Текст книги "Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников"
Автор книги: Маргарита Павлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
3
…еще в моем первом романе «Тяжелые сны» я говорил, что истинно-новое обретается на исхоженных путях. Новая форма, как и новая мода, занимательна для современников, а для будущих поколений вся наша новизна обветшает и заслонится новыми, столь же суетными, исканиями, и останется только то, что ни старо, ни ново, а просто хорошо.
Роман, над которым Сологуб трудился более десяти лет («lentement, lentement, comme le soleil» [271]271
Медленно, медленно, как солнце ( фр.).
[Закрыть], – сообщал он в предисловии к третьему изданию), стал для него обобщением жизненного опыта и одновременно высшим творческим достижением за прошедшие годы.
В «Тяжелых снах» вполне определились темы и проблемы, характерные для его прозы в целом, обозначились доминанты авторского стиля и эстетические приоритеты, остававшиеся также существенными в период работы над «Мелким бесом». Оба произведения создавались на стыке культурных эпох и получили многоплановую стилистическую ориентацию [272]272
Об особенностях художественного метода «Тяжелых снов» см.: Романова Е. И.Художественные концепции мира и человека в натуралистическом и символистском романе; Удонова З. В.Из истории символистской прозы (о романе Ф. Сологуба «Тяжелые сны») // Русская литература XX века. (Дооктябрьский период). – Сб. 7. – Тула, 1975. – С. 33–48; Старикова Е.Реализм и символизм // Развитие реализма в русской литературе: В 3 т. – М.: Наука, 1974. – Т. 3: Своеобразие критического реализма конца XIX – начала XX века. – С. 181–194).
[Закрыть], генетическая связь первых романов Сологуба была сразу же отмечена в критике: «Между ними существует несомненная преемственность и в мыслях, и в форме. Это две крупные ступени той внутренней лестницы, по которой, то поднимаясь, то опускаясь, движется душа писателя» [273]273
Вергежский А. [Тыркова-Вильямс А. В.]Тяжелые сны // Слово. – 1909. – № 702, 7 (20) февраля; перепеч.: О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки / Сост. Ан. Чеботаревская. – СПб.: Шиповник, 1911. – С. 344.
[Закрыть].
В «Тяжелых снах» Сологуб избрал типичный для его прозы хронотоп – русская провинция конца века (1880–1890-х годов), а также основной повествовательный тон – в традициях социально-бытовой реалистической прозы XIX века (по мнению современников, выступил «как реалист с изумительным знанием быта, которое ставит его наряду таких писателей, как Чехов, Гоголь, Щедрин» [274]274
Иоаннесиан А.Творчество Сологуба // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 100. Л. 5 об.
[Закрыть]).
Вместе с тем изображение провинциальных нравов и пошлости среды не было темой романа. В основу «Тяжелых снов» поставлен центральный для «всего художественного и философского творчества <писателя. – М.П.> вопрос о смысле жизни» [275]275
Иванов-Разумник.О смысле жизни. Федор Сологуб, Леонид Андреев, Лев Шестов. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1908. – С. 5. По мнению критика, эти три писателя «вышли из Ивана Карамазова», «поставили во главу угла своего художественного и философского творчества вопрос о смысле жизни».
[Закрыть]. В письме от 15 ноября 1895 года к Л. Гуревич Сологуб объяснял, что в центре «Тяжелых снов» – «современный человек, живущий более книжными и отвлеченными интересами, потерявший старые законы жизни, усталый, развинченный и очень порочный. Логин ищет истины и предчувствует ее, ищет сознательно… Жизнь его и есть вся непрерывно<е> искание истины, на всех путях ищет ее тщетно, потому что истина не покупается трудом, а дается даром и вдруг, как девичья любовь» [276]276
Сологуб Ф.Письма к Л. Я. Гуревич и А. Л. Волынскому. – С. 119.
[Закрыть].
Центральный вопрос «Тяжелых снов» обозначен непосредственно в заглавии, отсылающем к трактату Ф. Ницше «Так говорил Заратустра». Ср.: «Десять истин должен найти ты в течение дня: иначе ты будешь и ночью искать истины, и твоя душа останется голодной»; «надо обладать всеми добродетелями, чтобы спать хорошо» [277]277
Ницше Ф.Соч.: В 2 т. – М.: Мысль, 1990. – Т. 2. – С. 20.
[Закрыть].
Три центральных персонажа романа – Василий Логин, Клавдия Кульчицкая и Анна Ермолина (Нюта), по замыслу автора, принадлежат к тем, «кто днем не нашел свои десять истин», их троих мучают «тяжелые сны». «Умственный человек» Логин ищет истину на путях разума, Клавдия на пути страсти («Любить, испытывать страсть, гореть с обоих концов» – вот смысл жизни), Анна утверждает истину «в любви к людям».
Философский пласт романа формировался посредством рецепции популярных в символистской среде идей Ф. Ницше [278]278
О влиянии творчества Ф. Ницше на русскую литературу конца XIX – начала XX века см.: Nietzshe in Russia / Ed. By В. G. Rosenthal. Princeton Univ. Press, 1986; Данилевский P. Ю.Русский образ Фридриха Ницше (Предыстория и начало формирования) // На рубеже XIX–XX веков. – Л.: Наука, 1991. – С. 5–43;. Клюс Э.Ницше в России. – СПб.: Академический проект, 1999; в частности, о влиянии Ницше на прозу Сологуба см.: Сологуб Федор.Афоризмы. Достоинство и мера всех вещей // Неизданный Федор Сологуб. – С. 189–200.
[Закрыть], Вл. Соловьева, Мережковского, Минского [279]279
О философских мотивах в романе см.: Удонова З. В.Из истории символистской прозы (о романе Ф. Сологуба «Тяжелые сны») // Русская литература XX века. (Дооктябрьский период); Бройтман С. Н.Федор Сологуб // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов). – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Кн. 1. – С. 889–890.
[Закрыть], но главным образом посредством развертывания в повествовании метафизической модели А. Шопенгауэра («мир как воля и представление»), которая организует и подчиняет себе все художественное пространство произведения.
В повествовании о любви Логина и Анны угадываются центральные эротические концепции эпохи модернизма: кардинальная для творчества символистов утопия о преображении мира красотой (сцена в беседке в гл. 36), а также идея отказа от эроса в духе «Метафизики любви» А. Шопенгауэра (в стремлении Логина преодолеть «животную» природу инстинкта, не участвовать в продлении «дурной бесконечности») [280]280
Брошюра А. Шопенгауэра «Метафизика любви», фрагмент труда «Мир как воля и представление», издавалась, по желанию автора, отдельно на французском и английском языках. Впервые в русском переводе: Шопенгауэр А.Метафизика любви. – СПб., 1864.
[Закрыть].
Существенными для Сологуба оказываются художественные и психологические проекции, связующие его с прозой Достоевского. Сцена убийства Мотовилова, например, содержит прямую цитатную отсылку к «Преступлению и наказанию» [281]281
Ср.: «„Тяжелые сны“ – один из первых русских романов, органично развивающий традицию Достоевского и обсуждающий проблему „социального негодования“ и „идейного“ убийства носителя зла с прямыми отсылками к „Преступлению и наказанию“» ( Бройтман С. Н.Федор Сологуб. – С. 889). Подробно о полемической перекличке «Тяжелых снов» с романом «Преступление и наказание» см.: Клейман Л.Ранняя проза Федора Сологуба. – С. 19–25, 70–71; Долинин А.Отрешенный (К психологии творчества Федора Сологуба) // Заветы. – 1913. – № 7. – С. 55; перепеч.: Долинин А. С.Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе. – Л.: Худож. лит., 1989. – С. 419–451.
[Закрыть]. В отличие от Раскольникова, Логин «перешагнул» через кровь и оправдал убийство.
В очерке «О Достоевском», появившемся в «Северном вестнике» через год после публикации «Тяжелых снов», А. Волынский иронизировал по поводу современного переосмысления классического текста, целясь при этом в Сологуба: «Вот падение Достоевского! Он гениально раскрыл картину освобождающейся личности, признав за нею право на преступление, но дальше он не пошел. В нем не хватило сил довершить психологию великого человека, и он кинулся на колени перед традиционной моралью и устаревшими преданиями. Как это ни странно сказать, Достоевский ударился в банальность» [282]282
Волынский А.О Достоевском // Волынский А. Л. Борьба за идеализм. – С. 2; впервые опубл.: Северный вестник. – 1897. – № 10.
[Закрыть].
Исходя из сентенции критика, герой «Тяжелых снов» в банальность не ударился. В рукописной версии романа на вопрос отца: «Но как он будет жить с таким бременем на совести?» – Нюта отвечает в стилистике «Заратустры»: «Рабы ценятся дешевле свободного человека. <…> это как лестница, которая приснилась Иакову, и ангелы всходили и сходили по лестнице. О тех, кто сходил, не нужно жалеть, – пусть они уходят поскорее» [283]283
РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 4. Л. 233.
[Закрыть].
Таким образом, уже в «Тяжелых снах» обнаруживается свойственная поэтике модернистских текстов полемическая перекличка с классическими образами и сюжетами, осмысление их как «строительного сырья». В августе 1912 года Сологуб писал А. А. Измайлову: «Мне кажется, что такие великие произведения, как „Война и Мир“, „Братья Карамазовы“ и прочие, должны быть источниками нового творчества, как древние мифы были материалом для трагедии. Если могут быть романы и драмы из жизни исторических деятелей, то могут быть романы и драмы о Раскольникове, о Евгении Онегине и о всех этих, которые так близки к нам, что мы порою можем рассказать о них и такие подробности, которых не имел в виду их создатель» [284]284
Федор Сологуб и Ан. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым / Публ. М М. Павловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1995 год. – СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. – С. 225.
[Закрыть]. Несколько ранее эту мысль высказывал М. А. Волошин в статье «„Братья Карамазовы“ в постановке Московского Художественного театра» [285]285
Ежегодник императорских театров. – 1910. – Вып. 7. – С. 153–165.
[Закрыть]и других своих выступлениях; наряду с Достоевским и Толстым, к творцам трагических мифов русской культуры Волошин причислял Сологуба [286]286
См.: Волошин М.Имел ли Художественный театр право инсценировать «Братьев Карамазовых»? – Имел // Утро России. – 1910. – № 280, 22 октября; см. об этом также в примеч. А. В. Лаврова в кн.: Волошин М.Лики творчества. – Л.: Наука, 1988. – С. 701–702.
[Закрыть].
В ретроспективе этого высказывания «Тяжелые сны» – ступень к созданию романа-мифа на основе парадигмы образов Достоевского. В поздние годы Сологуб вновь возвращался к идее романа-мифа: «Я вот хочу написать трагедию. Такую, каких нынче уже не пишут. Взять какой-нибудь миф Достоевского, ну, что хотите, „Преступление и наказание“, что ли, и создать из этого мифа трагедию. Сохранить только самый миф, обстановку, героев, конечно, Мармеладова так и должна оставаться Мармеладовой, но – язык, образы, – это будет свое» [287]287
Смиренский В. В.Воспоминания о Федоре Сологубе / Вступ. статья, публ. и коммент. И. С. Тимченко // Неизданный Федор Сологуб. – С. 405.
[Закрыть].
Не без влияния творчества Достоевского складывался психологический портрет главного героя, в котором выделяются архетипические черты «человека из подполья». «Я – дикий, я – злой, я – порочный», «больной», – неоднократно повторяет Логин (эти же качества наследовал Передонов). «Я человек больной… Я злой человек», – с первой фразы заявляет о себе герой «Записок из подполья». Однако «подпольное сознание» Логина (равно как и Передонова) – не единственная структурно значимая черта образа.
В «Тяжелых снах» Сологуб впервые представил героев, которые были «новыми людьми» в русской литературе, в лице Логина и Клавдии предложил на обозрение поведенческий кодекс и эмоциональный строй человека fin de siècle (с ними могут быть сопоставлены персонажи рассказов сборника З. Гиппиус «Новые люди», 1896). И. А. Гофштеттер, назвавший роман «архи-декадентским», писал: «Ни один из русских авторов до сей поры не доходил до такого откровенного, почти дерзкого декадентства, как Сологуб; поэтому ни по каким другим произведениям нельзя судить так ясно о слабых и сильных сторонах нового движения литературы, как по „Тяжелым снам“ г. Сологуба» [288]288
Залетный И. [Гофштеттер И. А.].Критические беседы: «Тяжелые сны» Федора Сологуба // Русская беседа. – 1896. – № 3. – С. 170.
[Закрыть].
Действительно, внешне традиционный «фасад» романа – проблематика социально-обличительной прозы и сатирические интонации в духе Гоголя и Щедрина контрастно подчеркивали новизну идей и образов «Тяжелых снов».
События в романе разворачиваются в уездном городке, в котором вынужден служить учитель Василий Маркович Логин. Служба ему ненавистна. Жизнь русского захолустья вызывает у него раздражение и ненависть: карты, пьянство, сплетни, грубые развлечения; дочери, ненавидящие матерей, матери, желающие дочерям смерти; отцы-садисты, похваляющиеся безграничной властью над детьми-марионетками; учителя-преступники; друзья, распространяющие клевету и позорные небылицы; женщины, публично торгующие собой и накидывающие сотенки несостоявшимся женихам, – все эти Кульчицкие, Дубицкие, Мотовиловы, Андозерские и иже с ними.
«На мне отяготела жизнь»; «Мы потеряли старые рецепты жизни и не нашли новых», – сетует герой. «Мы», от имени которых Логин ведет ламентации, относится к тем, кто вступил в активную жизнь в начале 1880-х годов – в период наступившей после 1 марта 1881 года духовной и политической реакции. К «ним» обращено стихотворение «Восьмидесятникам», написанное автором романа:
О своих сверстниках Сологуб заметил вскользь на полях рукописи «Одиночества»: «Типы молодого поколения, еще более дряхлые, чем он сам <герой поэмы. – М. П.>. Общество относится к революции как робкий онанист. Онанист смело вкусил запретного плода, отверг все авторитеты и всю рутину. Беспредельно смелый и свободный дух. Никогда не установится. Вечная жажда» [290]290
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л. 70.
[Закрыть]. Эти же мысли отзываются в реплике Логина: «Я жажду не любви, не богатства, не славы, не счастья, – живой жизни жажду, без клейма и догмата, такой жизни, чтобы можно было отбросить все эти завтрашние цели, чтобы ярко сияла цель недостижимая» [291]291
Сологуб Федор.Тяжелые сны. Роман. Рассказы. – С. 33. Далее цитаты из романа приводятся без отсылок.
[Закрыть].
Герой «Тяжелых снов» предстает мучеником, осужденным видеть только «непрерывное зло жизни» – бесцельной, нелепой, глупой, дикой, злой, жестокой, злобной, больной, мертвой. Сологуб намеренно играет этими определениями на каждой странице, ведь весь мир в его представлении лишь «зеркало злой воли» (несомненно, он переадресовал герою собственные переживания, ср.: «Злое земное томленье, / Злое земное житье, / Божье ли ты сновиденье / Или ничье?» [292]292
Стихотворения. 1979. – С. 180.
[Закрыть]).
Логин буквально заключен в магический круг зла: около него непрестанно мелькают «глупые, злые лица», звенит «злобный смех», нашептывают «злые думы» и «злые речи», наполненные «жестоким ядом злой клеветы», его преследует «кто-то злой и туманный» и т. д. и т. п., сам он страдает приступами «дикой злобы» (ср. стихотворную параллель: «На гибельной дороге / Последним злом греша, / В томительной тревоге / Горит моя душа» [293]293
Там же. – С. 288.
[Закрыть]). (Характерная черта поэтики сологубовских текстов – неприметные, ненавязчивые повторы отдельных деталей, посредством которых «сравнения перерастают в метафоры или метонимии, потом в символы и, наконец, приобретают „архетипически“ окрашенную значимость» [294]294
Силард Л.Поэтика символистского романа конца XIX – начала XX в. (В. Брюсов, Ф. Сологуб, А. Белый) // Проблемы поэтики русского реализма XIX века. – Л.: ЛГУ, 1984. – С. 271.
[Закрыть].)
«Томление жизнью, „томление ненужное и тщетное“ – вот, говоря любимым выражением автора, основное настроение „Тяжелых снов“, – отмечал Ф. Шперк. – А вот и еще несколько характерных терминов из психологического лексикона этого произведения: „безнадежное томление“, „злое сомнение“, „томительное безволие“, „древняя каинская злоба“, „великая тоска жизни“, „томительные кошмары“ и пр. В своеобразном, выдержанном стиле этого „томительного“ настроения и заключается оригинальность произведения г. Сологуба» [295]295
Ш. Ф. [Шперк Федор].Тяжелые сны. Роман Федора Сологуба. СПб., 1896 г. // Новое время. – 1896. – № 7231, 17 (29) апреля. – С. 3.
[Закрыть].
Внешняя жизнь, испытующая Логина безобразием, постепенно теряет для него осмысленность, значение и даже реальность, она ему только «кажется» (все в городе «производило впечатлениежизни мирной и успокоенной», создает «прочную иллюзию томительно-неподвижного сновидения») [296]296
О поэтике сновидений в «Тяжелых снах» см.: Сергеев О. В.Поэтика сновидений в прозе русских символистов. Валерий Брюсов и Федор Сологуб: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. – М., 2002.
[Закрыть]. Принцип иллюзорности бытия положен также в основу «Мелкого беса», он сформулирован прямо в экспозиции романа: «Все принарядились по-праздничному, смотрели друг на друга весело, и казалось,что в этом городе живут мирно и дружно. И даже весело. Но все это только казалось» (курсив мой. – М.П.).
Уподобление жизни сну, череде видений, «покрывалу Майи», почерпнутое из сочинений А. Шопенгауэра и ведийской мудрости [297]297
Об увлечении Сологуба буддизмом в начале 1890-х годов записала В. П. Абрамова-Калицкая со слов вытегорца, знавшего писателя: «очень уж хорошо буддийский катехизис знал. Бывало, отец Соколов скажет: – Кабы вы так-то православный катехизис знали!» (Федор Сологуб в Вытегре (Записи В. П. Абрамовой-Калицкой) / Вступ. статья, публ. и коммент. К. М. Азадовского // Неизданный Федор Сологуб. – С. 275). В личной библиотеке писателя имелись следующие издания: Рис-Дэвис Т. В.Буддизм. Очерк жизни и учений Гаутамы Будды. – СПб., 1899; То же. – СПб., 1906; Сутта-Нипатта. Сборник бесед и поучений: Буддийская каноническая книга / Рус. пер. Н. И. Герасимова. – М., 1899; Лунный свет Сакья-истины / Пер. с санскр. d-r Р. Граббе; рус. пер. Н. И. Герасимова. – М., 1900; Буддийские супы / Пер. с пали проф. Рис-Дэвиса, с примеч. и вступ. ст.; рус. пер. Н. И. Герасимова. – М., 1900. См.: Шаталина. —С. 454.
[Закрыть], доминирует в изображении душевного мира героя. «Все колебалось в туманном сознании Логина», «томило ощущение сна и бездеятельности»; «Душа колебалась, как на качелях» или даже «за порогом сознания» (у Шопенгауэра: «Жизнь качается, подобно маятнику, взад и вперед, между страданием и скукой, которые оба действительно суть ее последние части» [298]298
Шопенгауэр А.Мир как воля и представление / Пер. А. Фета. – СПб.: А. Ф. Маркс, 1898. – С. 324.
[Закрыть]).
Мотив иллюзорности бытия структурирует все повествование романа, его развитие можно проследить в серии повторяющихся эпизодов. Логина мучает сомнение в реальности ночного посещения Ульяны («„Бред, бред!“ – тоскливо думал Логин. „Да нет, не может быть!“ <…> Или длинная Ульянина юбка смела пыль с выступа над фундаментом? Или и не было никаких следов? Логин внимательно всматривался в скупую, сорную землю дороги, но и там ничего не находил»).
Аналогичным образом построен эпизод, в котором герой вспоминает о ночном свидании с Нютой (гл. 29): «Да, может быть, и нет ее, невозможной и несравненной? Мечтатель издавна, он, может быть, сам создал ее себе на утеху?» Пытаясь развеять сомнения, одурманенный головной болью, он отправляется в усадьбу Ермолиных: «Поспешно прошел Логин по всем комнатам нижнего этажа и никого не встретил. Вернулся на террасу. Не у кого было спросить об Анне. Страшным показалось ему его опустелое жилище. „Мечта, безумная мечта!“ – думал он».
В ранней рукописной версии текста сцена ночного свидания Клавдии и Палтусова, свидетелем которой случайно оказался Логин, имела единственную мотивировку: разговор двух невидимых в темноте людей, который слушает прохожий. «Уж не это ли и есть Клавдия Брунс? И с кем она? Неужели это ее вотчим! Трагедия или водевиль? – Однако я подслушивал! – мелькнуло в его голове, как будто чье-то постороннее замечание, и сейчас же забылось. – Впрочем, жизнь богата трагедиями, – думал, подходя к своему дому» [299]299
РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 6. Л. 7–7 об.
[Закрыть].
В окончательном варианте эпизод содержит два параллельных текста. Объяснение Клавдии и Палтусова звучит в воображении Логина, он «слышит голоса» – разговор двух влюбленных. «Что-то жуткое происходило в его сознании. Казалось, что тишина имеет свой голос, и этот голос звучит и вне его, и в нем самом, понятный, но не переложимый на слова».
Поток сознания героя иллюстрируется синхронным диалогом, доносящимся из сада: «Страстный женский голос, мечталось Логину,говорил: <…> Злоба жизни страшит меня, но мне любовь наша радостна и мучительна. <…> Клавдия говорила в это времяПалтусову неровным и торопливым голосом, и ее сверкающие глаза глядели прямо перед собою: – Вы все еще думаете, что я для вас пришла сюда? Злость меня к вам толкает, поймите, одна только злость» – и т. д. (курсив мой. – М. П.).
Сологуб, очевидно, искал художественные решения для изображения душевного строя современного человека. Раздвоенность сознания в эпоху fin de siècle воспринималась под знаком «новой красоты» и усложнения натуры. «Двойственность – вот наша современная красота, не банальная красота так называемых цельных и здоровых душ, а красота мерцающих иллюзий, одновременно восторгающая и терзающая», – писал А. Волынский [300]300
Волынский А. Л.Красота (Из дневника старого энтузиаста) // Волынский А. Л. Борьба за идеализм. – С. 288.
[Закрыть]; «такие формы организма, которые свидетельствуют о более сложном отношении к миру, будут казаться нам более прекрасными», – декларировал Н. Минский [301]301
Минский Н.При свете совести. – СПб.: Тип. Ю. Н. Эрлих, 1897. – С. 205.
[Закрыть].
Ф. Шперк, автор философских сочинений индивидуалистического толка и поэмы декадентского содержания, считал самым характерным признаком современного психологического типа и декадентского сознания даже не раздвоенность, а болезненное распадение на множество «я». В рецензии на «Тяжелые сны» он писал: «Человеческое самосознание, индивидуальное „я“, действительно исчезает в декадентстве, насколько речь идет об одном „я“, об одном цельном и неподвижном средоточии личности; но чувство индивидуальности, как чувство каких-то личных неопределенно-колеблющихся состояний, не только в нем не исчезает, но, напротив, и составляет именно его настоящее содержание. Декадентство чаще всякого другого говорит „о себе“, ибо единое, органическое „я“ разбилось в нем на тысячи маленьких и малюсеньких „я“» [302]302
Ш. Ф. [Шперк Федор].Таланты последней формации // Новое время, – 1896. – № 7297, 4 июня. – С. 2.
[Закрыть].
Больной и порочный Логин, фиксирующий моменты распадения сознания на множество «я», видящий «две истины разом», с «двоящимися мыслями», очевидно, манифестировал победу «нового» – декадентского сознания: «Сознательная жизнь мутилась, – не было прежнего, цельного отношения к миру и людям»; «чаще всего огонь сознания горел как бы на мосту, между двумя половинами души, и чувствовалось томление нерешительности. Иногда этот огонь освещал радостные и полные надежды мысли, но сила жить принадлежала ветхому человеку, который делал дикие дела, метался, как бешеный зверь, перед удивленным сознанием и жаждал мук и самоистязания» (ср. у Ницше: «Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью»; «В человеке важно то, что мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переходи гибель» [303]303
Ницше Ф.Соч. – Т. 2. – С. 9.
[Закрыть]).
Сологуб постепенно сгущает вокруг Логина атмосферу дискретности происходящего, ее кульминация – сцена, в которой он в пьяном бреду видит в постели собственный труп и пытается избавиться от него (гл. 13). «Это нарастающее впечатление бреда разрешается мучительным припадком раздвоения личности, изображение которого составляет чудный психологический этюд, который можно смело поставить наряду с лучшими рассказами Эдгара По, Мопассана и Достоевского», – отмечал критик [304]304
Залетный И. [Гофштеттер И. А.].Критические беседы: «Тяжелые сны» Федора Сологуба // Русская беседа. – 1896. – № 3. – С. 180. Одним из литературных источников эпизода (раздвоения личности Логина на «я» и «труп»), по мнению Л. Клейман, был рассказ Э. По «Вильям Вильсон»; исследовательница пишет: «У двойника героя та же фамилия, то же лицо и фигура; он все время вмешивается в поступки героя, разоблачая то дурное, что герой делает. Герой убивает своего двойника-врага. И вдруг этот враг как бы становится его собственным отражением в зеркале. <…> У Сологуба один образ разлагается на два взаимосвязанных, у По, наоборот, два взаимосвязанных образа… объединяются в смерти» ( Клейман Л.Ранняя проза Федора Сологуба. – С. 36–37). К этому справедливому наблюдению следует добавить, что эпизод из «Тяжелых снов» содержит непосредственную аллюзию на сцену из «Братьев Карамазовых» (разговор Ивана с чертом), а также на культовый текст эпохи, ср.: «Для людей я еще середина между безумцем и трупом. Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню тебя своими руками»; «Свет низошел на меня: мне нужны спутники, и притом живые, – не мертвые и не трупы, которых я ношу с собою, куда я хочу» ( Ницше Ф.Соч. – Т. 2. – С. 14–15).
[Закрыть].
В текст поздней рукописи этой главы Сологуб целенаправленно вписал недостающий для полноты психологической картины штрих: «О, если бы ты знал, как тяжело влачить за собою свой тяжелый и ужасный труп! Ты холоден и спокоен. Ты страшно отрицаешь меня. Неотразимо твое молчание. Твоя мертвая улыбка говорит мне, что я – только иллюзия моего трупа, что я – как слабо мигающий огонек восковой свечи в желтых и неподвижных руках покойника. Но это не может быть правдою, не должно быть правдою. Я – сам настоящий и цельный, я – отдельно от тебя. Я ненавижу тебя и хочу жить отдельно от тебя, по-новому. Зачем тебе быть всегда со мною?» [305]305
РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 4. Л. 152 об.
[Закрыть]
Герой «Тяжелых снов» находится как бы на пороге здоровья и психического расстройства – в состоянии «полусна-полубреда», скуки, тоски и томления (характерная составляющая эмоционального «кода» декадентской прозы). Его угнетенная психика едва сдерживает напор асоциальных инстинктов: его томит сладострастное желание мучить и истязать Анну, не без усилия над собой он преодолевает запретное влечение к Леньке – мальчику, взятому на воспитание.
В ранней редакции текста гомоэротический мотив не был завуалирован [306]306
В первых публикациях «Тяжелых снов» гомоэротические эпизоды были упразднены из-за цензурных запретов, в третьем издании романа они были восстановлены не в полном объеме.
[Закрыть]. Сологуб открыто рассказывал о влечении Логина к Толе Ермолину (младшему брату Анны), о его мучительных галлюцинациях, возбужденных присутствием Леньки: «Логин долго стоял, рассматривая Толю, любуясь его голыми ногами. <…> Обнаженные ноги мальчика были стройны и красивы. Логину вспомнились мещанские мальчики в городе, которые, так же как Толя, забираются в реку ловить рыбу. Логин чувствовал, как к его впечатлениям примешивается что-то незаконное, сладострастно-щекочущее. Ему не хотелось идти ближе, он стоял неподвижно и насыщал свои взоры созерцанием далекого полуобнаженного тела. Сладостные и грубые мечты и мысли пробегали в нем как-то непроизвольно. Наконец он внимательно прислушался к ним и подумал: „Полунагота заманчивее, опаснее наготы“. Его дикие мысли и мечты тяжело томили его. Загоралась жажда, которую нечем было удовлетворить. Жестокая и злая улыбка искривила его губы» [307]307
PHБ. Ф. 724. Ед. хр. 4. Л. 258 об. – 259.
[Закрыть].
«Леня также мучил Логина. Это был уже совсем живой мальчик, и Логин смотрел на него с вожделением. И в то же время он знал, что относительно Лени никогда не уступит этому вожделению. Иногда ему хотелось мучить мальчика. Но мальчик был слишком беззащитен, – и руки на него не подымались. Злобно-страстная жажда мук и боли заставляла его иногда причинять боль себе самому. Но болевые ощущения были легки и скоропреходящи» [308]308
Там же. Ед. хр. 5. Л. 335 об. См. также фрагмент: Там же. Ед. хр. 4. Л. 468 об.; с незначительной авторской правкой эпизод вошел в третье издание романа (гл. 26).
[Закрыть].
В непосильной борьбе с поднимающимися со дна души «чудовищами» сознание Логина ослабевает, и он совершает «зверское преступление» – убивает Мотовилова, в котором видит средоточие порока и пошлости: «злоба и ненависть овладели Логиным»; «Опять взмахнул топором, еще и еще. Хряск раздробляемых костей был противен. Отвратительна была размозженная голова. <…> Чувствовал почти облегчение, почти радость». Индивидуалистический бунт и неприятие мира поставили Логина перед выбором между самоубийством и преступлением, он выбрал последнее (как сублимацию: «Мне казалось, что в себе самом я убил зверя»).
В подготовительных материалах к роману сохранилась выписка из специального издания, из которой следует, что Сологуб стремился вложить в образ Логина черты психического нездоровья: « Raptus melancholicus:Больной стремится не к достижению цели, а лишь к внешнему выражению того, что тяготит его сознание, к проявлению ужасного, невыносимого состояния, требующего какого бы то ни было изменения. В образе действий нет плана, целесообразности, а больной действует, как слепой, как бы конвульсивно. Необузданность, жестокость: убивая, отвратительно калечит. По совершению действия всегда чувствует облегчение, мгновенно освобождается от мучительного состояния» [309]309
Материалы к стихотворениям, художественной прозе, статьям, заметкам и т. д. Наброски, конспекты, канва, темы и пр. – ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 538. Конверт 12.
[Закрыть].
Картины «тяжелых снов», галлюцинаций и кошмаров Логина (а также Клавдии) были исполнены Сологубом с большим художественным мастерством и психологической достоверностью. В письме от 22 мая 1896 года Ф. Шперк сообщал Сологубу: «Розанов брал у меня Ваш роман и просил передать Вам свое сочувствие. Он находит у Вас сильный первобытно-стихийный талант – что очень верно» [310]310
Там же. Оп. 3. Ед. хр. 773. Л. 2 об.
[Закрыть]. В критике отмечали, что писатель владеет «поразительной способностью воспроизводить болезненные состояния души, истерические ощущения, <…> сны, видения, кошмары, химеры и т. п. В этом направлении он достиг колоссальных и удивительных результатов. Его область между грезой и действительностью. Он настоящий поэт бреда» [311]311
Залетный И. [Гофштеттер И. А.].Критические беседы: «Тяжелые сны» Федора Сологуба // Русская беседа. – 1896. – № 3. – С. 179.
[Закрыть]. (В выписке из этой публикации Сологуб сделал примечание: «Я – настоящий поэт бреда» [312]312
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 538.
[Закрыть].)
«Мир страстей и слепых инстинктов, царство седого хаоса – вот что открыто ему. <…> Мир внутренний, но не внешний, мир призраков, а не реальностей, мир больных или сосредоточенных в себе людей, от жизни ушедших или к ней не пришедших, – вот его сфера, его стихия, его пафос», – определил объект художественного исследования Сологуба А. С. Долинин [313]313
Долинин А.Отрешенный (К психологии творчества Федора Сологуба). – С. 67.
[Закрыть].
В. В. Розанов в рецензии на второе издание «Тяжелых снов» (1905) отмечал: «Письмо автора не везде ровно, там, где он касается редких случаев психологии и жизни, именуемых неопытною юностью и недоучившимися своей науке профессорами „извращенностью“, там письмо его приобретает такую силу и глубину, что страницы его романа хочется назвать, в данном направлении и с данным содержанием, первенствующими в нашей литературе» [314]314
РГБ. Ф. 386. Карт. 58. Ед. хр. 28. Л. 4. Рецензия не была опубликована.
[Закрыть].
Работа над образом главного героя «Тяжелых снов» оказалась подготовкой к созданию образа Передонова («Мелкий бес»). Оба героя переживают отсутствие душевного равновесия, ужас перед предметным миром, который сублимируется в сходных видениях: Логину в столбах дорожной пыли мерещится морока, или мара, то есть бес (синонимы, приведенные в словаре В. Даля); Передонова преследует пыльная Недотыкомка. Оба героя испытывают непреодолимое влечение к деструкции, мучительству и осквернению (ср.: «Угрюмый Каин прятался в тайниках души» Логина; каинская злоба и «томительный зуд к убийству» угнетали Передонова [315]315
Мелкий бес (2004). – С. 200. Далее до конца главы цитаты из романа приводятся без отсылки.
[Закрыть].
Новый литературный тип, пришедший на смену так называемым «лишним людям» былых времен, русская критика встретила враждебно. Логина называли «Чацким на кабацкой подкладке» [316]316
Б. п.«Тяжелые сны». Роман Федора Сологуба // Новое слово. – 1896. – Кн. 1, октябрь. – С. 103.
[Закрыть], «Гамлетиком Щигровского уезда» [317]317
Николаев П. Ф.Визжащие щенки – герои безвременья // Николаев П. Ф. Вопросы жизни в современной литературе. – М.: Д. П. Ефимов, 1902. – С. 178.
[Закрыть]и т. п. Вместе с тем «Тяжелые сны» были восприняты как подражание «дурным французским и немецким образцам» [318]318
Б. п.«Смутные дни», роман Сологуба. СПб., 1896 // Русский вестник. – 1896. – Сентябрь. – С. 249.
[Закрыть], как «декадентский бред, перепутанный с грубым, преувеличенным и пессимистическим натурализмом» [319]319
Б. п.Библиографический отдел (Периодические издания) // Русская мысль. – 1895. – Декабрь. – С. 637.
[Закрыть].
По мнению М. Горького, произведение Сологуба представляло собой «неудачную попытку набросать картину „декаданса“ в нашем интеллигентном обществе и дать серию портретов людей, расшатанных и угнетенных жизнью, современных людей с неопределенными настроениями, с болезненной тоской о чем-то, полных искания чего-то нового и в жизни, и в самих себе» [320]320
Горький М.Еще поэт: Федор Сологуб. Стихи. Книга первая // Горький А. М. Собр. соч.: В 30 т. – Т. 23. – М.: Худож. лит., 1953. – С. 120.
[Закрыть].
Пророческую оценку сочинению Сологуба дал переводчик романа на немецкий язык Александр Браунер. 24 декабря 1895 года он писал Л. Гуревич: «…мне кажется, что „Тяжелые сны“ – лучшее, несмотря на свои громаднейшие – впрочем, чисто русские – недостатки, как неимоверные длинноты и абсолютное отсутствие техники и т. д., – что русские за последнее время написали. Как ничтожны все эти Боборыкины и Потапенки etc. подле подобного художника. В России, вероятно, вся эта критическая шваль набросится на роман и станет доказывать, что Сологуб по крайней мере „кликуша“, и не заметит только, что и „Тяжелые сны“ должны быть написаны, что все они „всего только“ выражение нашего времени, что Логин – абсолютный тип индивидуалиста и fin de siècle» [321]321
Гречишкин С. С.Архив Л. Я. Гуревич // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. – Л., 1978. – С. 12. Роман тогда осудили фактически все, не одна только «критическая шваль». Ср.: «„Тяжелые сны“ написаны с поразительной мещанскою грубостью и производят впечатление пустой и бессодержательной фантазии», – отмечал Волынский (Северный вестник. – 1896. – № 12. – Отд. II. – С. 239); «Невозможной неряшливой бессмыслицей» назвал роман Лев Толстой (см.: Толстой Л. Н.Письмо Л. Я. Гуревич от 8–9 ноября 1895 г. // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. – М.: ГИХЛ, 1954. – Т. 68. – С. 250).
[Закрыть].
В январе 1897 года А. Браунер писал из Вены автору романа: «Вами очень интересуются. Уже при появлении перевода „Теней“ в моем сборнике русских новелл [322]322
Рассказы Сологуба «Тени», «Червяк» и «К звездам» в переводе А. Браунера см. в составленном им сборнике: Russische Novellen. Hrsg. [u. ubers.] v. A. Brauner (Leipzig: Zieger, o.J. [1896]. VI).
[Закрыть]Ваш рассказ произвел наибольшее впечатление, чуть ли не все критики говорили мне (в предисловии к сборнику я сказал несколько слов о Вашем творчестве) и вместе со мной констатировали факт, что в России народилась, по-видимому, новая литературная сила. <…> „Т<яжелые> сны“ докажут, что я исполняю только свою обязанность, стараюсь всячески ввести Ваши произведения в европейскую литературу, – время, во время которого я переводил „Тяжелые сны“, считаю не потерянным. И когда меня все тянуло писать кое-что собственное, меня удерживала мысль, что „Тяжелых снов“ я все-таки не напишу! Так, по крайней мере, переведу их. На днях появится Ваш роман, в двух томах» [323]323
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. xp. 90. Л. 1. Речь идет об издании: Fjodor Ssologub. Schwere Trüme.Roman / Einzig auturisierte Uebersetzung aus dem Russischen von Alexander Brauner (Leipzig: Verlag von Herman Zieger, 1897. – 2 Bd.). См. доброжелательную рецензию Ф. Шперка на перевод А. Браунера «Тяжелых снов»: Новое время. – 1897. – № 7571, 26 марта (7 апреля). – С. 3.
[Закрыть]. В июле 1897 года Браунер сообщал Сологубу: «Ядал недавно „Тяжелые сны“ одному знакомому критику (молодой человек и поэт). Когда я его встретил несколько дней спустя и спросил, как ему книга понравилась, он мне ответил то, что я Вам уж как-то писал: теперь он понимает, почему я занялся переводом Вашего романа: „это гораздо важнее, чем самому писать роман, – впрочем, прибавил он, я написал бы ведь на ту же тему, другой темы для нас теперь нет!“; и он очень рад, что более талантливый человек исполнил то, что он хотел сделать… <…> Другой мой знакомый – тоже молодой человек – пишет книгу о европейских психологах: Вы и Ваши произведения займете в этой книге очень выдающееся место» [324]324
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 90. Л. 11.
[Закрыть].
В окружении переводчика роман вызвал большой интерес к автору, 11 марта 1897 года Браунер писал Сологубу: «Многоуважаемый Федор Кузьмич! Lou Andreas-Salomé, о которой Вы, вероятно, также слыхали, отправляется на днях в Петербург и желает с Вами познакомиться. Прошу извинить меня, что я самым бесцеремонным образом располагаю Вашей благосклонностью: я ей дал Ваш адрес, и она, вероятно, сейчас же после приезда в СПб. зайдет к Вам. К сожалению, она известна только как подруга Ницше. Что она русская, что она очень, очень талантливая писательница, об этом не знает даже редакция „С<еверного> Вестника“, которая в прошлом году напечатала перевод ее книги о Ницше и не нашла нужным осведомиться о ней. Луиза Густавовна Саломе абсолютно редкая женщина…» [325]325
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 90. Л. 4.
[Закрыть].
Немецкое издание «Тяжелых снов» принесло Сологубу некоторую европейскую известность, Браунер приглашал его в Вену (25 октября 1897 года он писал: «Не помышляете ли Вы, Федор Кузьмич, поехать в Европу, может на Рождество? Будете нашим гостем! Жена просила выразить Вам ее преданность» [326]326
Там же. Л. 13.
[Закрыть]).
