Текст книги "Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников"
Автор книги: Маргарита Павлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)
М. М. Павлова
Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников
À PROPOS
Моей маме Зинаиде Павловне Павловой (рожд. Латышевой)
Эта книга – итог многолетнего изучения личного архива Федора Сологуба. Уникальное собрание рукописей и документов писателя в Пушкинском Доме по своему богатству не уступает находящимся там же бесценным архивам его литературных соратников – А. Блока, М. Волошина, Н. Минского и З. Венгеровой, Иванова-Разумника, А. Ремизова и немногих других, а по своей сравнительно малой исчерпанности остается подлинным «Клондайком» для историков русского модернизма.
Мои разыскания сосредоточивались главным образом вокруг первых двадцати лет писательской деятельности Ф. Сологуба – с момента вступления в литературу (1884) до завершения работы над романом «Мелкий бес» (закончен в 1902). Результаты этих разысканий в разные годы публиковались в периодических изданиях и научных сборниках. Частично переработанные и дополненные новыми материалами, они сложились в настоящий очерк [1]1
В данной работе не ставилась задача равномерной проработки сюжетов – например, не рассматривается лирика Сологуба, это тема для другой книги.
[Закрыть].
Центральное место здесь уделено роману «Мелкий бес» – вершинному произведению Ф. Сологуба и его пути к этой вершине. Каким бы образом он ни оценивал свой шедевр в разные годы (в зрелости, например, считал его нелепой выдумкой: «безумие Передонова превращает весь роман в анекдот» [2]2
Медведев П. Н.Из встреч с Ф. К. Сологубом летом 1925 г. в Царском Селе // Частное собрание.
[Закрыть]), «Мелкий бес» всегда оставался для него главным текстом, был оправданием жизненного пути, вызывал удовлетворение и гордость (при жизни издавался 11 раз).
В первые двадцать лет, помимо этого произведения, давшего «значительный толчок к обновлению русского реализма» [3]3
М. Сл. [Слоним М.].Федор Сологуб // Воля России (Прага). – 1927. – № 11/12. – С. 279.
[Закрыть], Сологубом были написаны «Тяжелые сны» (1895) – один из первых романов русского модернизма, вышли сборники рассказов «Тени» (1896) и «Жало смерти» (1904), книги стихов и «Книга сказок» (1905), по-своему предвосхитившая авангардную прозу обэриутов.
В следующие двадцать лет Сологуб выпустил в свет множество томов и томиков сочинений, однако высот, сопоставимых с прежними художественными достижениями, не достиг. Роман-трилогия «Творимая легенда» (1907–1913), по мнению автора, претендовавший занять равноправное место рядом с «Мелким бесом», все же не обрел статуса шедевра (заметим, что в наши дни у него есть все необходимое, чтобы стать добычей постмодернистского дискурса [4]4
См., например: Токарев Д.Король Георгий Сергеевич Триродов и его «насыщенное бурями» королевство // Эротизм без берегов: Сб. статей и материалов. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 168–207.
[Закрыть]).
Попытка воссоздать облик художника в трудах и днях и в самое напряженное для него время – в период «бури и натиска», первых успехов и поражений, прокомментировать их литературный резонанс и значение – задача увлекательная, но, как оказалось, не простая.
В отличие от А. Блока, А. Белого, З. Гиппиус, В. Брюсова, М. Кузмина, М. Горького и других современников, Сологуб не оставил нам «говорящих» документов, на которые можно было бы опереться при осмыслении его жизненного и творческого пути: нет ни автобиографии, ни воспоминаний, ни дневников и записных книжек (таких, как, например, у Блока) [5]5
К группе наиболее содержательных биографических материалов можно отнести тетради с записями Сологуба о посещении разных лиц и литературных чтениях у него на квартире, однако они сохранились не полностью и носят конспективный и фрагментарный характер (содержат перечни имен посетителей за 1889–1899, 1906–1907 гг. и краткие записи о прочитанных произведениях), см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 81.
[Закрыть]. Это вполне соответствует его поэтической «декларации»:
Что мне мир. Он осудит
Иль хвалой оскорбит.
Темный путь мой пребудет
Нелюдим и сокрыт [6]6
Сологуб Федор.Стихотворения / Вступ. статья, сост., подгот. текста и примеч. М. И. Дикман. – Л.: Сов. писатель, 1979 – С. 189. – (Библиотека поэта. Большая серия). Далее – Стихотворения, 1979, с указанием страницы.
[Закрыть].
«Канва к биографии» [7]7
См.: Сологуб Федор.Канва к биографии / Публ. М. М. Павловой // Неизданный Федор Сологуб: Стихи. Документы. Мемуары. – М.: Новое литературное обозрение, 1997. – С. 250–260. Далее – Сологуб Федор.Канва к биографии, с указанием страницы.
[Закрыть], составленная писателем, по-видимому, незадолго до смерти, представляет собой план-конспект более полного жизнеописания, над которым он предполагал работать (или же, напротив, уже успел уничтожить). Отдельные фрагменты этого текста напоминают краткий набросок к «Тяжелым снам»: факты личной жизни чередуются с упоминаниями о персонажах романа. Эта особенность единственного сохранившегося автобиографического документа вызывает сомнения в степени достоверности сообщенных в нем сведений.
Эпистолярное наследие Сологуба также содержит весьма скупые данные о его внутренней жизни. В декабре 1927 года П. Н. Лукницкий записал со слов А. А. Ахматовой:
Думает, что Сологуб вряд ли поддерживал с кем-либо (особенно в последние годы) переписку (такую, которая была бы – как переписка Блока – творчеством). Сологуб в Царском Селе сказал ей, что не переписывается ни с кем, потому что считает, что писать письма – значит отдавать какую-то часть самого себя. Зачем это делать? Правда, это могло быть сказано Сологубом исключительно из любви к парадоксам [8]8
Лукницкий П. Н.Встречи с Анной Ахматовой. 1926–1927. – Париж; М.: Ymca-Press – Русский путь, 1997. – Т. 2. – С. 330.
[Закрыть].
Предположение Ахматовой оправдалось. В апреле 1928 года О. Н. Черносвитова сообщала сестре Т. Н. Чеботаревской впечатление о характере просмотренных ею трех с половиной тысяч писем сологубовского архива перед передачей его в Пушкинский Дом:
Переписка большей частью делового характера, устройство лекций по всей России, издатели, редакторы, по частным объявлениям (целые годы – о переписчицах, натурщицах [9]9
Сологуб увлекался любительской фотографией, здесь, вероятно, речь идет о фотомоделях.
[Закрыть], домах, дачах), и, конечно, много также от товарищей по перу (Мережковские, Андреев, Блок и т. д.) – не особенно интересно, т. е. не так интересно, как можно было бы ожидать, потом большое количество от читателей и почитателей обоего пола и, наконец, от родных [10]10
Письмо О. Н. Черносвитовой Т. Н. Чеботаревской / Публ. М. М. Павловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. – СПб.: Академический проект, 1993. – С. 318–319.
[Закрыть].
Г. Иванов вспоминал, что «однажды, в минуту откровенности» Сологуб признался в разговоре с Блоком: «Хотел бы дневник вести. Настоящий дневник для себя. Но не могу, боюсь. Вдруг, случайно, как-нибудь, подчитают. Или умру внезапно – не успею сжечь. Останавливает меня это. А, знаете, иногда до дрожи хочется. Но мысль – вдруг прочтут, и не могу» [11]11
Иванов Г.Петербургские зимы // Иванов Г. Собр. соч.: В 3 т. – М.: Согласие, 1994. – Т. 3. – С. 139. Между тем Сологуб вел дневники в течение более 20 лет, об их судьбе см.: Письма Р. В. Иванова-Разумника к A. Л. Бему (1942–1944) / Публ., вступ. заметка и коммент. Ж. Шерона и Л. Шерон // Звезда. – 2002. – № 10. – С. 110–152.
[Закрыть].
Даже если допустить, что мемуарист «вспомнил» разговор, которого никогда не было, его художественный домысел выглядит весьма убедительным. В дневниковой записи от 27 ноября 1923 года К. Чуковский сообщал, что предложил Сологубу писать мемуары и получил следующий ответ: «Мемуары? Я уже думал об этом. Но в жизни каждого человека бывают такие моменты, которые, будучи изложены в биографии, кажутся фантастическими, лживыми. Если бы я, напр<имер>, описал свою жизнь правдиво, все сказали бы, что я солгал. <…> Но биографии писать я не стану, т<ак> к<ак> лучше всего умереть без биографии. Есть у меня кое-какие дневники, но когда я почувствую, что приближаются минуты смерти, – я прикажу уничтожить их. Без биографии лучше. Я затем и хочу прожить 120 лет, чтобы пережить всех современников, которые могли бы написать обо мне воспоминания» [12]12
Чуковский К.Дневник 1901–1929. – М.: Современный писатель, 1997. – С. 258.
[Закрыть].
Сологуб всегда производил впечатление одного из наиболее «закрытых» писателей, эту особенность любили подчеркнуть мемуаристы: «за его загадочной улыбкой <…> скрывались наглухо запертые врата в его замкнутую, никому и никогда до конца не раскрывшуюся душу» [13]13
Воспоминания С. Кречетова (наст. имя и фам. – Сергей Александрович Соколов) цит. по: Н. М.Вечер памяти Сологуба (письмо из Берлина) // Дни (Париж). – 1927.– № 1276, 23 декабря. – С. 2.
[Закрыть]; «наиболее загадочный из всех крупных русских писателей, он и человек был непроницаемый, неуяснимый» [14]14
Харитон Б.Сологуб и его жена (Из воспоминаний) // Сегодня (Рига). – 1927. – № 276, 7 декабря. – С. 2.
[Закрыть]и т. п.
Он сознательно скрывал все, что не касалось его литературной деятельности, свою интимную («человеческую») жизнь; под разными предлогами уклонялся сообщать о себе для печати даже элементарные биографические сведения, вместо таковых отправлял записки, которые и помещались в изданиях: «Моей автобиографии прислать не могу, так как думаю, что моя личность никому не может быть в такой степени интересна. Да мне и некогда заниматься таким ненужным делом, как писание автобиографии. СПб. Сентября 5-го 1907» [15]15
Литературный календарь-альманах 1908 / Сост. О. Норвежский. – СПб., 1908. – С. 49.
[Закрыть]. Или: «Я с большим удовольствием исполнил бы всякую вашу просьбу, но это ваше желание не могу исполнить. Моя биография никому не нужна. Биография писателя должна идти только после основательного внимания критики и публики к сочинениям. Пока этого нет» [16]16
Книга о русских поэтах последнего десятилетия / Под ред. М. Гофмана. – СПб.; М.: Т-во М. В. Вольф, 1909. – С. 240. Сведения об авторе «Мелкого беса» из биографического очерка, составленного Ан. Н. Чеботаревской, очевидно, были предварительно процензурованы Сологубом. – См.: Чеботаревская Ан.Федор Сологуб: Биографический очерк // Русская литература XX века (1890–1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. – М.: Мир, 1915. – Т. 2, ч. 1. – С. 9–10; перепеч.: Сологуб Федор.Творимая легенда. – М.: Худож. лит., 1997. – Кн. II. – С. 214–219. Далее цитирую по Венгерову.
[Закрыть].
После шумного успеха «Мелкого беса» А. А. Измайлов заметил: «Бесспорное достоинство Сологуба, – что и в дни, когда, несомненно, ему не было отбоя от газетчиков, он сумел сохранить гордое одиночество и красивую тишину в своем доме и в своей душе. Взысканный известностью, он не сделал ни малейшего шага в сторону любезных интервьюеров. Не только ни один интервьюер не рассказал мелких подробностей его домашнего уклада, но мы даже не знаем о нем самых общих сведений, которые неизбежно узнаешь просто о сколько-нибудь даровитом пишущем человеке, года через три его работы. Это какой-то Мельхиседек в литературе, без генеалогической таблицы, без послужного списка» [17]17
Измайлов А.Загадка сфинкса // Измайлов А. Литературный Олимп. – М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина, 1911. – С. 307.
[Закрыть].
Необыкновенная скрытность («игра в прятки») была свойственна Ф. Сологубу с юных лет. Однокашник писателя по уездному училищу и Учительскому институту И. И. Попов вспоминал, что сверстники ничего не знали об условиях его жизни и «домашнем интимном окружении»: «сам Тетерников никогда не рассказывал, даже тогда, когда мы в упор ставили ему вопросы. Никто из его товарищей-школьников, а позднее юношей у него не бывал, и мы даже не знали, живы ли у Феди мать, отец, кто они? Он о семье никогда не говорил» [18]18
Попов И. И.Федор Сологуб // РГАЛИ. Ф. 482. Оп. 1. Ед. хр. 433. Л. 2. Фрагмент не вошел в опубликованный текст мемуаров: Попов И. И.Минувшее и пережитое. Воспоминания за 50 лет. – Пб.: Колос, 1924.
[Закрыть].
В 1921 году, после гибели жены, Ан. Н. Чеботаревской, Сологуб составил записку, в которой перечислил уничтоженные им материалы архива, в том числе интимного содержания: «В октябре 1921 г. начал уничтожать все, что было интересно только мне. Пока успел сжечь, разобрать, выбросить: 1. Многие стихотворения интимного свойства; 2. Первые главы моей автобиографии; 3. Многие портреты, фотографированные мною, моих учеников в Андреевском училище; 4. Мои фотографические портреты в домашней обстановке, снятые мною; 5. Газетные вырезки обо мне, кроме более интересных; 6. Статью „Идеализм без места“; 7. Рассказ „Желтая сводня“ (1885); 8. Газетные вырезки, – разные сведения о жизни, событиях, вообще материалы; 9. Роман „Стыдолюбивые девы“» [19]19
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 85.
[Закрыть].
Очевидно, Сологуб сознательно отсекал свою интимную биографию от творчества, не желал, чтобы после смерти «пленка» была проявлена. Он хотел остаться среди потомков исключительно автором своих сочинений, метафорически повторить путь героини его волшебной новеллы «Турандина» (1912). Дочь всемогущего короля Турандоне явилась в мир из неведомой страны (без одежды, без имени, «без паспорта», без памяти о прошлом), совершила чудо любви и затем, когда отец позвал ее домой, незаметно ушла, оставив на земле любовные дары. Путь художника – путь Турандины: Творец посылает его в мир, наделяя чудесным даром; исполнив высшее предназначение, он оставляет людям плоды своего творчества и покоряется Отчему зову.
Вместе с тем Сологуб – один из немногих писателей, кто с таким почти маниакальным постоянством мог рассказывать исключительно о себе; известен его афоризм: «Неистощимая тема – о себе» [20]20
См.: Сологуб Федор.Достоинства и мера вещей. Афоризмы / Вступ. заметка и публ. М. М. Павловой // Неизданный Федор Сологуб. – С. 199.
[Закрыть]. На автобиографическое начало как одну из самых ярких особенностей его творчества указывали практически все критики и исследователи произведений писателя [21]21
В этом отношении с ним может сравниться, по-видимому, Андрей Белый (см.: Лавров А. В.Андрей Белый в 1900-е годы. Жизнь и литературная деятельность. – М.: Новое литературное обозрение, 1995. – С. 15–16).
[Закрыть](романы «Тяжелые сны» и «Мелкий бес» можно считать основным источником для реконструкции биографии).
Сохраняя вокруг своей личной жизни атмосферу непроницаемости, Сологуб чрезвычайно ответственно относился к писательскому призванию и литературному труду. Документы личного архива он содержал в образцовом порядке, сохраняя не только рукописи, но даже юношеские наброски и планы ненаписанных произведений, многочисленные черновики, выписки; он составлял реестры входящих и исходящих писем и перечни подаренных ему книг, в которые переносил тексты инскриптов, вел библиографию опубликованных и ненапечатанных сочинений, записи о посещениях разных лиц, а также театров, концертов, литературных редакций, лекций и т. п., собирал вырезки из газет с рецензиями на свои книги т. д. и т. п.
Иванов-Разумник, разбиравший в 1928 году бумаги писателя для передачи их в Пушкинский Дом, не без удовлетворения отмечал:
Архив Сологуба представлял собою нечто исключительное не только по богатству материалов, но и по величайшему порядку, в котором весь этот материал содержался. Стихи и рассказы были собраны и в хронологическом, и в алфавитном порядке, датированы, разложены по алфавитным ящикам; письма разобраны по фамилиям, фотографии надписаны [22]22
Иванов-Разумник.Федор Сологуб // Иванов-Разумник. Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. – С. 40.
[Закрыть].
В дневниковой записи от 21 апреля 1923 года К. Чуковский иронизировал по поводу педантизма поэта:
Заговорили о стихах. – У меня ненапечатанных стихов (он открыл правый ящик стола) – тысяча двести тридцать четыре (вот, в конвертах, по алфавиту). – Строк? – спросил я. – Нет, стихотворений… У меня еще не все зарегистрировано. Я не регистрирую шуточных, альбомных стихов, стихов на случай и проч. – Это слово «регистрирую», «зарегистрировано» он очень любит [23]23
Чуковский К.Дневник 1901–1929. – С. 243–244 (запись от 21 апреля 1923 г.).
[Закрыть].
Сологуб педантично документировал свою литературную и деловую жизнь и тем самым оказал неоценимую услугу исследователям и биографам.
Задача воссоздать психологический облик и жизненный путь автора «Мелкого беса» осознавалась как первоочередная еще его современниками.
«…Сологуб, при всех его неровностях и упадочности, не только большой писатель – он великий писатель, – признавал А. В. Амфитеатров. – Жизнь создателя лучшего русского сатирического романа – этого „Мелкого беса“, смело ставшего в один ряд с „Мертвыми душами“ и „Господами Головлевыми“, соперничающего с глубиною психологических проникновений Достоевского и Чехова, должна быть изучена и освещена пред русским читателем в каждом моменте. Пожалуй, более чем жизнь кого-либо другого из литературно знаменитых современников Сологуба. Потому что его жизнь и творчество едино суть, и одна сила мало приятна без другой. А нельзя не признать, что жизнь Федора Кузьмича, при всей ее кажущейся простоте внешней,остается сложнейшей внутреннейтайной поэта, не менее темной и глубокой, чем тайна загадочного тёзки его, Федора Кузьмича, дающего столько головоломной работы русским историкам и еще больше романтическим воображателям и любителям якобы исторических путаниц, былей с небылицами» [24]24
Амфитеатров А. В.Мои встречи с Сологубом и Чеботаревской // Амфитеатров А. В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. – М.: Новое литературное обозрение, 2003. – Т. 2. – С. 402–403.
[Закрыть].
Прошло сто лет после выхода «Мелкого беса», и, несмотря на все совокупные усилия исследователей [25]25
Появление этой книги стало возможно благодаря щедрому вкладу, который внесли в изучение эпохи модернизма наши предшественники и современники: К. М. Азадовский, Н. А. Богомолов, Роберт Бёрд, А. М. Грачева, С. С. Гречишкин, Н. В. Котрелев, К. А. Кумпан, П. В. Куприяновский, А. В. Лавров, Д. Е. Максимов, Дж. Мальмстад, З. Г. Минц, Е. Р. Обатнина, Г. В. Обатнин, А. Пайман, А. Е. Парнис, О. Ронен, Л. Силард, Р. Д. Тименчик, А. Ханзен-Лёве, А. Б. Шишкин, О. Матич и др.
Автор с глубокой признательностью вспоминает имена первых исследователей творчества Сологуба: М. И. Дикман, А. Л. Дымшица, Г. В. Селегень, Б. Ю. Улановскую, О. В. Цехновицера, И. Г. Ямпольского, G. Donchin, J. Holthusen, G. Kalbouss; а также ученых, представивших ценные работы о нем в конце 1970-х – 2000-е годы: В. Е. Багно, X. Барана, Т. Венилову, Ю. Е. Галанину, Л. В. Евдокимову, С. П. Ильёва, Л. Клейман, Т. В. Мисникевич, Л. Пильд, Н. Г. Пустыгину, Ш. Розенталь, А. Л. Соболева, X. П. Фоули, J. D. Elsworth, A Field, D. Greene, С. Hansson, L. J. Ivanits, R. Keys, B. Lauer, I. Masing-Delic, J. Merrill, G. Pauer, S. J. Rabinowitz, U. Schmid и др.
Особая благодарность – Николаю Алексеевичу Богомолову, прочитавшему работу в рукописи, за чрезвычайно ценные и полезные замечания, учтенные автором.
[Закрыть], мы по-прежнему стоим перед теми же историко-литературными задачами и пытаемся разгадывать непостижимую тайну личности художника.
Эта книга – еще одна попытка рассказать о том, как Федор Кузьмич Тетерников (1863–1927) стал Федором Сологубом.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Генеалогическая таблица и послужной список
Я имел достаточно «натуры» вокруг себя…
Ф. Сологуб, «Мелкий бес»
…перед фактом такого бытия стоишь с растаращенными глазами.
1
«А ведь большому писателю всегда приходится протащить своих героев через себя. И Шекспир протащил через себя Лира, и я, конечно, протащил через себя Передонова», – заметил Сологуб в 1926 году в разговоре с Е. Я. Данько [27]27
Данько Е. Я.Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения / Вступ. статья, публ. и коммент. М. М. Павловой // Лица: Биографический альманах. – М.; СПб.: Феникс, 1992. – Вып. 1. – С. 211.
[Закрыть]. Подлинное значение этого признания открывается при осмыслении жизненного и творческого пути автора «Мелкого беса».
Федор Сологуб родился 1 марта (17 февраля ст. ст.) 1863 года в Петербурге в семье портного. Отец писателя Кузьма (Косьма) Афанасьевич Тетерников (так он исправил свою исконную фамилию – Тютюнников), малоросс, происходил из крепостных помещика Черниговской (по другим сведениям, Полтавской) губернии. «Приглянулась помещику, г-ну Иваницкому, его крепостная девушка, и вот у нее рождается сын – отец Ф<едора> К<узьмича>. Девушку выдают замуж за крепостного, Афанасия, и отец Ф<едора> К<узьмича>, должно быть, родился уже в этом браке <…>. Барин отдал маленького Кузьму в портные, потом, когда он выучился, сделал лакеем. <…> при крепостном праве часты бывали побеги от господ в приволье Черноморских степей; в числе таких беглецов был и отец Ф<едора> К<узьмича>. В бегах он был года два или полтора, соскучился, вернулся назад и был встречен, по обычаю, поркой. <…> Однажды, переправляясь со своим барином через какую-то реку осенью, он провалился с экипажем и пробыл в воде несколько часов; от этого получил чахотку, которая свела его в могилу в 1867 году, когда сыну, будущему поэту, было всего 4 года. Говорили, что Кузьма Афанасьевич был человек необыкновенно мягкого, доброго характера, изящен и, по выражению бабушки Галины Ивановны Агаповой, „сразу заметно было, что не из простых мужиков“» [28]28
Черносвитова О. Н.Материалы к биографии Федора Сологуба / Вступ. статья, публ. и коммент. М. М. Павловой // Неизданный Федор Сологуб. – С. 228.
[Закрыть].
На всю жизнь у Сологуба «сохранилось самое светлое воспоминание об отце. Когда он говорил о нем, даже в последнее время болезни, лицо его прояснялось улыбкой и глаза становились светлыми и добрыми» [29]29
Там же.
[Закрыть]. Смерть отца потрясла ребенка, заронив в его душу обиду и сомнение в целесообразности всего миропорядка («Когда все было кончено, мальчик Федя лег на стулья и неутешно заплакал») [30]30
Там же. – С. 229.
[Закрыть].
Мать писателя, Татьяна Семеновна (1832? – 1894), была из крестьян села Фалилеева Гатчинской волости Ямбургского уезда Санкт-Петербургской губернии. После смерти мужа она поступила прислугой в дом Агаповых, в котором прошли детство и юность Феди Тетерникова и его младшей сестры Ольги (1865–1907). В семье царили беспросветная нужда и диктат матери. Татьяна Семеновна «при всей своей любви и самоотверженности по отношению к детям была строга и взыскательна до жестокости, наказывала за каждую оплошность, за каждое прегрешение, вольное и невольное: ставила в угол на голые колени, прибегала к розгам – за грубость, за шалости, за опоздание в исполнении поручений, за испачканную одежду» [31]31
Там же. – С. 230–231.
[Закрыть].
Непременным условием воспитания было хождение босиком, иногда до глубокой осени. Позднее в статье «О телесных наказаниях» (ок. 1893) Сологуб писал по этому поводу:
Телесные наказания – одно из средств закаливания. Освобождают от ложного стыда. Сюда же относится также и обязательное хождение босиком. Я сам до 26 лет дома все всегда был босой, даже когда приходили ученики; а первые три года учительства, с разрешения (вернее, приказания по просьбе матери) директора, на уроках в училище постоянно был босой. Сначала было стыдно, но скоро привык. Летом в Кр<естцах> и В<еликих> Л<уках> почти никогда не обувался [32]32
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 570. Л. 8. 28 об.
[Закрыть].
Атмосфера насилия и унижения, в которой воспитывался Сологуб, серьезно повлияла на его психику. Суровым обращением мать стремилась привить сыну христианские добродетели – покорность и смирение, приготовить его к тяготам жизни простолюдина. Постепенно он пришел к мысли, что наказание необходимо для него:
Когда стоял на коленях и его бранили, он принимал все укоры как заслуженные. Ему казалось, что все эти переживания укрепляли его волю к добру и характер. И мальчик с искреннею благодарностью кланялся матери в ноги, – так было принято в его семье Тетерниковых, когда благодарили и просили чего-либо [33]33
Черносвитова О. Н.Материалы к биографии Ф. Сологуба. – С. 237.
[Закрыть].
Мазохистский темперамент понуждал его стремиться к боли и унижению, провоцировать мать наказывать его, что в конечном результате привело к развитию у него садомазохистского комплекса, сказавшегося в творчестве [34]34
См. об этом: Сологуб Федор.Цикл «Из дневника» (Неизданные стихотворения) / Публ. М. М. Павловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1990 год. – СПб.: Академический проект, 1993. – С.109–159; Павлова М.Из творческой предыстории «Мелкого беса» (Алголагнический роман Федора Сологуба) // Анти-мир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература. – М.: Ладомир, 1996. – С. 328–354; впервые: De Visu. – 1993. – № 9(10). – С. 30–42.
[Закрыть]. Образ «дебелой бабищи жизни», требующей все новых и новых детских жертв, стал определяющим в прозе Сологуба; неизменно повторяющийся в его произведениях мотив сечения или угрозы наказания розгами (равно как и сама фигура «стегальных дел мастера» – Передонова) был вызван к жизни глубоко личными переживаниями.
Он никогда не забывал о своем детстве; образ Татьяны Семеновны запечатлен в многочисленных новеллах – например, в повести «Утешение» (1898):
Его мать, кухарка Аксинья, растрепанная, жаркая, с засученными рукавами на толстых красных руках <…>. Аксинья любила сына озлобленною любовью, которая так обычна у бедных людей и которая терзает обе стороны. Скудная, необеспеченная жизнь запугивала ее и подсказывала, что вот Митька вырастет, запьянствует, сам пропадет и ее на старости бросит. Но как отвратить беду, что делать с Митькою, чтобы он вышел человеком, она не знала и только смутно чувствовала, что в кухне трудно возрастать [35]35
Сологуб Федор.Собр. соч.: В 6 т. – М.: Интелвак, 2000. – Т. 1. – С. 515.
[Закрыть].
О ближайших родственниках Татьяны Семеновны известно немного, но достаточно, чтобы составить представление о нравах людей, окружавших Сологуба в ранние годы.
В декабре 1891 года Ольга Кузьминична писала брату из Петербурга:
…у меня был в гостях Дмитрий, муж тетки <…>. Рассказывал мне про своих сыновей, у них у всех жены очень худые. Василий с женою даже хлопотали развод, и теперь жена его живет у своих родных, у Ивана жена водку пьет, и еще что-то за ней есть, уж я не поняла; жена Гаврилы уговорила его отделиться и перейти к своему отцу, и перешли, у всех у них есть дети, а Николай только у отца живет и то теперь в Петербурге на Сенной торгует у кого-то, и все они пьют водку; в тот день, когда у меня был Дмитрий, так он пришел прямо из Окружного суда; судили Ивана и Николая и еще там кого-то, я их не знаю, за драку: пьяные передрались в трактире и буфетчику пробили голову, их за это приговорили на три дня сидеть где-то; и Николая хотят женить, да он очень разборчив, все ему невесты не нравятся; Гаврила живет в Петербурге, он резчик, зарабатывает 60 руб<лей> в месяц да все пропивает, жена его тут на месте горничных, кажется, а дочка у ее отца… [36]36
Письма Ф. Сологуба О. К. Тетерниковой / Публ. Т. В. Мисникевич // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1998–1999 годы. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. – С. 249.
[Закрыть]
Вполне понятно, почему Сологуб усердно замалчивал свое прошлое – «редко говорил он о своем детстве, родителях, о годах своей юности. Вернее сказать, он почти никогда не касался этой поры своей жизни» [37]37
Черносвитова О. Н.Материалы к биографии Ф. Сологуба. – С. 227.
[Закрыть].
Картины повседневного быта, свидетелем которых в детстве и юности нередко доводилось бывать будущему писателю, оставили в его душе неизгладимые впечатления и дали ему подлинное знание среды, из которой он вышел. Появление на страницах его рассказов и романов мастеровых всех мастей, кухарок, горничных, мелких чиновников и прочего городского люда было связано не только с желанием в полемической форме продолжить тему «маленького человека» у Пушкина, Гоголя, Достоевского, Лескова, но и не в меньшей степени стремлением изжить никогда не забываемое собственное прошлое.
Близкое участие в воспитании Федора принимала Галина Ивановна Агапова, вдова отставного коллежского асессора [38]38
Подробный очерк о семействе Агаповых см.: Мисникевич Т. В.«…Я имел достаточно „натуры“ вокруг себя». Новые материалы к ранней биографии Ф. Сологуба // Лица: Биографический альманах. – СПб.: Феникс, 2002. – Вып. 9. – С. 512.
[Закрыть]. Ан. Чеботаревская писала в биографическом очерке Сологуба:
Агаповы <…> были люди интеллигентные, интересующиеся театром и музыкой; отношения с ними были сердечные; мальчика Федора крестила сама старушка Агапова, которую ребенок называл «бабушкой». В их доме приходилось слышать много рассказов о петербургской старине, начиная с 20-х годов <…>. Брали в театр; у Агаповых был абонемент в оперу, хотя и наверху, и мальчику часто давали билет, если кто-либо из семьи не мог пойти. Таким образом, 10-летний Сологуб слушал Патти, пение которой произвело на него неотразимое впечатление [39]39
Чеботаревская Ан.Федор Сологуб: Биографический очерк. – С. 9.
[Закрыть].
Одна из дочерей хозяйки, Галина Михайловна, была замужем за педагогом, историком литературы, инспектором Гатчинского Николаевского сиротского института Ф. А. Витбергом, сыном A. Л. Витберга – живописца и архитектора, автора неосуществленного проекта московского храма Христа Спасителя на Воробьевых горах. Ребенком Сологуб часто гостил у Витбергов в Гатчине «и здесь присутствовал при беседах историко-художественного характера, читал исторические книги» [40]40
Там же.
[Закрыть].
Судьба одаренного мальчика Федора Тетерникова складывалась как будто благополучно: его природные склонности к гуманитарным знаниям и внутренний артистизм получили поддержку и поощрение. Вместе с тем с детских лет он испытывал постоянное унижение от своего двойственного положения («кухаркин сын», «между слуг и господ») – и одновременно задыхался в «затхлом гнете» «бабушки» [41]41
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539. Л. 173.
[Закрыть]. «Бабушка и мать были то ласковы, то очень строги. Часто наказывали розгами, ставили на голые колени, били по щекам, драли за уши. Униженное положение матери, ее постоянный страх перед невзгодами жизни <…> взбалмошность бабушки и вообще нервная расхлябанность всей семьи не могли не влиять на складывающийся характер мальчика, от природы глубокого, склонного к анализу. <…> Вся эта затаенная душевная работа делала его сдержанным, замкнутым и одиноким» [42]42
Черносвитова О. Н.Материалы к биографии Федора Сологуба. – С. 236.
[Закрыть].
Среди первых замыслов Сологуба значился роман «Паразиты», прототипами которого были Агаповы, они же под фамилией Азадановы выведены в набросках к роману «Ночные росы». Галина Ивановна послужила также прообразом Варвары Павловны – тетки главного героя в его неоконченной юношеской поэме «Одиночество (история мальчика-онаниста)» [43]43
См.: Павлова М.«Одиночество» и «Об одиночестве» Ф. К. Тетерникова: ранняя поэма и психофизиологический очерк Федора Сологуба; Сологуб Федор.Начало поэмы «Одиночество» и некоторые отрывки // Новое литературное обозрение. – 2002. – № 3 (55). – С. 5–31.
[Закрыть]. В стихотворении, написанном во время предсмертной болезни Агаповой [44]44
13 сентября 1883 г. М. М. Агапов сообщал Сологубу: «бабушка после страшных мучений в продолжение почти недели наконец сегодня 10 сентября в субботу в 5 часов утра скончалась. Помни, что она благословляла и вспоминала тебя» (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 888. Л. 4).
[Закрыть], Сологуб вспоминал:
Как дух отчаянья и зла
Ты над душой моей стояла,
Ты ненавистна мне была,
Ты жизнь ребенка отравляла.
Я был беспомощен и слаб,
И под ферулою твоею
Склонялся, гнулся я, как раб,
Душою юною моею.
<…>
Воспоминаниями о «бабушке», очевидно, была навеяна запись Сологуба от 14 июня 1885 года:
Посреди живых людей встречаются порою трупы, бесполезные и никому не нужные. Это тени прошлого, обломки разрушенных зданий. Они живут тем, что умерло с их молодостью и что давно бы уже пора хоронить. Да не всякий труп зарывается в землю, не всякая падаль выбрасывается далеко от селений живых. Оглядываясь на прошлое, они плачут о нем, бессильно брюзжат на настоящее, ненавидят будущее, где им уже нет места. Эти трупы не безвредны, как трупы на городских стогнах: они гниют и заражают воздух. И порою, прикована к этому трупу, чахнет и томится молодая душа, и ее живая сила вянет и пропитывается тем тлетворным дыханием смерти. – Мрак злобы, суеверия, душевной слабости и боязни царит вокруг этих трупов, – а эти язвы прилипчивы и заразительны.
Ф. А. Витберг в дневнике «Записки современного романтика» так отозвался о семье невесты: «К сожалению, та жизнь, которою живет ее семья, лишена решительно всякой поэзии – это какая-то мещански-кухарочная жизнь, с неизменным мужем-пьяницей, братом-дубиной, (сестрицу пропускаю) и, наконец, знаменитой матушкой Кукушкиной» [47]47
Персонаж комедии А. Н. Островского «Доходное место» (1857).
[Закрыть]; «Гнет зависимости и несвободы, атмосфера пустоты, ничтожества, мелочности, пошлости, подлости и всяческой лжи и фальши – все это плохое подспорье для жизни. Пошлые, тупые и даже пьяные лица, зачастую исковерканные злостью и бешенством; чуть что не ежеминутная брань, ссора, крики, вой и вопль из-за пустяков; насилие, принуждение, капризы, упреки, мелочные, но колкие и чувствительные обиды; тупоумные, пошлые и подлые понятия обо всем, о самых святых и заветных сторонах человеческой жизни; решительное отсутствие всего хоть сколько-нибудь честного, благородного, чистого, прекрасного, целомудренного, высокого, прикрывающие все это, но видимые, ложь, фальшь и притворство; и в конце концов навязывание всей этой жизни насильно, против воли» [48]48
ИРЛИ. Ф. 52. Оп. 2. Ед. хр. 4. Л. 132.
[Закрыть].
Обличительные интонации Витберга не кажутся преувеличенными в свете подлинного «жития» агаповского семейства, о котором сохранились колоритные свидетельства. Например, в письме «внуку» Федору от 24 марта 1883 года в Крестцы Галина Ивановна рассказывала о неудачной женитьбе сына Михаила Михайловича на художнице М. Е. Баумгартен, дочери генерал-майора, директора Санкт-Петербургской 1-й военной гимназии, – история в духе сюжетов из Достоевского или «Мелкого беса»: «…не помню, которого числа января мы сидели покойно с Дашей, вдруг является моя невестка, начинается стон, рев и жалобы, что сын мой дурной человек, что он все обманывает и наместо того, чтобы быть на уроках, гуляет по Невскому. И что я виновата в том, что я не сказала, что у него такая куча долгов». Вслед за обстоятельным рассказом о получении исполнительного листа и предстоявшем описании всего имущества за долги Агапова продолжала:
…у меня нет ее родных, и моя нога никогда не будет там, хоть бы они все передохли, подлецы. <…> Мише сейчас приказано было выписаться. И Адама и Еву выгнали из Рая, и они прибежали ко мне, ревут, и у меня сделалось столпотворение вавилонское в доме, рев, стон и скрежет зубов, каждый час из членов семьи кто-нибудь прибегал ругаться; я старалась уговаривать сначала и говорила, что бояться нечего, как человек в этих делах опытный; но ничего не помогло!
В заключение является Серафима
<сестра М. Е. Баумгартен. – М.П.>, эта мумия подлая, я в это время убежала к Даше на кровать, оставила объясняться двух сестриц, Серафима вдруг начинает ругать Мишу, и так неприлично, что несвойственно генеральской дочери, Марья ревет на всю голову, я потеряла терпенье, выскочила из коридора и обращаюсь к Маше и говорю: «Ты видишь, какие твои родные, сами довели сына моего до такого положения и сами же его ругают <…>, не беспокой меня, будет с меня довольно». Серафима выскочила от меня, как бомба, а та погналась за ней, но та исчезла, боясь, что я покажу ей Бога и двери [49]49
Мисникевич Т. В.«…Я имел достаточно „натуры“ вокруг себя». – С. 504–505. …покажу Бога и двери– вариация поговорки «Вот – Бог, а вот и порог».
[Закрыть].
Жизненные перипетии и судьбы членов агаповского семейства невольно ассоциируются с традиционными сюжетами жестоких романсов. Галина Михайловна Витберг скончалась в сентябре 1876 года – по неосторожности она выпила настой фосфорных спичек, приготовленный мужем для выведения в доме мух. Между прочим, уже будучи замужем, она узнала, что ее настоящий отец вовсе не М. В. Агапов, отставной коллежский асессор (гражданский чин 8-го разряда в «Табели о рангах»), а некий состоятельный покровитель матери. Ее сестра Антонина Михайловна (бывшая замужем за телеграфистом) жаловалась на свою судьбу:
Молодость свою провела я ужасно скучно, нечем мне ее вспомнить, кроме горя и тоски, я ничего не видела, сердце мое постоянно спало, я не знала, что такое любовь, <…> меня все окружали люди пошлые, пустые (хотя я не исключаю себя из числа подобных людей, потому что я сама пропитана пошлостью); но пошлость людей, окружающих меня, переходила границы [50]50
Там же. – С. 503 (фрагмент «Моей исповеди» А. М. Агаповой, посланный Ф. А. Витбергу).
[Закрыть].
Их брат Михаил Михайлович Агапов, служивший в Государственном контроле, а затем в Министерстве путей сообщения, в последние годы жизни впал в нужду и был вынужден просить милостыню у ставшего именитым «родственника» [51]51
11 сентября 1910 года он писал Сологубу: «Дорогой Федя, не удивляйся и прости, что обращаюсь к тебе (вынужденный обстоятельствами) с большой просьбой. Вероятно, ты слышал от Даши, что я ослеп и должен был выйти в отставку. Дали мне такую ничтожную пенсию за 42 года моей казенной службы, что буквально есть нечего.Крайне бедствую. Помощи никакой ниоткуда не имею. Не выручишь ли меня, одолжив мне 100рублей, крайне необходимые в данную минуту, которые в возможно непродолжительном времени постараюсь тебе возвратить. Кроме слепоты моей, я сильно страдаю астмой. Я серьезно болен, а лечиться не на что, и доктора пригласить даже не могу, платить ему нечем. <…> Пишу тайком от жены, которая запретила мне обращаться с подобными просьбами к кому бы то ни было. Обращаюсь к тебе, надеясь на твое доброе сердце, что не откажешь и пожалеешь меня ради прежних воспоминаний. Если можешь, ответь скорее и на мое имя. Премного буду тебе благодарен. Твой Михаил Агапов» (Там же. – С. 511).
[Закрыть].
Обстановка «мещанско-кухарочной жизни» вызывала у юного Сологуба бурный протест – он погружался в мир грез и мечтаний о другой жизни, далекой от угнетавшей его обыденности, создавал свой «таинственный мир». Он рано обнаружил незаурядные способности к учению, любовь к чтению и театру, с двенадцати лет увлекся писанием стихов.
Читал очень много. В 8–9 лет особенно «Робинзон Крузо» в переводе Кампе. <…> начертил карту путешествий Робинзона, чтобы «ясно представлять себе»; басни Крылова в издании с превосходной биографией Плетнева; «Король Лир» в пер. Дружинина, которого <…> читал по ролям, «Театр для себя». В 11–12 лет – 12-томный Белинский, который казался какой-то державной волной, очень, волновал и захватывал. Потом – «Библиотека для чтения», Добролюбов, Писарев. Но их влияние уже меньше [52]52
Медведев П. Н.Из встреч с Ф. К. Сологубом летом 1925 г. в Царском Селе.
[Закрыть].
Ср.:
Из первых прочитанных книг совершенно исключительное впечатление произвели: «Робинзон», «Король Лир» и «Дон Кихот». Не только они были прочитаны множество раз, но буквально изучены, строка за строкою, а пьесы разыграны, конечно, одним действующим лицом. <…> Эти три книги были для будущего Сологуба своего рода Евангелием. Отсюда же, вероятно, получили свое начало так развившиеся впоследствии фантастика, любовь к театру, идеализм [53]53
Чеботаревская Ан.Федор Сологуб: Биографический очерк. – С. 10.
[Закрыть].
Позднее в ряд навсегда полюбившихся произведений вошли поэмы и стихи Некрасова, которого в юности «он знал почти всего наизусть и считал гораздо выше Лермонтова и Пушкина» [54]54
Там же.
[Закрыть], и романы Достоевского («„Преступление и наказание“ Достоевского также составило целую эпоху в жизни 13-летнего Феди. Судьба Раскольникова и тяжелые семейные условия, толкнувшие его на преступление, долго волновали Федю. Рассказ Мармеладова о Сонечке вызывал слезы, захватывал дыхание») [55]55
Черносвитова О. Н.Материалы к биографии Федора Сологуба. – С. 239.
[Закрыть].
