Текст книги "Преступление победителя (ЛП)"
Автор книги: Мари Руткоски
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
Глава 31
Когда рана генерала наконец затянулась, император преподнес ему золотые часы.
Кестрел стояла с отцом и императором на бледно-зеленой лужайке в Весеннем саду. Здесь установили мишени для стрельбы из лука, и придворные по очереди упражнялись. Небо было затянуто облаками цвета взбитых сливок. Дул легкий теплый ветер. Служанки Кестрел уже убрали на хранение ее зимнюю одежду и достали кружевные и туалевые платья.
Кестрел вспомнила об Арине. Она представила сдвоенный сад на крыше его дома и попыталась угадать, что для него там сейчас цветет.
Часы пробили положенное время.
Генерал Траян приподнял бровь.
– Они звенят.
Император выглядел довольным. Кестрел предположила, что выражение лица ее отца можно было легко спутать с изумлением. Однако сама она не пропустила, как напряглись его губы.
– Не завидуйте, Кестрел, – произнес император. – Я помню, что у вас скоро день рождения.
Ей исполнится восемнадцать. День рождения был в конце весны, перед самой свадьбой.
– До него еще больше двух месяцев.
– Верно, уже совсем скоро. Траян, я настаиваю, чтобы ты остался в столице и был на свадьбе.
Генерал захлопнул крышку часов.
– Мы только что захватили восточные равнины. Если вы хотите удержать их...
– Твои лейтенанты справятся. Ты только-только поправился. Тебе еще рано вести в бой полки, кроме того, сказать по правде, ты мне гораздо более полезен живой. Ты останешься здесь. Мы вместе отметим день рождения Кестрел. – С таким энтузиазмом, будто представлял лучшую во всем мире идею, он добавил: – Я подумал, что она могла бы сыграть для двора.
Раздался тихий отдаленный удар стрелы по натянутому полотну.
Генерал ничего не ответил. Кестрел видела, как он сжал зубы.
– У нее талант к музыке, – сказал император. – Какой был и у твоей жены.
Ненависть, которую испытывал генерал к занятиям Кестрел музыкой, всегда была очевидна. Любовь его дочери к инструменту, для игры на котором покупали рабов, ставила его в неудобное положение. Однако иногда Кестрел казалось, что дело было не только в этом. Рояль был его противником. Генерал хотел, чтобы Кестрел вступила в армию. Девушка не соглашалась. Он хотел, чтобы она прекратила играть. Кестрел противилась и этому. Рояль стал символом ее сопротивления его воле... по крайней мере, Кестрел казалось, что ее отец воспринимал это именно так. И только сейчас она догадалась: он ненавидел, как она играла, потому что музыка причиняла ему боль.
– Признаюсь, – произнес император, – что я хочу похвастаться способностями Кестрел. Я хочу, чтобы все увидели, насколько талантлива моя будущая дочь.
Он с улыбкой раскланялся и отошел поговорить с главой Сената.
Генерал Траян сжал в руке часы.
Насколько же глупый подарок для человека, который вел солдат в ночные атаки, где скрытность порой означала разницу между жизнью и смертью.
– Отдай их мне, – предложила Кестрел. – Я найду хороший камень, на который их уронить.
Генерал слегка улыбнулся.
– Когда император вручает тебе подарок, лучше им пользоваться. – Он бросил взгляд на кинжал у пояса Кестрел. – Иногда подарок для него является способом показать, что ему принадлежит.
«Я ему не принадлежу», – хотела возразить Кестрел, но отец уже оставил ее: он медленно шел по лужайке, чтобы поприветствовать офицера флота, который был в увольнительной.
Должно быть, кто-то выстрелил прямо в центр мишени: Кестрел услышала редкие аплодисменты.
– Ты не будешь стрелять?
Это был Верекс. Он подошел так, что Кестрел его не заметила.
– Не сегодня.
Дул предательский ветер, и, кроме того, ее отец был здесь. Кестрел не хотела промахнуться.
Верекс предложил ей руку.
– Давай посмотрим, кто победит.
Пока они шли, Кестрел произнесла:
– Ты, должно быть, много знаешь о медицине.
Верекс пожал плечами.
– Ты бы предпочел стать лекарем, а не императором?
Они спускались с небольшого холма. Верекс смотрел прямо перед собой. Он ничего не ответил. Кестрел гадала, обидела она его своим вопросом, или он просто не знал, что сказать. Однако затем Верекс проговорил:
– На тебя смотрит геранский министр земледелия.
Кестрел бросила быстрый взгляд по сторонам и заметила Тенсена, который сидел в кресле под деревьями, уперев трость перед собой и сложив на ней руки.
– Нет, не смотри на него, – произнес Верекс. – Будь осторожна, Кестрел.
Кестрел сбилась с шага.
– Я не совсем понимаю, о чем ты.
– Ты же знаешь, зачем мой отец держит его при дворе?
Кестрел медленно ответила:
– Чтобы следить за ним.
– Что подумает мой отец, если увидит, что министр не отрывает от тебя взгляда?
Кестрел нервно сглотнула. Ее рукам, несмотря на перчатки, было очень холодно. Однако она попыталась, чтобы ее голос звучал уверенно и беспечно:
– Люди постоянно на меня смотрят. Я ничего не могу с этим поделать.
Верекс покачал головой и повернулся к лучникам.
– Уверяю тебя, – сказала Кестрел. – Меня с геранским министром ничего не связывает.
Верекс искоса бросил ей укоризненный взгляд.
– Кестрел, я знаю, с кем и что тебя связывает.
Кестрел попыталась сменить тему. Она произнесла дразнящим голосом:
– Раз уж мы сплетничаем о том, кто за кем наблюдает, не время ли тебе сказать мне, которую из моих служанок ты нанял?
– Что это изменит? Неужели ты до сих пор не поняла, что они все за тобой следят? Я подкупил одну, но кто подкупил остальных? – Теперь Верекс повернулся к ней лицом. – Ты спросила, хотел бы я стать врачом. Да. Хотел бы. Когда-то хотел. У меня даже были книги по медицине. Мой отец все их сжег. Кестрел, я знаю, ты думаешь, что спрятала свое сердце там, где его никто не найдет. – Его темные глаза удерживали ее взгляд. – Но тебе нужно прятать его получше.
Выпущенная стрела со свистом пролетела высоко над мишенью.
– Верекс, что тебе рассказала моя служанка?
– Немного... пока. – Должно быть, он увидел волнение, которое она пыталась скрыть. Выражение его лица смягчилось. – Давай остановимся на таком положении дел.
Кестрел выдавила из себя широкую напряженную улыбку.
Верекс вздохнул.
– Пойдем, – сказал он. – Я хочу посмотреть, как будет стрелять Риша.
Кестрел позволила ему провести ее к стрельбищу. Она была рада, что не обещала никому участвовать в соревновании лучников. Ее пальцы дрожали бы на тетиве.
Риша положила стрелу на тетиву. Она держалась уверенно. Кестрел внимательно следила за восточной девушкой. Если она будет с таким же увлечением смотреть состязание, как и Верекс, то, может быть, хотя бы на мгновение забудет о предупреждении принца.
Риша выстрелила. Завершив ленивый полет, стрела воткнулась в край мишени. Все стрелы, которые Риша выпустила, угодили далеко от центра. По тому, как Риша держала лук, Кестрел ожидала от нее лучшего результата. Однако сегодня действительно было ветрено.
Риша снова прицелилась.
– ...родится первым? – услышала Кестрел чьи-то слова. – Маленький принц или принцесса?
Верекс возле нее замер. Кестрел увидела придворных, которые это сказали. Она осознала, что они смотрели прямо на нее с Верексом. Ветер четко доносил их слова. Кестрел могла бы понять, о чем они говорили, быстрее. Ее щеки запылали.
Риша выпустила стрелу.
Та угодила прямо в центр мишени.
Глава 32
Пока Арин учил восточный язык, ему казалось, будто он возрождал какое-то знание, которое у него уже было, но о существовании которого он не подозревал. Дакранский очень сильно напоминал геранский. Некоторые словесные конструкции совпадали, и, хотя сами слова различались, они не казались совершенно незнакомыми. Арин учился быстро.
Тем не менее, пусть восточный язык и давался ему легко, многое в этой чужой стране по-прежнему удивляло Арина. Дакранская кухня обращала больше внимания на цвет, а не на вкус. Жители носили простую одежду, но пользовались декоративной косметикой – как женщины, так и мужчины. Рошар, например, любил подводить глаза яркими, выделяющимися завитками, будто чтобы показать: он знает, как это привлекает внимание к его увечьям, но ему все равно.
Арину позволили гулять по дворцу и городу.
– Все знают, кто ты, – сказал Рошар, дернув плечом. – Если забредешь слишком далеко, городские стражники с радостью тебя застрелят.
– Где именно начинается «слишком далеко»?
Рошар сказал, чтобы Арин разбирался в этом сам.
Королева же тем временем ни во что не вмешивалась.
Сначала Арин оставался во дворце, надеясь, что в нем обитает не только сама королева, но и ее сущность. Если он выучит все коридоры, уединенные уголки и покои, то, возможно, ему удастся угадать, как убедить ее заключить союз с Гераном.
Однако загадка головокружительного сочетания прозрачных и непрозрачных стен по-прежнему ему не давалась. Арин бродил по дворцу. Иногда до него доносились отдаленные звуки музыки. Играли на инструменте, напоминавшем геранскую скрипку, но с более плоским нижним порожком и струнами, натянутыми туже, что придавало мелодии звучание ударного инструмента. Во время игры многие ноты были щипковыми, а движения смычком резкими и агрессивными.
Королеву Арин видел редко. Когда они все же пересекались, та холодно игнорировала его, и Арин лишний раз вспоминал, что совершенно безоружен. Его родители считали, что носить клинок на виду – верх невоспитанности. Однако сейчас Арин чувствовал себя неуютно без кинжала Кестрел у бедра... и еще больше его смущало именно это странное смятение.
Восточные жители всегда были вооружены до зубов. Они предпочитали небольшое оружие. Их арбалеты были меньше, чем Арин когда-либо видел. От Рошара он узнал, что они не могли сравниться в мощи с западными, но стрелять позволяли более метко, а перезаряжать их можно было быстрее.
Восточная любовь к миниатюрным вещам проявлялась во всем, в том числе и во внутреннем убранстве дворца. На стенах висели картины размером не больше ладони. Чаши, в которых собиралась стекающая с крыш дождевая вода, были украшены крошечными мозаичными стрекозами. На полках комнат для курения стояли часы размером с наручные и фарфоровые яйца, внутри которых скрывались свившиеся кольцами змеи из зеленого стекла. Из некоторых яиц вылуплялись крошечные тигры, щелкающие механическими зубами.
Однажды Арин обнаружил в уединенном уголке модель самого дворца на возвышении. При виде деталей, с которыми были выполнены покои, Арин пожалел, что у него нет увеличительного стекла. Он ногтем повернул кран. В ванную размером с чашку полилась вода. Арин почувствовал себя слишком большим – грубым и неповоротливым.
– Мне сообщили, что ты здесь, – раздался сзади голос Рошара.
Арин выключил маленький кран.
– Он принадлежал моей сестре.
Тон Рошара не оставлял сомнений, которую сестру он имел в виду. Он уставился на покои, которые могли бы быть домом маленькой принцессы. У подножия скрытой балдахином кровати стоял сундук. Арин протянул руку, чтобы открыть его. Он ожидал, что Рошар зарычит от возмущения, но тот лишь посмотрел на него, прищурив свои темные глаза, которые напомнили Арину глаза змей из фарфоровых яиц. Арин сунул в сундук палец.
И немедленно отдернул руку. В его палец будто впились множество крошечных клыков. Из ранок выступила кровь.
Рошар достал из комнаты сундук, высыпал его содержимое себе на ладонь и показал Арину.
Крошечное оружие. Мечи размером со спички. Кинжалы – острые стальные опилки. Рошар сжал ладонь, а затем бросил окровавленное игрушечное оружие обратно в покои Риши.
– Уйдем отсюда, – сказал он.
* * *
– Обезглавливание станет прекрасным зрелищем, – проговорил Рошар, в то время как Арин вел лодку по каналу. День был ясным. – Ты так не думаешь? Ты слишком тяжел для хорошего повешения. Твоя шея переломится мгновенно.
– Но обезглавливание тоже быстрое.
– Нет, особенно если топор тупой.
Это был обычный разговор между ними. Рошар с удовольствием научил Арина словам, которые на его языке обозначали различные способы казни, и ежедневно напоминал Арину, что его жизнь находится в руках принца. Обычно такие беседы веселили Рошара, который сейчас полулежал на противоположном конце каноэ, скрестив руки на груди. Одну ногу он свесил за борт, а глаза поднял к голубому небу. Однако сегодня в его позе читалось притворство. Его фигура состояла из одних жестких линий.
Затем он опустил глаза и окинул взглядом город. Что-то привлекло его внимание. Лицо Рошара изменилось. Все его притворство мгновенно исчезло, и осталась только обнаженная ярость – та же, что заставила его сжать в кулаке игрушечное оружие Риши.
Арин тоже это видел.
Вдоль берега канала брела женщина. На ней были узкие брюки жителей равнин. В руках она несла голубой сверток – это был цвет, в который одевались дакранские дети. Женщина нежно прижимала сверток к себе, будто младенца. Однако у того не было лица. Не было рук. Ничего, кроме свернутой тряпки.
Арин прекратил грести. Вода кружилась вокруг его неподвижного весла.
Иногда Арин почти мог понять поступок Кестрел. Даже сейчас, ощущая, как лодка медленно плывет по течению, он вспомнил отчаяние, появлявшееся на лице девушки, когда он упоминал ее отца. Тоску. Арину хотелось встряхнуть ее, прогнать это выражение, особенно в первые месяцы после того, как она купила его. Он хотел заставить ее увидеть генерала таким, каким он был на самом деле. Заставить ее признать, кем была она сама, признать неправоту, понять, что она не должна так жаждать любви отца. Его любовь была пропитана кровью. Неужели Кестрел этого не видела? Как она могла? Когда-то Арин ненавидел ее за это.
А затем ее тоска тронула его. Он познал это чувство сам: он тоже желал того, чего ему желать не следовало. Он тоже ощутил, как сердце само выбирает себе приют и не слушает голос разума. Не здесь, пытался возразить он. Не со мной. Не я. Никогда. Однако им завладела та же болезнь.
Когда он мысленно возвращался к этой ситуации, роль Кестрел во взятии восточных равнин была предсказуемой. Иногда Арин проклинал ее за то, как она добивалась расположения императора, или винил за превращение войны в игру просто потому, что она могла. Однако ему казалось, что он знает причины ее действий. Она делала все это ради отца.
Все почти сходилось. По крайней мере, когда Арин был близок ко сну, его разум утихомиривался, и становилось сложнее следить за тем, какие мысли в нем появлялись. Перед тем как заснуть, он подходил вплотную к пониманию.
Однако сейчас он бодрствовал. Он смотрел на женщину с затуманенным взглядом, прижимавшую к груди тряпичного младенца. Арин видел, как она нежно гладит голубые складки. Понимания просто не могло быть.
Арин жалел, что Кестрел не видит этой картины. Он хотел заставить ее заплатить за то, что она совершила.
Глава 33
Мир отворил двери весне. Тугие бутоны распустились и выпустили на свет разноцветные лепестки.
Кестрел почти не покидала дворца, но от этого не было пользы. Ход мыслей тоже зависел от поры года, и она не могла остановить те, что вырвались сейчас наружу из задворок ее сознания. О чем же она думала? Что таилось в ее душе, окруженное чувством вины? Что она держала в руках и поднимала к свету, чтобы получше рассмотреть, и что бросала, как можно скорее, будто обожглась?
Такие мысли разрастались, как цветы с огненными лепестками. Они сжигали траву вокруг себя. Горели сами от корня до кончика стебля. Кестрел избегала их.
Чаще всего. Но иногда она сама шла им навстречу. И лгала по пути самой себе.
Кестрел думала о своем рояле, который остался в Геране. О нем можно было вспоминать: вполне естественно, что она скучала по инструменту, на котором играла с детства, который когда-то принадлежал ее матери. Рояль во дворце издавал богатый, звенящий звук, и, возможно, был качественнее сделан, но Кестрел не могла не тосковать по тому, на котором играла почти всю свою жизнь. Она почти чувствовала под пальцами его прохладные клавиши.
Ее рояль остался в доме Арина. Она хорошо знала тот дом. Он был ее тюрьмой. Он почти стал ей... домом.
Однако затем Кестрел подумала, что это не так. Она вовсе не так хорошо знала дом Арина. Она была убеждена, что это правда, и поняла: солгала себе лишь для того, чтобы самой себя исправить. Ведь часть дома Арина она так никогда и не видела.
Вот где была загвоздка. Пылающий цветок.
Кестрел никогда не была в покоях Арина. Да, она обнаружила его детские комнаты. Однажды встретила его там. Но в то время он уже спал в другой части дома. Там же проводил часы уединения, принимал ванну, читал, одевался, смотрел в окно. Вид из того окна Кестрел так никогда и не открылся.
Арин жил с противоположной стороны расположенного на крыше двойного сада, который соединял его покои с ее. Он дал Кестрел ключ от той двери в стене, разделявшей их. Кестрел мысленно взяла ключ в руку. Вставила в замок. Отворила дверь.
Она представляла себе, что обнаружит там. Возможно, пол коридора, ведущего из сада в комнаты Арина, был выложен плиткой, которая блестела в темноте, будто чешуя волшебного существа. В воображении Кестрел стояла глубокая ночь. Тьма казалась физически осязаемой.
В отличие от Кестрел, Арин не стал бы зажигать лампы во всех комнатах, особенно в тех, которые не использовал в данный момент. Нет, он бы зажег всего одну, и то неярко, как человек, привыкший беречь то немногое, что у него есть. Поэтому Кестрел пошла бы на свет. Там, где она нашла бы его источник, она нашла бы и Арина.
Иногда она находила его в спальне.
Иногда ей не хватало сил, чтобы думать об этом. Ее сердце вздрагивало. Мужество покидало ее. Поэтому она предпочитала находить его в других местах: в гостиной, где он сидел в кресле или на корточках у камина, подкладывающим в пламя дрова.
После того как она находила его, всегда происходило одно и то же. В ее мыслях у него в руках всегда было что-то, что он откладывал, когда видел ее: полено, книга.
Он был удивлен: не думал, что она придет.
Выпрямлялся. Вставал. Подходил ближе.
Той ночью в городе Арин выиграл правду. Выиграл честно. Сейчас он получит то, что Кестрел ему задолжала. Он потребует, чтобы она объяснила ему причину. И она все расскажет. Правда лежала на кончике ее языка, и не только там. Кестрел чувствовала правду в горле, корень правды держался глубоко внутри девушки. Наверное, так чувствовали себя певцы перед тем, как запеть, когда тело готовилось и настраивалось на мелодию.
Она могла спросить Арина. Уж ему-то наверняка это чувство знакомо. Но она боялась заговорить.
А Арин слушал. Он ждал ответов.
Момент настал. Это всегда происходило в один и тот же момент. Кестрел поднимала голову, и правда лилась из нее песней.
* * *
Она больше не могла выносить молчание Джесс. Слишком много писем осталось без ответа. Слишком много раз Кестрел уходила, наткнувшись на закрытую дверь Джесс. Ей не хотелось вынуждать подругу к встрече... но, в конце концов, больше ничего ей не оставалось. Он отправила свою карточку с императорской печатью. На плотной бумаге были обозначены день и час визита Кестрел в дом Джесс.
И Джесс ждала ее.
Кестрел провели в салон. Джесс сидела на вышитом диване у камина. Пламя горело ярко, несмотря на то, что день был теплым. Кестрел неловко замерла, теребя ленту своего кошелька. Джесс, казалось, еще больше исхудала, ее волосы утратили свой блеск. Она не встречалась взглядом с Кестрел: ее глаза смотрели выше, на метку помолвки на лбу у гостьи.
Джесс отвела взгляд.
– Что тебе нужно?
Всю дорогу сюда в карете Кестрел испытывала тошноту. Теперь ей стало еще хуже: ее внутренности будто превратились в клубок червей.
– Увидеть тебя.
– Что ж, я здесь, как ты и приказала. Ты меня увидела. Теперь можешь уходить.
– Джесс. – В горле Кестрел встал комок. – Я скучаю по тебе.
Джесс теребила пальцем вышитое изображение на подушке дивана. На нем была девушка-воительница, которая охотилась на лису. Джесс подцепила ногтем нить.
– Дело в ожерелье? – спросила Кестрел. Она слишком скоро – бесчувственно и беспощадно скоро – раздавила стеклянные лепестки подарка Джесс в порошок. Кестрел осознала: в ней жила надежда, что именно испорченный подарок погубил их дружбу.
– Ожерелье, – ровным тоном повторила Джесс.
– Я не понимала, как много оно для тебя значило. Я...
– Я рада, что оно разбилось.
Джесс подскочила на ноги и подошла к хрустальному подносу, который стоял на боковом столике. На подносе был стеклянный кувшин с водой и небольшой пузырек с мутной жидкостью. Джесс налила воды в стакан, немного расплескав, и наклонила над ним пузырек. В воду упали несколько капель и затуманили ее. Джесс начала пить большими глотками. Ее суровые карие глаза блеснули.
Отец Кестрел узнал бы этот взгляд, потому что в нем стояла война.
Но он бы не увидел непролитых слез Джесс. А если бы и увидел, то притворился бы, что их не было.
У Кестрел в глазах тоже защипало.
– Скажи мне, в чем я виновата.
– Ты знаешь. Ты та, кто всегда все знает. Это я глупая. Наивная, и едва за тобой поспеваю. Почему бы тебе самой мне не сказать? Скажи мне, какая я медлительная. Посмейся над тем, как я заснула в твоей постели, как я устала, как искала тебя на твоем проклятом балу, а ты ни разу там со мной не заговорила. Ни разу. Посмейся над тем, как я пряталась в толпе и стаканами пила лимонную воду просто затем, чтобы делать хоть что-то. Расскажи мне, как я увидела этого твоего раба, когда он пробирался через толпу. Он был грязный. В лохмотьях. Черный и отвратительный.
Но он блестел. – Джесс заговорила тихо и яростно. – Его губы блестели. И куртка тоже. Почему бы тебе не объяснить это, Кестрел? Я слишком глупая, чтобы самой в этом разобраться.
Кестрел почувствовала, как от ее лица медленно отлила кровь.
– Я ничего не заподозрила, когда увидела, как его куртка засверкала на свету, – продолжала Джесс. – Как кристаллы, подумала я. Или осколки стекла. Как странно. Но я не хотела на него смотреть. И я отвернулась.
А потом я пошла спать. Ты разбудила меня и рассказала о разбившемся ожерелье. Я такая дуреха. Ты можешь этому поверить? Только утром, когда я осталась в комнате одна, до меня дошло, что всему есть простое объяснение. – На ресницах Джесс дрожали слезы. – Почему бы тебе мне все не объяснить, Кестрел? Расскажи мне правду.
Кестрел не могла понять, как правда могла быть такой двуликой, как монета. Столь чистой – и уродливой. Она стояла посреди салона, в ловушке из своего собственного молчания... И это молчание стало ее ответом.
Теперь Джесс рыдала, не сдерживаясь.
– Он забрал у меня все.
Кестрел сделала шаг к ней, но Джесс вскинула руки, будто защищаясь. Кестрел замерла.
– Джесс, – тихо произнесла она. – Это не так.
Джесс резко и грубо засмеялась и стерла со щек слезы.
– Не так? Он забрал у меня дом.
– Не сам. Это было частью императорского перемирия: отдать колонию обратно.
– Но он подписал это перемирие.
– Тот дом никогда не был по-настоящему твоим.
– Послушай, что ты сама говоришь! Мы завоевали те земли. Они были нашими. Это закон войны.
– Кто установил такой закон, Джесс? Кто сказал, что именно так все должно быть?
Джесс прищурила глаза, будто смотрела на что-то вдалеке.
– Это из-за него ты стала такой.
– Неправда.
– Ты была моей подругой больше десяти лет. Думаешь, я не знаю, когда ты лжешь?
– Никто не заставлял меня меняться.
– И, тем не менее, это произошло.
Кестрел промолчала.
– Он забрал у меня Ронана, – сказала Джесс. – Ронан вступил в ряды Всадников, ты знала?
Нет. Кестрел знала только о том, что он ушел в армию. Всадники были элитным отрядом. Они соревновались за самые опасные задания. В сердце Кестрел впился острый осколок страха.
– Ронан ушел сам, – сказала она наконец. – Никто не заставлял его записываться.
– Никто?
Голос Джесс был хриплым от ярости.
– Я умоляла его, – произнесла Кестрел. – Я умоляла его не делать этого.
– Чего стоили твои мольбы? Ронан знал. Я готова поспорить на что угодно, что знал. Он знает то же, что знаю я. Тот раб овладел тобой. На его одежде остались осколки моего подарка. На его губах – твоя метка. И ты этого хотела. Ты хотела этого, пока я умирала на полу губернаторского дворца. И даже раньше, когда я выбирала тебе платье и предложила стать твоей сестрой. Все это время ты хотела другого.
Кестрел опустила взгляд на вышивку дивана. Она не отрывала глаз от распускавшейся охотницы.
– Опровергни мои слова, – приказала Джесс.
Если Кестрел потянет за торчащую нитку, вышитое лицо полностью распустится. Если с силой дернет, то, может быть, охотница исчезнет полностью.
– Опровергни их!
– Не могу, – безжизненно ответила Кестрел.
– Тогда уходи.
Но Кестрел не могла пошевелиться.
– Уходи, Кестрел. Я больше никогда не хочу тебя видеть.
* * *
Кестрел сидела за роялем в пустой музыкальной комнате. Клавиши молчали.
Джесс все знала.
Кестрел опустила руку на клавиши, сыграв яростный аккорд. И снова раздалось то странное неприятное эхо, из-за которого казалось, что сама музыкальная комната прислушивается к издаваемым в ней звукам. Кестрел убрала руку. Ее тело напряглось. Может, ей бы удалось, как обычно, забыть об эхе и с головой погрузиться в музыку. Но сейчас ее сжимало чувство, которого она раньше никогда не испытывала.
Ей не хотелось играть.
Кестрел встала из-за рояля и осмотрела комнату. Что исправит здешнюю акустику? Гобелены на стенах? Кестрел заставила себя думать об этом, пытаясь не обращать внимания на то, как отчаянно ей хотелось, чтобы Джесс все поняла.
Кестрел рассматривала полки, размышляя, не стоит ли заставить их книгами. Внезапно она заметила, что у одной из самых высоких полок не было деревянной стенки, а у всех остальных были.
У этой вместо стенки был экран. Искусно раскрашенный экран с реалистично прорисованными сучками и темными кольцами.
Кестрел подошла поближе. Она поднялась на цыпочки и отодвинула в сторону барометр, а затем постучала по металлическому экрану.
Раздалось эхо.
За стеной была другая комната. А за разрисованным экраном – место, откуда за Кестрел можно было наблюдать и слушать, как она играет или разговаривает с кем-то.
Эта комната раньше принадлежала Верексу, и император отдал ее Кестрел.
Кестрел опустилась на пятки.
Императору нравились игры.
Кестрел стала поспешно вспоминать каждое мгновение, которое провела в музыкальной комнате. Совершила ли она здесь хоть одну ошибку? Сказала ли что-то, чего ей говорить не следовало? Вряд ли. Нет, никто не мог увидеть в ее действиях ничего неправильного.
Вызывающего.
Преступного.
Кестрел отошла. За ней могли наблюдать прямо сейчас.
Кестрел покинула комнату и стала изучать коридор снаружи в поисках входа в то место, откуда за ней могли следить. Она водила пальцами по резьбе, украшавшей стены, и наконец сердцевина деревянного цветка поддалась, и панель отъехала в сторону.
Помещение оказалось маленьким, пустым, темным и холодным. Через экран был виден ее рояль и большая часть ярко освещенной комнаты, кроме двери. Кестрел уставилась на то место, где сидела.
Девушка снова осмотрела спрятанную комнату. Она казалась почти обычной. Простой, чистой. Непыльной. Но здесь пахло сыростью и застоявшимся воздухом. Как в тюрьме.
