Текст книги "Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)"
Автор книги: Марина Маслова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
Я делаю большие глаза и он смеется:
– Ничто человеческое мне не чуждо. Кроме того, я живу среди молодежи.
– Неужели меня знает молодежь?! – удивляюсь я.
В Фернгрин меня ожидает еще один разговор с миссис Марш. Я хочу убедить ее помочь устроить в нашем доме что-то вроде санатория для выздоравливающих детей. После интенсивного лечения им нужно пожить на природе.
– Когда я думаю, что эти дети обречены на медленную смерть, как у Алекса, я готова сделать все, что угодно, чтобы уберечь их от этого. Алекс ведь острее всего переживал гибель дочери, он бы меня понял!
– Да, конечно, леди Элизабет, – подумав, говорит миссис Марш, – я помогу, чем смогу. Эта девочка, Мэри, она тоже больна?
– Больны оба ее брата и их родители. Мария единственная избежала радиации. Скоро они всей семьей переедут сюда. Больные дети – это самое страшное, и таких там много, миссис Марш. Спасибо, что поняли меня. Я счастлива, что мы с вами знакомы. Вы замечательная!
Теперь я готова слетать в Аугсбург к Светлане.
С каноником Фаулзом мы в среду еще раз обсуждаем программу действий фонда. Я бы хотела, чтобы он занялся самой трудной частью работы – трудоустройством родителей. Убедить, что это не представляет угрозы для общества как явление кратковременное – это ему под силу, кроме того, у него блестящие связи в Оксфорде и Лондоне.
– И еще я могу отлично выманивать деньги, – улыбается Фаулз, – в приходе этим занимался в основном я. Мне больше доверяют почему-то.
– У вас исключительно честное и юное лицо, – смеюсь я.
– Слава Господу, я употребляю это преимущество только во благо, – и Фаулз тоже смеется.
– Очень жаль, что мой сын учится в Кембридже и вы не знакомы. У него сегодня работа в клинике допоздна.
– Ваш сын? Сколько же ему лет? Ведь вам не больше тридцати?
– Мне тридцать шесть. А сын у меня приемный, ему девятнадцать и он кончает курс в этом году.
– О, тогда я знаю, кто он. Самый юный студент Кембриджа, русский. Я слышал о нем. Я с удовольствием познакомлюсь с вашим сыном. Давайте вернемся к деньгам. Откуда вы собираетесь получать их регулярно? Пожертвования будут разовыми и не составят достаточную сумму.
– Да, я так и предполагаю. Мы устроим, конечно, несколько аукционов. Еще я отдаю свою новую книгу в фонд, она издается в Англии и во Франции. И еще я снимусь в фильме, меня давно приглашает мой режиссер из Италии. Но у меня появилась еще одна идея. Завтра я улетаю в Аугсбург, чтобы договориться об этом, там живет моя подруга, русская художница. Я думаю, можно продавать здесь картины русских художников, это принесло бы двойную пользу: помогло бы нищим художникам и дало бы нам прибыль. Поверьте, там есть очень большие таланты.
Фаулз задумчиво смотрит на меня.
– Ваша целеустремленность и бескорыстие поражают меня, леди Ферндейл. Я вижу, что основную часть расходов и труд достать новые средства вы берете на себя.
– Знаете, каноник Фаулз, я чувствую себя обязанной сделать это. Богатство досталось мне неожиданно, остальное я заработала сама, и это доставило мне удовольствие. Но я понимаю, что я и мои дети могли бы оказаться там и получить сполна тот же удар судьбы. Мне посчастливилось, и я должна отплатить за это. И потом, те, кому я начала помогать – это мои друзья, как же я могу бросить их? И еще одно соображение. Конечно, каждая детская жизнь бесценна и равнозначна, но эти дети – из семей ученых, это будущее русской интеллигенции. Они с детства получают воспитание и образование, которое позволит им стать потом ядром нации. Потерять их – невосполнимая утрата для общества.
– Да, я понимаю вас. У вас видимо так же существует большая разница между разными слоями общества?
– В воспитании – да, хотя простые семьи бывают удивительно благородны. В образовании у всех равные возможности, но в культуре и навыках впитывать эту культуру и образование – существует пропасть. Но это во всех странах становится проблемой. Молодежь отметает культуру прошлого, а когда вырастает из юношеской поп-культуры, настоящая уже утеряна. Может, так было во все времена и мы напрасно брюзжим? Но мне кажется, что мое поколение было несколько другим. Я чувствую себя старухой.
– Леди Элизабет, вы не представляете, как мне интересно беседовать с вами!
– Зовите меня просто Элизабет. Титул мне нужен только на службе, да вот еще для солидности в фонде.
– Могу ли я надеяться, что вы будете называть меня Мэт? Мое имя Метью. Это доставит мне удовольствие, – он расцветает улыбкой и я улыбаюсь ему в ответ.
– Ну конечно, каноник Фаулз! Мэт!
Утром я лечу в Аугсбург к Светлане. Усевшись в ее мастерской со стаканами легкого мозельского вина, мы, как всегда, рассказываем друг другу о своей жизни.
– Боже мой, Светлана, мне бы твои проблемы! – восклицаю я, когда она жалуется, что никак не может решить, кого из понравившихся мужчин взять в любовники.
– Разве у тебя не из кого выбирать? Ты смотришься обворожительно. И твой фильм! Лиза, это что-то особенное. Ты – кинозвезда! Так что у тебя там случилось?
– У меня ничего не случилось, я одна.
Светлана в изумлении смотрит на меня.
– Что ты так смотришь! Я смертельно устала, из меня выпустили всю кровь, я разучилась радоваться жизни.
– Лиза, что ты говоришь! Ты серьезно?
– Да, так и есть. Пока у меня была надежда, я могла себе позволить проявить слабость. Я знала, что всегда смогу отбросить все ненужное и уйти, когда меня позовут. Он позовет. Но вдруг все кончилось. Знаешь, это можно сравнить вот с чем. Я долго растила сад, цветник. Я украшала его и ухаживала, чтобы жить там с тем, кого люблю, прогнав зашедших полюбоваться цветами. И вдруг приходит тот, для кого я старалась, и говорит – цветами не проживешь, тебе нужно сеять хлеб или картошку. Он пускает по саду трактор и перепахивает все. Он делает это с благими намереньями, а я с ужасом смотрю, как под плугом возникает пустыня. Некому ее засеять и второй год все это стоит голым полем, где даже сорняки не растут! – голос мой звенит слезами, но я давно уже не плачу.
– Лиза, ты еще его любишь?
– Я не знаю. Любовь – это радость, это страсть, даже в страдании это счастье. Но меня перепахали. Только сухие комья земли. Летом две недели он спал со мной, но мы даже не поговорили ни разу, нам не о чем было говорить. Представляешь? Мы стали чужими. И когда он уехал, я поняла, что внутри я вся – мертва. Мне не хочется даже любовника. Раньше в таком состоянии уходили в монастырь. Я отрешилась от всего.
– Мне трудно представить, что мы говорим об одном и том же человеке. Я помню, что он весь горел внутри. Его чувства создавали вокруг него ауру. Особенно после твоего второго приезда. Что тогда случилось?
Меня заливает волна горячей крови.
– Я призналась, что тоже люблю его.
– И как тот безумный влюбленный может уговаривать тебя «сажать картошку»?! Это не укладывается у меня в голове.
– Мы много говорили с ним в юности о разуме и чувствах. Чувства царили пятнадцать лет. Теперь пришла пора разума. Он женился. Хотела бы я посмотреть на его жену…
– А у тебя, разум или чувства?
– У меня пепел. И наш сын. Светлана, я не могу об этом много говорить. Это боль, как от отрезанной руки. Ее уже нет, а все еще болит. Я ведь приехала к тебе не за этим. Помнишь Митю? Ну, того археолога, что был со мной в Таганроге. Так вот, они все с детьми были под Черниговом на раскопках и получили большую дозу радиации. Сейчас они лечатся в Лондоне, я их вызвала к себе, но там есть еще дети. Я организовала Международный фонд помощи детям. И мне пришло в голову, что можно убить сразу двух зайцев: вывозить картины на продажу, помогая ленинградским художникам, и здесь всю прибыль от продажи отчислять в фонд. Как ты считаешь?
– Лиза, ты молодец! Я-то поахала, прочитав газеты, и успокоилась. Я позвоню в Ленинград. Кстати, ты знаешь, что Румянцев открыл художественный салон?
– А разве это можно? И как же Русский музей? – недоумеваю я, – Он что, бросил работу?
– Вроде, теперь можно, а в музее он уже не работает, ты разве не знала? Он и еще один такой же непрактичный талантливый художник арендовали недалеко от Невского полуподвальное помещение, влезли в долги, сделали ремонт и теперь пытаются торговать картинами. Оба ничего не понимают в коммерции. Съездить, что ли, посмотреть на все это? Заодно я бы переговорила с нужными людьми. А Румянцев отлично разбирается в современной живописи.
– Господи, Света, как я тебе завидую! Если бы можно было – я бы пешком пошла домой, – безнадежно вздохнула я, – Дома я вытерпела бы все. Пусть меня бросают, топчут – но я села бы на своем Васильевском острове, поплакала и стала бы жить дальше, заниматься французской филологией – и ничего мне больше не нужно. Как я страдаю здесь. В Риме, в Венеции, в Гранаде, в Лондоне, в Брюсселе – хочу в нашу грязь, в наше разорение, в нашу красоту. Лежу как-то на пляже, давно, еще с Ивом, на греческом острове в Ионическом море, и вдруг так захотелось на Карельский под дождичек – аж сердце сжалось от боли. Нигде не могу забыть Ленинград. А еще – наш северный городок, когда мне было пятнадцать и мы ходили на лыжах в сопки, и Коля учил меня целоваться. Я тогда влюблена была в блондина с голубыми глазами, как Саша теперь. Кстати, я еще должна с тобой поговорить о Саше. А ты скучаешь?
– Я тоже скучаю, но я ведь каждый год два месяца там. И я художник, мне надо, чтобы все было разное, я на одном месте с трудом долго живу. Там было тяжело, здесь тоже. Но здесь, как затосковала – взяла мольберт, краски – и хоть на Гаваи, хоть в Японию. Вот чего мне здесь не хватает – поговорить не с кем. Тебе-то проще: хочешь что-то сказать – пишешь и все читают!
Я смеюсь невесело:
– Это как с глухонемыми. Помнишь, как мы в твоей мастерской сидели вечерами? Приходил еще художник, мне очень нравились его картины, бородатый такой. Я безумно любила с ним общаться. Илья, кажется?
– Его нет уже, Лиза, – хмурит брови Светлана, – Покончил с собой. Но там дело темное.
– О, я не знала, – я прижимаю руку к губам, – Господи, как жаль! Вот у кого была искра божья. Что же это делается, Светка!
– Коля был очень дружен с ним. По-моему, у него тоже были неприятности.
– Я не знала, – потрясенно шепчу я, – Он никогда мне не говорил…
Я замолкаю, задумавшись. Мои мысли о Коле приобретают другое направление. Я ведь совсем не знаю, как он там жил эти три года без меня. Мое желание видеть его возле себя заслоняло все остальное.
– Так что там с Сашей? – отвлекает меня Светлана.
– Ах, да! Света, у него нет девушки, я боюсь за него. Он, конечно, умный мальчик и может сам справиться с этим, но меня это беспокоит. Знаешь, у меня был такой случай… – я рассказываю ей про Франческо и Светлана начинает хохотать, – Тебе смешно, а я потом не знала, как от него отделаться, он устраивал мне сцены с упреками и клятвами в вечной любви, пока я не определила его на стажировку в Гранд Опера.
– Так это тот, что танцевал с тобой в фильме? Приятный парень. Лиза, ты по доброте душевной готова обласкать всех нуждающихся.
– В тот момент я вспомнила о Саше и подумала, что может и ему повезет. Ведь первый раз – самый важный. Ты знаешь, что он предлагал мне жениться, когда решил, что я брошена с детьми?
– Нет! Неужели это так серьезно? – поднимает одну бровь Света, – Ведь когда я спрашивала, почему у него нет девушки, он сказал, что не встретил вторую Бетси.
– Светка, не думаешь же ты, что он в меня влюбился! – расстроено качаю я головой, – Ведь он всегда воспринимал меня как Колину жену, а Колю – как отца.
– Это называется Эдипов комплекс. Ты расспроси, он объяснит тебе все, как психолог.
– Ты все-таки поговори с ним еще раз. И съезди домой. Света, я очень на тебя надеюсь. Кстати, еще проблема с вашей православной церковью, – и я перехожу к деловым вопросам организации фонда.
15. «Разум и чувства женщины»
Когда я возвращаюсь в Лондон, там ждет меня телеграмма от Витторио, он приглашает в Рим на свадьбу с моей сестрой. Лететь в Рим мне приходится в тот же день, чтобы не опоздать, я не успела позвонить Клер и узнать, что там происходит между Дженни и Джеком. Встречает меня новый родственник. Я целуюсь с Витторио и сразу беру его за ухо:
– Я надеюсь, что теперь мы никогда не вспомним о предложении выйти за тебя замуж!
– Лиза, я уже все забыл! Я влюблен, твоя сестра – необыкновенная женщина. Я надеюсь, что она станет для меня такой же музой до самой смерти, как русская жена для Сальвадора Дали. Со мной теперь тоже «праздник на всю жизнь.
– Ну, тогда поцелуй меня еще раз, я рада! Я сразу сделаю тебе свадебный подарок: я буду играть в новом фильме по своему сценарию.
Витторио недоверчиво смотрит на меня:
– Что произошло?
– Мне нужны деньги! И я тебя разорю на гонорарах. Позднее я тебе все объясню.
Пока мы едем из аэропорта, я рассказываю ему о фонде и предлагаю в нем участвовать. Кроме того, мне нужно попасть в Ватикан. Витторио обещает помочь, чем сможет, хотя, я чувствую, ему сейчас не до этого. Но он безумно рад, что я согласилась сниматься. Церемония венчания в церкви роскошна. Невеста и жених выглядят счастливыми.
Вечером после приема я звоню Клер и она рассказывает, что я оказалась права. У Джека и Дженни начинают завязываться отношения, которые возможно закончатся браком. Джек подал прошение о переводе, и через месяц его собираются направить в Данию. Дженни поедет за ним. Я прошу Клер не говорить никому, что я в Риме, чтобы не порвать тонкую ниточку, которая начала их связывать. В отеле я ложусь в постель (я всегда так делаю, мне легче там переживать бури, что регулярно бушуют во мне и надо мной) и думаю о том, что окончен последний этап моей жизни. Джек, несмотря ни на что, был мне дорог и, когда он женится, я окончательно останусь одна. Мне вдруг вспомнилось, как я пришла к нему первый раз в альпийском отеле, и как мы однажды любили друг друга на Большом канале в Венеции, чуть задернув шторки кабинки в старинной гондоле, и наши прогулки на пляжи среди скал на Джильо под палящим солнцем, и съемки фильма, где Джек несколько раз взбегал по крутой тропе со мной на руках, и его частое дыхание было совсем не от усталости, а от моей недоступной близости… И я впервые подумала: а не заслонила ли наша любовь, которая не дала ничего, кроме страдания ни мне, ни Коле, другое чувство, принесшее бы огромное счастье Джеку и мне – покой, умиротворенность и счастье жизни с человеком, который так сильно меня любил. Я вбила себе в голову, что люблю только Колю, но призналась же я, что с Алексом нас связывали особые узы, которые я потом назвала любовью. Возможно, я обманывала себя и Джека, когда убеждала, что не люблю его. Но теперь было поздно, я сама дала ему Дженни. Теперь я окончательно одна. Я давно уже не плачу, но в эту ночь, лежа без сна со страдающим сердцем, я очень жалею, что не могу выплакать все в подушку.
Через день, который я провела, встречаясь с нужными людьми по делам фонда и со своим издателем, я еду в Ватикан на встречу с Архиепископом. Наша беседа плодотворна, мы как-то встречались на приеме в посольстве, и он слушает меня благосклонно, хотя я подозреваю, что так кажется всем, кто с ним говорит. Но что бы там ни было, Архиепископ соглашается, что католическая церковь не должна стоять в стороне и поддержит милосердные действия фонда. Мне это и нужно. Едва пресса получит заявление об одобрении и причастности католической церкви, фонд в Италии сразу начнет получать пожертвования.
Полюбовавшись на восторженное счастье четы Минотти, я уезжаю домой, даже не поговорив с сестрой. Не хочется взваливать на нее свои проблемы. Дальше вся моя жизнь сосредоточилась вокруг фонда. Митя с Наташей и детьми уехали, теперь лечились и жили у меня дочка Шурочки и близнецы Ирины. Я устраивала аукционы, до одурения подписывала автографы на книгах, которые продавали в пользу фонда. На аукционе в Париже я сняла с себя браслет с бриллиантами и он был продан за сумму вдвое больше его стоимости. Когда я пригласила всех выпить по бокалу вина, ко мне внезапно подошел Ив Ферри. Я не ожидала его увидеть, но во мне ничто не дрогнуло. Спокойно я рассматриваю его, ведь прошло почти семь лет с нашей последней недели в Женеве. Я заметила, что Алиса на него все-таки похожа.
– Ты меня рассматриваешь? – удивился Ив, – А мне это ни к чему, я все время вижу тебя перед собой. Лиза, вернись ко мне! Я все еще люблю тебя! Я читаю все твои книги, смотрю тебя в фильмах. Я понимаю, что тебя нельзя держать в клетке. Но можно попробовать жить по-другому. Я не буду стеснять твоей свободы. Лиза, давай попробуем еще раз!
– Нет, Ив, мы не сможем жить вместе. Поздно, дорогой.
Он сжимает мою руку.
– Ты жестока со мной, как всегда. А я схожу с ума, видя тебя рядом. Ты стала такой потрясающей женщиной! Может, ты поужинаешь со мной сегодня?
Я еще раз окинула его взглядом. Почему бы и нет? Когда Ив не ревнует, он обворожителен. Вечером мы сидим в ресторане, Ив расспрашивает меня о моей жизни, я уклончиво отвечаю и больше рассказываю о работе в фонде.
– Да, кстати, считай это моим взносом, – Ив одевает мне мой браслет.
– Ив, так это ты купил?! Спасибо! Это очень ценный вклад.
– Я сделал это для тебя, Лиза. Ведь этот браслет тебе подарил я.
– Да, я помню, после того, как ты устроил мне скандал, приревновав к голландским лыжникам.
– Ты злопамятна!
– Нет. Меня это уже не волнует.
В лифте отеля, когда он провожает меня в номер, он вдруг наклоняется и проводит губами по моему горлу. Я задыхаюсь от неожиданности, а Ив, торжествуя, говорит:
– Ты ведь все еще хочешь меня, Лиза! Помнишь, как нам чудесно было вдвоем?
– Ив, оставь меня, – шепчу я внезапно пересохшими губами. Я отталкиваю его лицо, склоняющееся ко мне, но он прижимает меня еще крепче.
– Нет, сегодня ты моя!
Он знал, как меня завести. В коридоре у двери я с трудом вставила ключ, так у меня дрожали руки. Почти год одинокой жизни, которую я выбрала сама и с гордостью культивировала, довел мои чувства до предельного обострения. Закрыв за собой дверь, я со стоном отвечаю на его поцелуи, едва держась на ослабевших вдруг ногах.
– Лиза, мы созданы друг для друга. Разве ты сейчас не почувствовала совершенное наслаждение? Вернись ко мне.
– Ты прав, но разве любовь – это только наслаждение? Я не люблю тебя, Ив. Но все-таки, спасибо. Я действительно люблю совершенство во всем. И ты один из самых совершенных любовников, что у меня были.
Его руки сжимают мои плечи.
– У тебя было много любовников!
– Это уже не твое дело, Ив.
– Завтра вечером встретимся еще?
– Посмотрим.
Утром я улетаю в Лондон. Билет был заказан заранее, но у меня ощущение, что я тайком бегу из Парижа. Я никогда не чувствовала себя слабой женщиной. Я бывала одинокой, тоскующей, несчастной, но слабой – нет. Я пассивный человек, всю жизнь меня болтает на волнах и несет, куда дует ветер, но над собой я всегда имела власть. И сейчас я почувствовала, что готова поддаться. Эта ночь с Ивом была огромным соблазном. Коля как-то сказал, что поддаться зову плоти – не грех. Грех заплатить за это непомерную плату. Я бежала от мужчины, который знал меня наизусть, каждый сантиметр моего тела, знал, что я захочу в следующее мгновение, знал, как сделать, чтобы я рыдала от наслаждения в его руках, но я ему не верила. Он еще заставил бы меня расплатиться за семь лет свободы. И потом, Алиса должна быть как можно дальше от него.
Вернувшись в Лондон, я жду сведения от Светланы. Она сама приезжает к нам с Сашей. Через две недели у меня начинаются в Риме съемки, я ожидаю только, когда Алиса закончит школу, чтобы взять их с Аликом с собой. Светлана приезжает с массой приветов, подарков, новостей. Пятнадцать картин подарили художники для нашего фонда. Коля согласился помогать в Ленинграде комплектовать картины для продажи в Лондоне, Париже, Риме.
– Света, ну как он там? – голос у меня сдавленный и Светлана внимательно смотрит на меня.
– Не волнуйся так. Он жив и здоров. Но, ты знаешь, женатый мужчина так не выглядит, – и поясняет на мой вопросительный взгляд, – Он какой-то голодный, хотя сыт и очень хорошо одет. Это ты постаралась?
– Да, года три назад, в Париже.
– Домой он меня не пригласил, мы встретились в его салоне. Из долгов он не вылезает. Этот салон – уже третий: как только они ремонтируют помещение и начинают получать доход, им тут же отказывают в аренде и они опять ищут ободранный подвал, занимают денег на ремонт и все начинается сначала. Вообще, ситуация в стране очень интересная, но это я тебе еще расскажу. А Коля… Он так спросил, не вышла ли ты замуж, что у меня холодок побежал по спине. Лиза, ты знаешь, я ведь долго была влюблена в него и, скажу тебе честно, когда уезжала в Германию, он все еще много значил для меня. Но я ведь всегда знала, что вы созданы друг для друга. Вы не можете жить врозь. Как вы живете?!
– Мы не живем, – устало говорю я, – Но «все проходит, пройдет и это». Алик не помнит, что у него есть отец. Света, я научилась жить одна, так и буду жить дальше. Не говори мне больше ничего. Но Коле нужно помочь. Как это можно сделать? Послать денег?
– Нужно сделать лучше. Ты должна открыть в Ленинграде представительство фонда и арендовать салон. Пошли кого-нибудь. И еще, Лиза, если фонд будет все время давать о себе знать в Союзе, может быть ты, как председатель, сможешь приехать туда. Знаешь, там теперь происходит что-то интересное, кажется что-то начинает меняться.
– Да, я проконсультируюсь, что можно сделать. У меня ведь нет сотрудников, правление фонда – общественный орган. Но я подумаю, что можно сделать. Я через две недели улетаю на съемки.
– Лиза, я порисую тебя немного, раз уж я здесь?
– Рисуй, Бог с тобой, но я буду работать. У меня несколько деловых визитов.
У меня, кроме всего прочего, встреча с Мэтом, каноником Фаулзом. Мы оба любим наши беседы, и темы могут быть самые разнообразные. Иногда он приезжает посоветоваться по каким-то студенческим проблемам, которые вызывают у него затруднения, а каноник гордится своей связью с молодежью, доверяющей ему. Иногда предметом разговора могут быть какие-нибудь моральные принципы. Он объясняет, что так готовится к воскресной проповеди, но мне кажется, что ему просто хочется поговорить со мной. Он заходит обычно, закончив все дела в Лондоне, и мы беседуем допоздна. На этот раз мы обсуждаем, как увеличить объем помощи.
– Да пошлите партию одноразовых шприцев, – советует Светлана, которая сидит за складным мольбертом и делает зарисовки к моему портрету.
– Ну, если это поможет, я буду это делать регулярно. Но кого-то нужно послать туда. Завтра я поговорю с миссис Коннор.
– Я бы с удовольствием съездил в Союз, мне очень любопытно. Вы мне доверяете?
– О, Мэт, я не смела надеяться! Это замечательно! Я дам вам подробнейшие инструкции. Кроме того, вам будут всячески помогать Дмитрий и Наташа, помните их? Мы вместе приезжали к вам в Оксфорд.
Постепенно разговор переходит на предстоящие съемки и мой сценарий. Я кое-что изменила в нем и теперь боялась, что не справлюсь с трудной ролью, которая получилась очень сложной, психологически напряженной.
– Я верю, что у вас это блестяще получится. Вы такая одухотворенная натура, у вас хватит ума и чувства, чтобы создать на экране необыкновенную женщину. Я слышал где-то, и мне это очень понравилось, что в 20 лет мы выглядим такими, какими нас создали родители. К сорока годам наше лицо заново создается нашей душой. Это значит, что ваша душа прекрасна и сильна, потому что вы красивы и талантливы.
После ухода Фаулза Светлана делает большие глаза и восклицает:
– Как он влюблен в тебя!
– Света, ты везде видишь любовь. Он ведь священник!
– Он же не католик. Он еще не делал тебе предложение? Или он женат?
– Не знаю, по-моему нет. Какая разница!
– Действительно, какая? – смеется Светлана.
– Ты поговорила с Сашей? Он ведь тут до конца года будет хозяйничать один, – перевожу разговор я, – Самое время развлечься с девушками. Я начинаю серьезно волноваться, Светлана. Может, у него другие вкусы?
– Успокойся, с ним все в порядке. Мы поговорили. Не надо на него жать. Меня больше беспокоишь ты. От тебя так и веет одиночеством и голодом. Лиза, ты губишь себя.!
– Сара мне как-то сказала, что только в таком состоянии я могу создавать что-нибудь стоящее. Когда я счастлива, я не могу думать ни о чем другом. И правда, каждый свой роман я пишу после расставания. Я надеюсь, что эта роль у меня тоже получится. А ты так говоришь, словно у меня есть выбор.
– У тебя есть выбор: забыть.
– А я забыла. Пока я помнила – я не мучилась, он всегда был со мной. Мы расставались и встречались опять и я всегда была полна им. Я тосковала без него, но не страдала так, как сейчас, когда вместо него у меня пустота.
– Почему ты не заведешь себе любовника?
– Я боюсь. В Париже я встретила Ива. И ночь, что мы провели вместе, меня испугала. Я почувствовала, что могу без разбора лечь в постель с любым, лишь бы он доставил мне такое удовольствие. Поняв это, я сбежала от Ива и никогда больше не поддамся на этот соблазн.
– Лиза, никогда не давай себе таких обещаний!
– Ты думаешь, я не смогу это выполнить? – со смешком спрашиваю я.
– Поживем – увидим.
Опять всей семьей мы отправляемся в Италию. Несколько дней перед съемками мы живем на Джильо на той же вилле, что и в прошлом году, но совсем по-другому. Тогда мы с Дженни, Клер и сестрой занимались детьми, загорали, купались, болтали и ждали своих мужчин, приезжавших на уик-энд. Теперь же Витторио пригласил почти всю съемочную группу, и мы часами обсуждали сценарий, роли, все детали съемок. Я познакомилась со своими партнерами: французским актером Жаном-Луи Вернье, моим любовником Полем и итальянским актером Джанни Скола, моим мужем Сержем, и тут же предложила вести себя так, как в фильме. Жан-Луи и Джанни удивились, но признали, что это может создать настроение. Так что всю неделю я металась между двумя мужчинами, поддерживая иллюзию семьи, иллюзию страстной любви, иллюзию счастья. Витторио наблюдал за этим с неослабевающим интересом. Мы много говорили с ним о моей роли. Когда я писала ее, я не имела в виду себя, как актрису, вернее, я жила страстями моей Ирен, не задумываясь, как же я реально буду это играть. В фильме оказалось несколько эротических сцен, они были необходимы, но теперь я испугалась этого. Мы подробно обсуждали с Витторио каждый кадр и он расспрашивал меня о моем сексуальном опыте, пытаясь найти выразительные позы. Я начинаю вспоминать эпизоды из своей жизни, увлекаясь, сама поддаваясь эмоциям, которые описываю. Витторио с загоревшимися глазами слушает и смотрит на меня, все более заводясь, наконец я замечаю:
– Мы с тобой похожи на двух извращенцев, получающих удовольствие от просмотра порнофильмов.
– Если бы ты видела себя со стороны, то признала бы во мне нормального здорового мужчину, реагирующего на красивую и возбужденную женщину. У тебя такая улыбка, жесты и тембр голоса, словно ты специально распаляешь меня. Если ты будешь вести себя так же перед камерой, ты получишь еще один приз за игру.
– Я буду претендовать на этот приз, если сыграю женщину, в которой ничего нет от шлюхи. Ты должен меня останавливать.
– Лиза, в тебе никогда ничего не было от шлюхи, я могу поручиться. Ты можешь позволить себе все и выглядеть, как леди.
– Я и есть леди, нахал!
– А ты думаешь, что леди не может быть шлюхой?! – смеется Витторио.
Начинаются съемки и я опять перестаю ощущать себя сама собой, растворяясь в женщине, созданной мною же в то время, когда я узнала, что теряю свою любовь. Мне очень трудно, я во многом не похожа на Ирен, и ее жизнь меня временами шокирует. Вот мы отсняли уже эпизод в Дельфах, как и обещал Витторио – в желто-серебристых тонах. Мы все бродим по развалинам храма, как по лабиринту, окликая друг друга, спотыкаясь об обломки мраморных плит, сталкиваясь и расходясь, и это получается здорово. Любовные сцены идут на удивление легко. Я понимаю теперь, зачем Витторио расспрашивал меня. В нужный момент он напоминает мне подходящий эпизод, давая определенный настрой. С моим мужем Сержем у меня нет никаких затруднений, мы отлично изображаем нежную любовь и остывающую страсть, но с Жаном-Луи не ладится. Когда я писала роман, Поля я отождествляла с Джеком, но сейчас рядом со мной был совершенно новый человек, не похожий ни на кого, который любил меня по-своему, и я никак не могла понять, нравится ли он мне настолько, чтобы это перевесило любовь к мужу и врожденное неприятие греха. Я приглядываюсь к нему даже в постели, пока Витторио не замечает строго:
– Лиза, может, мне сменить актера? Жан-Луи тебя явно не устраивает.
– Нет-нет, сейчас все будет в порядке. Можно, мы будем говорить по-французски?
– Да хоть по-японски, лишь бы это тебя вдохновило!
Мы начинаем сцену снова и случайно Жан-Луи начинает шептать мне то же, что всегда говорил Ив в постели. Я мгновенно понимаю, что меня смущало: я искала в нем образ Джека, но он скорее был похож на Ива, его страстная любовь не была печальной и одухотворенной. Все сразу становится на свое место и превращается в страсть и наслаждение в чистом виде, не отягощенное лишними проблемами. Он любил меня, как Ив, так же я ему и отвечала. Вечером дома я задумалась, что было бы, если бы я полюбила Ива. Внесло бы это гармонию в нашу жизнь или добавило мне лишние страдания? Скорее всего второе. Но я бы, наверное, легче переносила его ревность, находя в ней доказательства его любви. Когда я ловлю себя на этих мыслях, я поражаюсь, что меня опять стал занимать Ив. Наконец, я понимаю. Когда я любила Колю, я могла себе позволить близость с Джеком. Его любовь не оскорбляла мои чувства, а была созвучна им и вызывала желание хоть как-то выразить восхищение его всепоглощающей преданностью и страстью, но сменить Колю на Ива я никогда бы не смогла. В этом и состояло трагическое заблуждение Ирен. Невольно она сделала еще одну, не предусмотренную мной ошибку и это должно добавить лишнюю ложку горечи в ее жизнь. Это меня заинтересовало. Специально ли на роль Поля Витторио пригласил Жана-Луи, или это получилось случайно, но нужно завтра поговорить с ним об открывающихся перспективах. На следующий день Витторио признается, что не задумывался над этим, но согласен, что этот психологический поворот стоит обыграть.
Саша увозит Алису в Лондон, где должен присматривать за ней до конца года вместе с миссис Лейдж, Алик живет в семье Минотти под присмотром кузин и тетки, а я все больше вживаюсь в роль Ирен. Так же, как прошлый раз я отождествляла себя с Лидией, так и сейчас все, что переживает моя героиня, проходит через мое сердце.
