Текст книги "Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)"
Автор книги: Марина Маслова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Лиза, ты обгоришь на солнце, давай, я смажу тебя маслом для загара.
Он начинает втирать масло и это опять превращается в эротическую игру. Я еще какое-то время цепляюсь за свои мысли о Коле, но Ив отвлекает меня своими ласками. С каждым разом внутренне мне все труднее поддаваться его желанию. Меня примиряет только мысль, что Коля много лет любит меня, но старается, чтобы Светлана не чувствовала этого ни днем, ни ночью. Что выдержал он, то смогу и я.
Мы возвращаемся в Лугано, там меня ждет пачка писем. Родственники удивлены, почему я не приехала. Сестра пишет о всех новостях и одна приводит меня в шок. Устроенная мной Светлане выставка картин привела к неожиданным результатам: несколько картин у меня купил турист из Германии и попросил адрес Светланы, чтобы заказать ей еще что-нибудь. Ее работы ему очень понравились. Он написал ей, потом приехал в Ленинград, и сейчас она разводится с Колей, чтобы осенью выйти замуж и уехать в Германию. Сашка этому противится изо всех сил, потому что хочет жить с Колей. Он ведь уже перешел в восьмой класс. Чем это все закончится, неизвестно, но Светлана вполне может оставить Сашку на первое время, чтобы он не мешал ей устраиваться. Когда я узнаю это, мне становится плохо. Если бы меня не понесло в эту Швейцарию, я была бы рядом с ним! Мы, как двое проклятых, постоянно делаем ошибки, которые приводят нас к трагическому несовпадению наших желаний и возможностей. Больше всего я хотела бы быть с Колей. Я знала, что ему сейчас тяжело: восемь лет с женщиной в горе и радости, что бы там ни было, трудно перечеркнуть. И Сашка много для него значил, в 34 года этот мальчик был у него единственным ребенком, и любил он его, как родного. А я здесь – и начинаю получать удовольствие от скандалов, Коля меня просто не узнает! Я уже не та, что уезжала от него. Боже мой! Я начинаю паниковать. Тут же даю себе слово, что никогда больше не отвечу в ссоре оскорблением и криком на любые обвинения.
Я пытаюсь писать свой роман, мысленно я уже представляю себе сюжет, он будет незамысловатым, просто история женщины на протяжении десяти лет, ее жизнь и любовь. Писать я могу урывками, когда Ив занят в отеле. Но чтобы я больше была у него перед глазами, Ив предлагает мне пройти вместе с ним курс работы на компьютере, они с отцом решили компьютеризировать обслуживание отеля. Я соглашаюсь, потому что мне самой интересно, и я понимаю преимущества такого нововведения. Для работы времени почти не остается и это самое тяжелое кроме лихорадочного стремления домой. Следующие полгода были самыми трудными в моей жизни. Невозможность заниматься любимым делом, любовь и недосягаемость любимого человека, ревность мужа, его измены и клятвы в вечной любви, скандалы – все это изматывало меня. Мое решение не ввязываться в споры с мужем во время сцен ревности тяжело давалось. Я стала нервной, вздрагивала и сжималась, когда Ив входил в комнату, ночами часто плакала. Я была на грани нервного срыва, но Коле я писала спокойные и ласковые письма. Все, что со мной происходит, знала только Сара и очень беспокоилась. Она считала, что я довожу себя до психического заболевания, не давая выхода эмоциям и не устраняя главный раздражитель – ревнивого мужа. В каждом письме она уговаривала уйти от Ива и продолжить работу над романом. Наконец, после тяжелой сцены, когда Ив больше часа бушевал и мое молчание еще больше распаляло его, я сказала как можно спокойнее, что хочу разойтись с ним. Ив смолк, пораженный, и мы долго сидели, не глядя друг на друга, в напряженных позах, я – в страхе от его непредсказуемой реакции на мои слова. Наконец он тихим и бесцветным голосом говорит, что в таком случае убьет меня и себя. Я в раздражении машу рукой:
– Не глупи, Ив, ты утешишься с первой же красоткой, которая поселится в отеле. Моя жизнь разрушена. Я не могу заниматься, чем хочу, мои нервы измотаны твоей ревностью. Я не люблю тебя. Ты не тот Ив, за которого я выходила замуж. Я постоянно насилую себя, пытаясь жить этой противоестественной жизнью. Отпусти меня, или я сойду с ума. У меня нет больше сил, ты разве не замечаешь, как я изменилась? – вид у меня последнее время действительно был неважный, я плохо спала, но не хотела пить снотворное.
– Я убью себя, – повторяет он.
– Пока ты медленно убиваешь меня. Отпусти меня, я тебя прошу!
– Отдать тебя другому? Ни за что, – взвился он.
– Ты ведь разумный человек! – но доводы тут бесполезны.
Я чувствую, разойтись нам будет очень сложно. Я иду за помощью к Лючии. Она очень мне сочувствует, замечая, как я изменилась за последнее время. Она предлагает сначала уехать на лечение в клинику нервных болезней. Может, с диагнозом врачей Ив смирится? Макс оплачивает дорогой санаторий под Женевой, в который я переезжаю в конце ноября. Месяц я отдыхаю душой и телом, много гуляю, плаваю в бассейне и пишу, пишу, пишу. Получив полную свободу, изголодавшись по работе, я кроме романа пишу еще небольшое филологическое исследование по французской поэзии. Ива по моей просьбе ко мне не пускают. В Женеве я встречаюсь с адвокатом. Мое нежелание скандала и отказ от имущественных претензий очень затрудняют мое положение, много заплатить я не могу, мои гонорары за книги не так велики. Все усложняется отказом Ива дать развод. Адвокат убеждает меня, что хотя бы все расходы необходимо отнести на счет мужа и предоставить доказательства его неверности. Я же не хочу трясти грязное белье, мне невыносимо противно, хотя я знаю, что решаться все будет цивилизованно между адвокатами и судьей, за закрытыми дверями. Я бы хотела причиной выставить мое нервное заболевание и мое бесплодие. Адвокат в ужасе, но потом соглашается, что в таком случае у Ива меньше причин для сопротивления. Я решаю, что в Лугано не вернусь. Сара зовет меня в Лондон, но я должна пережить все это сама. После окончания лечения я уезжаю в Тонон, небольшой городок на французском берегу Женевского озера и, поселившись в крохотном пансионе, совершенно пустом зимой, продолжаю писать роман. Кроме того, по просьбе Сары пишу несколько статей о женщинах в мировой литературе. Адвокат звонит время от времени и сообщает, как идут переговоры, и об атаках Ива с целью узнать мой адрес. Умоляю его сохранить это в тайне. Я боюсь разговора с Ивом, опять вернулось ко мне ощущение вины за обман и его разбитые надежды на счастливую жизнь. Больше всего мне хочется сейчас уехать домой к Коле. Я пока не выясняю, как это можно сделать, ожидая развод.
Наконец, адвокат сообщает, что я свободна. Я еду в Женеву, чтобы завершить все дела в Швейцарии, в которую больше не вернусь, и там впервые за три месяца вижу Ива. Эта встреча мучительна для нас обоих. Ив умоляет вернуться, я не могу без слез смотреть на его страдающее лицо. Когда оно не искажено ревностью, это лицо любящего человека. С ним я прожила почти пять лет, и бывали минуты, когда мы чувствовали себя невероятно счастливыми. Мы сидим в номере отеля и вспоминаем нашу жизнь вместе. Ив так нежен со мной, когда умоляет подарить ему последнюю неделю перед расставанием, что я не в силах отказать. Он прощается, словно при расставании из него уйдет жизнь. Господи, почему мы не могли бы жить вот так, без ревности и подозрений! Мне так жаль его, что я начинаю колебаться, правильно ли я поступила, разорвав наши отношения. Все так же чудесны наши ночи, наполненные ласками… Но неделя подходит к концу. В последний день Ив сообщает, что перевел на мой банковский счет все свои деньги от книг, написанных вместе, это мои деньги по праву, и настаивает, чтобы я взяла все свои драгоценности. Кроме того Макс, удивленный моим бескорыстием, выделил приличную сумму, которая поможет некоторое время жить пристойно в любой стране.
Ив отвез меня в Берн, где я должна в посольстве выяснить возможность возвращения домой. Разговор в посольстве меня обескуражил. Условием возвращения было сотрудничество с КГБ. Их лица долго снились мне ночами: постные, холодноглазые, преувеличенно сочувственные. Скрывая презрение и радость в глубине глаз, они были похожи на кота, держащего в когтях мышонка, и получали удовольствие от своей власти над глупенькой девочкой, неосмотрительно выскочившей замуж. Они, должно быть, думали, что я позарилась на красивую заграничную жизнь, и радовались неудаче. Мягко и настойчиво меня уговаривали не возвращаться, а устроиться работать в редакцию одной из радиостанций, ведущих трансляцию на СССР, и передавать сведения о ее работе. Я пришла в ужас, но возмущаться не стала. Пока есть хоть какая-то надежда вернуться, нужно оставаться лояльной. Я сказала, что как только закончу все издательские хлопоты, обязательно приду к ним для более подробной беседы. Выйдя из дверей посольства, с шумом в голове, едва переставляя ставшие ватными ноги, я ничего не сказала ожидавшему меня Иву. Но он, конечно, заметил мрачное отчаянье на лице и вновь принялся уговаривать остаться с ним. Выплакаться я смогла в отеле, запершись в ванной и включив воду. Легче от этого не стало. Мне хотелось разбить что-нибудь, расколотить всю эту гостиницу. А больше всего – послать подальше эту дурацкую, ни в чем не виноватую Швейцарию, Лондон и весь остальной мир. Все, все, чтобы остался на свете лишь один Ленинград, один только Васильевский остров, где я могу быть счастливой.
Мое письмо Коле перед вылетом в Лондон было полно тоски. Увидимся ли мы когда-нибудь еще?
Часть 2
Леди в дипломатической игре
В жизни счастья достиг ли кто?
Лишь подумает: «Счастлив я!» -
И лишается счастья.
Софокл. Эдип
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой
Быть…
М. Цветаева
6. Дорогой Александр
Я летела из Швейцарии в Лондон, смертельно раненой. Мне казалось, что ничего уже исправить нельзя, и счастье невозможно. Второй раз я так обманывалась, выбирая не того мужчину, второй раз оставляла за собой частицу своего разбитого сердца. Но на этот раз я проклинала еще и любимую родину, которая обращалась со мной, как с проституткой, пытаясь использовать в своих грязных играх.
Сара поразилась перемене, произошедшей со мной. Узнав безнадежность нашего положения, она стала меня утешать:
– Из каждого тупика есть выход. Нужно только хорошенько подумать.
И мы стали думать. Пока же я поселилась в скромном отеле и заканчивала роман, радуясь, что начала писать его, когда питала надежды на счастье, сейчас он оказался бы слишком черным с начала до конца. Статьи, написанные в Женеве, были напечатаны в престижном женском журнале. Эссе о французской поэзии я отослала в Сорбонну.
– Может, Никлас приедет сюда? – поинтересовалась как-то Сара.
– Я не уверена, что его выпустят, ведь его бывшая жена живет в Германии.
– Какая у вас странная страна, – вздыхает Сара, – Хорошо, а если ему пришлет вызов искусствовед, побывавший в Русском музее, и пригласит в гости, или для ознакомления с коллекцией?
– Если это будет коллекция русской живописи начала века, то может быть, – неуверенно соглашаюсь я, – Где только найти такого искусствоведа? Кстати, Сара, меня очень беспокоит мое неопределенное положение. Ведь у меня нет гражданства. Раньше я предъявляла документы мужа, а теперь…
– Это пустяки, мы что-нибудь придумаем. Надо проконсультироваться с миссис Коннор, помнишь ее? Она юрист. Я договорюсь, чтобы она тебя приняла. Бетси, ты опять побледнела. Ты плохо себя чувствуешь?
– Да, что-то со мной происходит. Если бы я не была уверена, что это невозможно, я бы подумала, что беременна.
– Почему же невозможно?
– Я была бесплодна, правда в Швейцарии лечилась, думала, что ребенок помог бы Иву поверить в наш брак. Но после лечения почти год результата не было. Я решила, что уже ничего не поможет. Уже после развода мы прожили с Ивом неделю в Женеве. Неужели… – я даже застонала, – Мне только этого не хватало! Сара, я сойду с ума. Я хочу только Колиного ребенка! И потом, как можно рожать, не имея дома, гражданства, работы, мужа… Я не переживу этого!
– Глупости, – строго говорит Сара, – Ты разумная молодая женщина, образованная, со средствами. У тебя все будет отлично. Ты никогда не хотела иметь детей?
– О чем ты говоришь! Ребенок мне снится по ночам! С того дня, как десять лет назад я решала судьбу нерожденного ребенка и узнала, что других у меня не будет, старалась не думать о детях, запретила себе, но в сердце словно был забит гвоздь. Я все время ощущала это. В других обстоятельствах, узнай о беременности, – пела бы от счастья, но сейчас! Когда мы последний раз виделись с Колей, я так хотела, чтобы наша любовь материализовалась, превратившись в маленькое существо, наше третье, половинку его и половинку меня. И вот Ив достал меня после развода! – по щекам моим покатились слезы и я размазала их по лицу, – Бедный Коля, у него ведь так и нет своих детей, только приемный!
Сара подала мне платок, налила немного виски и скомандовала:
– Вытри слезы, завтра ты пойдешь к врачу и к миссис Коннор. Надо решать все вопросы сразу. В отеле тебе больше жить нельзя. Тут рядом сдают квартиры, я видела объявление. Давай посмотрим, подойдет ли тебе что-нибудь. И завтра же я наведу справки насчет работы. С твоей квалификацией тебе, конечно, больше подошел бы Кембридж или Оксфорд, но на первое время – преподаватель французского или переводчик – годится?
– Можно еще с итальянского и с русского, – я вытираю слезы, – Сара, я ведь могу поехать переводчиком домой!
– Ну вот, видишь, я говорила, что ты можешь что-нибудь придумать! Но сперва тебе надо родить.
– Но сперва мне нужно убедиться, что есть кого рожать!
Сара хихикает и ведет меня смотреть квартиры по соседству. Мы долго спорим, какую из них выбрать. Сара тоже женщина практичная, но она считает, что выбирать нужно как минимум на двоих – значит, трех-четырехкомнатную, я же выбираю двухкомнатную, но окнами в маленький скверик и с приличной мебелью. Цена за нее, как мне кажется, очень высока, но Сара утешает тем, что когда я буду работать, сумма станет для меня пустяковой.
На другой день я отправляюсь сначала к врачу, тоже одной из Сариных феминисток, она даже вспомнила мою лекцию. Она подтверждает мои подозрения и поясняет, что лечение иногда не имеет немедленного эффекта. Кроме того, нервное напряжение жизни перед разводом тоже влияло на меня. После санатория, отдохнувшая и поздоровевшая, я обрела наконец долгожданную возможность. Родить я должна в ноябре. Выхожу от нее с двойственным чувством. Вот, наконец, сбылась мечта последних десяти лет, еще три года назад я была бы на седьмом небе от счастья, но сейчас жестокое разочарование потрясает. Я хочу Колиного ребенка! Как же я не убереглась для него! Не представляю, как написать ему об этом. О том, что нужно бы сообщить Иву, мне даже не приходит в голову. Я иду к миссис Коннор. Она сообщает мне, что быстро получить в Англии гражданство реально только через брак, вообще в Европе все очень сложно. Германия принимает политэмигрантов из восточных стран, но я не могу претендовать на эту категорию. Лучше, конечно, выйти замуж.
– Человек, за которого я хочу выйти замуж, совершенно недоступен для меня, пока я не получу гражданства, – поясняю я, опять готовая расплакаться.
– Я все-таки советую подумать о фиктивном браке. Мы с Сарой Фергюссон подыщем подходящего мужчину, не волнуйтесь, миссис Ферри, мы найдем очень надежного человека, с которым у вас не будет никаких хлопот.
– Понимаете, миссис Коннор, я боюсь. Я с детства знакома с человеком, которого люблю. Но как только кто-то из нас оказывается свободен, другой в это время женат или замужем. Он недавно развелся с женой, я тоже. Это впервые за двенадцать лет. Я боюсь. Ах, если бы вы знали, как я люблю его! Но я даже на месяц не могу поехать к нему, пока у меня не будет гражданства, документов и постоянного места жительства, чтобы оформить въездную визу. Вы не представляете, как это все сложно.
– Успокойтесь, миссис Ферри, я поняла ваше положение и беспокойство, – спокойно прерывает поток моих жалоб миссис Коннор и уверенно обещает: – Я постараюсь вам помочь, я вам очень сочувствую!
Распрощавшись с юристом, я спешу к Саре, чтобы подписать контракт на аренду, а на другой день въезжаю в квартиру в соседнем с Сарой доме. Я развешиваю свои картины и японские гравюры, расставляю книги, загружаю продукты в холодильник, покупаю немного посуды и письменные принадлежности. Решив, что нужно попробовать получить удовольствие из создавшейся ситуации, я по нескольку часов пишу, занимаюсь в библиотеке, знакомлюсь с Лондоном. Город вызывает у меня двойственное чувство. Я воспринимаю его, как город Диккенса и Голсуорси, и в то же время это современный шумный мегаполис, и он этим напоминает мне Ленинград. Я много гуляю, купив карту, хожу в Британский музей, сижу в парке, греясь на весеннем солнышке и наблюдая за всадниками, проезжающими по аллеям на прекрасных верховых лошадях. Столько лошадей я больше нигде не видела, мне тоже хотелось бы попробовать, но боюсь, что удержусь в седле не дольше секунды.
Мой оптимизм дает результаты. Конец романа получается не так безнадежно мрачен, как я предполагала. Я отсылаю его в Парижское издательство и отдаю сделать литературный перевод на английский. Наконец, почти одновременно начинают решаться мои проблемы. Сара находит искусствоведа, посещавшего Руский музей и согласившегося мне помочь, вызвав Колю в Лондон. Я от его имени оформляю документы и вскоре Коля пишет, что получил разрешение на поездку в мае. Я счастлива. В это же время миссис Коннор приглашает к себе, она нашла подходящую кандидатуру для фиктивного брака. Когда она усаживает меня в своем офисе и нам приносят чай, она рассказывает, что недавно к ней обратился муж трагически погибшей несколько лет назад активистки феминистского движения. Он узнал, что смертельно болен, и просил составить завещание. Родственников у него не осталось, их единственная дочь погибла вместе с матерью в авиакатастрофе. Миссис Коннор рассказала ему обо мне и он согласен мне помочь.
Наша встреча произошла на другой день за обедом, он пригласил меня в ресторан, не самый шикарный, как сказала Сара, но вполне пристойный. Сара помнила Анну Ферндейл и раза два встречалась с ее мужем.
– Он, помнится, композитор. Вообще, богемная была семья. Она несколько импульсивна и эксцентрична. Кажется, довольно обеспеченная. Посмотришь сама.
Когда я подошла к столику, мне навстречу поднялся мужчина лет сорока пяти – сорока восьми, совершенно не «богемного» вида, в приличном костюме и галстуке.
– Миссис Ферри? Простите, но мне придется представиться самому. Я Александр Ферндейл. Позвольте узнать ваше имя?
– Меня зовут Елизавета, – я произношу имя по-русски, – Элизабет. Прошу вас, называйте меня по имени: я недавно развелась с мужем и больше не претендую на его фамилию.
Подаю ему руку и он крепко жмет ее. Мы садимся за столик, заказываем легкий обед и оглядываем друг друга. Этот человек при смерти? Мне не верится, он кажется таким здоровым и надежным. Он замечает сомнение в моих глазах.
– Я должен успокоить вас на мой счет, миссис Элизабет. Врачи дали мне не более года, у меня рак, но я пока ничего не чувствую. Мне предложили испытать некоторые виды лечения без каких бы то ни было гарантий, но я отказался. После смерти жены и дочери я малодушно остался жить. Господь исправляет это. Так что на мой счет можете не волноваться, я на этом свете не задержусь, если вы решите воспользоваться представившейся возможностью. Но, вы простите мое любопытство, я хотел бы узнать побольше о вас.
Я вкратце рассказываю о себе, о браке с Ивом, о причине развода и о том, что я беременна.
– Я должна быть с вами предельно откровенной. Я не хочу, чтобы мой бывший муж узнал о ребенке. Он родится в браке и по вашим правилам будет носить ваше имя. Хотя, я надеюсь, что рано или поздно я выйду замуж за человека, которого люблю, он безусловно признает ребенка и даст ему свое имя. Так что все это ненадолго. Теперь вы должны решать, рискнете ли вы дать имя неизвестному ребенку.
– Элизабет, каково ваше материальное положение? – спрашивает он и я сначала смущаюсь, но потом понимаю, что это не праздное любопытство. А вдруг он подумает, что я собираюсь жить за его счет! Я тороплюсь развеять сомнения, если они возникли:
– У меня есть кое-какие деньги, которые мне оставил муж и я заработала сама. Сейчас выходит моя книга, и я собираюсь писать еще. И потом, я ищу работу, я филолог со степенью, специалист по французской и итальянской литературе.
– Элизабет Ферри – что-то очень знакомое. Я мог читать ваши книги?
– На английском языке только одну, «Жемчужное ожерелье». Я даже приезжала в Лондон с лекциями, это было в 1977 году. Вторая, «Их взгляд на любовь», вышла совсем недавно.
– О, теперь я вспомнил, моя жена была на вашей лекции и с восторгом мне рассказывала о ней. Это было за два месяца до аварии. Лиза Ферри. Ну, конечно. Я хотел бы прочесть вашу книгу. А новая, она о чем?
– Это роман. История женщины, почти автобиография.
– Когда вы хотели бы оформить наш брак? – спрашивает он без перехода, и я удивленно замечаю, что он смотрит на меня доброжелательно и без тени сомнений.
– Вы согласны? В мае приезжает мой друг, с большим трудом удалось сделать ему визу. Я хотела бы поговорить с ним. Дело в том, что я обращалась в посольство с просьбой разрешить уехать обратно и получить гражданство на родине, но мне поставили одно невыполнимое условие, я не хочу говорить, какое. Мое самое большое желание – выйти замуж за моего друга. Все будет зависеть от него, если он попросит, я выполню это условие. Тогда отпадет необходимость в нашем браке.
– Хорошо, я понял, – согласно кивает он, – Значит, в мае вы мне дадите точный ответ. Но у меня тоже есть одно условие. Видите ли, после смерти жены я замкнулся в одиночестве, и это было естественно. Теперь же я чувствую, что последние отпущенные месяцы я должен время от времени иметь живую душу рядом. Если бы вы могли уделять мне хоть немного времени, чтобы поговорить иногда. Мой дом тоскливо пуст. Приходите ко мне изредка в гости, – говорит он это спокойно, но я чувствую затаенную тоску. Господи, ведь он умирает!
– С удовольствием, – тут же обещаю я, стараясь, чтобы он не услышал в голосе жалости, – Это не условие, а просьба, и это будет приятно выполнить. Знаете, я очень тоскую по человеческому общению. Раньше мы с друзьями могли часами обсуждать новые книги, фильмы, слушать музыку. Это было так здорово! Здесь я одинока.
– Вы любите музыку?
– Очень! В юности я 2–3 раза в неделю бывала в филармонии.
– Тогда, может, вы разрешите мне пригласить вас на концерт? Как вы относитесь к Моцарту?
– Обожаю!
Мы разошлись очень довольные друг другом.
Я напечатала объявление, что перевожу на итальянский, русский и французский. Иногда мне давали небольшую работу, большой я пока не искала. Всю весну мы встречались с Алексом. Он водил меня на концерты или в оперу, иногда просил погулять с ним в Ричмонде, водил в Гайд-парк, и мы бродили по лужайкам от оратора к оратору, иногда подсмеиваясь над толпой, слушавшей выступающих. Алекс рассказывал мне о своей юности, о своей музыке (всегда иронично), о жене. Я рассказала ему о себе все. Он умел внушить доверие. Он был старше меня на семнадцать лет, но воспринимал все, как мой ровесник. Я была с ним очень откровенна. Так бывает, когда разговоришься в поезде со случайным попутчиком, так как знаешь, что завтра расстаешься с ним навсегда. Наша с Алексом поездка затянется на год, но тоже обязательно кончится, и мы расстанемся навсегда. Иногда он комментировал мой рассказ с высоты своих сорока семи лет и опираясь на логику мужчины и англичанина, но всегда очень по-доброму и заинтересованно. Однажды он сказал мне, что представляет, будто беседует со своей выросшей дочерью. Я была тронута до слез. Иногда мы ходили друг к другу в гости. Я принимала Алекса у себя в квартире, с удовольствием что-нибудь готовила, пекла бисквит или печенье, он приносил бутылку хорошего вина, так как знал, что я так и не привыкла к вкусу виски. Мы сидели и болтали о пустяках, или он просил рассказать о моей работе, или я пересказывала содержание наших с Ивом романов, и Алекс хохотал в особо трогательных местах. Мне было хорошо с ним.
Когда вышел новый роман, он пригласил меня к себе и устроил праздник. Алекс жил в просторном красивом двухэтажном доме с садиком недалеко от Гайд-парка. Район был дорогой и дом был, вероятно, собственным. Сара ведь сказала – он состоятельный. Большой холл с камином на первом этаже был когда-то очень уютен, сейчас он имел несколько нежилой вид, хотя весь дом блистал чистотой. Рояль был открыт, на столе, на камине и столиках у больших зеркал стояли свежие цветы. Стол был сервирован старинным фарфором и серебром. Алекс открыл бутылку шампанского.
– Выпьем за роман? Я читал его всю ночь и считаю, что он великолепен. Я не ожидал, что у тебя может получиться так хорошо, так пронзительно, так печально и с такой надеждой. Хотя мог бы и догадаться, после наших разговоров. Я подумал, что Анне очень бы понравилось.
– Всю ночь? Господи! – всплескиваю я руками, очень довольная похвалой, – Это слишком. Он того не заслуживает. Но я рада, что тебе понравилось.
Я прошу Алекса поиграть. У пылающего камина с бокалом шампанского я наслаждаюсь музыкой, играет Алекс блестяще.
– Ты, наверное, уже в лихорадке ожидания? – спрашивает он, закончив сонату Шуберта.
– Осталось две недели, я ни о чем другом думать не могу, – киваю я, – Мы не виделись больше двух лет.
– Да, я помню такое состояние, – задумчиво улыбается Алекс, – Однажды, я был уже женат, я влюбился в молоденькую девушку. Мне было тогда за тридцать, а ей – восемнадцатый год. Она была такая… невинная, как цветок. Она приезжала иногда в Лондон и останавливалась у нас. Я заранее начинал сходить с ума. Я очень боялся, что Анна заметит. Это ожидание ее приезда было даже прекраснее ее появления. И такой творческий подъем! Я написал тогда лучшие свои вещи.
Я тихонько смеюсь: – И что было дальше?
– Дальше она вышла замуж, – Алекс изображает на лице гримаску разочарования, – И представляешь, через год они с мужем встречаются нам на вечеринке, и она начинает отчаянно заигрывать со мной! Я чуть не придушил ее. Все очарование пропало.
– Жаль. Я всегда предполагала, что творческому человеку необходимо состояние влюбленности. Это дает особое состояние души, как свет впереди. Без этого, наверное, невозможно или просто очень тяжело что-нибудь создать. Да?
– Возможно, ты права, – соглашается он и спрашивает: – А ты?
– Никогда не причисляла себя к творческим людям. Я филолог, свои книги я пишу больше головой.
– Ты клевещешь на себя. В твоем романе больше сердца и души, чем в десятке других.
– Спасибо! Знаешь, я сейчас пробежала мысленно свою жизнь и вижу, что я все время была влюблена или страдала от последствий любви. Коля всегда говорил, что я живу только чувствами, но кто на самом деле жил только чувствами – так это он. Мне сейчас становится страшно, когда я пытаюсь представить, как он выдержал это: год за годом видеть любимую с другими, не имея возможности предъявить свои права.
– Ну, почему же не имея, – возражает Алекс, с улыбкой поддразнивая меня, – Десятки мужчин так бы и сделали. Без зазрения совести обманывали бы жену или бросили ее совсем, чтобы тайно или явно насладиться любовью, пока она не иссякла.
– Нет, – засмеялась я, – это невозможно. Мы так не могли. И потом, я ведь не любила его. Это помогало ему выдержать. Только два года назад у меня открылись глаза. Это было невероятно, я была ошеломлена своими ощущениями, – я погружаюсь в воспоминания о том счастливом лете, не замечая, с каким вниманием Алекс слушает меня, – Друг детства, с которым я знакома пятнадцать лет, почти брат, к которому я бежала со всеми своими проблемами, понимаешь – со всеми: я могла советоваться с ним обо всем самом интимном. И вдруг это стал другой человек, как принц из сказки – незнакомый и волшебный, который один на всем свете – мой, и я – только для него. Даже если мы никогда не сможем быть вместе – мы все равно связаны на всю жизнь!
– Ну, почему же, не сможете? Всегда есть выход из любой самой сложной ситуации. Только смерть невозможно исправить, – тихо замечает Алекс и мне хочется погладить его руку, сжавшую подлокотник кресла, – Как я понимаю, тебе нужно получить работу, чтобы жить в Москве. Я позабочусь, чтобы через год ты ее получила.
– Алекс, ты волшебник?
– Ну, более или менее. Просто у меня есть кое-какие связи.
Через две недели Алекс везет меня в аэропорт Хитроу. Когда я вижу Колю, я бросаюсь к нему, закидывая, как всегда руки, чтобы обнять его за шею и оседаю на пол, у меня темнеет в глазах. Коля подхватывает меня, сзади спешит Алекс.
– Она переволновалась. Вы Никлас? Разрешите представиться – Александр Ферндейл. Поедем скорее.
Коля почти несет меня до машины. Я сижу с ним и не верю, что он рядом. Я крепко держу его за руку. Алекс, прощаясь у моего дома, просит не забывать его и предлагает повозить нас по Лондону и окрестностям.
– Через несколько дней, хорошо, Алекс? – я уже обретаю способность улыбаться.
– Поберегите силы, дорогая Элизабет. До встречи!
Мы поднимаемся ко мне. И прямо в холле я опять бросаюсь Коле на шею. Следующие два часа мы ни о чем не говорим – только блаженная близость наших тел, рук, губ доводит до головокружения.
– Тебя ведь надо накормить? – шепчу я, пока он стягивает с меня свитер.
– Да, потом, – рассеянно отвечает Коля, нежно дотрагиваясь до меня и вглядываясь в лицо, – Бетси, ты изменилась. Ты мне все расскажешь? Я люблю тебя, Бетси!
– Я тоже люблю тебя.
И мы опять замолкаем, занятые поцелуями. К вечеру я обретаю способность думать еще о чем-то, кроме любви. Пока я быстро готовлю ужин, Коля расспрашивает меня о разводе, он так и не понял, почему я ушла от Ива. Мне приходится рассказать о его дикой ревности.
– Как же ты вытерпела это? Бедная моя девочка! – Коля усаживает меня на колени, поглаживая и целуя в шею, – Он слишком тебя любил, вот в чем беда.
– Коко, перестань, отпусти меня, бифштексы пригорят, – смеюсь я, продолжая прижимать его одной рукой к себе, – Самое страшное – он не давал мне работать. Роман я писала в санатории для нервнобольных, представляешь? Тебе бифштекс с кровью?
– Не знаю, давай попробую, я о таких только читал. А кто такой Александр Ферндейл?
– Это мой друг. Мы познакомились чуть больше месяца назад, но он замечательный человек. Я о нем тебе расскажу. Давай дня три не будем заниматься делами. Я хочу только любить тебя.
– Бетси, – просительно говорит Коля, – я ведь впервые за границей – и сразу в Лондоне! Может, все-таки, завтра на часок сходим, посмотрим что-нибудь?
