Текст книги "Другая другая Россия"

Автор книги: Марина Ахмедова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Annotation

Сборник репортажей и интервью известной журналистки Марины Ахмедовой, публиковавшихся в журнале «Русский репортёр».

Марина Ахмедова

РЕПОРТАЖИ

Девочка не продается

Пельмень патриотизма

Рак близко к сердцу

Благополучная семья

Место подвига

Крокодил

«У тебя все будет…»

«Я тебя убью. Но не сегодня»

Мама не горюет

Лепестки и люди

Охота на мужчин

Ненужная помощь

Ученики вооружаются

Понять дракона

«Людей похищают, Марина»

Бедные люди

Мыши в клетке

Пять ночей нелюбви

Люди, звери

Бараний рок

Почтальон

Любовь, концлагерь и прочее бла – бла – бла

ИНТЕРВЬЮ

Разговор с драконом

Илья Пономарев: «Митинг – это эрекция»

Сон генерала Романова

Если что, я – Рамзан

Гламур с шилом

Как добиться мира

Дожить до понедельника

Несвятой отец

Петеньке стыдно

Муравей в центре Парижа

Алина Кабаева: Поражения учат мудрости

«Ангел мой, пойдем со мной…»

Старик и вечность

Марина Ахмедова

«Другая другая Россия»

ThankYou.ru: Марина Ахмедова «Другая другая Россия»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Проблема современной журналистики в том, что её убил интернет. Сегодня обилие актов и часто непроверенных фактов напрочь убивает в журналисте желание жить жизнью своих героев. Наверное, это слишком большая роскошь – просить у журналиста жить их жизнью, пытаться понять – кто эти люди, чем они живут, а тем более им сочувствовать. Этого я вообще от нашей журналистики не жду.

Сочувствия нет. Есть только деление на своих и чужих. Чужим нельзя ничего, чужие прокляты, всегда неправы. Своим можно всё, им прощается всё, они могут лгать, делать, что хотят. Но если их признали своими, то их будут поддерживать до конца. Марина Ахмедова – один из немногих журналистов, которые не делят людей на чужих и своих. Она делит людей на тех, кому она сопереживает, и кому не сопереживает. Во всех её рассказах, во всех историях о людях есть ощущение – кем бы они ни были (террористами, наркоманами, последними людьми в обществе, которых уже никто не уважает и, возможно, собственные родители уже не подают им руку) она всегда найдёт какую-то причину, чтобы ты по прочтении рассказа об этом человеке сожалел, сопереживал ему. И ты почему-то начинаешь думать о нём чуть больше, чем вообще думал о других. Это ещё одна заслуга Марины. О других людях, которые рядом с нами, мы не думаем вообще. Живем только в своем мире – закрытом, индивидуальном и одиноком. Но прочитав репортажи Ахмедовой, почему-то начинаешь думать о них – о людях, с которыми ты, может быть, никогда не пересечешься. Наверное, это высшее достижение журналиста, наверное, в этом и есть смысл гуманизма – думать не только о себе, но и о других, на первый взгляд, чужих людях. Но Марине все равно каким-то образом удается показать: они – далекие – все равно родные, не чужие нам. И, может быть, когда-нибудь мы перестанем быть глухими по отношению к тем, кому хуже, чем нам. Это то, что дает мне Марина, это, за что я её люблю. Это то, почему каждый раз читая её рассказы о людях, с которыми я никогда не встречусь, мне кажется, что они когда-то жили в моей жизни.

Тина Канделаки, телеведущая, общественный деятель.

РЕПОРТАЖИ

Девочка не продается

Корреспондент «Русского Репортёра» увидела изнутри жизнь непростого свердловского борделя.

«Аквариум» в три этажа почти в центре Екатеринбурга. В нем есть рыбки-цихлиды и чернополосые цихлазомы. А еще рыба-бабочка и черная моллинезия. Пираний нет, хотя их стало модно разводить. «Аквариум» – это не совсем бордель, скорее салон, в котором можно купить секс. А еще – душевность. Нарушая законы построения текста, следует с самого начала сказать: у рыбок есть душа.

– А она все ходит и ходит вокруг дома. А он нам говорит: «Несите канаты!» А администратор ему: «Ты что, с ума сошел? Восемь вечера! Центр! А ты из окна третьего этажа!» Так он еще – нет чтобы сидеть спокойно – в окно зачем-то выглядывает. Она его заметила и кричит: «Скотина! Я вижу тебя. Выходи!» А он – нет чтоб молчать – «Это не я». Вот дурак!

– Долготерпеливая жена попалась, – отрывается от кофеварки Лола, брюнетка с нежным голосом и тяжелым взглядом.

– Но они уже двенадцать лет вместе! Она аборт от него сделала и теперь не может иметь детей! Образования у нее нету. Куда ей?

«Он» – клиент из салона, в котором Вера работала раньше. «Она» – его жена. Лоле нет еще сорока. Она чернополосая цихлазома, рыбка, живущая в стоячих водоемах. Чернополосик миролюбив, но, если тронуть, проявит агрессию и может атаковать довольно крупного хищника. Вере двадцать лет. Она сидит за кухонным столом, поджав под себя босую ногу. В открытом платье пятнистой расцветки она похожа на пещерную женщину.

Звонок. Это клиент. Стук каблуков по лестнице. У Молли высокие каблуки и черное платье, едва прикрывающее бедра. Черные волосы в мелких завитушках и сильные ноги. У Оли густые рыжие волосы до пояса, но стать золотой рыбкой мешает тяжеловатая челюсть. Девушки садятся за стол напротив клиента. «Хоть чаю человеку предложите!» – кричит им Лола из соседней залы с камином.

Оттуда, где я сижу, не слышно, о чем говорят на кухне. По тону – обычная беседа. Мне не видно клиента, но девушки хорошо видны. Оля улыбается. Молли скучает. Вера смотрит на него так, будто ждала всю жизнь: через несколько дней ей платить за съемную квартиру. Он выбрал Веру. Они поднимаются наверх.

Через час клиент, мужчина среднего роста без особых примет, бодро спускается. За ним Вера с охапкой постельного белья. Вера смотрит на меня. Глаза у нее желтоватые. Кладет на стол три тысячи рублей – стоимость часа услуг в салоне. Сорок пять процентов из них достанутся ей, пятнадцать – администратору, остальные сорок уйдут на оплату ренты и «крыши». «Ему кризис только на руку, – говорит о клиенте Вера. – У него доход в долларах».

Вечером я снова прихожу в салон, уже с вещами. На кухне запах курицы с чесноком. Здесь нет ограничений по возрасту – не берут только девушек до восемнадцати. Самой старшей тридцать семь.

Лола высыпает на стол семечки. Молли, лежа на диване, смотрит телевизор.

А вчера приходили хамы. Сразу же на девочек наехали. Те встали и вышли. «А вы че такие распироженные? Мы че, в гимназию пришли? Мы в бордель пришли». – «Ну и идите в бордель! В городе куча борделей. Встали и пошли отсюда!» – «Что?!» – «Сказали: встали и пошли. У нас очередь, а вы тут пальцы гнете». – «Да мы в жизни больше сюда не придем!» – «Одолжение нам сделаете. Огромное одолжение».

– Клиент может приехать в бордель, поставить всех девочек в ряд, заплатить по десять тысяч каждой и сказать: «Мяукайте», – возмущается Лола. – И они встанут и будут мяукать. А у нас девочки скажут: «Лучше мы тебя ногами забьем».

– Ты пришел, а я перед тобой должна прыгать-бегать только потому, что ты заплатил? – дополняет Вера, пальцами выщелкивая семечку в рот. – А ты сделай для этого что-нибудь: отнесись ко мне с душой, дай денег больше, подари коробку конфет. И я по-другому к тебе отнесусь – по-человечески. А если придешь и скажешь: «Ну-у, что ты умеешь, детка?», я сделаю все что надо, но того, за чем ты пришел, не получишь.

Клиент приходит за «душевностью», в этом здесь убеждены. Пришел, выговорился, его выслушали, может быть, даже что-то посоветовали. Захотел поесть – что-нибудь приготовят. А интима хочется – ну, тоже пожалуйста. «Просто с женой особо не поделишься, – говорит Лола, – она в свою сторону советы давать будет. Любовница тоже. Друзья? Но им же по большому счету наплевать».

Уже на второй день я замечаю, что чувство собственного достоинства у девушек не только не потеряно, но обострено и гипертрофировано. Особенно у Лолы, хотя «девушкой» она не работает. Лола не хозяйка салона: его, скинувшись, открыли сами девушки и пригласили ее администратором. Но та граница, за которую Лола никого не пустит, почти осязаема. Как и боязнь девушек ее переступить. Лола отсидела несколько лет в колонии за убийство мужа.

– Самооборона? – спрашиваю ее.

– Нет, просто он причинил мне сильную боль. Я воткнула нож ему в сердце.

Четверо детей ждали ее в детском доме.

А у Веры жизнь – сплошная Санта-Барбара. Столько всего случилось: несчастная любовь – раз, подружка предала – два, чужой город – три. Родители были против, когда она начала встречаться с наркоманом. По прописанному сценарию Вера ушла из дома, молодого человека посадили, и, чтобы его откупить, она пошла зарабатывать в стриптиз-клуб.

– Танцевала? – уточняю.

– Нет… Сама не понимаешь?

Чувствуется, что Вера врет. Но в салоне без своей «истории про наркомана» не обойтись – каждый клиент считает своим долгом спросить: «Чего ж ты не пошла на нормальную работу?» «Была бы работа – пошла бы», – отвечает Вера. В Екатеринбург она приехала из города В. Заработала на квартиру на родине. Сейчас копит еще на одну – в Екатеринбурге.

– Это же не от хорошей жизни, – говорит она, как будто оправдываясь.

– Ты могла вернуться к родителям, – замечаю я.

– Не могла! Я самостоятельная, взрослая. Гордость не позволила.

– К родителям – не позволила, а… – я не договариваю фразу: и так все понятно.

– Это удобный способ зарабатывания денег, – говорит она. – Я хочу квартиру, красивую одежду, вкусно есть. Не хочу думать, купить мне двести грамм колбасы или сто грамм сосисок. И не хочу получить все это, когда мне будет сорок.

Историю про наркомана Вера рассказывала совсем другим голосом: сейчас ее артикуляция слабеет, будто она не хочет выпускать слова изо рта. И вообще, она не себя продает, а свои услуги!

– Кто-то хорошо танцует, кто-то наращивает ногти, а у меня такой вид деятельности, и я отношусь к нему как к обычной работе, – говорит она. – А мужчины… Кто-то одинокий, кто-то влюбляется, а кому-то просто удобно. Он женатый, пришел, заплатил, получил секс с молоденькой девушкой, и никому не надо пудрить мозги, и никто не будет ему названивать, чего-то требовать, ему не надо содержать любовницу и вешать ей лапшу на уши. Это очень удобно: заплатил, и никаких проблем.

– А еще этот мальчик! Из автомастерской. Воображает, будто он ее спасает, – Вера перестает щелкать семечки и ерзает на стуле. – Тоже спаситель нашелся! Ходит, зарплату на меня тратит и свято верит, что я перееду к нему в комнату и будет в ней жить. О господи! Вот дурак! А я – тоже дура! Взяла и влюбилась в клиента! А он… Ну, он же видел: девочка маленькая, глупенькая. Зачем эту лапшу по ушам гонять? Мне же больно! Обидно! А ему смешно – проститутка, а любит, всем другим отказывает. Взяла и уехала в В., чтобы забыть про все, начать жить заново. Потом вернулась, выхожу на работу… Первый клиент – толстый страшный дяденька: «Я тебе нравлюсь? Скажи честно!» Ну что он в этот момент хочет от меня услышать? Мужик, может, тебе зеркало подарить? Сходи в ванную, глянь. Посмотри – кому ты понравишься? Ну что ты от меня хочешь?! Господи… «Ну конечно, король ты мой, Мэл Гибсон».

– А не все ради денег идут, – Молли отрывается от ноутбука. – На данном этапе мне интересно вот так, а станет неинтересно, уйду.

Молли – бывший капитан милиции, дочь сотрудника угрозыска, работает здесь не ради денег, а за экзистенциальный интерес. Наблюдает за жизнью в салоне изнутри и принимает в ней активное участие. Профессиональная деформация ей пока не грозит. Когда она ее заметит, то уйдет.

– А можно мне с ним? – спрашивает Молли у Лолы.

– А ты думала, я не разрешу? Бедный ребенок!

– Что же мне надеть, что же мне надеть?

– Ну, вид-то б…й создавать не надо. Он же не клиент, он же любовь. И что у нас все такое грязное? Такое замызганное? Если я вас не пну…

В салоне идеальная чистота. Лола подзывает меня к аквариуму, опускает в него руку и гладит рыбок: «Моя хорошая, моя деточка. Это астронотусы. Ручные. Только покоцанные – чернополосики их лупят». Лола смеется. Смех легкий, счастливый, девичий, глаза – тяжелые.

– Влюбился, – газа у Молли горят. – Секса не было, ни разу. Да, у него есть возможность приехать, заплатить. Но тогда все разрушится!

Влюбленный клиент звонит и шлет Молли эсэмэски каждые десять минут, а она всегда отвечает, даже если с клиентом. И впечатления, что она «работает», у него не создается. Он женат, но с женой не живет.

– Планы на будущее? – спрашиваю я.

– Не такой он человек, чтобы изначально планы строить, – отвечает она.

Молли читает мне четверостишье про любовь, которое написала, когда убили ее жениха, тоже работавшего в милиции. А потом чувства вернулись, более сильные – к клиенту.

Молли из обеспеченной семьи. Два года жила во Франции. Она долго просилась к Лоле, но та не хотела брать, потому что «дорога сюда широкая, а отсюда…». Потом пришла, а тон милицейский, допросный. Другие девушки предупредили Лолу: «Если она с нами будет так разговаривать, мы ей башку проломим». Лола ей объяснила: «Они не лучше и не хуже тебя. Это ты знаешь, что ты капитан милиции. А девчонкам по фигу». И Молли с ними поладила. Она ведь, понятное дело, тоже рыбка, черная моллинезия, которая отлично уживается с соседями по аквариуму, если те ненамного больше ее.

Лола всегда говорит: «Не ходите замуж за клиентов, этот брак – только до первой ругани».

– И тогда он напомнит ей: «Да ты кто? Проститутка! Вот ты кто!» – рассказывает Лола. – «А ты за меня платил?! Не платил!» А если платил… Горы золотые будет рассыпать, не ходите. Нда…

Мы сидим в подвале на диване перед телевизором, здесь есть сауна и большой аквариум. Я лушаю монолог Лолы.

– Но девчонки не слушаются, а строгой быть тяжело. Никакие они не бедненькие – пошли бы на фабрику работать. В этом конкретном месте нет такой грязи: я ни на кого не ору, на деньги не ставлю. Просто они знают, что могу выставить, и все. И не надо здесь свои порядки устанавливать – через пятнадцать минут уже на улице будешь права качать.

Лола рассказывает, что раньше сама «работала». В тридцать шесть ее выпустили из тюрьмы, она забрала детей, в поисках работы перепробовала все варианты. Этот был последним. Потом она встретила Сергея и ушла из бизнеса, но не до конца. Сергей работает охранником здесь же в салоне.

– Я сняла квартиру, открыла салон, девчонок набрала, – продолжает она. – Они мне как подружки были, и вот этой черты тогда не было. В итоге сели на шею, а мне неудобно напомнить, что завтра за квартиру платить: у одной депрессия, у другой то, у третьей се. Каждая занималась своими делами, а я влезала в долги, тянула квартиру, но у меня ведь дети, да еще за «крышу» платить. Это сейчас на процентах я зарабатываю больше, чем когда была хозяйкой.

Если выручка – тридцать тысяч в день, Лоле достаются четыре пятьсот. Но часто бывает, что выручка – сто тысяч, и тогда Лоле достаются пятнадцать.

– Есть заведения, в которых девочки – пушечное мясо. Неважно как, а деньги отработай. Здесь я воспитываю в них достоинство, – вее голосе сквозят педагогические нотки: когда-то Лола работала учительницей. – Потому что самой пришлось хлебнуть этого отношения, этого пренебрежения. Никакие деньги не решают всего! Это ты к нам пришел, а не мы к тебе! Это ты нуждаешься в помощи, и будь так добр, относись по-человечески к человеку, который тебе эту помощь оказывает. Пусть за деньги! А стоматологу ты не платишь? Попробуй-ка с ним так себя вести!

Также в салоне не заявлено садомазо, потому что Лола сама работала «госпожой».

– А как это тяжело – унижать морально, – говорит мне Лола, и ее взгляд еще больше тяжелеет. – Сначала пыталась их исправить. Но все очень жестко… Больно тебе, солнышко? А хочешь, цветочек вышью на коже, на спине? Не бойся: иголка стерильная, нитки хирургические! Ну и что – проколю!

– А цветочек хоть красивый? – спрашиваю ее.

– А это уже неважно… А плеткой хочешь? Но они же сволочи! Чувствуют, что сдерживаюсь, жалею, и специально злить начинают. Ну, тогда держи по полной программе! На тебе!.. А какой я была учительницей… Всегда с собой пирожки, булочки, печенюшки. Огурцы-помидоры на зиму закатывала, варенье варила. И тоже не могла представить, что смогу такое сделать… А краш-фетишисты? Приходят и просят, чтобы девушки каблуками давили рыбок, мышат, кроликов, котят. Девочки плачут: мышек жалко. А одна взяла и послушалась, раздавила. Я ей – вон отсюда! Пошла вон! Не будет таких в этом салоне! А видела бы ты, какие приезжают – богатые, холеные, бриллианты карат на десять. Там та-ко-е! Сначала блондинок перепробовал, брюнеток, высоких, маленьких. И уже не возбуждает ничего: нажрался!

Я собираюсь пробыть в салоне несколько дней, поэтому надеюсь клиентов увидеть.

– Она работать сегодня не будет, просто с вами посидит, – представляет меня Лола клиентам.

За столом на кухне уже сидят Молли, Оля, Ксюша и два клиента, Игорь и Рустам. Пьют мартини.

– Ах, наливай, джигит, а то уйду! – просит клиента Оля.

По глазам Молли видно: ей откровенно скучно. Ксюша все время молчит. Она гуппи, рыбка незаметная, неприхотливая. Таких удобно разводить в аквариуме. Она ждет, что на нее обратит внимание Игорь, а он не обращает.

– Сегодня Крещение, – как-то невпопад говорит он.

Джигит выдает порцию мата, ему вообще нравится «русский мат». Девушки хохочут.

– Извините, вам же сказали, я сегодня не работаю, – говорю джигиту, когда он наклоняется к моему уху. – Простите, но я не работаю. Сказала же, руки убери!

Джигит – спортсмен, мастер спорта, уже несколько лет живет в Екатеринбурге. Хотел стать детским тренером, а стал охранником у «богатого попа». Теперь он обрусевший: «говорит по-русски, кайфует по-русски». Когда старый станет, бороду отпустит и скажет: «Аллах акбар!»

– Как ко мне Аллах отнесется? – спрашивает он меня.

– Чем длиньше борода, тем лучше, – отвечаю я.

– Шайтан мне в душу зашел, – шепчет он мне, чтобы другие не слышали. – А так жил бы у себя в горах. Родители меня в интернате бросили. А это все приходящее-уходящее. Помоешься, и все уйдет.

– Просто у каждого свое мнение, – говорит Оля, услышав его слова. – Рустам! На меня смотри! Я буду ревновать. У каждого свое мнение – по поводу того, кто здесь работает. Допустим, что здесь делаю я? В своей обычной жизни я одинокая, а здесь я себя такой не ощущаю. Здесь есть поддержка девчонок, и мужчины, которые приходят, меня боготворят! Я могла бы по своей специальности работать, но там у меня не будет того, что есть здесь… Ах, наливай, джигит!

– Уводи мужчину, – шипит на нее Молли.

Рустам уже заплатил за Олю.

– И не каждая так сможет, – Оля все не уводит и не уводит мужчину. – Я видела многих: да, я хочу, мне нужны деньги, а проходит день-два, с мужчинами побыла, и все, срывается: «Не нужны мне ваши деньги! Не могу больше!» А клиенты разные, агрессивные, пассивные. Они приходят с проблемами, выговориться. Недавно фээсбэшники были, а девчонка нагрубила. А их по шерстке надо, по шерстке, а потом – против.

– Поговорить с тобой хочу, – наклоняется ко мне джигит. – Скажи, я хороший человек?

– Да не знаю я.

Оля заходит в туалет. Я догадываюсь, что она звонит Лоле и просит меня забрать. Возвращается.

– Рустам, тебя девушка ждет! – напоминает Молли.

– Я православный. А сегодня Крещение, – говорит Игорь, и снова невпопад.

– Я тоже, – сообщает Оля и начинает: – Когда я была маленькая, родители говорили, мне надо в армию идти – любила командовать. Я хотела снайпером по контракту в Чечню, но меня не взяли. Такой у меня был в жизни период. То есть плохо мне было…

– И только из-за этого ты смогла бы выстрелить в человека? – спрашиваю я.

– Если бы он в меня стрелял, то смогла бы.

– Но ты туда и собиралась для того, чтобы в тебя стреляли.

– Вот именно, – тихо, но очень зло говорит Рустам.

– Чечня была чем-то далеким. И отец моего ребенка – он пограничник. Он не хотел об этом говорить. А я просила: «Давай, объясни, почему ты так себя ведешь». Хотела знать, что он там ощущал, почему стал таким, поэтому и пошла бы в снайперы.

– Все-таки какая несовместимость – быть снайпером и такой женщиной, – говорит Игорь.

Пауза. Девушки смотрят на него.

– Какой женщиной? – спрашиваю я.

– Это не то, что вы подумали.

– Я никого не хотела убивать. Но, в принципе, могла бы и убить, – Оля никак не выговорится.

– Один раз бы нажала и уже не смогла б остановиться, – говорит Игорь.

– Теперь вы понимаете, в чем сходство? – поворачиваюсь к нему.

– Рустам, уводи девушку! – зло кричит Молли: я их раздражаю.

Они поднимаются наверх. Игорь рассказывает о своей поездке на Байкал. Там жил отшельник, который после революции сел в позу лотоса, сказал: «Я больше не могу жить в таком мире» и прямо в этой позе ушел из жизни. Игорь похож на моего друга детства Петьку. Мне непонятно, зачем он пришел в бордель.

Через пять минут Рустам возвращается и, перекинув ногу через спинку стула, садится на него задом наперед. Он уже голый, только в полотенце, и мне все видно.

– Ниче, что я вот так? – спрашивает он меня.

– Мне все равно.

– Рустам, – говорит Молли, – ваше время вышло, два часа. Дальше вы не оплачивали.

– Но мы сидели, думали, – отвечает тот. – Ну, давай час уберем, бог с ним. Только не надо нас это самое…

– Вы же не просто думали. Вы два часа сидели, общались.

– Денег не жалко. Можем заплатить. Просто мы от души хотели, – грустно говорит Рустам, и понятно, что кавказские законы гостеприимства мешают ему понять: в салоне нет ничего бесплатного, денег стоит не только секс, но и просто общение.

– Давай не будем. Мы могли бы и с другими клиентами общаться, – напоминает Молли.

– Я только в душ успел, туда и обратно, – возмущается Рустам. – Город большой, можем уйти.

– Никто не держит. Рустам…

– Рустам! – спускается Оля, тоже в полотенце.

– Да-да, можно нам в лицо смеяться, – он снова наклоняется к моему уху, – а за спиной плеваться: тьфу, чичи-хачи! Я все это знаю и не кайфую на этой вашей кухне.

Джигит встает и идет наверх с несостоявшимся снайпером.

– Просто хотелось бы, чтоб поменьше алчности в глазах было, – вдруг говорит Игорь.

– А тебя Лола зовет, – не без злорадства сообщает мне Молли.

Лола мне выговаривает: клиентам надо улыбаться, он должен чувствовать, что умнее тебя. Когда меня в следующий раз выпустят к клиенту, то я должна молчать и смотреть в пол.

– Поехала, купила сомиков маленьких, привезла, поставила сумку перед крыльцом, а сама – по делам. Сергей вышел и отнес их на мусорку, – рассказывает Лола.

– Во-первых, не сумку, а пакет, – возражает Сергей. – Выхожу, смотрю: пакет на пороге. Думаю, опять соседи-гомосеки свой мусор не там бросили.

Постепенно я осваиваю терминологию Сергея: «гомосеки» – нехорошие люди, «упырь» – клиент, «божоле тысяча девятьсот семьдесят шестого» – вино, любое.

– Один только сомик выжил. Вот он, птеригоплихт, – Лола стучит пальцем по стенке аквариума.

– Молли наверху носится, одевается, – говорит Сергей, когда сверху доносится стук каблуков. – Смотришь, девки все вроде адекватные, нормальные, с мозгами. Но когда дело доходит до каких-то личных отношений, то такие дуры становятся! – он машет рукой и идет на кухню за пивом. Сергей – птеригоплихт, неутомимый чистильщик аквариума.

– А белое платье – нормально? – заглядывает в комнату Молли.

– Сейчас ее клинит, – говорит Лола. – Но прозрение-то наступит все равно. Игра затянулась. Получилось как: этот клиент пришел сюда со своей любовницей, девушкой тоже из нашей сферы, индивидуалкой. И Молли он сразу понравился. Он это увидел. Молли пошла его провожать и столкнулась в дверях с этой его девушкой. А он стоит как король, смотрит на них обеих свысока. На следующий день ей пишет: «Ты извини, сейчас это будет только так, а не по-другому». А я взяла и за нее ответила: «Извини, ты неправильно меня понял – я всего лишь проявила симпатию». И его переклинило. Он из разряда мужиков-завоевателей.

Лола часто поминает в разговоре еще одну сотрудницу салона – Нику. У той тоже любовь, к таджику. Он сидит дома, не работает, а она, Ника, работает и содержит всю его семью в Таджикистане. А еще бывает как с Оксанкой – мужик сидит дома, не работает, еще и замечания делает: «Ты что, так занята была с клиентами, что не смогла за весь день мне позвонить?» А в пример она ставит Ленку: у той трое детей, один приемный, и в этом году она выходит замуж за клиента, мурманского олигарха.

На кухне музыка и смех – приехал клиент Молли, а с ним немолодой мужчина, которого называют «Дождь». Молли выходит к ним в белом платье почти до подмышек, из-под которого видны резинки черных чулок и бюстгальтер.

– Одной причины быть не может, это комплекс причин, – говорит Дождь, сидя у камина, когда я спрашиваю его, зачем он ходит в бордель. У него залысины, очки в золотой оправе и вдумчивый взгляд.

– Я не люблю слово «проститутки». Давайте будем называть их девочками, – предлагает он.

Дождь давно пишет на интернет-форумах отчеты о своих «походах» в салоны – в литературной форме. Возможно, так он выплескивает свой нереализованный творческий потенциал. Это – одна из причин. Другая – нехватка общения. С женой на «эту тему» он общается меньше. А любовницы у него нет, потому что не хочет никого обманывать и брать на себя обязательства.

– А жену вы не обманываете? – спрашиваю я.

– Нет, да и вот это не воспринимаю как покупку товара. Я тут общение покупаю. Первый опыт в салоне был неприятным, остался осадок. И я понял, что не хочу больше «на конвейер» – нужен не только интим, но и душевность… Вообще, в большей части таких измен виноваты сами женщины. Жена постоянно обвиняла меня в том, что я гуляю. А когда на самом деле начал, обвинять перестала. Семейная жизнь улучшилась, как ни странно. Ушла неудовлетворенность, часть комплексов, повысилась самооценка. А за свои грехи я сам отвечу. В Новом Завете говорится: согрешить можно даже в помыслах. Так-то. Ну и какая тогда разница? – Хотите меня потрошить, давайте, – устало продолжает он, – потрошите до конца. Вы меня не обидите, даже если поймаете на лжи. Наверное, здесь взаимная игра: не друг с другом, а с самим собой.

– И нужен второй человек – зритель, который будет за ней наблюдать?

– Вполне возможно. А почему нет, если игра хорошая? Много раз были случаи, когда приходил в салон и уходил без интима: у девочки психологическая травма – не мог я на нее еще и себя навесить…

– Или ее на себя?

– И это тоже.

– Дождь, мы тебя ждем, – зовет Молли. Она меня не любит.

– Пройдет начальный этап, и потом живут, душой не болеют, – продолжает мужчина. – Хотя чужая душа – потемки.

– В первый день здесь я смотрела на девушку, которая спускалась по лестнице после клиента с охапкой белья, – говорю я. – Мы встретились с ней взглядом…

– Это страшно, – отвечает он, не дослушав. – Как-то я убил животное на охоте. Получилось, как у Розенбаума: я увидел глаза умирающие… Глаза этой девочки – та же история. Я не хотел бы их видеть.

– И вы специально в них не смотрите?

– А вы мне предлагаете смотреть на своих постаревших одноклассниц?

– Я себя никак не позиционирую, – это уже Молли, она приходит из кухни и по-хозяйски садится на подлокотник возле Дождя. – Если мужчина мне не понравится, я не пойду. Хоть десять, двадцать, сорок тысяч положит – деньги ничего не решат. Не нужно всех под одну гребенку.

– Однако я не раз видела, как ты идешь, и за деньги, – напоминаю я.

– Я наблюдаю. Хочу знать, что человек обо мне думает. Я делаю то, что хочу в данный момент.

– А утратить что-нибудь не боишься?

– Настоящих изменений пока не произошло. Я не могу тебе объяснить, ты не в этой среде. Я ни о чем не жалею. Я так хочу! Хочу, и все.

– То есть ты считаешь, что всегда нужно получать то, что хочешь?

– А кто придумал нормы? Судьи кто? Кто знает, что хорошо, а что плохо?

– Для меня норма – усредненная величина, – говорит Дождь. – Берется двадцать человек, меряется температура. Тридцать шесть и шесть – это норма. Но кто сказал, что норма – именно она?

– Эти попытки отмести нормы обычно бывают у людей, которые их нарушают, – замечаю я.

– Дождь, мы тебя ждем. Пошли. Я хочу… – я не нравлюсь Молли, и так она протестует против моих посягательств на их клиентов и пребывания в салоне вообще.

– А я не хочу, – я упираю на слово «хочу». – И ты мне мешаешь.

– Что вы думаете о девушках? – спрашивает меня Дождь.

– Мне кажется, в их душах еще до прихода сюда образовалась какая-то червоточина.

– Найдите противовес.

– Я его ищу.

– Я искренне хотел бы вам в этом помочь, – он задумывается, трет пальцами лоб, молчит. Ничего на ум не приходит.

Вечером я засыпаю в отдельной комнате на кровати, на которой обычно девушки занимаются с клиентами сексом. На стене висит фотография владельца дома. Одинокий богатый мужчина строил его для себя. Потом ему предложили дом побольше, и он уехал, не взяв с собой ничего, даже сувениров. Из кухни доносятся взрывы хохота и музыка, которая отдается в моих ушах и животе – дын-дын-дын… Мне кажется, это стучит сердце дома.

Три часа дня. Все спят. Бесцельно брожу по салону. Четыре часа. Лола встала и говорит по телефону.

– Да, такая стройная, в леопардовом платьишке к вам выходила… Кто? Ника? Нет, она на занятиях.

– А я всех клиентов помнить должна! – возмущается Лола, обращаясь ко мне. – Это я, Вячеслав. В черной шубе к вам приходил… Звонков море, а у двоих месячные, у третьей подозрение на беременность, четвертая вчера перепила. Тут такой клиент, армянин, он в «Екатеринбург-Центральном» остановился. А послать к нему некого… – Лола смотрит на меня. – Ну, если только ваш журнал закроют, – примирительно добавляет она.

В «Екатеринбург-Центральный» едет Ксюша. Сегодня в аквариуме самцы забили самку-цихлиду. Хотели поразмножаться, а она была не готова. За это ее долго били хвостом, а она легла под камушек и умерла.

Я жарю драники – надо же как-то отрабатывать свое пребывание здесь. Молли лежит на диване с ноутбуком.

– Кто взял моего Буковски?! – кричит из туалета Сергей.

– Я! – отрываюсь от сковороды. – Он в моей комнате.

– Хорошо, что не упыри, – Сергей выходит из туалета в леопардовом халате, накинутом на спортивный костюм.

– Я ничуть не ставлю под сомнение ваши кулинарные способности, – важно говорит он, – но… может, включите конфорку под сковородой? Молли, сходила б ты в магазин за сметаной. А где грязное белье? Несите, закину в машинку.

Семейную идиллию нарушает приезд клиента. Лола угощает его чаем с драниками и развлекает беседой. Я, как мне было велено, молчу, смотрю в сковороду. Клиент – крупный, неприятный, но тоже обычный мужчина.

– Как ее зовут? – спрашивает он, показывая на меня.

– Она сегодня не работает, – отвечает Лола.