Текст книги "С любовью, Луков (ЛП)"
Автор книги: Мариана Запата
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
– То, что твои родители разошлись, не имеет к тебе никакого отношения, а твой отец ушел, потому что сам так захотел. Ты не смогла бы удержать их вместе, – продолжал мой партнёр, гнев сквозил в его словах.
А я все плакала и плакала.
Иван крепко обнимал меня сильными руками, наклонив голову в мою сторону, будто старался защитить меня.
– Ты достойна. Ты всегда будешь достойна. Слышишь меня?
Я продолжала рыдать у него на груди. Его рубашка промокла, но у меня не было сил остановить слезы. Ничего не могла с собой поделать. Я рыдала как никогда в жизни.
Потому что меня всегда сопровождал миллион проблем. Может фигурное катание не входило в этот список, но все равно являлось сплошным разочарованием для моего отца... И всех остальных, кого я любила.
Иван выругался. Потом ещё крепче обнял меня, и снова выругался.
– Жасмин, – произнёс парень. – Жасмин, прекрати. Ты вся дрожишь, – указал он, как будто я не чувствовала этого сама. – Однажды в интервью ты сказала, что каталась на коньках, потому что фигурное катание дарило тебе свободу. Заставляло чувствовать себя особенной. Но ты всегда будешь особенной. С фигурным катанием или без него. С медалью или без. Твоя семья любит тебя. Галина тебя любит. Думаешь, твой бывший тренер испытывала бы привязанность к людям, которые ее не заслуживают? Ли так сильно тобой восхищается, что пишет мне из машины на парковке, повторяя, какая ты умница. Думаешь, она так относится к кому попало? В тебе больше искренности, чем в ком бы то ни было. Твой отец тоже любит тебя, но по-своему. И когда мы выиграем эту гребаную золотую медаль, он будет смотреть на тебя, думая о том, что не смог бы гордиться тобой еще больше. Твой отец будет рассказывать всем, что его дочь выиграла золотую медаль, а ты будешь знать, что сделала это без его поддержки. Что стала чемпионкой, пока многие не верили в тебя, хотя эти люди не имеют никакого значения. Важны лишь те, кто всегда знал, на что ты способна, – Иван сглотнул так громко, что я услышала. – Я верю в тебя. В нас. Что бы ни случилось, ты всегда будешь моим лучшим партнером. Ты всегда будешь самым трудолюбивым человеком, которого я встречал в своей жизни. Всегда будешь только ты.
Я рыдала в его объятиях. Слезы лились потоком из моих глаз. Его поддержка, слова, и его вера... все это для оказалось меня слишком.
Но я была очень жадной и нуждалась в них. Его помощь и вера оказались нужны мне, как воздух.
– Я бы отдал тебе каждую ленту, трофей, медаль, что угодно в своем доме или в КИЛ, если бы это помогло, – сказал Иван мне. – И я сделаю все, что захочешь, если перестанешь плакать.
Но я не могла. Нет. Ни одна медаль в мире не смогла бы заставить меня остановиться. В моей мечте, о которой я грезила полжизни не осталось ничего, что смогло бы остановить мои слезы.
Я просто продолжала плакать. Из-за отца. Своей матери. Братьев и сестер. Из-за себя. Из-за того, что была недостаточно хороша и недостаточно отзывчива. Из-за того, что делала все, что хотела, несмотря на все эти «нет» и хмурые лица. Из-за того, от чего мне пришлось отказаться. Из-за всех потерь, о которых буду сожалеть еще больше, чем уже сожалела сейчас.
Но в основном я плакала, потому что меня слишком волновало мнение людей, которых я ценила, хотя в целом мне было все равно, что думают обо мне остальные.
Иван продолжал обнимать меня все время, пока я рыдала, выпуская наружу эмоции, о которых даже не подозревала. Возможно, это заняло пару минут, но, учитывая, что за последние десять лет я плакала всего пару раз, не факт. Мы стояли у входа в ресторан, не обращая внимания на людей, входивших и выходивших. Следивших за нами или нет, кто их знает.
Однако мой партнёр никуда не ушел.
Когда икота стала не такой сильной, когда я, наконец, начала успокаиваться и почувствовала, что снова могу дышать, парень пошевелил своей рукой, лежащей на моей спине. Ладонью Иван начал растирать мне спину, описывая маленькие круги. Раз, два, три, четыре, пять.
Я ненавидела плакать. Но до меня не доходило, что чувство одиночества я ненавидела еще больше.
Однако не собиралась переоценивать Ивана, который утешал и понимал меня лучше всех в этом ресторане.
Медленно и немного более робко, чем это было необходимо, из-за того, что мы стояли слишком близко друг к другу – хотя Иван и видел меня чаще, чем любой другой мужчина, и прикасался ко мне чаще, чем кто-то еще, и обнимал гораздо больше – я обвила руками его талию и вернула ему объятие.
Я не поблагодарила Ивана. Решила, что он и так все поймёт. «Спасибо», «спасибо» и еще раз «спасибо», которое было настолько огромным и искренним, что мои губы не смогли бы выразить его словами. У меня частенько случались неприятности из-за своей несдержанности, но действия не могли лгать.
Проведя ладонью по моим лопаткам, Иван подвёл черту:
– Вот теперь ты в порядке.
Я кивнула ему, кончиком носа коснувшись поджарой, мощной грудной мышцы перед собой. Потому что так оно и было. Парень оказался прав во всем, что говорил. И я знала, что все будет хорошо, потому что мой партнёр верил в меня. Кто-то верил. И этот кто-то – Иван. Наконец-то.
Судорожно втянув воздух, я продолжала чувствовать себя отвратительно, но уже не так жалко. Какая-то часть моего мозга пыталась сказать моей нервной системе, что мне стоило бы смутиться, но нет. Ни капельки. Ведь я никогда не считала свою сестру слабачкой только потому, что она плакала по любой ерунде.
Мой отец причинил мне боль.
Ни в детстве, ни будучи взрослой, у меня не было ответа, как с этим бороться.
– Хочешь уйти или вернемся? – прошептал Иван, все еще растирая мне спину.
Не стоило терять время на размышления, пока я стояла, не шевелясь и обнимая узкую талию своего напарника. Мой голос прозвучал хрипло и сдавленно, но я разрешила себе не чувствовать стыд. Возможно, отчасти это была моя вина, но в данной ситуации мой отец тоже не был белым и пушистым.
– Давай вернемся в ресторан.
Иван усмехнулся, все еще прижимаясь лицом к моей макушке.
– Так и думал.
– Что может сделать неловкую ситуацию еще более неловкой? – ответила я грубо, чувствуя не совсем это.
Грудь под моей щекой затряслась, и следующее, что я помню – Иван выпрямился, сильными ладонями обхватив мои виски, а длинными пальцами обвив мой затылок. Парень уставился прямо на меня, не улыбаясь, просто глядя в глаза. Выражение его лица стало очень серьезным, и он произнес:
– Иногда мне хочется стукнуть тебя, а иногда сказать, что ты отстой, когда лажаешь в чем-то, но лишь потому, что кому-то нужно держать тебя в узде. И все же я подпишусь под каждым словом, что произнёс. Ты лучший партнер, что у меня был.
И намек на улыбку, крошечную, крошечную, крошечную, растянул уголки моего рта.
По крайней мере, пока он не продолжил.
– Но больше от меня признаний такого рода не жди, так что запомни этот момент на черный день, Пончик.
И вот так моя робкая улыбка остановилась на полпути.
Иван легонько потрепал мою голову, и произнёс:
– Если твой отец еще раз так с тобой заговорит или скажет какую-нибудь чушь, будто мы не настоящие спортсмены, у нас с ним возникнут проблемы. Я был милым, но только потому что он – твой отец.
Я кивнула, потому что только это и могла сделать в данный момент.
Иван опустил руки, не сводя с меня глаз, и мне пришлось сделать то же самое, оставив между нами расстояние в пару сантиметров.
– Я всегда прикрою твою спину, ты же знаешь, – заявил он с искренностью в голосе.
Я снова кивнула, потому что все было верно, но еще потому, что и он должен был знать: я тоже прикрою его спину. Всегда. Даже через год, когда Иван будет кататься в паре с кем-то другим.
Всегда.
Не пришлось даже говорить: «пойдем внутрь». Этот человек знал язык моего тела лучше, чем кто-то другой, поэтому, когда мы одновременно повернулись к дверям ресторана, в этом не оказалось ничего удивительного. Я вытирала глаза, пока Иван открывал для меня дверь. Знала ли я, что выгляжу так, будто рыдала уже почти полчаса? Ага.
Но мне было наплевать.
Когда администратор начала лучезарно улыбаться нам с Иваном, а затем резко остановилась, я не стала избегать её взгляда. И продолжила молча смотреть на нее. Скорее всего, у меня оплыло все лицо, потекла тушь, а глаза опухли и покраснели. Но я задрала свой подбородок.
И как только Иван рукой скользнул в мою ладонь, на целых две секунды сжимая ее, прежде чем отпустить так, будто этого момента и не было, я сглотнула, но все же не опустила головы.
Конечно, неловкость за столом была заметна даже на расстоянии. Единственным человеком, который что-то говорил, оказалась моя сестра, Руби, и, судя по выражению ее лица, она даже не понимала, о чем болтает. Все остальные, включая моего отца, казалось, смотрели прямо в свои тарелки. Не удивительно, что ко мне вернулось нехорошее чувство из-за того, каким образом был испорчен ужин.
Не хотелось, чтобы все так вышло.
Шмыгнув носом, прежде чем они бы меня услышали, я взяла себя в руки, как только добралась до своего стула.
– Я вернулась, – сказала я своим хриплым голосом, отодвигая стул.
Каждая пара глаз удивленно посмотрела на меня, когда мы с Иваном устроились на своих местах.
– А я просто убедился в том, что она не била детей, пока отбирала у них конфеты, – сухо прокомментировал он, пододвигая свой стул вперед, прежде чем взять салфетку и бросить ее на колени. – Расплакался только один.
Улыбка тронула мои губы, хотя глаза оставались сухими, а лицо покрасневшим.
Все члены моей семьи сидели молча. Целую минуту. Может, даже две минуты.
До того момента как...
– Оса укусила тебя в оба глаза, пока ты была там, да? – пискнул Джонатан, глядя на меня с выражением, которое нельзя было посчитать радостным.
Я моргнула, не обращая внимания на стеснение в груди, и ответила:
– После того, как ужалила тебя в лицо, судя по всему.
Джонатан хихикнул, но без особого энтузиазма.
– Ты похожа на енота.
Я шмыгнула носом и взяла свои приборы, не реагируя на взгляд, который мой отец бросил на меня из-за стола.
– Ну, зато мама не нашла меня в мусорном баке.
Мой брат сделал резкий вдох в тот самый момент, когда чужая рука опустилась на мое бедро во второй раз за вечер и сжала его.
Прочистив горло, секунду спустя мой отец начал было говорить:
– Жасмин…
Но Руби оборвала его криком:
– Я беременна!
***
– Хочешь, отвезу тебя домой? – спросил Иван, пока мы ждали остальных членов моей семьи, чтобы покинуть ресторан.
Мое лицо все еще оставалось опухшим и напряженным, и я была уверена, что выгляжу ужасно, но посмотрев прямо в его красивое лицо, покачала головой.
– Нет, это глупо. Тебе уже пора ложиться спать, ведь красоте нужен отдых. Доеду с мамой.
Человек, который все оставшееся время просидел молча, кивнул, не уловив моего юмора. Что кое о чем говорило. Он все еще был расстроен из-за меня или моего отца. Вероятно, все же из-за меня.
Не раздумывая, я взяла его руку и крепко сжала.
– Спасибо за то, что пришел, и за все, что сказал и сделал, – я сжала ладонь парня сильнее. – Не стоило…
Иван спокойно смотрел на меня. Чрезвычайно спокойно.
– Стоило.
– Нет.
– Да, – он сжал мою руку в ответ. – Это того стоило.
Глядя в его глаза, невозможно было определить, какого цвета они были в тот момент – небесно-голубого или нет, но в глубине души, я всегда считала их именно такими.
– Если у тебя вдруг возникнет семейная драма, и тебе понадобится помощь, зови, не стесняйся.
На лице парня появились чуть заметные ямочки, и он покачал головой.
– Нет. Никакой семейной драмы. Они всегда меня поддерживают. А вот мой дедушка съест тебя живьем, – Иван замолчал, а ямочки на его щеках стали еще заметнее. – С другой стороны, бывшие партнеры... В общем, мне повезло, что они подписали соглашение о конфиденциальности. Прибереги это для них.
Я моргнула, принимая его странное объяснение, которое совершенно не отвечало на мои многочисленные вопросы, но решила оставить размышления на потом, пытаясь сохранить легкость нашего разговора.
– Как скажешь, – кивнула я.
Иван снова сжал мою руку.
В этот момент двери позади него открылись, и я услышала, как спорят Джонатан и Джеймс, а мама говорит с сестрой о том, что та не должна ничего от нее скрывать. Лицемерка.
– Тогда я пойду, – сказал мой напарник и друг, мягко и без усилий высвобождая свою ладонь из моей руки. – Увидимся завтра. Отдохни немного. Позвони, если понадоблюсь.
Я кивнула, и... Что-то... Заныло в груди.
Но прежде чем успела подумать о том, что делаю, я поднялась на цыпочки и поцеловала Ивана туда, куда смогла дотянуться – в подбородок.
Он посмотрел на меня сверху вниз с выражением, которого я никогда раньше не видела.
Мне это понравилось. Поэтому я хлопнула его по бедру и произнесла:
– Осторожнее на дороге, Исчадье.
Парень моргнул. Один раз. Дважды. Потом просто кивнул, его глаза, казалось, на мгновение остекленели, прежде чем сфокусироваться, а затем Иван просто развернулся и направился к своей машине, оставив меня стоять, наблюдая за ним... Прежде чем некто шлепнул меня по заднице.
Мой брат, кто же еще.
Джонатан обхватил меня рукой за талию, притягивая к своему телу, которое было всего на несколько сантиметров выше моего. Затем прижал еще ближе к себе и грубо прошептал мне на ухо, словно стесняясь своих слов:
– Люблю тебя, Ворчун.
Склонив голову на бок и уперевшись ею в голову брата, я положила руку ему на грудь и ответила:
– Я тоже тебя люблю, придурок.
Брат вздохнул, но не отпустил меня. Если уж на то пошло, он ещё крепче прижал меня к себе и пробубнил:
– Не люблю, когда моя сестренка расстраивается.
Я застонала и попыталась вырваться.
Но он мне не позволил.
– Моя сестренка-острячка.
– Если ты еще хоть раз произнесешь слово «острячка»…
ДжоДжо рассмеялся самым жалким смехом, который я от него слышала.
– Люблю тебя, Ворчун. И горжусь тобой. Если бы у меня были дети, и они выросли хотя бы наполовину такими же преданными и трудолюбивыми, как ты, я не стал бы просить ни о чем другом.
Я вздохнула и крепче обняла его.
– Я тоже тебя люблю.
– Не позволяй папе трепать тебе нервы, ладно? – мой старший брат повернул голову, небрежно поцеловал меня в макушку и отпустил. Так внезапно, что я чуть не упала.
Искоса мне было видно, как папа разговаривает с Джеймсом и Себастьяном. Пусть сбегать мне и не хотелось, но все же я не горела желанием с ним общаться.
– Поехали, Ворчун, – сказала мама, взяв меня под руку и потащив вперед; ее муж, Бен, следовал за нами, положив свою руку мне на плечо и подталкивая к стоянке.
Что я должна была сказать ей? Нет? Пожалуйста, отпусти?
Мои дорогие сестры и братья, конечно, высказали бы мне за то, что я ушла, не попрощавшись, но они наверняка бы согласились с причиной бегства.
Ритмичным шагом мы втроем добрались до «БМВ» Бена и забрались внутрь быстрее пули. Я скользнула на заднее сиденье, в то время, как Бен сел за руль, а моя мать – рядом.
Как только все три двери захлопнулись, мама закричала.
Буквально. Она орала так громко и так долго, что мы с Беном заткнули уши, глядя на нее, как на сумасшедшую.
– Я не выношу твоего отца! – взвизгнула она, как только ее крик затих. – Что с ним не так???
Я посмотрела в зеркало заднего вида одновременно с Беном, и мы оба вскинули брови, глядя друг на друга за мгновение до того, как муж «номер четыре» начал сдавать назад, чтобы выехать с парковки.
– Прости, Жасмин, мне так жаль, – извинилась мама, поворачиваясь на сидении, чтобы взглянуть на меня.
Мои брови все еще были подняты.
– Все в порядке, мам. Пристегни ремень.
Но она даже не обратила внимания на мои слова.
– Боже, мне хочется сжечь его! – понеслось. – Ты уверена, что с тобой все в порядке? – уточнила моя мать, все еще не отводя от меня глаз. На ее лице читалась странная смесь отчаяния и ярости.
– Да, я в порядке, – в данный момент. – Пристегни ремень.
– Он всегда такой? – задал вопрос Бен, проезжая сквозь всю парковку.
– Засранец? – вмешалась мама. – Да, особенно с детьми.
Мне понравилось, что она назвала нас своими детьми в разговоре с человеком, который был всего на несколько лет старше моего брата.
– Но сказать тебе, что ты трусиха? Ему повезло, что я пообещала Егозе вести себя хорошо, иначе я бы собственноручно похоронила его.
Не знаю, как можно было не улыбнуться, слушая её пылкую речь.
– Она щипала меня под столом, – сказал Бен, как будто это могло меня удивить.
Такой была моя мама. Главным защитником во веки веков.
– Извини, Жас, – пробормотал муж «номер четыре».
– Все в порядке.
– Нет, не в порядке, – снова повернулась ко мне мать. – Ты спортсмен мирового класса, а он делает вид, будто ты какая-то... маленькая девочка, которая занимается фигурным катанием ради удовольствия по выходным. И я просто сидела там, умирая внутри, в то время, как мой Ворчун вышла расстроенная наружу.
– Мама…
– Не желаю его видеть. Пока он здесь, мне лучше с ним не встречаться. Желательно вообще не лицезреть его рожу еще лет десять. Руби может побыть с ним одна. Пусть отец и не надеется встретиться с тобой вновь.
– Он все равно никогда не хотел проводить со мной время, мама. Ничего страшного. Мне жаль, что ужин затянулся.
Она прищурила свои большие синие глаза, от которых у мужчин слабели коленки.
– У меня стресс. Не знаю, почему так отреагировала. Все нормально. До сих пор мы виделись с ним один день, раз в году; я могу продолжать жить так же. Папа все равно никогда не был рядом. И не похоже на то, что ему это действительно важно, или что он потеряет сон, переживая из-за нашего разговора. Это всего лишь я.
Моя мать лишь моргала.
Мне не нравилось, что она смотрит на меня таким взглядом, особенно, когда я знала, что выгляжу отвратительно.
– Мам, серьезно, пристегнись.
Женщина не пошевелилась.
– Жас... ты же знаешь, что папа тебя любит?
Откуда это взялось?
– Он никого не любит больше, чем тебя, – продолжала она.
Я чуть не рассмеялась. Чуть. Но мне удалось молча выдержать мамин взгляд, абсолютно не соглашаясь с её словами, потому что больше не хотелось говорить об этом. Я вообще не желала говорить о нем.
И мне не нужна была жалость. По крайней мере, сейчас.
Мама наклонилась и похлопала меня по подбородку.
– Сегодня твой отец вел себя как придурок, но он любит тебя по-своему. И уж точно не меньше, чем всех остальных. Просто... Папа ошибается. Потому что тупица и узко мыслит.
На этот раз я не смогла удержаться и закатила глаза, откинувшись на спинку сиденья.
– Все знают, что Руби – его любимица, мама. Ничего страшного. Я всегда это знала.
Хмурый взгляд матери был искренним.
– Почему ты так думаешь?
Я фыркнула.
– Когда он в последний раз покупал мне билет? Каждый год папа берет билеты только для Руби. Он также несколько раз покупал билеты для Тали и ДжоДжо. А мне? Когда такое было?
Она открыла рот, чтобы возразить, но я только покачала головой.
– Все в порядке. Честно. Я не хочу больше об этом говорить. Меня все устраивает. Я знаю, что папа замкнут и думает, что любит меня по-своему. Но с меня хватит. Если он не может принять меня такой, какая я есть, я не стану заставлять его, но и менять свои мечты ради него не собираюсь.
У мамы слегка отвисла челюсть, только чуть-чуть, и она тоже покачала головой.
– Ох, Жасмин…
– Я не хочу об этом говорить. Не хочу. Ты ни в чем не виновата. Это касается только его и меня. Давай закроем эту тему, – сказала я, сомкнув глаза и откидываясь на спинку сиденья.
Наступила тишина.
Однако мне так и не удалось избавиться от грусти, которая каким-то образом смешалась с решимостью, пока я сидела в машине.
Глава 18
– Мы можем поговорить? – раздался голос отца за моей спиной.
Я застыла, прислонившись к бортику, пока наблюдала за Иваном и тренером Ли, которые спорили по поводу изменения прыжка. Мне было все равно, сделаем мы это или нет; так что просто ждала их решения. Я слишком устала и была на грани эмоционального истощения, чтобы ввязываться в споры. Поэтому стояла в ожидании, наблюдая за ними с расстояния и потягивая воду из бутылки.
И при этом не обращая внимания ни на что вокруг. Я не заметила своего отца снаружи комплекса, и совсем не ожидала, что он сумеет подкрасться ко мне сзади.
– Жасмин, пожалуйста, – тихо взмолился он, когда я повернулась, чтобы взглянуть на него через плечо. Папа обладал невысоким ростом – сто семьдесят сантиметров, худощавый, но крепкого телосложения, которое я унаследовала от него. Еще у отца были тёмные волосы, карие глаза и кожа оливкового оттенка, встречающаяся у представителей по меньшей мере дюжины стран в мире.
От него я унаследовала фигуру, цвет волос и глаз.
Однако все остальное, что не касалось внешности, дала мне моя мать... потому что папа практически всегда отсутствовал в моей жизни.
– Пять минут, – тихо произнёс отец, терпеливо наблюдая за мной.
Прошло несколько часов с тех пор, как мы пересеклись в ресторане, и я знала, что он скоро улетит. Пройдет целый год, прежде чем мы встретимся снова. Возможно, даже больше. Это был не первый его приезд в Хьюстон, когда мы толком не виделись.
Папа никогда не переживал по этому поводу, а я перестала задолго до того, как обратила внимание на этот факт.
Мне хотелось сказать ему, что у меня есть дела поважнее. Хотелось сказать, чтобы он оставил меня в покое. И, возможно, пару лет назад я бы так и поступила, если бы отец выкинул нечто подобное, как в этот раз в ресторане – на глазах у Ивана и остальной семьи.
Но если я чему-то и научилась за последние полтора года, так это тому, как непросто мириться со своими ошибками. Я узнала, как трудно было встретиться с ними лицом к лицу, и насколько сложнее оказывалось принять их. Мы все делали и говорили то, о чем потом сожалели, и чувство вины давило на наши плечи.
Но я хотела стать лучше. Для самой себя и только.
Поэтому молча кивнула.
Глубокий вздох облегчения, который издал отец, означал, что его мучение не продлилось слишком долго, хотя могло бы.
Пробираясь к выходу с катка, я надела чехлы на коньки и оглянулась через плечо, чтобы привлечь внимание Ивана. Но он все еще спорил с тренером Ли, так что я направилась прямиком к трибунам у стены. Усевшись на середину скамейки, я вытянула ноги перед собой и посмотрела на лёд, искоса наблюдая, как мой отец садится рядом, но на скамейку ниже.
Стоя на льду, мой партнёр обернулся и хмуро посмотрел на нас с катка, где разговаривал с Ли.
Иван ни словом не обмолвился во время утренней тренировки, и я была благодарна ему за то, что парень решил не обсуждать моего отца, не говоря уже о моих рыданиях у него на глазах. Моя гордость и так находилась на уровне плинтуса. Но Луков вел себя так, словно ничего не произошло. Как будто все было нормально.
И меня это устраивало.
– Жасмин, – выдохнул папа.
Я продолжала смотреть вперед.
– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда?
Любовь – какое странное слово. Что же такое любовь? У каждого человека имелось своё понятие о любви и о том, что она значит для них. Довольно сложно дать определение любви. Существовали любовь в семье, дружеская любовь, романтическая любовь...
Однажды, когда я была помладше, мама одной из катавшихся со мной девочек, заметила, как моя мать дала мне подзатыльник, и очень расстроилась. Но я в этом жесте видела лишь наше с мамой единение. Она шлепнула меня, потому что я вела себя как засранка и полностью заслужила это; но я оставалась ее дочкой, и она любила меня. А еще мама прекрасно знала, что на меня не действуют её шипение и угрозы.
Галина вела себя со мной точно так же. Она научила меня ответственности. Тренер соответственно реагировала на мои бурчания и точно так же отвешивала мне подзатыльники.
Но дело в том, что они обе желали мне только лучшего. Мне хотелось, чтобы со мной были честны. Я нуждалась в их любви больше, чем в оценке своих чувств. Все потому, что всегда стремилась стать лучше. Я хотела быть лучше всех.
И никогда не желала, чтобы кто-то нянчился со мной. Мне это было не нужно, я чувствовала себя неловко. Ощущала себя слабой.
Любовь для меня стояла на первом месте. Была настоящей. Давала понять, что неважно хуже ты или лучше. Любовь являлась толчком, который говорил, что кто-то верит в тебя, даже когда ты сам в себя не верил.
Любовь – это усилия и время. И когда прошлой ночью я лежала в постели, мне вдруг пришло в голову, что, возможно, именно поэтому моя реакция была столь бурной, когда несколько месяцев назад после своей аварии мама сделала вид, будто фигурное катание для меня дороже, чем она. Потому что я не понаслышке знала, каково это – быть для близкого человека не на первом месте.
И посадила эту чертову обиду в сердце на суперклей, при этом продолжая вести себя как лицемерка.
– Ох, Жасмин, – прошептал папа, и в его голосе прозвучала боль, когда он не услышал моего ответа. Краем глаза я заметила, как он потянулся ко мне и накрыл мою руку своей.
Я не смогла не напрячься, и было видно, что отец почувствовал мою реакцию, сделав то же самое.
– Я люблю тебя. Я очень тебя люблю, – тихо сказал он. – Ты моя малышка…
Я фыркнула, не позволяя себе поверить в его бред о любви.
– Ты мой ребенок, – настаивал папа, продолжая держать меня за руку.
Технически, да.
Только так и никак иначе. И все это знали. Он сам себя в этом убеждал и прятал голову в песок, пытаясь найти себе оправдание.
– Я хочу для тебя самого лучшего, Жасмин. И не собираюсь извиняться за это, – сказал отец после того, как ответа от меня не последовало.
Я по-прежнему отказывалась смотреть на него, когда произнесла:
– Мне известно, что ты хочешь для меня лучшего. Я понимаю. Проблема не в этом.
– Тогда в чем же?
Иван начал делать ленивые круги на льду. Он удерживал свой взгляд на мне и на моем отце, независимо от того, где находился. Мой партнёр пристально наблюдал, чтобы убедиться, что все в порядке. У меня не осталось сомнений, что, если бы Иван мне понадобился, он бы подъехал и помог мне выпутаться из передряги.
Но мне не нужна была его помощь. Я слишком долго избегала проблем с отцом. Но, видимо, время пришло.
– Проблема в том, что ты меня совсем не знаешь, папа.
Мужчина усмехнулся, и я повернула голову ровно настолько, чтобы посмотреть на него.
– Не знаешь. Я люблю тебя, но ты меня не знаешь и не понимаешь. Ни капельки. Может, потому, что со мной вечные проблемы, а может, я просто тебе не нравлюсь.
Он разочарованно выдохнул, но я решила проигнорировать этот звук.
– Почему ты считаешь, что не нравишься мне?
Я моргнула и попыталась отогнать неприятное чувство разочарования внутри.
– Потому что так и есть. Сколько раз мы проводили время вместе, только вдвоем?
Папа на мгновение приоткрыл рот, прежде чем закрыть его.
– Ты всегда была занята. Постоянно.
Ответом на мой вопрос было «никогда». Мы никогда не проводили время вдвоем. Он общался с каждым из моих братьев и сестер, но никогда со мной.
Да, я была занята. Но отец даже не пытался. Он никогда не приходил на каток, чтобы посидеть на трибуне и посмотреть на мои тренировки, как это делали все остальные. Если бы ему было не все равно, он давно бы появился на катке.
Поэтому я старательно контролировала свое дыхание, выражение лица и свою речь, чтобы ответить ему спокойно и не взорваться.
– Да, и никто из нас не нашел на это времени. На скольких моих соревнованиях ты был за последние... шесть лет?
По какой-то причине мне не понравилось выражение дискомфорта на лице отца.
– Ты перестала меня приглашать, – заявил он.
Печаль, затмившая любое другое огорчение, которое я испытывала в своей жизни, заполнила меня изнутри, но особенно сильно заныло в груди.
– Я перестала приглашать тебя после того, как ты заставил меня чувствовать себя ничтожеством из-за того, что я попросила у тебя денег. У меня хорошая память. Ты бросил ходить на мои соревнования, когда мне еще не исполнилось и девятнадцати. Помню, ты произнёс: «Может, тебе стоит сосредоточиться на учебе?». И ты сказал мне это сразу после того, как я получила первое место. Да, да, я помню, – высказала я ему, снова повернувшись вперед, чтобы посмотреть, как Иван входит во вращение стоя, исполняя Расстрел35, на скорости чуть медленнее, чем обычно. Печаль заполняла меня все сильнее, сгущаясь и, возможно, каким-то образом превращаясь в смирение. Смирение из-за всей этой ситуации, в которой вряд ли что-то можно изменить.
Отец ничего не ответил.
– Знаешь, почему я начала заниматься фигурным катанием?
– Все началось с вечеринки по случаю дня рождения какой-то девочки. Твоя мать заставила тебя пойти, а ты злилась, потому что не хотела идти.
Я моргнула, ведь именно это и произошло. Мы были едва знакомы с девочкой, устраивающей вечеринку, но она являлась дочерью маминой подруги. Только когда мама упомянула, что праздник планировался на катке, как в «Могучих утятах», я согласилась пойти, продолжая бубнить.
По крайней мере, до тех пор, пока не вышла на лед, а мое тело само не догадалось, как себя вести.
«Как рыба в воде», крикнула мне тогда моя мать.
– Все верно, но это не то, о чем я спросила, – сказала я. Мой голос звучал так же устало, как я себя чувствовала. Опустошенно, ужасно опустошенно. – Я начала кататься на коньках, потому что мне это нравилось. С первого момента, как попала на лед, то поняла, что это мое. И как только осознала, что мне больше не нужно сдерживаться, то ощутила себя... свободной. Фигурное катание заставляло меня чувствовать себя особенной. Все остальные в тот день едва могли передвигаться, но я словно была рождена для льда, – объяснила я, щелкнув пальцами. – И чем опытнее становилась, тем больше удовольствия мне это приносило. Ничто не делало меня счастливее, чем фигурное катание. Я чувствовала себя на своем месте. Ты понимаешь это?
– Да... но ты ведь могла заняться любым другим видом спорта.
– Я не хотела. Мама пыталась отдать меня в кружки по плаванию, гимнастике, футболу, карате, но все, чего я желала – заниматься фигурным катанием. Этот вид спорта был единственным, который хорошо у меня получался, а ты этого не видел и не понимал. Я пашу как на каторге. Каждый божий день. Мне нужно повторить элемент тысячу раз, чтобы вышло даже не хорошо, а хотя бы сносно. Я не лодырь. Никогда не сдавалась и никогда не сдамся. Но ты этого не замечаешь. Не понимаешь меня.
Отец раздраженно вздохнул, оторвал свою руку от моей и приложил ладонь ко лбу.
– Я всегда хотел только лучшего для своих детей, Жасмин. Включая тебя.
– Я это знаю. Но все, чего хочу я – чтобы ты меня поддержал. Не все могут делать то, что делаю я, папа! Это тяжело. Очень трудно…
– Я никогда и не говорил, что фигурное катание это легко.
Пришлось сжать руку в кулак, прежде чем встряхнуть ею. Терпение. Быть лучше.
– Да, но обычно ты говоришь мне, что у тебя нет причин гордиться мной…
