вдруг тебе опять будет плохо? – оторвавшись на минутку, он пытается сдержать себя.

– Глупый, врач ведь сказал – весь день в постели!

Мы проводим этот день строго по предписанию врача, встав только, чтобы поужинать в номере. Бутылку французского вина мы допиваем, опять лежа в объятиях.

Вернувшись в Рим, я должна сыграть только кульминационную сцену, которая вся проходит в постели. Сколько могла, всячески откладывала ее, но вот наступил момент, когда я должна была сыграть разбуженную страсть. Я представила, как на это будет смотреть Коля, и мне стало плохо.

– Витторио, я понимаю, что без этого нельзя, сама ведь написала это, но я не могу! Я буду лежать, как мороженая рыба, и все испорчу.

– Не бойся, ты и не должна быть распутной бабенкой. Ты должна оттаять постепенно.

– Вся беда в том, что я никогда и не была замороженной в постели, я скорее распутна, – Витторио смотрит на меня с новым интересом, – Не смотри так. Африканские страсти перед камерой я никогда не сыграю!

– Делай что хочешь. Филиппу я дам инструкции, а ты играй на инстинкте.

И вот поздно вечером, когда в студии уже не было посторонних, Филипп, мой партнер, укладывает меня в постель и я, вся внутренне сжавшись, начинаю сцену. Дубль за дублем не могу расслабиться, не говоря уже о том, чтобы изобразить страстную любовь. Но каждый раз мы начинаем сцену с того, что Филипп подает мне рюмку, и последние две были с настоящим бренди.

– Да неужели ты не можешь представить, что ты со своим мужем!? – кричит наконец Витторио, – налейте ей еще бренди, да побольше!

Я пью, и бренди ударяет мне в голову. Я не представляю, что я с Колей, но представляю, что я – Елена, и после десяти одиноких лет впервые оказалась в постели с мужчиной, которого люблю. Она, должно быть, обомлела от забытых прикосновений мужских рук, от волнующего запаха и тяжести его тела… Я задышала часто и прерывисто, и Филипп с изумлением посмотрел на меня. А потом, вся трепеща, я лишь постанывала под его поцелуями, крепко вцепившись в его плечи и запрокинув голову. Из-под ресниц текли слезы, а губы непроизвольно и счастливо улыбались.

– Ну, Лиза, Филипп, где же ваш диалог? Нам ведь нужно уложиться в одну серию, как ни прекрасно то, что вы делаете! – Витторио первым приходит в себя и начинает давать указания операторам: – Мальчики, вы все это засняли? Вряд ли это можно будет повторить.

Когда съемки закончены, он подходит ко мне.

– Я сегодня особенно остро ощутил разочарование оттого, что ты забраковала меня на эту роль. – Витторио действительно хотел сниматься в роли Серджио, но я категорически отвергла его внешность красавчика южанина, мне нужен был синеглазый северянин из Милана. – Ты не можешь мне сказать, о чем ты подумала во время съемки, что тебя так раззадорило? – Я объясняю и он улыбается, торжествуя, – Поздравляю, ты становишься настоящей актрисой! Если бы ты вспомнила мужа, так не получилось бы.

– Система Станиславского, – смеюсь я.

– Русская школа – великая школа, но не все русские люди – великие актеры.

– Ну, я, например, – точно не великая!

– Ты прирожденная актриса. Я хотел бы снять с тобой настоящий фильм. Надо прочесть все твои романы. Давай снимем «Жизель»? Ты будешь потрясающей Лидией.

– Витторио, как только меня уволят из посольства за пренебрежение к работе, приду к тебе, – обещаю я, – А сейчас я должна лететь в Милан на премьеру «Ла Скала», потом – во Флоренцию на открытие нашей фотовыставки, потом – в венецианские музеи комплектовать живопись для экспозиции в Лондоне. И еще – Рождественский театральный фестиваль. Я успею за три дня дописать третий сценарий, актеры мне очень нравятся. Я постараюсь приехать в Венецию на съемки.

– Лиза, можно, с тобой это время поездит мой оператор? К премьере фильма я бы хотел сделать сюжет о британском атташе по культуре.

Я рассмеялась: – Кому это будет интересно?

– Всем, когда выйдет фильм.

Я возвращаюсь в посольство к работе, которой накопилось очень много. Весь декабрь я играю с детьми, читаю для удовольствия французских поэтов, играю с Джеком в теннис. Джек – это вечный вопрос, он следит за мной не переставая, ожидая моего знака. Он гуляет с детьми и собакой, Алик его очень любит (Колю он видел один раз в жизни). Мне страшно оттого, что я привыкаю к созданной вокруг меня сфере любви и внимания. Я уже не могу обходиться без него, мне легко жить, окруженной его заботой. Все свободное время он посвящает мне, то тренируя на теннисном корте, то уговорив позаниматься в зале борьбой. Мне все труднее смотреть на Джека, как на постороннего. Но я никогда не оставляю его в своем доме на ночь. Случается, он сопровождает меня в поездках по стране, и то в Венеции, то в Милане, то в Генуе, поймав блеск в моих глазах, с трепетом привлекает к себе. Для него это такое счастье, что его восторг передается мне. С ним я чувствую себя моложе и, словно девчонка, сбежавшая от строгих воспитателей, веду себя непринужденно и легкомысленно. Я переодеваюсь в потрепанные джинсы и свитер, Джек и в спортивной одежде выделяется военной выправкой, и мы после окончания работы отправляемся бродить по городу, отыскивая красивые пейзажи, заходя в понравившиеся бары или пиццерии, изобретая развлечения. Джек водит меня потанцевать, угощает вином. Иногда мы ходим в кино, и я пытаюсь переводить ему с итальянского, но Джек мешает мне, закрывая рот поцелуями так же, как и юные парочки, сидящие рядом. В Венеции мы исследуем все каналы и закоулки старого города и любуемся наступающей весной, придающей нежность краскам, а воздуху – прозрачность. Неаполь в это время уже весь буйно цветет и благоухает терпкими ароматами моря и цветущих садов. В Неаполе мы нашли на набережной ресторанчик, где готовят «фрутти ди маре» – дары моря, тушенные в оливковом масле, потрясающе вкусные. С легким розовым вином это было восхитительно. Джек смеялся, наблюдая, как я облизываю пальцы, причмокивая от удовольствия, а потом целовал масляные губы.

В Милане, надев вечернее платье и смокинг, мы все вечера проводим в «Ла Скала». Я приучаю Джека к опере и классической музыке. Я подозреваю, что он не столько слушает, сколько смотрит на меня, но иногда в особо волнующих местах мы сжимаем друг другу руки. Вернувшись после таких прогулок в отель, Джек терпеливо ждет, когда я зайду к нему. Но стоит мне войти, он, сбросив маску сдержанности, поражает своей необузданной страстью. Спуская с плеч халат, он благоговейно ласкает мое тело, и легкие прикосновения его губ и пальцев зажигают во мне огонь такой же страсти.

– Я люблю тебя, – неизменно шепчет Джек в такие минуты, я же закрываю ему рот поцелуем, ибо ответить не могу. Я не думаю в это время о Коле просто потому, что он всегда в моем сердце.

Часть 3
Дельфийский оракул

В мире, где всяк

Сгорблен и взмылен,

Знаю – один

Мне равносилен.

М. Цветаева

12. Предсказание судьбы

Мучит ли меня совесть, когда я лежу, устало раскинувшись на постели, а Джек ласково гладит меня, благодаря за наслаждение, полученное в моих объятиях? Нет. Я ни о чем не думаю в это время. Раз и навсегда запретила себе терзаться и думать о единственном мужчине, которого люблю, лежа в объятиях другого. Для этого есть другое время. Дома, в одинокие ночные часы, тоска по нем становится такой острой, что я начинаю потихоньку стонать, как от зубной боли. Мне до головокружения хочется почувствовать, как его лицо прижимается к моей шее, как губы дотрагиваются до мочки уха, и услышать счастливый шепот: «Бетси!». Я вздрагиваю в темноте от его голоса и в полусне эти прикосновения фантастически реальны. Грезы о Коле даже не носят сексуальный характер: мы ласково прижимаемся друг к другу и шепчемся обо всем, что произошло за год, о детях, о работе, о нашей тоске и нашей любви. Это похоже на галлюцинации. Чем ближе подходит время его приезда, тем чаще я в лихорадочном состоянии замираю посреди важных переговоров, или играя с детьми, или во время партии тенниса, в который играю уже вполне сносно. Джек замечает это, но молчит, он знает, как я жду Колин приезд.

В середине апреля проходит премьерный показ нашего фильма по телевидению. Витторио сделал большой сюжет обо мне. Женщина, полная тайн. С детьми, на работе, на съемках. Писательница, дипломат, филолог, актриса, семейная жизнь которой – загадка, решая которую, нужно читать мои романы. Что в них правда, что – вымысел? Богатая женщина, леди Ферндейл, как девчонка, в старых джинсах и майке, ест мороженое на неаполитанской набережной. И дальше все в том же духе. Я была благодарна Витторио хотя бы за то, что он не стал публично раскрывать загадки моей семейной жизни. Наш фильм понравился и получил хорошую прессу. Его купили некоторые европейские страны. Я стала еще немного богаче. Мне всегда более чем хватало денег, но я знала, что Коле претило жить на деньги моего мужа. Я радовалась, что гонорары за книги, за работу в посольстве и вот теперь за фильм, составили приличную сумму, на которую можно было жить безбедно. Дом в Лондоне у нас был – теперь оставалось только заполучить Колю сюда.

Наконец, наступает июнь и мы с детьми едем в Лондон. Алисе почти пять лет, Алику через месяц – два года. Саша проводит с ними все свободное время, Алиса с ним неразлучна. Доверчиво прижавшись к нему, она показывает, какой у Джуззи смешной, словно у поросенка, хвостик, рассказывает, как она любит сыр с Алисиного бутерброда, рассуждает, когда же у нее будут щенки. Двухлетнего Алика Саша любит особенно, терпеливо разговаривает с ним на его детском тарабарском языке, катает на ноге, как на качелях, рассказывает ему сказки. Саше почти восемнадцать, он на четвертом курсе. Сара от него в восторге и считает, что он станет выдающимся специалистом. Она много с ним занимается, помогает в научной работе. Весь в Светлану, Саша обещает стать очень красивым мужчиной, уже сейчас светло-русые чуть вьющиеся волосы и синие глаза делают его похожим на юного греческого бога. На мои вопросы о девушках он застенчиво пожимает плечами.

– Я никого еще не люблю. Я буду Алиску ждать, – и он смеется.

Мы вместе едем встречать Колю. Коля ведет себя легко и непринужденно, шутит, и получается это у него очень достоверно. Только взяв на руки Алика и прижавшись лицом к его детским кудряшкам, он замирает, чуть задохнувшись, и я вижу, что у него в глазах заблестели слезы. Алиса, терпеливо дожидаясь своей очереди, замечает:

– Этот дурачок опять не узнал папу!

Коля поднимает Алису и, целуя, спрашивает:

– А ты, Алиса, помнишь меня?

– Ну конечно помню. Ты – Коко! И тебя не пускают к нам.

Коля быстро взглядывает на меня. Я пожимаю плечами.

– Знаешь, – говорит Коля вечером, задумчиво оглядывая мое тело, устало раскинувшееся на постели, – наши отношения начинают напоминать отпускной роман, который заводят на неделю на юге, а потом разъезжаются по домам и живут своей независимой жизнью, иногда его долго вспоминают, но это никак не влияет на повседневность.

– Мне кажется, что ты переигрываешь в своем стремлении доказать, что для тебя это пустяк.

– А ты, разве ты не играешь? У тебя это так чудесно выходит! Кстати, Бетси, как получилось, что ты снялась в кино с Джеком?

– Режиссер увидел его и пригласил, ему нужен был англичанин.

– И что у вас с Джеком?

– Коля! Перестань, – устало машу я рукой, – А что у нас с тобой?

– Летний роман.

– И за это спасибо.

В это последнее лето, когда Коля свободно получил визу, он провел с нами три недели. На неделю мы слетали в Париж, но почти нигде не бывали, для Коли важнее было побыть с детьми. Вечерами, когда Дженни укладывала их спать, мы гуляли по ночному городу, ужинали в ресторане или ходили в Гранд Опера. Днем мы отправлялись на прогулки в Булонский лес или гуляли по набережным с детьми. Опять я водила Колю по магазинам, покупая ему модные мелочи, обувь, и это доставляло мне такое удовольствие, что он не возражал, с улыбкой наблюдая, как я увлеченно подбираю с продавцами галстуки к рубашкам или выбираю перчатки, белье, бумажники, зажигалки, жилеты.

– Бетси, ты ненормальная! Зачем ты все это покупаешь и тратишь столько денег?

– Мне хочется, чтобы ты был одет моими руками. Мне это приятно. Эти деньги я сама заработала, не волнуйся. И потом, ты разве не знаешь, что картины, которые ты даришь мне каждый год, тоже дорого стоят здесь? Что ты еще хочешь?

– Я ничего не хочу. Вот только помоги мне купить подарок одной моей знакомой.

– А что она носит?

Он пожимает плечами. Я веду его в бутик и выбираю джемпер и несколько шарфов, губную помаду и лак такого же цвета.

– Ты не спрашиваешь, кому эти подарки?

– Нет, неужели у тебя не может быть знакомых, которым нужно делать подарки!

– Бетси, а что ты скажешь, если я женюсь?

– Очень печально, если ты это сделаешь без любви. Если же ты влюбился, я только пожелаю тебе счастья, ты заслужил его больше, чем кто-либо. Но ты волен поступать, как захочешь.

– А ты, Бетси, ты не хочешь найти себе мужа?

– Зачем?

– Я хочу тоже видеть тебя счастливой.

– Я счастлива. И прекрати постоянно об этом говорить! – мой голос срывается и я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать.

Эти разговоры, которые он заводит не первый год, становятся тяжелым испытанием для меня. Но вернувшись в отель, он опять спрашивает, почему я так упорно хочу жить одна. Нервы мои уже на пределе, в висках пульсирует кровь.

– Ты разве не понял? У меня корыстный интерес: я ведь тогда потеряю все деньги Алекса! – в запальчивости восклицаю я, – Но если тебя интересует, есть ли у меня любовник, то да, есть!

Тут я опять глупо теряю сознание, а когда прихожу в себя, Коля обнимает меня, сидя на полу.

– Бетси, ты меня напугала! Разве можно так переживать из-за этого. Да хоть десять любовников, лишь бы тебе было хорошо. Когда мы теперь с тобой увидимся – неизвестно, и мне будет спокойнее, что у тебя все в порядке и есть кто-нибудь рядом.

– Перестань, я не хочу об этом говорить. Почему ты мучаешь меня?

– Бетси, я хочу, чтобы ты посмотрела правде в глаза. Мы с тобой вряд ли сможем жить вместе. Я тебя конечно очень люблю, ты знаешь. И Алик мой сын. Но мне сорок лет и я решил жениться. Мне будет спокойнее, если ты тоже будешь устроена.

– Хорошо, я устроюсь, не волнуйся. Витторио, режиссер, тот, что играл моего брата в фильме, давно ходит вокруг меня, как кот вокруг сметаны.

– Этот красавчик?!

– А что тебя не устраивает?

– Ты его любишь?

– Я люблю тебя. А ты?

– Бетси! – Коля прижимает меня к себе, уткнувшись лицом в мою шею, губы щекочут мочку уха, когда я слышу безнадежный шепот, – Бетси!!

– Ну что – Бетси? – откидываю я голову, чтобы видеть его глаза, полные невыплаканных слез.

– Я люблю тебя! Но я все равно женюсь.

– Конечно, милый! Я буду любить вас обоих, как любила Светлану.

Он отчаянно смотрит на мои молящие глаза и полураскрытые губы и жадно целует. У нас от желания подкашиваются ноги. Забыть о беспросветном будущем мы можем только в эти пленительные минуты близости. Мы чувствуем такое единение тел и душ, ничто не может омрачить эти мгновения. Я уверена, что я – единственная, кто может принести ему такое блаженство. То, что испытываю я сама – не поддается описанию. Только с ним моя душа парит, наслаждаясь лаской так же, как и мое тело. Никакие разговоры о женитьбе и любовниках, о благоразумии и необходимости не могут отравить нам счастье нашей любви. Сомнений в это время нет: только мы, только вдвоем, навсегда, так, как сейчас! Мы больше не говорим об этом.

Вернувшись в Лондон, мы мирно проводим последнюю неделю. Саша, помня мою болезнь после отъезда Коли в прошлом году, с тревогой наблюдает за мной.

– Саша, ты следишь за мной, как сиделка за тяжелобольным.

– Бетси, правда, что в Париже у тебя опять был обморок?

– Саша, ты дал клятву, что не расскажешь Коле. Молчи!

– Может, я чем-то смогу помочь?

– Нет, мне никто не может помочь, Саша. Позаботься лучше о Коле, ему так же плохо. Ты знаешь, что он хочет жениться?

– Нет! – потрясенно отвечает Сашка и бросается из комнаты.

Я не знаю, о чем они говорят с Колей, но Саша выглядит подавленно и прячет от меня глаза.

– Саша, что случилось? – но он только машет рукой.

Когда мы провожаем Колю домой, Саша подходит ко мне и обняв, спрашивает:

– Бетси, что я должен для тебя сделать? Ты только скажи, я вывернусь наизнанку. Черт, если бы я был старше! Уж я бы сделал тебя счастливой!

– Саша! – в изумлении говорю я, – что ты говоришь! Ты думаешь, если Коля женится, мне будет хуже? Наоборот, у меня перестанет болеть сердце, что он там одинок. Может, на этот раз ему повезет. Но я не верю, что он говорит правду, он все придумал, чтобы я сама вышла замуж.

– Бетси, он правда женится через три месяца. Он просил приехать на свадьбу, мне уже будет восемнадцать лет, но я конечно не поеду. Я ему так и сказал. Две матери у меня есть, третья – это уже многовато.

Я нежно глажу его по щеке.

– Саша, а помнишь, как ты любил сидеть у меня на коленях и есть эклеры?

– Ты ведь сама их любила. Я был такой, как сейчас Алиса, да? Пойдем есть эклеры?

– Пойдем, что нам еще остается?

– Саша, – прошу я, сидя в кондитерской на Кингс Роуд, ты только не повтори ошибку, как с мамой, не осуждай Коко. Если бы ты представил, что он переживал там один, когда мы все уехали – ты бы простил его сразу.

– А ты? Разве ты пережила меньше?

– Я ведь была с детьми, мне было легче. Все самое трудное он взял на себя, даже измену.

– Тоже мне, ангел! Мама сказала, что сотни уезжают из страны по фальшивым документам. Германия уже не вмещает эмигрантов. Он ведь тоже мог бы?