Текст книги "Спляшем, Бетси, спляшем! (СИ)"
Автор книги: Марина Маслова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Помню, как мы снимаем вечеринку, на которой встречаются все герои – Ирен, Поль, Серж, бывшая жена Поля, которая пытается соблазнить Сержа и ее новый друг, который восторженно рассматривает Ирен. Я должна петь песенку, пытаясь привлечь внимание мужа, увлеченного другой. Предполагается, что все мы уже прилично выпили, и петь я должна что-то любовное и легкое.
– Пой, что хочешь! – кричит мне Витторио.
Я сразу не могу сообразить, что подходит в такой ситуации, и поэтому начинаю то, что люблю с детства. Я пою песню Эдит Пиаф. Голоса у меня, конечно, нет, но я непроизвольно подражаю ее тембру и манере исполнения, жестам и выражению ее трагического лица. Когда я с сомнамбулической улыбкой на губах пою припев в ритме вальса, протянув руки вперед, чуть взмахивая кистями и легко пританцовывая, мои глаза невидяще устремлены вдаль. После съемки Витторио показывает мне получившиеся кадры и сам ошеломлен результатом.
– Лиза, ты гений. Эти кадры будут твоей славой! Ты здесь настолько отрешена от всех проблем, что верится – это все пустяки перед тем главным, что есть только в тебе самой. Как тебе пришло это в голову?
– Я очень люблю французский шансон, написала исследование о его поэтике. И я обожаю Эдит Пиаф с детства, как впрочем и твоя жена.
– Но у тебя так замечательно получилось!
То же самое мне говорит и Жан-Луи:
– Во Франции это будет иметь оглушительный успех!
– Ты думаешь? – заинтересовалась я, – Значит, можно запросить больше денег.
– Ты и так немало заработаешь на этом фильме.
– Я заранее передала все мои деньги в Фонд помощи детям Чернобыля.
– О! Тогда и всем нам нужно сделать взносы?
– Это было бы замечательно! Тогда это специально отметят в титрах.
К Рождеству наконец все отснято, я еще должна приехать озвучивать роль, но на праздники лечу домой в Лондон, к Алисе. Сразу после Нового года Саше пора возвращаться в Ленинград. В Рождество мы сидим в Фернгрине у пылающего камина, все уже отправились спать, дети развесили чулки, и мы с Сашей остались дожидаться, когда все крепко заснут, чтобы разложить подарки. Саша рассказывает мне о своей работе. Полгода он собирал данные о психическом состоянии детей после пережитой катастрофы: автомобильной или железнодорожной, пожара и так далее. Теперь он написал об этом статью и собирается ехать в Армению работать с детьми после землетрясения. Я не видела Сашу почти полгода и с удивлением замечаю, как он изменился: раздался в плечах, лицо стало тверже. Передо мной красивый и взрослый мужчина.
– Бетси, ты какая-то печальная, что с тобой?
– Ничего, Саша, я просто устала на съемках. Настоящие актрисы наверное так не устают. Они снимаются в трагедии, а вечером спокойны и веселы. Я, когда пишу, тоже переживаю все, как на самом деле, мне всегда тяжело писать, а уж на съемках – я вся на нервах.
– Когда-нибудь я займусь этим. Это ведь очень интересно: как сами актеры и писатели реагируют на эмоциональное содержание своей работы. Но тебе было бы легче, если бы тебя сейчас кто-нибудь любил. Когда ты снималась прошлый раз, с тобой ведь был Джек? И этот мальчик, твой партнер?
– Откуда ты знаешь?!
– Мама рассказала.
– Да, случай как раз для психолога. Хотя я не хотела, чтобы ты узнал.
– Бетси, если тебе сейчас трудно, может, ты мне расскажешь? Я мог бы тебе помочь.
– Я никогда не буду тебе исповедоваться. Сын ты мне или психоаналитик?!
– Знаешь, я тоже не хотел бы с тобой разговаривать, как с пациенткой. Я бы предпочел говорить с тобой как мужчина, который может решить твои проблемы.
Я с улыбкой смотрю на него, но тут раздается телефонный звонок. Беру трубку и опять озноб пробегает по спине от голоса, который я слышу.
– Бетси, это ты? Саша сказал, что ты на съемках. Как у тебя дела? Где дети? – голос в трубке так близок и ясен, словно Коля стоит рядом. Я давно не слышала его голос. Я приучила себя к мысли, что он далек и недосягаем, поэтому голос возле уха вызывает дрожь.
– Спасибо, хорошо. Дети спят, уже ночь.
– Я перезвоню завтра, поговорю с ними. Я соскучился. Бетси, я соскучился!
Мне хочется закричать: «Я тоже!», но я делаю вид, что не понимаю, и говорю тем же деревянным голосом:
– Они тоже. Я желаю тебе счастливого рождества и счастья в новом году, – и передаю трубку Саше.
Я стою, держась за горло Перехватывает дыхание, я начинаю задыхаться, меня сотрясает такая дрожь, что становится страшно. Больше всего мне хотелось бы сейчас потерять сознание. Саша кидает трубку и бросается ко мне. Он не знает, что делать, поэтому просто обнимает меня и ведет к дивану. Посадив на колени, он крепко прижимает меня к себе, пытаясь помочь справиться с отчаянием, но рыдания, наконец-то вырывающиеся из груди, не приносят облегчения. Я судорожно плачу, уткнувшись лицом ему в грудь, мучительно втягивая воздух и так же с трудом выталкивая его из себя. Я уже полностью обессилела и ничего не соображаю. Саша вытирает мне лицо и заставляет высморкаться. Он хочет встать, чтобы налить мне виски, но я только крепче обнимаю его за шею, мне нужно ощущать, что рядом со мной кто-то есть. Саша шепчет какие-то утешения, гладит меня по спине, по волосам, осторожно целует лицо, пока плач не переходит во всхлипывания. Я не думаю о том, в чьих я объятиях, не знаю, сколько проходит времени, но постепенно впадаю в расслабленное полубеспамятство, поэтому не сразу замечаю, что Сашины ласки из успокаивающих незаметно переходят в завораживающе страстные. Какое-то время с вялым любопытством слежу, как он нежно проводит губами по лицу, шее, спускаясь все ниже, ловлю себя на том, что это начинает мне нравиться, и пытаюсь отстраниться. Мы одинаково тяжело дышим, словно только что рыдали вместе. Он расстегивает пуговку за пуговкой и мое тело независимо от меня начинает гореть под его поцелуями.
– Что это ты делаешь, как ты думаешь? – я стараюсь спросить холодно и как можно уверенней, но голос предательски дрожит.
– Я не могу сейчас думать, Бетси. Я люблю тебя. Ты разве не знала? Я всю жизнь люблю тебя.
– Ты ведь еще мальчик!
– Мне скоро двадцать один год. Не смей называть меня мальчиком! – и Саша твердо берет меня за плечи и целует так крепко, что у меня захватывает дух.
– Саша, Саша! – пытаюсь вразумить его я, но он уже ничего не слышит. На несколько минут моя воля сломлена его страстью, но стряхнув наваждение, я гневно отталкиваю его:
– Нет! Саша, нет! Так нельзя!
– Почему?! – он смотрит на меня затуманенным и совершенно взрослым взглядом.
– Потому что я тебе как мать.
– Это бред, никакая ты не мать!
Он опять тянется поцеловать меня, но я строго отстраняюсь.
– Саша, давай сядем и поговорим спокойно.
Но он уже встает с крепко стиснутыми руками.
– Извини, Бетси, я не хочу с тобой разговаривать спокойно.
Саша быстро выходит из комнаты, а я сижу, оглушенная произошедшим, машинально застегивая блузу. Проходит не меньше часа, когда в комнату опять заглядывает Саша.
– Бетси, ты еще не спишь? Прости, я тебя по-свински бросил. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Саша, ты понимаешь, что если бы я не опомнилась, я никогда бы не смогла смотреть тебе в глаза?
– Все в порядке, Бетси, не переживай так. Пойдем, разложим подарки?
Мы засовываем подарки в детские чулки, развешенные у камина и, проводив меня до двери спальни, Саша целует мои руки и говорит очень жалобным голосом:
– Бетси, но я правда люблю тебя! Почему ты отталкиваешь меня?
– Я тоже люблю тебя, Саша! Так же, как пятнадцать лет назад, когда ты сидел у меня на коленях.
– Только не говори мне о разнице в возрасте, – взвивается он, – Ты для меня женщина без возраста!
– Спокойной ночи, Саша!
Я ложусь в постель и лежу без сна до утра. Я так ошеломлена произошедшим, что моя реакция на Колин голос отходит на второй план. Я верю, что Саша очень разумный мальчик, и то, что сегодня произошло, нельзя рассматривать, как минутную вспышку юношеской сексуальности. Начинаю сердиться на Светлану, зачем она рассказала Саше о Франческо! Мне кажется, что именно это послужило толчком к его порыву. Но больше всего меня потрясло то, что со мной сегодня был взрослый мужчина, а не тот мальчик, которого я любила. Он показался мне незнакомым и очень сильным, я поняла, что он отдавал себе отчет в своих действиях и действительно хотел этого. Если бы это был не Саша, а просто незнакомый мужчина с такой же восхитительной внешностью и настойчивой страстностью, я бы не устояла. Тело мое до сих пор лихорадило от его поцелуев и именно поэтому я не могла уснуть. Боже мой, думала я, мне ведь тридцать семь лет. Я старуха. Неужели у меня не будет покоя. Я хочу, чтобы меня все оставили в покое!
Утром, глядя на себя в зеркало, я ужасаюсь своему лицу с черными кругами вокруг глаз. Оставив радостно рассматривающих подарки детей и Сашу ждать телефонный разговор с Колей, я ухожу в заснеженный сад, потом иду к церкви и захожу на кладбище. Я долго стою у могилы Алекса. Ах, если бы он был сейчас со мной! Как я могла с ним говорить абсолютно обо всем, как он меня понимал. Вот кого мне сейчас не хватало: настоящего друга. Нужно поговорить обо всем с каноником Фаулзом, с Мэтом, думаю я. Но дома, взявшись за телефон, чтобы позвонить ему и пригласить в Фернгрин, тут же кладу трубку обратно. Не хочу ничего никому рассказывать. Я должна сама с этим справиться. До вечера и все последующие дни мы вели себя как ни в чем не бывало, но все-таки я вижу в Саше почти неуловимую растерянность и тоску. Когда мы едем в Лондон накануне Нового года, Саша замечает:
– Как же ты будешь ездить без меня, Бетси? Придется, все-таки, научиться водить машину по «неправильной стороне». Или мне остаться у тебя шофером?
Алиса, сидящая сзади, встает и обнимает его за шею:
– Саша, оставайся! Я без тебя заболею и умру. Кто меня будет любить?
– Алиса осторожней, отпусти Сашу! – я разжимаю ее руки.
– Все меня бросают – и отец, и Коко, и Джек, – с обидой выкрикивает она, – Теперь вот Саша!
– Я с тобой, Алиса. Я ведь тебя люблю, и Алик тоже. Мы тебя не бросим! – но Алиса уже садится на свое место, отвернувшись к окну и надувшись.
А вечером Саша приходит ко мне в кабинет и просит поговорить с ним. Я в это время просматривала счета из клиники и финансовый отчет деятельности фонда, до отъезда в Рим мне нужно было его утвердить. Саша садится в кресло напротив, но долго сидит молча, глядя в огонь камина. Кончив проверять отчет, я тоже замираю, не желая первой нарушить тишину.
– Бетси, тебе не кажется, что я должен остаться и воспитывать детей? Алиса будет страдать, когда я уеду. Алик пока не осознает этого, но у него тоже будет потребность в мужском влиянии, – Саша говорит и говорит о психологии детей в неполной семье, о комплексах, которыми они страдают без мужчины в доме, а я сижу, разрываемая на части противоречивыми чувствами. Мне так не хочется, чтобы Саша уезжал! Мы замечательно жили вместе этот год: он чутко улавливал мои настроения и помогал справиться с трудностями, он был заботлив, нежен, предупредителен, он взял на себя воспитание детей. Я с трудом могла представить, как я теперь буду жить без него, на меня свалятся все бытовые проблемы, которые он с легкостью решал за меня. Но в то же время я не знала, что мне с ним делать. Простых отношений матери с взрослым сыном у нас больше быть не могло. Не было больше белоголового мальчугана, которого я учила говорить по-английски, не было подростка, которого привезла в Кембридж учиться, который сидел всю ночь, ожидая, когда родится Алик, который играл с Алисой и Джуззи в Гайд-парке, гоняясь за мячом, который мог броситься обнимать меня и я, смеясь, целовала его в обе щеки. Эта непосредственность и непринужденность наших отношений безвозвратно разрушена Сашиным признанием. Мне бесконечно жаль потерять нашу нерушимую, как мне казалось, связь. Это как потерять ребенка. Я вдруг замечаю, что Саша молчит и вопросительно смотрит на меня.
– Прости, Саша, я задумалась.
– О чем?
– О тебе.
– И..?
– Саша, я растеряна. Я всегда любила тебя. Ты был мне как сын. Мы так замечательно жили вместе. Теперь я не знаю, что делать. Тебе надо уехать, да?
– Бетси, у меня нет никаких шансов?
Я встаю из-за стола и подхожу к камину.
– Саша, мне тридцать семь лет, тебе двадцать, у нас почти семнадцать лет разницы. Что ты, собственно, хотел от меня? Любовное приключение?
– Я люблю тебя, я хочу жить с тобой всю жизнь.
– Через десять лет мне будет почти пятьдесят, а тебе – тридцать. А еще через десять лет мне будет шестьдесят. Я буду воспитывать внуков, а ты – сорокалетний, полный сил мужчина, будешь нуждаться в близости с молодой женщиной, способной разделить с тобой желания.
– Бетси, хотя бы несколько лет! Сейчас ведь ты так молода. Разве ты не хочешь, чтобы рядом с тобой был человек, который тебя обожает? – искушает он, – Ведь после Джека у тебя никого не было? Как ты можешь жить одна?
– Саша, не надо об этом говорить. Но что будет через несколько лет? Мы расстанемся и я буду одна в том возрасте, когда мне еще больше нужна будет опора в жизни, но я уже потеряю остатки молодости и привлекательности, и мне будет сложнее устроить свою жизнь.
– Бетси, ты обвиняешь меня в жестокости эгоизма.
– Я просто говорю правду. Юность склонна жить одним днем, я же должна заглядывать в будущее.
– Мы все время говорим не о том. С детства я видел, как ты страдала от несчастной любви. Помнишь, как Коко привел тебя к нам, когда тебя бросил муж? Потом я видел, как в твоих глазах была настороженность, когда ты смотрела на своего мужа в Швейцарии. Что у вас происходило, почему ты ушла от него? И потом, уже в Риме, ты страдала одна. Я видел, как ты страдала, когда смеялась и шутила, чтобы никто ничего не заметил, как страдала, когда была с Джеком. Мне всегда хотелось защитить тебя, сделать тебя такой счастливой, что ты забудешь причину, по которой твоя жизнь была полна переживаний.
– Ты хочешь заменить мне Колю?
Он растерянно смотрит на меня, но потом отвечает с раздражением:
– Я ждал этого. Ты думаешь, я хочу быть его соперником? Ты надеешься, что он к тебе вернется! Бетси, он ведь бросил тебя! Он женился на какой-то кикиморе и теперь скучает только о сыне!
– Саша, мы этого не знаем.
– Ты готова его защищать до смерти! Ты все еще любишь его?
– Не знаю, – честно говорю я.
– Вот видишь! Так почему ты хочешь, что бы я уехал? Бетси, я люблю тебя. Когда я тебя долго не вижу, у меня начинается лихорадка, я не нахожу себе места и только одно желание меня преследует – ехать туда, где ты. Мама давно догадалась. Она рассказала мне эту историю с танцором. Но еще она сказала, что мне не на что надеяться.
– Это правда, – киваю я, чувствуя себя виноватой за невольно причиненную боль.
– Знаешь, какой мукой мне было жить с тобой! Стоило мне закрыть глаза вечером, как ты приходила ко мне. Иногда ты ложилась ко мне в постель, иногда просто сидела и болтала со мной, смеялась, как девчонка. Очень редко я мог поцеловать тебя, но чаще я просто держал тебя в объятиях. Ты была такая нежная и теплая, твой запах возбуждал меня до головокружения. Я никогда не мог позволить вести себя слишком вольно, ты понимаешь? Я знаю все о психике и ее возможностях. Если бы я услышал об этом от пациента, я бы знал, что ему сказать. Но для меня это было единственным счастьем. Я не хотел терять тебя даже в таком иллюзорном обладании. Но когда в Рождество я почувствовал твое тело в своих руках – тебя, настоящую, живую и теплую, твою кожу под своими губами, твой аромат – я сошел с ума. Я понял, что никогда уже не смогу вести себя с тобой, как прежде.
Слушаю его, как загипнотизированная. Ноги у меня дрожат, я делаю несколько шагов к дивану и падаю на него в полном изумлении.
– Саша, прекрати!
Он быстро подходит и, опустившись на ковер у моих ног, берет за руки.
– Бетси, почему ты отказываешь мне в том, что так милосердно подарила другому? Ты ведь его не любила?
– Потому что ты – это ты, – я машинально глажу его по щеке, но тут же отдергиваю руку, словно обжегшись о его губы.
– Бетси, – шепчет Саша, – позволь мне просто посидеть с тобой, как я мечтал.
Я молча киваю и он, сев рядом, привлекает меня к себе. Сашины руки так ласково, почти невесомо касаются моего лица, так нежно обнимают, что я вздыхаю, прикрыв глаза. Его губы мимолетно касаются моих, находят мочку уха, легко прикусывают ее, его рука прижимается к обнаженной спине под джемпером, другая нежно гладит шею, скользит, оттянув ворот, по груди. Меня бьет крупная дрожь. В его поцелуе нет настойчивости, губы просто гладят мои, язык мимоходом касается уголка рта. Это приводит меня в неистовство, взвинчивая нервы нереальностью происходящего и желанием поймать ускользающие ласки. Руки непроизвольно крепче прижимают его голову и он, наконец, целует меня долго-долго, с нарастающей страстью, но так же бережно. И лишь когда джемпер скользит вверх и обе Сашины руки опускаются на грудь, я чувствую, как кровь начинает бешено стучать в висках, захлебываюсь в остром наслаждении от прикосновения его ищущих губ и это приводит меня в чувство. Отталкивая его и натягивая джемпер, я дрожащим голосом умоляю:
– Саша, уйди! Оставь меня. Ну пожалуйста! Я так не могу. Извини.
Мы сидим в разных углах дивана, приходя в себя.
– Ты хочешь, чтобы я уехал?
– Да. Саша, прости, но я тебя боюсь. То, что ты сейчас сделал – это потрясающе. Кто тебя научил?! Я боюсь, что не устою, но я этого не хочу, Ты ведь понимаешь, что я могла бы сейчас уступить, но никогда уже мы не были бы так близки, как все эти годы. Ты можешь выбирать – но потом ничего не требуй и не обижайся. Как любовник ты мне не нужен, второй раз ты меня не получишь и больше не увидишь.
Я замечаю, что он непроизвольно делает ко мне движение и тут же замирает.
– Я понял, Бетси. Я слишком тебя люблю и не хочу потерять.
– Спасибо, я рада. Иначе ты поставил бы меня в очень трудное положение.
– Почему, ты можешь объяснить?
– Да, тебе это должно быть интересно, как специалисту. Ты действовал сейчас, как опытный соблазнитель, сознательно или интуитивно ты выбрал самый верный способ заставить чувственность отключить разум, и с более молодой и неопытной девушкой так бы и получилось. Но ты для меня всегда был не только мальчиком, но и приемным сыном. И в сознании абсолютное неприятие отношений, выходящих за рамки родственных, дает слишком острое противоречие с желанием тела.
– Но ведь у нас никогда не было родственных отношений. Бетси, ты все еще надеешься? – но увидев слезы в моих глазах, он переводит разговор на другое.
– Значит, я уеду. Но я буду часто приезжать. Может, позже ты передумаешь? Если ты хочешь, чтобы дети были счастливы…
– Саша, это похоже на шантаж. Но я знаю, что ты любишь их, – я замолкаю, но потом начинаю говорить опять, – У меня сейчас самый тяжелый период. Я любила Колю… Ты знаешь, как. Но наша последняя встреча, как паровой каток, сломала все. Я не придала значения его женитьбе, это ничего не значило для меня. Я знала, что просто он упорно хотел заставить меня устроить жизнь без него. Но в последний приезд я вдруг обнаружила, что он не хочет сохранить близость со мной, понимаешь, духовную близость. Он спал со мной, как с проституткой. Больше двадцати лет мы понимали друг друга без слов. Мы жили в разных городах, разных странах, но мы были как единое целое. Я тосковала по его телу, но душа его всегда была со мной. И вдруг я поняла, что он ушел от меня, он замкнулся и доступа туда, к нему, нет. Я не знаю, как жить дальше. Мне нужно учиться жить без него. Но это как научиться дышать не кислородом, а фтором. Это уже сейчас разъедает меня изнутри. Когда-нибудь, наверное, я успокоюсь, может, подумаю о своем будущем…
– Я буду ждать, Бетси. Вспомни тогда обо мне.
– Саша, лучше будет, если ты оставишь надежду на это. Когда придет это время, останки опознать будет трудно, – я подхожу к нему и обнимаю, – Прости меня. Я хотела стать тебе второй матерью, но у меня не получилось, как и многое другое в жизни. Я принесла тебе страдания, а ведь все отдала бы, чтобы ты был счастлив. Я оказалась плохой матерью.
– Бетси, я обожаю тебя. Лучше тебя нет никого на свете. А я даже не могу сделать твою жизнь счастливой!
– Саша, сделай счастливой свою жизнь – и мне будет легче.
– Я счастлив рядом с тобой, ты люби меня хотя бы как сына.
– Я всегда любила тебя, даже больше, чем эклеры!
– Бетси!!
Мы стоим, обнявшись, и на какой-то миг я ощущаю, что рядом со мной прежний Сашка. Я легко отталкиваю его:
– Иди!
Через день я провожаю Сашу в Ленинград, дав ему тысячу поручений.
– Я тебе так завидую, Саша. Как бы я хотела уехать с тобой. Боже, как я тоскую по дому!
– Мы постараемся что-нибудь сделать, Бетси. И я скоро приеду. И привезу отца, хочешь?
Я молча смотрю на него. Прощание Саши с детьми было трогательным. Алик пока не понимал, что из его жизни уходит еще один близкий человек, для него расставания не приобрели еще рокового ощущения потери, но Алиса, моя умненькая и душевно чуткая девочка, переживала отъезд Саши, как трагедию. Она не отходила от него ни на шаг последние дни, а перед тем, как ехать в аэропорт, она вдруг предложила Саше взять с собой Джуззи:
– Тебе не будет так скучно без нас!
Это была самая большая жертва, какую она могла принести. Саша поднял на меня глаза, в которых стояли невыплаканные слезы..
– Алиса, спасибо, что ты не додумалась предложить мне взять, чтобы не скучать, с собой маму. От такого подарка я бы не смог отказаться! Видишь ли, я сразу уеду работать в Армению. Джуззи будет там очень неуютно, так что пусть уж живет с тобой. Играй с ней за меня тоже. И не забывайте меня. Расти быстрее, тогда я приеду и женюсь на тебе!
– Саша не забивай ей голову!
В аэропорту он смотрит на меня таким тоскующим взглядом, что я обнимаю его сама и целую. Мы долго стоим так, обнявшись, пока к нам не подходит стюардесса.
– Мистер Румянцев, пора! Пройдите в самолет.
– Бетси, ты так ничего и не передала отцу. Что ему сказать?
– Иди уж, Саша! Ничего не говори, – я отворачиваюсь и спешу к стоянке такси.
Мне очень не хочется оставлять Алису в Лондоне одну, но у нее начинаются занятия в школе, да и миссис Лейдж отлично за ней присматривает. Мы с Аликом улетаем в Рим, и я начинаю озвучивать картину. На этот раз Витторио, зная мою требовательность, не торопит меня, и я часами сижу в студии, произнося одни и те же фразы. Зашедший однажды в студию Витторио слушает это некоторое время, а потом подсаживается ко мне.
– Лиза, что с тобой происходит? Что-то не так, но я не могу уловить. Ты или так невероятно счастлива, что замкнулась в своем благополучии, или так несчастна, что все чувства сгорели и осталась одна пустота.
– Как ты хорошо сказал! Да, для окружающих эффект в обоих случаях одинаков.
– Жизнь с твоей сестрой сделала из меня философа. Вы, русские женщины, одни погружены в анализ души. Такие нюансы чувств недоступны остальным, они их просто не интересуют. Причем эти чувства чаще всего не секс. Это касается морали, этики, религии. Меня это ошеломляло в первое время, а теперь я заразился этим сам, мне это очень помогает в работе. Ведь недаром все выдающиеся творцы в Европе имели русских жен – и Дали, и Пикассо, и Элюар, и Роллан. Мне, конечно, до них далеко… Да, так какой вариант тебе сейчас ближе?
– Второй.
– Все так плохо?
– Все безнадежно. Не думай об этом, это уже не изменить. Это пожар третьей степени, после него остается пепел и обгорелый остов. Не знаю, смогу ли я после этого играть? Но писать уже – нет. Буду преподавать филологию и растить детей.
– Лиза, помнишь Дельфы?
– Я помню, что я там была в самый страшный для себя день. Остальное я сыграла в кино, и это уже забылось.
– Лиза, вспомни, у тебя будут еще счастье и любовь! Ведь ты любимица Афродиты. Мне очень этого хочется!
– Спасибо, Витторио, но я уже не жду ничего хорошего.
– Может, тебе выйти замуж или завести нового любовника? Ты ведь можешь выбрать любого. Леди Ферндейл может стать графиней или даже герцогиней.
– Нет, поздно. Ты знаешь, что я была замужем три раза? Сколько же можно выходить не за тех?
– Лиза, я знаю твою историю, я знаю о твоей любви. Ну, хочешь, я заявлю наш фильм на Московский кинофестиваль и нас обязаны будут впустить? Или за тебя похлопочут из Ватикана?
– Витторио, что, очень заметно, что я на грани?
– Да нет, посторонним, конечно, не понять, но я-то тебя знаю пять лет – твой голос, твои жесты, твои глаза – особенно глаза и вот какая-то трещинка в голосе… Лиза, а что Джек, почему вы не вместе, ведь он так тебя любил?
– Он женится. Сколько может вынести один мужчина?! Есть ведь предел.
Я вдруг замираю, закрыв глаза, так бьют по нервам вырвавшиеся слова. Другое лицо стоит у меня перед глазами. У каждого мужчины есть свой предел. Боже, ну почему его нет у меня! Витторио обнимает меня, и мы долго сидим так, он поглаживает меня по спине.
– Давай работать дальше, – наконец говорю я, выпрямляясь.
Когда фильм озвучен, прошу показать его мне, ждать первый просмотр я не могу, спешу к Алисе. Мы смотрим фильм вчетвером: Витторио, продюсер и мы с сестрой. Назвать его мы решили «Лабиринт». Я сижу рядом с сестрой, и она в понравившихся местах сжимает мне руку. Когда экран гаснет, продюсер говорит растерянно:
– Вы сделали шедевр, но вы разорили меня. Это элитарное кино и денег оно нам не принесет.
– Посмотрим, – упрямо говорит Витторио, – но ты, Лиза – беллиссима. Заявим его прямо на Каннский фестиваль? Во Франции это должно иметь успех.
– Лизочка, это лучше романа! – шепчет сестра.
– Ну конечно, – смеюсь я, – ведь это сделал твой муж! Но снято действительно замечательно. Сцена в Дельфах – это фантастика. Ты – гений! – и я крепко целую Витторио.
Вечером мы сидим с сестрой в ее просторной и современной гостиной, Алика я уложила спать.
– Что ты будешь теперь делать? – спрашивает сестра.
– Растить детей. Алису нужно учить музыке. У девочки есть слух и она интересуется оперой. Все время забываю, что она дочь Ива, и мне часто кажется, что она от Алекса унаследовала музыкальный дар.
– А ты сама?
– Я? Знаешь, мне кажется, я переживу это. Сейчас мне очень плохо, но я переживу. Саша бы сказал, что возможности нашей психики безграничны. Я думаю, что через какое-то время я выйду замуж. За спокойного и сдержанного человека, который не будет лезть мне в душу. Я хочу преподавать, хорошо бы в Оксфорде. Молодость прошла, теперь все будет по-другому. Найду себе какого-нибудь профессора из Оксфорда и буду предаваться благоразумным супружеским радостям.
– Всегда ненавидела слово «супружеский», «супруг». У тебя был когда-нибудь супруг?
– Нет. Наверное, пришла пора. Мужем мне мог быть только один человек… А супруг – да взять хоть каноника Фаулза. Приезжай ко мне, я вас познакомлю. Очаровательный человек. Светлана говорит – влюблен в меня. Он будет мне и другом.
– А ты, ты влюблена в него?
– Ах, о чем ты говоришь! У меня сейчас одна мечта – побывать дома. Ты не представляешь, как я тоскую! Домой хочется – волком бы завыла. Помнишь Цветаеву? Мы эти стихи оценить тогда не могли, это нам было недоступно:
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно -
Где совершенно одинокой
Быть…
Понимаешь, она была здесь одинокой. Никто нас не может так понять, как дома. Помнишь, как мы сидели как-то на закате на берегу в Гурзуфе, и сзади кто-то стал читать стихи?
– «Это было у моря, где ажурная пена…» – подхватывает сестра, улыбаясь, – и что за очаровательный старик это читал! Он был похож на героя романа, с бородкой и тросточкой. И помнишь, что он нам тогда сказал?
– Что орда нахлынула и уйдет, а королева все живет в башне замка. Я тогда не поняла его. Теперь понимаю. Культура и мироощущение Серебряного века остаются в нас жить невостребованными, но ждут своего часа. Мы должны сохранить их и, может быть, идти дальше, опираясь на это богатство. Плевелы разносит ветер, а зерно сохранится и прорастет. Но разве мы извне можем что-то сделать? Нужно жить там…
– А помнишь, как мы ходили на лыжах? – внезапно вспоминает сестра, – И в марте поднимались на самую высокую сопку, чтобы посмотреть на первое солнце после полярной зимы.
– Да, – подхватываю я, – Это было удивительно: первый луч, первая полоска, такая алая между белым снегом и серым небом. У меня это каждый год вызывало в душе такой восторг и облегчение, как у первобытных людей: солнце вернулось и снова будет весна и лето.
– А помнишь праздник Проводов Зимы? Какие пекли блины на площади, где шло гулянье? Я таких вкусных никогда больше не ела. Край весь в дырочках, как кружевной, и хрустел, а сам блин был пышным и мягким. И обязательные танцы прямо на снегу, в шубах. «Арабское танго», помнишь? И мы все танцевали! Нам было весело, потому что мы были молоды?
– Да нет, тогда в праздник все искренне веселились. А белые ночи у нас в Ленинграде, помнишь? Однажды мы поехали с последним катером в Петергоф… – я запнулась.
– С Колей? – тихо подсказывает сестра.
– Да, мы поехали с Колей в Петергоф, чтобы посмотреть, как утром встает солнце над заливом, и не сообразили, что в Петергофе солнце встает над парком. Мы всю ночь провели в парке, – я на минуту замолкаю и сглатываю, потому что у меня перед глазами встает, как именно мы провели эту ночь, – а перед утром задремали в беседке и вдруг просыпаемся от шума. Небо все в тучах – откуда только взялись! – и такой дождь стучит по листьям, по крыше беседки, а у нас нет зонта. Потом тучи начали уходить в сторону залива, и вдруг над дворцом открылось солнце, и сияющая граница, за которой в дожде мы стояли, стала продвигаться к нам. Первый луч упал на «Самсона» и так засверкал в золоте! В этот момент включили фонтан, и столб воды стал расти, словно хотел дотянуться до солнца. Это было потрясающе. Мы обернулись к набережной, а она еще была в серой дымке. Всю обратную дорогу мы проспали, и матрос будил нас у пристани Эрмитажа.
– Лиза, – осторожно спрашивает сестра, – а с другими, уже здесь, у тебя были такие воспоминания, когда то, что ты была не одна, стократно увеличивало остроту восприятия окружающего?
– Да, с Джеком мы были зимой в Альпах, и я помню ночное небо над снежными вершинами. И Венеция – вся только с ним, особенно осенью и зимой. Было потрясающе красиво, все нежно-пастельных тонов, и мы были вдвоем, словно в необитаемом городе. С Ивом – летние альпийские луга, но с ним – не так. Он не умел молчать. С Алексом – зеленые холмы вокруг Фернгрин и наш сад, лилии и ирисы у пруда. Но одно из самых первых и сильных впечатлений такого рода – это Гурзуф с Сергеем. Там была одна бухточка и островок посередине, как в «Бегущей по волнам». Это было волшебное зрелище. Там на камнях мы так любили друг друга, как нигде больше!
