Текст книги "Другая другая Россия"

Автор книги: Марина Ахмедова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Олеся ждет меня в маленькой черной машинке, на которой написано «Бутоньерка». У нее голубые глаза и короткие рыжие волосы. Она сдержанно улыбается, как человек, привыкший к работе с хрупкими головками цветов, но по всей ее основательности сразу понятно – еще раз опоздаю, она меня зачистит.

Подъезжаем к большому серому зданию. Нам навстречу выходит высокий плотный мужчина в джинсах и с бриллиантовым кольцом на пальце. В руке у него – дымящаяся сигарета. Он представляется Владимиром. На этой базе «Бутоньерка» впервые делает заказ.

Проходим за ним в большой холодильник, где в огромных коробках спят цветы.

– У меня из Голландии – хризантемы, бамбук, ирис. Амариллисы – но это старая поставка, – говоря, он вскрывает продолговатые коробки, похожие на картонные гробы, и трогает головки, нахваливая товар. – Тюльпанеллы – по восемнадцать рублей. Самые дешевые розы – Раменские. Ну, вот, смотрите – папоротник, аспидистра, салал…

На слове «салал» я делаю кислое лицо. Владимир продолжает вскрывать коробки и показывать их содержимое, не выпуская из бриллиантовых пальцев дымящуюся сигарету. Цветы спят, прислонившись друг к другу замерзшими головками. Или они давно умерли. И я думаю, будь я цветком, и не умри от холода, то точно умерла бы от прикосновений Владимира.

– Оралия, белграс, лаванда, лизиантус, маргаритки… – продолжает он, предлагая товар Олесе.

Я по другому представляла базу. Мне казалось, я войду в просторное, заполненное белым светом помещение, и увижу цветы, гордо поднимающие головки на стремящихся к свету стеблях. Подумав, я понимаю, что такого в Москве и быть не может, ведь цветы привозят в основном из Голландии, и они, вот в таком замороженном состоянии, путешествуют в грузовиках или самолетах, лежа в картонных гробах. Потом, застывшие, они попадают к Владимирам, от него – к перекупщикам, говорящим по-русски с акцентом, потом в салон или киоск, а из киоска – к нам в вазу. И в этом пункте последнего назначения стоят слишком мало для того, чтобы успеть отогреться, отпиться и отойти от прикосновений людей, которые их не любят.

– А документы? – спрашивает Олеся. – У вас с сертификацией все в порядке?

С документами у Владимира все в порядке. На каждую коробку – по бумажке. Олеся заказывает у него цветы, а я учусь, как это делать. Владимир, не выпуская сигарету, обещает доставку. Он проводит нас в кабинет, заполнить бумажки. На столе нет компьютера. На полке – портрет Медведева. У помощницы Владимира – зрелой женщины с крутой химией на голове – звонит телефон. Она долго не отвечает, и минуту мы слушаем, как Zaz поет хриплым голосом на французском: «Я хочу любви и хорошего настроения. Ваши деньги не принесут мне радости. Я хочу остановить руку, сжимающую мне сердце…».

Мне кажется, что это поют цветы из своих холодных коробок, и хочется отнять их всех у Владимира и бросить в Москву реку.

– А почему вы стали флористом? – спрашиваю Олесю, когда «Бутоньерка» выруливает с Киевского вокзала.

Она окидывает меня смеющимся взглядом.

– Я с детства мечтала о цветочной лавке, – говорит она, – представляла себя в ней, среди цветов. Но моя мечта еще не сбылась. Она сбудется, когда я открою еще три салона, и один из них будет представительским – люди смогут в него прийти, посидеть, пройти мастер-классы…

– А им не больно?

– Кому?

– Цветам…

– Нет, они спят и ничего не чувствуют… А потом просыпаются. Это как человек на морозе. А потом зайдет в помещение, отогреется, раскроется, и даже будет пахнуть по-другому.

Сегодня я с обеда до вечера, и у нас клиент – гомосексуалист. Он заказывает букет другому гомосексуалисту. По нему не очень заметно, что он гомосексуалист, но слова «партнер», «роскошный», «букет» и «стилист-парикмахер», сопровождаемые жеманной улыбкой и лукавым взглядом, его выдают.

– И что нам теперь, собрать ему женский букет? – спрашиваю я, и Таня тяжело вздыхает. Если я вчера была тупой, то сегодня – еще тупее.

– В букетах для гомосексуалиста все равно нужно подчеркнуть его мужское начало. Они, конечно, любят розы – бордовые и открытые, потому что в них… ну… совсем нет девчачьей застенчивости. Открытая бордовая роза, она какая-то… смелая… Но форма букета должна быть вытянутой, а не круглой. Мужчине круглый букет не подаришь. Ну, вот взять, например, стрелицу…

Таня заходит в холодильник и вынимает из продолговатой вазы длинный зеленый стебель с головкой, похожей на доисторическую рептилию, из зеленой шкурки которой проглядывает алая мякоть лепестков.

– Совершенно мужской цветок, – говорит она. – А к ней можно уже всякие нежные выбросы подпустить, ниспадения или завихрения. Например, орхидею…

В салон вносится молодой человек лет двадцати пяти.

– Для тещи! – быстро выдыхает он.

– Для те-е-щи? – неопределенно переспрашивает Таня.

– Для любимой тещи, – уточняет он.

Таня выясняет, что теща – активная и любит все оригинальное и «желтенькое». Для любимой тещи собирается букет из подсолнухов с яблочками из папье-маше. Молодой человек смотрит на букет умильно, словно он и есть цветочное воплощение тещи. Осторожно принимает его из Таниных рук, будто не верит, что счастье нести этот букет выпало именно ему.

– Сначала надо реакцию человека проверить, узнать, как он к теще относится, – шепчет Таня, когда клиент, расплывшись в сентиментальности, выходит из салона.

– Девушки! Быстро-быстро! – в салон вносится еще один молодой человек, чуть не сбивая того, что с подсолнечным букетом. – Она уходит! Быстрее же!

Оглядываюсь по сторонам, в поисках той, которая уходит, и кого мы, видимо, должны поймать.

– Розу, давайте же розу! – кудахчет молодой человек. – С девушкой хочу познакомиться. Вон она – пошла-пошла.

– Какую розу? – спокойно спрашивает Таня.

– Да самую дешевую!

Таня достает розу из вазы с отходами – пожухшими, не купленными в срок цветами. Он хватает розу, быстро расплачивается и убегает за незнакомкой.

Я гляжу ему в след и, кажется, у меня на лице впервые за два дня – неподдельно умильное выражение. Пальцами прикасаюсь к головкам роз, стоящим в вазах с отходами. Мы только что спасли одну из них. Они открытые, влажные и нежные, хочется, наклониться и поцеловать их в самое сердце. Цветы – это поцелуй. Недолгий, но живой и настоящий. И не стоит расстраиваться, что они быстро вянут. Поцелуи ведь тоже нельзя законсервировать и хранить всю жизнь.

– Может быть, они будут жить долго и счастливо. И мы им в этом помогли, – довольно говорю я, имея в виду молодого человека.

– Да, кайф, – соглашается Таня. – Один мужчина мне знаешь, что сказал? «Ты не представляешь, какая у тебя работа! Ты людям такое щ-щастье приносишь», – шипит она, расчувствовавшись, и снова напоминает мне змейку танцующую под дудку.

Весь день я кручу салал, радостно, как мантру, напевая про себя: «Цветы – это поцелуй». Таня мастерит каркасы для свадебных букетов. Она обещает, что завтра я буду крутить розы из остатков. Настроение у нас у обеих приподнятое, скоро – Новый год. И оно не портится, даже когда в салон входит печальный мужчина, словно дымкой серости с улицы, окутанный своей грустью.

– День сурка… Серые будни. Все – одно и то же… – грустно говорит он и, купив три тюльпана, уходит.

Наше настроение не портится даже после того, как в салон вплывают две женщины, в которых Таня с первого взгляда опознает «а-ля-бабусенций» и «вымогучих». А-ля-бабусенции в несвежих норках брезгливо оглядывают сначала меня и мой салал, потом Таню, весь салон и, наконец, холодильник.

– Это что? – спрашивает одна, наклоняется над фиолетовой орхидеей, хватает ее лепестки двумя пальцами и отдергивает, как от таракана. – Все несвежее, – заявляет она.

– Вчера только была поставка. Все очень свежее, – говорю я.

Женщины загружаются в холодильник и щипают головки цветов так, словно те им что-то сделали. Брезгливо морщатся.

– Троганье переходит в наглость, – мне на ухо говорит Таня и решительно идет к холодильнику.

– Почему у вас все цветы – зачищенные? – басцом спрашивает одна из женщин.

– Во-первых, это для цветка хорошо, потому что гниение начинается с листвы, – нейтрально отвечает Таня. – Во-вторых, если вы вынете незачищенную розу из вазы, вам на ноги польется с листвы вода.

Женщина вынимает розу из вазы, сбрызгивает воду со стебля себе на ноги и победоносно смотрит на Таню.

– Вы не на меня смотрите, а на розы, – говорит та. – Я ведь вас не заставляю ничего покупать.

Женщины еще минут пятнадцать трогают и морщатся. Уходят, купив пять роз. На прощание одна из них оборачивается и обиженно говорит:

– А вам, юные дамы, хочу сказать, что мой сын всегда покупает цветы на дороге, и там они – незачищенные…

– Наговнились и ушли, – резюмирует Таня. – А мне еще восемь часов на ногах стоять. А давай помоем после них полы?

– А давай! – соглашаюсь слишком поспешно – полы мою я. Ну… я ж тут – подмастерье.

Настроение стабильно держится на отметке плюс даже после того, как нас «вымогают» дважды за день. Сначала девушка и парень. Ей нравится лук, ему – розы. Таня говорит, что почему-то многие мужчины зациклены на розе, им кажется, что она – королева цветочного мира, а есть еще множество прекрасных цветов.

– Если ты так, то мне не нужен твой букет, – визгливо говорит девушка, раненная в самое сердце своей оригинальности.

– Как я?! Ну, как я?! – с надрывом великого мученика спрашивает парень.

– Я тебе говорю, что лук – это стильно и ори-ги-наль-но!

– И, вообще, здесь дорого! Пошли отсюда! – срывается он, не выдержав мучений.

– Ты можешь идти, тебя никто не держит! А я останусь здесь, и сама куплю себе лук!

– Ну, и оставайся со своим… луком!

Пока я испуганно слежу за сценой, прикрывшись пучком салала, Таня быстро скользит к проходу, гибко обходя девушку, вцепившуюся в лук, и мягко преграждает дорогу молодому человеку.

– А давайте и розы, и лук, – ласково говорит она. – И по цене вас устроит, вот увидите.

– Тогда бордовые… – нахохлившись, отвечает молодой человек и возвращается.

Таня в пять минут собирает букет из лука и бордовых роз.

– Всегда же можно прийти к компромиссу, – тихо говорит она, когда парень и девушка, взявшись за руки, выходят из салона.

– А вот так еще повернитесь… Ага… А теперь влево. Влево, пожалуйста. И головками покажите? Угу… Да… А теперь вправо. Да-да, вот так…

Таня по просьбе очередной «вымогучей» клиентки принимает разные позы, держа в вытянутой руке букет из трех роз и одной веточки.

– Как это будет смотреться? – спрашивает клиентка лет тридцати в белой куртке.

– Как три розы и веточка, – спокойно отвечает Таня.

– Ага… тогда еще вот сюда повернитесь… – просит она, словно с другой стороны три розы и веточка предстанут огромным букетом.

– А вы все вещи так тщательно подбираете? – спрашиваю я.

– Ой, вы знаете, – оживляется клиентка, – недавно мы с мужем мне куртку покупали, и я никак не могла выбрать, он даже психанул. Сначала мне нравилась беленькая, но она была слишком маркой. Потом я хотела синенькую, ну у нее не было заклепок, как у беленькой. Еще была бежевая…

Говоря, она, сощурившись, смотрит на Таню, застывшую с вытянутой рукой, и продолжает свой рассказ о куртках, в котором фигурирую розовые и черные цвета, заклепки и планки разной длины и высоты. Уходит она с тремя розочками и веточкой после подробнейшего рассказа о том, как выбирала имена для своих детей. Я боюсь, что мне снова придется мыть полы, и никак не комментирую ее визит.

До меня доходит вся значимость работы флориста, и, расчувствовавшись, я прижимаю к груди салал, с которым за три дня работы успела сродниться. Салал уже кажется мне какой-нибудь частью моего тела, с которой я больше никогда не расстанусь. Размякнув от наплыва чувств, опускаюсь на единственный табурет, но быстро вскакиваю, припомнив, что флористу нельзя сидеть. Цветы сделали меня сентиментальной. Хочется любви и нового года, подкидывать елочные шары и громко смеяться.

– Девушки-девушки! Ну что, вы как неживые! – в салон влетает утренний молодой, погнавшийся с розочкой за незнакомкой. – Дайте мне розочку – самую дешевую!

– Для кого? – грозно спрашиваю я, уперев руки в бока.

– Да, вот, с девушкой хочу познакомиться… – поробев, отвечает он.

– Так вы ж утром знакомились… – инквизиторским тоном продолжаю я.

– Так это ж… уже другая…

Вынимаю из вазы с остатками самую жухлую розу, кладу на стол, со словом «Нате!», и, презрительно задрав подбородок, высвистываю:

– С вас-с с-сто рублей.

Он расплачивается, берет розу и выходит, опасливо оглядываясь.

– Бабник! – подвожу итог.

Сегодня Таня готовит бомбу. Сплетает из жесткой нити какие-то странные загогулины, от которых отходят паучьи ножки. Если они что и напоминают, так это головной убор марсианина, но Таня водружает его над корзинкой с цветами и повторяет, как в трансе: «Кайф… Бомба… Бо-о-омба…».

Раздобрев, она выносит из холодильника вазу с сизыми розами и говорит: «Крути спираль». Я собираю свой первый букет из роз. Рука, зудящая по салалу, работает почти машинально.

– Идеально! – говорит Таня, и я, расплываясь в довольной улыбке, а потом еще минут десять пытаю ее – правда ли идеально?

Захожу в холодильник и, окончательно вписавшись в роль цветочницы, мысленно составляю свой будущий букет – оранжевые розы, красные ягодки, это гиперикум, желтый амариллис и что-нибудь еще… Из состояния цветочного счастья меня извлекает вопль. Привычным движением нащупываю в вазе салал.

– Она мне насрала! – вопит высокий молодой человек с гладко зачесанными черными волосами до плеч.

– Куда? – испуганно высовываюсь из холодильника, прикрывшись салалом.

– В душу! – ревет он. – Конкретно насрала мне в душу! Вы не могли бы собрать все говно, которое у вас есть, и сунуть ей в букет?!

Таня смотрит на него из-за прилавка застывшим взглядом. Просвечивает его, как рентгеном, будто ищет в нем что-то, известное ей одной.

– А какого цвета… ну, говно то есть? – уточняю я.

– Чер-р-рного! – ревет молодой человек.

– Подождите! – всплескивает руками Таня, ожив в каком-то новом состоянии. – Не надо черного!

– А какого? – жалобно спрашивает он.

– Никакого… – торжественно объявляет она.

Она заходит в холодильник, мы оба заглядываем туда же. Она, плавно покачиваясь над цветами, прикрыв глаза, бормочет себе под нос что-то похожее на заклятие колдуньи: «хризантема – не желтая, не белая, просто никакая. Роза – водянистая, как тина на болоте. Трава… трава – желтая, колючая… Чтоб в душе у нее вот так же букет этот распустился, как у него – боль».

Перевожу испуганный взгляд на молодого человека. Он отвечает мне таким же. Теперь я понимаю, что она так пристально искала в его груди – возможности покреативить и создать новую бомбу.

Она раскладывает цветы над прилавком, ее лицо серьезнеет, руки тяжелыми птицами порхают над цветами. Можно подумать, он собирает похоронный венок. Критически оглядывает его, прищурившись. Достает из ящичка баллончик с коричневой краской и забрызгивает хризантемы.

– Похоже на жидкое говно, – комментирую я, а Таня, взглянув на меня, вздыхает тяжелее прежнего.

– Спасибо, – он осторожно берет букет из ее рук. – Он действительно никакой…

Когда он уходит, Таня в изнеможении опускается на табурет. Я облокачиваюсь о лесенку, на ступенях которой стоят горшочки с вьющимися цветами.

– А раньше я ремонтировала трансформаторные будки, – никаким голосом говорит она. – После института тебе ж никто не дает кресла министра. Все – с низов. Бригада была хорошая, приезжали на подстанцию, устраняли неполадки… А потом ушла во флористику. Знаешь, есть флористы от бога, у них где-то вот тут букеты рождаются, – она показывает на грудь.

– В сердце что ли? – уточняю я.

– Нет, чуть выше. Наверное, в душе. А я что? Простой ремесленник. Я – не мастер.

– Тань, ты – мастер, – окончательно расчувствовавшись, говорю я.

– Да откуда ты знаешь? У тебя ж работа не творческая.

– Просто поверь мне, я знаю.

– А красивый он, да? Этот парень. Смуглый такой, высокий…

– Не в моем вкусе, – говорю я. – А ты что, влюбилась в него?

– Нет! Нет! – она машет на меня руками, и момент странной тоски, наступивший в салоне после сотворения «говняного» букета, разрушается. Может быть, цветы, сонно наблюдающие за нами из-за стекла, только притворяются, что спят, а, на самом деле, источая запахи, влияют на наше настроение, как захотят? То мы счастливы, то ждем нового года, а то тоскуем по тому, что было и чего еще не было.

– Просто мне никто никогда не дарил цветов, – говорит Таня. – Все думают, раз я работаю с цветами, то мне трудно угодить. А я была бы так рада пусть самому маленькому цветочку.

Теперь цветы насылают на меня слезливое настроение. Отворачиваю слезящиеся глаза от Тани, подхожу к холодильнику и расплющиваю по стеклу нос и губы. Хочется прорваться к цветам за перегородку и заснуть вместе с ними.

– Ты слышишь, как они поют? – поворачиваюсь к Тане.

– Нет, – под ее взглядом я снова становлюсь тупее всех тупых.

– Но они поют. «Нас тошнит от вашей манерности – это уж слишком, – на цветочный лад переиначиваю песню Zaz. – Хватит лицемерия! Мы его не хотим. Нас тошнит от ваших шаблонов! Посмотрите на нас… Нам не нужна ваша вычурность. Мы такие, какие есть».

– И если вы не хотите тратить на нас деньги, боясь, что мы быстро завянем, тогда покупайте искусственные цветы! – Таня добавляет строчку, которой в песне нет.

– И будут они, как искусственные поцелуи! – воплю я.

Вечером я ухожу из салона, не говоря, что больше не вернусь. Скоро они сами все узнают. Может быть, их будет тошнить от моего лицемерия. А пока Таня выносит из закутка букет и передает его мне, как младенца, и я осторожно принимаю его. Оранжевые розы, бордовые ягоды, лист, похожий на красную кувшинку, деревянная божья коровка на палочке и… мой любимый салал.

– За что? – спрашиваю я.

– Хотелось подарить тебе тепло и радость, что-то живое. Ну, и… скоро новый год.

Охота на мужчин

Как нормальные живые люди знакомятся в современном мегаполисе.

Корреспондент «РР» выполнила самое страшное и психологически некомфортное за свою карьеру редакционное задание. Это оказалось опасней, чем делать репортаж со спецоперации на Кавказе или писать из притона наркоманов. Задание состояло в том, чтобы описать способы знакомства в мегаполисе, самой заговорив и начав встречаться со «свободными» мужчинами нашей невротичной столицы. Таких встреч за неделю набралось три. Две из них, по-разному драматичные, переплелись в одной истории.

Третью пока оставим за скобками.

– Иди, сейчас самый подходящий момент… – сдавленным шепотом произносит Оксана.

– Мне надо настроиться…

– Пока ты будешь настраиваться, они уйдут.

Из-за соседнего столика, шумно отодвигая стул, встает плотный мужчина. Направляется к выходу. За столом остаются трое. На вид им лет тридцать.

– Блин, они уже десерт доедают, – говорю я, щурясь на их тарелки и снимая пальто.

– Все! – командует Оксана. – Иди!

Она сидит за столиком у окна вместе со своим молодым человеком Артуром. Я вешаю пальто на спинку стула.

– Посмотрела бы я на тебя! – шиплю я, присаживаясь. – Как бы ты пошла!

– Я бы тоже на это посмотрел… – мрачно вставляет Артур.

Я встаю. Делаю вдох. Бросаю на Оксану последний взгляд. Ее лицо твердеет в похоронном выражении, она медленно опускает подбородок, кивая и как будто благословляя меня на худшее.

Подхожу к соседнему столику. Сажусь на только что освободившийся стул. Мужчина, оказавшийся напротив, отрывает темные глаза от тарелки с вафлями и малиновым сорбетом.

– Здравствуйте, – говорю я и улыбаюсь. – Я хочу с вами познакомиться.

– Не вопрос… – настороженно отвечает он. – Ничего, что я ем?

– А-а-а… Ешьте, я не против… Ну… Меня зовут Марина. А вы… кем работаете?

– Курьером.

– Тяжело, наверное, вам…

– Почему тяжело?

– Ну как… Все развозить… ездить туда-сюда… – я не мигая смотрю на вафлю, от которой он вилкой отламывает кусочек, и тающий ярко-бордовый сорбет.

– Вы хотите есть? – спрашивает он.

– Нет… Я хочу, чтобы вы пригласили меня в кино.

– Хорошо… А на какой фильм?

– Все равно.

– Я так и понял. А вы кто?

– Я? А-а-а, ну, я… фотограф… – бросаю я взгляд в сторону на Оксану: она фотограф. – Нда… А вы не боитесь, например, что я воровка?

Он убирает со стола кошелек.

– А вам никто из моих друзей не нравится? – спрашивает он, и я перевожу взгляд на его друзей. Один из них, голубоглазый кучерявый блондин, смотрит на меня как на Горгону.

– Нет. Они мне не нравятся. Мне нравитесь вы! Я вас выбрала. Да. И подошла к вам потому, что именно с вами хочу пойти в кино. Дайте мне свой номер телефона, я вам позвоню…

– Давайте я вам позвоню.

– Нет! Я позвоню вам сама.

В этот момент звонит его телефон.

– Алле. Нет. Да. Я вас понял. Я перезвоню, – говорит он в трубку, пока я мрачно разглядываю его лицо. – Давайте я вас сейчас наберу, и у вас будет мой номер, – предлагает он, и я диктую свой номер телефона. На соседнем столике звонит мой мобильный.

– А может, тут скрытые камеры? – говорит блондин, оглядываясь.

– Значит, план такой, – продолжаю я, – я вам звоню в субботу, а в воскресенье мы идем в кино.

– Я понял ваш план. Идите, я вас догоню, – обращается он к мужчинам.

– Нет-нет, – быстро встаю я. – Не отвлекайтесь от работы. Развозите. И… Идите с ними. Я позвоню…

Возвращаюсь за свой столик. Мужчины тоже встают и, не оглядываясь, уходят.

– Выдохни, Марин… – сочувственно говорит Оксана, подставляя мне чашку с горячим капучино.

– Ужас какой… – выдыхаю я и смотрю на Оксану, как мне кажется, расширенными зрачками.

Оксана с Артуром уходят, а я продолжаю сидеть за тем же столиком. Жду другого мужчину по имени Валера. С минуты на минуту он должен прийти. Все, что я о нем знаю: бизнесмен, знакомый моей подруги Татьяны. Все, что он обо мне знает: я влюбилась в него на расстоянии. Я его никогда не видела, не знаю, красив он или нет, стар или молод. Он тоже не знает, что я журналист, которому нужно написать о знакомствах.

Широкие окна впускают в это замкнутое пространство пятничный вечер большого города и одновременно выплескивают наружу приглушенный полумрак кафе с блюзом, звучащим из невидимых колонок. Еще не вечер, но в Москве с утра темно, словно и над ней бетонный потолок. Сохраняю в телефоне номер курьера под именем «Кино». Я не помню, как его зовут, хотя он называл свое имя.

– Марина?

Я отрываюсь от окна, в котором, продравшись глазами сквозь отражение столиков, желтых люстр и меня самой, еще можно разглядеть город и людей, пересекающих улицу в направлении книжного магазина «Москва». Возле моего столика стоит мужчина – невысокий, с круглой желтоватой головой, некрасивый настолько, что это бросается в глаза. Мысленно я посылаю пинок подруге. Он улыбается, отряхивая черный зонтик.

– Присаживайтесь, – приглашаю я, он садится. – Значит, вас не удивила моя просьба?

– А чему тут удивляться? – улыбается он, глядя на меня такими же круглыми и беззащитными, как его голова, глазами.

– А что, с вами часто кто-то хочет познакомиться?

– Да, конечно.

– Правда?!

– Да…

– То есть вас не смущает, когда женщина напрямую говорит, что вы ей нравитесь?

– Если времени мало, то она говорит…

– А почему вы не женаты?

– Мне самому с собой замечательно.

– У вас завышенные требования?

– Нет.

– А какой должна быть женщина, чтобы вы на ней женились?

– С соответствующим уровнем сознания.

– Да… А как мне понять, что у меня он соответствующий?

– Зачем это вам?

– Ну как… Таня же вам сказала, что вы мне нравитесь.

– Давайте пообщаемся и поймем. Пообщаемся – и все.

– А мне не терпится понять, подхожу ли я вам… Ну ладно… Просто меня крайне беспокоит уровень моего сознания: вдруг он недостаточно высок.

– Кху-кху, – смеется он, морща кнопочный нос, берется за крышку фарфорового чайника и тянет ее на себя. Она застряла, не открывается. Он вертит ею туда-сюда, старается.

– Вам помочь? – я берусь за крышку, легко снимаю ее и победоносно смотрю на него, словно только что доказала высоту своего сознания.

– Фантастика… – говорит он. – Первый тест пройден.

– То есть вы собираетесь устраивать мне тесты?

– Ну, почему же…

– Хотите о вас поговорим?

– Можно так.

– А хотите обо мне?

– Тоже можно.

– То есть вам все равно?

– Я пытаюсь вас понять, почувствовать…

– И что вы чувствуете?

– Ваш блок. Он есть, и слова ничего не скажут…

– Вам какие книжки нравятся?

– В детстве я перечитывал Винни-Пуха. Он пофигист, радовался жизни.

– Интересно, чему радоваться, когда ослу оторвали хвост.

– Это рано или поздно все равно бы произошло. Может, тем самым осел предотвратил более серьезную беду.

– Например, ему не оторвали голову, да? Ну ладно… А когда он нажрался меда у зайца и застрял в норке, чему там было радоваться?

– Что не остался в норке навсегда.

– Вы находите меня привлекательной?

– Да.

– А я перечитывала недавно «Отца Сергия» Толстого.

– Его «Исповедь» – гениальная книжка. Человек подходит к концу своей жизни, он успешен, богат, знаменит. И вдруг – я не беру с собой на охоту ружье, чтоб не застрелиться.

– У вас были такие состояния?

– У меня нет…

– Вы думаете, я создала неестественную ситуацию, пригласив вас сюда?

– Я думаю, что вы правильно выстроили намерение.

– И все же почему вы не женаты?

– В тот момент, когда происходит реализация желания, я его уже обгоняю и оказываюсь на другом уровне.

– Какой вы привередливый. А что вы сейчас чувствуете?

– Смешанные чувства. У нас уровень вибраций разный.

– То есть я вам не нравлюсь.

– Я так не говорил.

– Но почему вибрации разные?

– Нельзя понять. Мы несовершенны.

– Вы или я?

– Все.

– Может, у вас есть какой-то идеал женщины?

– Нет. Вам нравится дождь?

– Да. Дождь мне нравится, если он не ледяной, у меня есть зонт и я тепло одета.

– То есть с ограничениями?

– А вам нравится, когда он хлещет ледяными каплями, а у вас нет зонта?

– Но я могу согреться, получив жизненную энергию.

– Откуда?

– Из живота.

– А-а-а… Ну а если я не хочу получать энергию из живота? Если я хочу мерзнуть под дождем? Идти и мерзнуть?

– Можно и так…

– Но для вас в этом заключается мое несовершенство. Ведь так? Неспособность моего сознания вырваться…

– …за рамки… Да.

– То есть я вам не подхожу, раз не хочу получать энергию из живота?

– А что бы мы делали вместе?

– Ну… вы бы получали свою энергию, а я бы мерзла под дождем.

– Один в паре должен перетекать в другого.

– То есть вы не хотите получить от меня ручеек холодного дождя?

– Не хочу.

– А вам что, недостаточно своей энергии?

– Нет…

– То есть я должна под вас подстраиваться?

– Нет…

– В чем же проблема?

– Есть в этом вашем нежелании что-то неестественное.

– Вы не хотите перейти со мной на ты?

– Это само собой произойдет.

– А на Северном полюсе вы не сможете согреться энергией из живота. Да-да…

– Бывает всякое.

– Нет, не согреетесь! На Северном полюсе всепоглощающий холод, с которым не справится ни одна человеческая энергия. И вы все равно будете чувствовать его. И он, если рассматривать его как стихию, все равно сильнее вас.

– Можно стать капелькой холода.

– А я не хочу.

– В океане капелька воды не пострадает, если сольется с другими каплями.

– А разве не капелька холодного дождя, падая на мою теплую кожу, дает мне понять, что я живая? Вы считаете, что я вам не подхожу?

– Я так не говорил, но это минус.

– Давайте запишем все мои плюсы и минусы, – я беру салфетку и готовлюсь ручкой прочертить на ней полосу. – Да-а-а… А если б я сказала: зашибись, давайте я буду получать энергию из живота, вас бы это устроило?

– Я бы почувствовал, что вы притворяетесь. Нельзя соврать.

– Все это крайне печально. У меня сложилось впечатление, что себя вы считаете совершенней меня.

– Все может быть. Но кто я такой, чтобы судить и оценивать?

– А что вы так сопротивляетесь? Наверное, я сильно отличаюсь от вас?

– Чем?

– Температурой!

– Состояние любви нельзя загнать в рамки.

– А вы хотите сейчас дать определение любви?

– Да. Любовь – это то состояние, которое не имеет определения.

– А меня вы могли бы полюбить?

– Пока не знаю. Из-за вашего нежелания совершенствоваться.

– Но разве любовь не иррациональна? Разве не привлекательней любовь, направленная на несовершенное существо, которому нравится мерзнуть под дождем? И вообще постарайтесь приблизиться к совершенству – любите тех, кто несовершенен.

– В следующей жизни.

– Там я могу вам не встретиться.

– Нельзя к вечности подходить с таким настроем. Так не продашь бегемота.

– Я не продаю бегемотов.

– Даже тренированный мужчина все равно проигрывает женщине. Она сложное существо. У вас хорошее чувство юмора, просто замечательное… Кху-кху-кху… – смеется он слабым смехом и сейчас со своей круглой головой сильно напоминает детдомовского младенца, к которому никто не подходит, а он, оставшись один в кроватке, все равно улыбается, потому что кроме улыбки ему больше нечего предложить. Мне становится его жаль. Сильно. Я говорю, что он может идти. Он идет к выходу, покачивая круглой головой. Музыка в кафе звучит громче – окончательно наступает вечер. Набираю номер подруги.

– Тань, ты зачем мне его подсунула?! – перекрикиваю музыку. – Это негуманно! Ты не могла вместо него подсунуть мне какую-нибудь сволочь?!

– Может, встретишься с моим бывшим мужем? – после недолгой, но глубокой паузы спрашивает она.

Столики заполняются. Под потолком плотными облачками повисает сигаретный дым. В кафе всего лишь убавили свет и прибавили громкости, но кажется, что публика кардинально поменялась. Сейчас здесь много девушек. Они бросают взгляды по сторонам поверх бокалов, которые держат небрежно, готовые из них отпить или их отставить. Глубоко выгибают спины, словно на них со всех сторон обращены взгляды. Я обвожу пространство глазами: мужчины на женщин не смотрят. Блюз давно вытек, теперь тут ритмично бьет по голове металлическая музыка. Я поднимаю глаза вверх: под потолком клубится разодранный сигаретный дым, и кафе больше не напоминает мне ни замок, ни библиотеку. Оно кажется потайным бетонным карманом в теле индустриального города, жительницы которого, дождавшись вечера пятницы, вышли на охоту.

В субботу набираю номер курьера. Он недоступен. Он дал мне недействующий номер, чтобы вежливо от меня отвязаться. Мой вывод грустен: нет, непонятно, когда люди врут, особенно в большом городе. Валерий сказал, что вранье чувствуется сразу, но я обманывала его, а он не почувствовал. Я поверила курьеру, а он мне наврал. Но дело в том, что вранье в большом городе – таком, как Москва, – перестает быть враньем, а превращается в нестыдный и даже необходимый для выживания элемент социальной игры, когда ты не можешь сказать в лицо «нет». Ты говоришь «да» или «возможно», отходишь от проблемы на безопасное расстояние и оттуда сигнализируешь: «нет». Получивший отказ не вцепится ногтями в твою мягкую кожу, но ты все равно боишься, сидя напротив него, увидеть в его лице мельчайшие изменения, которые причинят тебе душевный дискомфорт.