Текст книги "Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников"

Автор книги: Маргарита Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

4

Об эстетических представлениях Сологуба в период создания ранней версии «Тяжелых снов» позволяет судить составленный им трактат «Теория романа» (1888), в котором в конспективной форме он изложил представления о центральном жанре века. Трактат создавался под непосредственным воздействием эстетических взглядов Э. Золя (его произведения названы в сочинении образцовыми [171]171
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 572. Л. 25.


[Закрыть]наряду с творениями Шекспира и Гомера).

Романы Золя пользовались исключительной популярностью в России и нередко появлялись в русских переводах почти одновременно с их первыми французскими изданиями; в 1873–1882 годах уже были напечатаны десять романов из серии «Ругон-Маккары».

В рабочих материалах Сологуба сохранился план сочинения: «„Западня“ (Assemoir) и „Нана“, романы Э. Зола. О переводах этих романов. Критика его. Его безнравственность. Имеют ли место рассуждения о нравственности в художественном произведении? Надо доказать, что произведение не художественное. Пересказ романа и его разбор при этом. Разбор типов. Значение романа. Заключение» [172]172
  Там же. Ед. хр. 539-а. Л. 9 об.


[Закрыть]. Примечательно, что герои повести «Утешение» (1898), в которой писатель воссоздал атмосферу собственного детства, читали вслух «Жерминаль» (русский перевод – 1885).

Критические работы Золя были также хорошо известны: в 1875–1880 годах М. М. Стасюлевич систематически печатал писателя в «Вестнике Европы» под рубрикой «Парижские письма». Вероятно, еще в студенческие годы Сологуб проштудировал «боевые статьи-манифесты» «Натурализм в театре», «Экспериментальный роман», «Письмо к молодежи» и др.

В 1880–1881 годах сборники «Экспериментальный роман» (1880), «Романисты-натуралисты», «Литературные документы», «Наши драматурги», «Натурализм в театре» (1881), в состав которых входили «Парижские письма», были изданы в русском переводе отдельными книгами. В конце 1880-х годов у Золя появились последователи в русской литературе [173]173
  См.: Иезуитова Л. А.О «натуралистическом» романе в русской литературе конца XIX – начала XX в. (П. Д. Боборыкин, Д. Н. Мамин-Сибиряк, А. В. Амфитеатров) // Проблемы поэтики русского реализма XIX века. – Л.: ЛГУ, 1984. – С. 228–264; см. также: Романова Е. И.Художественные концепции мира и человека в натуралистическом и символистском романе (П. Д. Боборыкин, А. В. Амфитеатров, Ф. Сологуб, А. Белый): Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Днепропетровск, 1991.


[Закрыть].

В ключевых позициях «Теории романа» [174]174
  Полный текст трактата «Теория романа» (автограф и машинопись) см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 572. Далее фрагменты из него приводятся без отсылок.


[Закрыть]Сологуб старался следовать избранному авторитету. Привожу фрагменты в извлечениях:

Роман есть поэтическое представление действительности. Это определение, принадлежащее не одному роду поэзии, принадлежит роману по преимуществу, ибо роман – поэзия по преимуществу [175]175
  Ср. у Золя: «Река поэзии протекает через все сущее, и она тем полноводнее, чем в ней больше от реальной жизни. Я хочу вернуть слову „поэзия“ все его звучание, не суживать его до двух строк с парным созвучием <…> я хочу восстановить его подлинный смысл, который состоит в возвышении и раскрытии всех человеческих истин» ( Золя Э.Натурализм // Золя Эмиль. Собр. соч.: В 26 т. – М.: Худож. лит., 1966. – Т. 25. – С. 22).


[Закрыть]. <…>

Все, что есть существенного в душе человека, существенного постольку, поскольку носит на себе полный и ясный образ его души и в душе отражается, может стать содержанием романа. <…> Главным предметом романа является не столько жизнь, сколько человек, и притом главным образом по отношению к другим, а затем по отношению к природе, вечным вопросам, самому себе. <…> Итак, содержанием романа как верховного рода современного искусства является: 1) взаимодействие людей и 2) взаимодействие человека и природы.

Взаимодействие людей следует разделить на прямое и частное, непосредственное столкновение их <…> и косвенное и общее <…>, отражающееся на каждом человеке в виде некоторой нравственной атмосферы и почвы. Сюда входят: наследственность во всех ее видах: психофизическая индивидуальная, политическая – в виде существующих государственных учреждений, религиозная – в виде церкви и исповеданий, нравственная – в ходячей морали, экономическая – в существующих отношениях труда и капитала и т. д.; некоторые особые и тонкие виды наследственности: идеи мыслителей, создания поэтов, речи ораторов; затем перемены общего характера в мире политическом, социальном, экономическом, литературном и т. д. Сюда же относится взаимодействие масс, толпа как единица и человек в толпе в тесном и обширном смысле. <…> Фантазия должна строить комбинации по тем законам, какие действуют в жизни. Жизнь многообразна, и цель искусства – подражание ей. Знайте возможно больше частных случаев из жизни, знайте законы, управляющие жизнью: политические, политико-экономические, социальные, физические, физиологические, психические и даже патологические и психиатрические, – и умейте эти частные случаи комбинировать по этим законам, вот и все. <…> Как комбинировать, это дело не эстетики, а тех наук, на основании которых производится комбинация. <…>

…Гоняясь за фотографичностью, можно упустить идею и даже нарушить художественную правду. Картина масляными красками, неточная и неверная в иных частях, передает природу лучше и современнее, чем фотография.

Характеры изображенных людей должны вызывать в читателе чувство симпатии. <…> Кто все знает, тот все оправдывает. Роман должен оправдывать людей, и только тогда он исполняет свою гражданскую роль. Если он обвиняет людей, он не имеет силу. Скажут: устраните этих подлецов. О, погодите называть подлецами! Оправдайте их, покажите, что не люди тут виноваты, что не их надо обвинять, а тот строй, который сильнее отдельных лиц. <…> Не нужно, чтобы характеры были прекрасны, нужно, чтобы они были живы, чтобы они приковывали к себе внимание читателя. Психологическая правда. Характер общества необходим, ибо он дает жизнь и направление роману. Значение борьбы личностей и общества. Значение среды.

Отдельные фрагменты «Теории романа», посвященные композиции, соразмерности частей сочинения, завязке и развязке сюжета, интриге, а также размышления автора об упразднении всяческой дидактики и морализма явно указывают на тот же источник.

Вместе с тем в своем незавершенном трактате Сологуб допустил некоторые отступления от доктрины натурализма, которые, однако, имели серьезные последствия в его творчестве. Во-первых, ему было чуждо умаление роли фантазии и художественного вымысла в произведении. Согласно Золя, «натура не нуждается в домыслах, ее надобно принимать такой, какова она есть, ни в чем не изменяя и не урезывая ее» [176]176
  Золя Э.Натурализм в театре // Там же. – Т. 24. – С. 334.


[Закрыть]. Во-вторых, в отличие от Золя, Сологуб верил в присутствие в мире тайны – иррациональных стихийных сил, во власти которых пребывает душа человека. Если Золя осуждал писателей-идеалистов за то, что у них «за каждым порывом в небеса следует падение в бездну, в хаос метафизики» [177]177
  Золя Э.Экспериментальный роман // Там же. – С. 262.


[Закрыть], то Сологуб, при всем своем уважении к науке и «экспериментальному методу», напротив, более всего дорожил этими «порывами в небеса» и «падениями в бездну», приближающими к тайне.

Наряду с «золаистским» ядром в «Теории романа» едва проглядывают ростки панэстетизма: признание за искусством когнитивной и жизнестроительной функции. «…На самом деле, – писал Сологуб, – то творение прекрасно, которое прекрасно в творце. Но в человеке-творце не отражается мир мертво, как в зеркале. Холодный ропот сонной действительности освещается и согревается в творческом уме высшим светом и теплом истинных идей, чувствований и пожеланий. Для представления действительности эти поэтические очки – то же, что для контура краски».

В этом фрагменте уже угадывается автор «Творимой легенды»; ср. у Сологуба: «Беру кусок жизни грубой и бедной… и творю из него сладостную легенду» – и у Золя: «tranches de la vie» («куски действительности» [178]178
  Золя Э.Прудон и Курбе // Там же. – С. 19.


[Закрыть]) – во французском языке выражение вошло в литературный обиход [179]179
  О происхождении выражения «кусок жизни» см.: Селегень Г.«Прехитрая вязь» (Символизм в русской прозе: «Мелкий бес» Федора Сологуба). – Вашингтон: Камкин, 1968. – С. 86–87.


[Закрыть].

В «Теории романа» причудливо сочетались разнородные эстетические тенденции. Одна из них эксплицитно связана с натурализмом; другая чуть приоткрывала пути к новой эстетике (в 1890-е годы она получила оформление в программной статье «Не постыдно ли быть декадентом» [180]180
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 376.


[Закрыть]).

В художественной прозе Сологуба 1880–1890-х годов можно проследить те же тенденции (замысел «Ночных рос» по своей масштабности вызывает ассоциацию с «Ругон-Маккарами»), Золаистская эстетическая программа и художественная практика ощутимо повлияли на формирование его писательской манеры.

В 1893 году Н. К. Михайловский в статье «Русское отражение французского символизма» констатировал: «С художественной стороны символизм, поскольку в нем есть зерно правды, представляет собой реакцию против „натурализма“ и „протоколизма“ Эмиля Золя с братией» – и далее отмечал, что в русской литературе, не знавшей натурализма («разве только в некоторых произведениях гг. Боборыкина, Ясинского и еще кое-кого помельче»), появление символизма было беспочвенно («одно дело – Франция, и другое дело – Россия») [181]181
  Михайловский Н. К.Статьи о русской литературе XIX – начала XX века. – Л., 1989. – С. 464, 466.


[Закрыть]. Странным образом критик не принял во внимание вполне очевидный факт: русским символистам еще в гимназическом возрасте было хорошо знакомо творчество Золя и братьев Гонкуров.

Среди добросовестно усвоенных писателем «уроков» «экспериментального метода» – установка на собирание и изучение «натуры», на объективное, вплоть до протокольной точности, изложение событий. Не только в «Тяжелых снах», но и в «Мелком бесе», и в рассказах 1890-х годов сюжеты восходят к реальным событиям, истории и факты не вымышлены, а персонажи, как правило, имеют прототипов [182]182
  Приведу ряд работ о прототипах в произведениях Сологуба. В рассказе «Червяк»: Федор Сологуб в Вытегре (Записи В. П. Абрамовой-Калицкой) / Вступ. статья, публ. и коммент. К. М. Азадовского // Неизданный Федор Сологуб. – С. 264, 277, 286. В романе «Мелкий бес»: Улановская Б. Ю.О прототипах романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» // Русская литература. – 1969. – № 3. – С. 185–189; Соболев А. Л.Из комментариев к «Мелкому бесу»: «Пушкинский» урок Передонова // Русская литература. – 1992. – № 1. – С. 157–160; Павлова М. М.Из творческой истории романа Ф. Сологуба «Мелкий бес» (отвергнутый сюжет «Сергей Тургенев и Шарик» и его место в художественном замысле и идейно-образной структуре романа) // Русская литература. – 1997. – № 2. – С. 138–154. О событийной основе рассказа «Баранчик»: Соболев А.Реальный источник в символистской прозе: механизм преобразования (Рассказ Федора Сологуба «Баранчик») // Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения. – Рига; М., 1994. – С.151.


[Закрыть].

14 февраля 1924 года Б. М. Эйхенбаум записал в дневнике слова Сологуба в ответ на его поздравительную речь по случаю 40-летнего юбилея литературной деятельности: «Ваша речь мне очень понравилась <…> она на фактах. А я, знаете ли, люблю точность. Мне всегда было трудно писать романы, п<отому> ч<то> надо быть точным в языке действующих лиц, а как ни стараешься – сбиваешься на свой язык» [183]183
  Эйхенбаум Б. М.«Мой временник»…: Художественная проза и избранные статьи 1920–1930-х гг. – СПб.: Инапресс, 2001. – С. 211.


[Закрыть].

В рабочих материалах Сологуба сохранилось большое количество разрозненных заметок без заглавий и под заголовками «Запас», «Быт», «Особые словечки» [184]184
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539.


[Закрыть]. В них «зарисованы» отдельные эпизоды и жанровые сценки из петербургской и провинциальной жизни, зафиксированы портретные и речевые характеристики знакомых и сослуживцев, их оригинальные привычки и жесты. Эти записи впоследствии Сологуб использовал в работе над романами и рассказами. К примеру, «О. П. Зарецкая рассказывала, что муж, уходя в должность, надевал на нее панталоны, глухие, без отверстия внизу, с замком. Замкнет и ключ унесет с собою, так она и терпит. <…> Ее гаданье: показала кому-то в стакане чей-то зад. Ее гаденькие картинки. Ее дети. Ее ухаживанья за молодыми людьми…» [185]185
  Там же. Ед. хр. 539-а. Л. 67.


[Закрыть]В приведенной характеристике нетрудно узнать черты одной из главных героинь романа «Мелкий бес» – Грушиной (см. гл. XXII); рассказ о панталонах с замком сохранился в ранней редакции текста [186]186
  См.: Сологуб Федор.Мелкий бес. Ранняя редакция // Сологуб Федор. Мелкий бес / Изд. подготовила М. М. Павлова. – СПб.: Наука, 2004. – С. 413–414. – (Лит. памятники). Далее – Мелкий бес (2004), с указанием страницы.


[Закрыть].

Стремление точно отобразить «натуру» побуждало писателя упражнять наблюдательность. В его рабочих материалах встречаются «тесты», которые, вероятно, помогали ему осваивать «экспериментальный метод», например:

Что слышно в 3 часа дня 21 авг<уста> из моего окна на дворе (1892 г.):Шаги по лестнице Басендовского. Крик петуха в разных местах, то ближе, то дальше. Очень далекий лай собаки. Шаги по мосткам улицы. Шум ветра в ветках березы. Колыханье мостков под ногами прохожего. Опять петухи. Стук колес, должно быть, дрожки; нет, это телега, которою правит баба. Кудахтанье кур. Петух где-то. Мычит корова. Ветер шумит в черемухе. Гремят мостки. Отдаленный отзвук говора, очень глухой. Блеянье. Шуршит трава под босыми ногами крестьянки, пришедшей на двор предлагать свою провизию. Блеянье сильнее и ближе. Мычанье. Петух закричал на дворе. По мосткам, слышно, идут двое в разные стороны. Голос мужика на дворе, неразборчивые гортанные звуки. Заканчивает: пш, на собаку или птицу. Блеянье. Сапоги со скрипом прошли под окном. Очень далеко петух… Хлопнули двери у соседей. Ветер чуть-чуть шевелит ветки черемухи. Телега по щебню застучала. – Не много разнообразия!

Что слышно ночью на улицах маленького городка:Стук трещотки. Лай собак. Пьяная баба иногда неистово кричит: – Как он смеет! Какое ты имеешь право! Я сама кандидатская дочь! Да я тебя! – и присыпает брань невозможной матерщиной. Голоса проходящих баб. Шум воды на плотине. Стук чьих-то сапогов по мосткам. Скрип отворяющейся калитки. Шум ветра в деревьях. Собаки все перекликаются [187]187
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. Ед. хр. 79. Л. 1–2.


[Закрыть].

Вполне очевидно, что в своей творческой лаборатории Сологуб исполнял заветы Золя: «…в произведениях не должно быть абстрактных персонажей, фантастических измышлений, постулатов: в них должны присутствовать реальные персонажи, правдивые жизнеописания действующих лиц, истины, почерпнутые в повседневной жизни» [188]188
  Золя Э.Натурализм в театре. – С. 326.


[Закрыть]; «…автор экспериментального романа – это ученый, применяющий в своей особой области то же орудие, что и другие ученые: наблюдение и анализ» [189]189
  Золя Э.Экспериментальный роман. – С. 277.


[Закрыть].

Вплоть до середины 1890-х годов Сологуб находился под обаянием «экспериментального метода» и, не соглашаясь с отдельными пунктами программы, все же пытался следовать ей или же приспосабливать ее для себя. Так, например, социально-исторический детерминизм поведения героя непременно входил в творческое задание «золаиста». Однако именно эта часть программы натурализма менее всего вдохновляла Сологуба и в его художественной практике не получила развития. В значительно большей степени писателя, воспитавшего себя на романах Достоевского, привлекал феномен «пороговой» личности и психологическая мотивация поведения людей, находящихся как бы на пороге между здоровьем и психическим расстройством (главный герой его ранней прозы «невротик», с медицинской точки зрения, или «преступник», или и тот и другой одновременно).

Как и Золя, Сологуб придавал особое значение наследственности, его так же интересовал механизм развития страсти или порока, ведущих человека к преступлению или безумию. По поводу поэмы «Одиночество (история мальчика-онаниста)» Латышев писал: «Правду сказать, меня удивляет выбор тем: всё пишете о пороке, точно будто хорошо его изучили» [190]190
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 392. Л. 12.


[Закрыть].

Проза Сологуба 1890–1900-х годов насыщена сценами самоубийств, убийств, безумия, извращенных эмоций. Его ранние сочинения, в которых даны описания «историй болезней» или пороков героев, могли бы послужить иллюстрацией «экспериментального метода», в этом отношении они вполне сопоставимы с некоторыми страницами Э. Золя, Ги де Мопассана, братьев Э. и Ж. Гонкуров.

В частности, описания кошмарных сновидений в «Тяжелых снах», манипуляции Передонова с котом в «Мелком бесе» имеют сходство с отдельными сценами и эпизодами в «Терезе Ракен» Золя (1867) [191]191
  В русском переводе впервые в 1891 г. (под заглавием «Убийцы»); авторская инсценировка драмы «Тереза Ракен» в русском переводе – 1874.


[Закрыть]. Герой романа Лоран, убивший друга – мужа своей любовницы Терезы, подозревает, что кот расскажет о его преступлении матери убитого: «Он был уверен, что кот, как и г-жа Ракен, знает о преступлении, и если вдруг заговорит, то непременно выдаст его» [192]192
  Золя Э.Собр. соч. – Т. 1. – С. 583.


[Закрыть]. В «Мелком бесе» Передонов в ужасе заключает: «кот отправился, может быть, к жандармскому, и там вымурлычет все, что знает о Передонове» [193]193
  Мелкий бес (2004). – С. 157.


[Закрыть]. Из страха быть уличенным Лоран мстит коту и мучает его (так же поступает Передонов): «Если Лорану удавалось прищемить коту лапу или хвост, он испытывал при этом трусливую радость, но мяуканье бедного животного повергало его в неизъяснимый ужас, словно то был страдальческий вопль человека» [194]194
  Золя Э.Собр. соч. – Т. 1. – С. 583.


[Закрыть]; затем Лоран убивает кота.

Ан. Чеботаревская сравнивала Сологуба с Золя по силе изображения в «Мелком бесе» психической жизни персонажа: «И такого обнаженного, циничного и бесстыдного нижечеловека показал нам Федор Сологуб и… ужаснул. <…> как ужаснул Золя, изображая натуралистические сцены пробуждения и нахождения в человеке зверя, темных, гнусных подонков души атавистического происхождения…» [195]195
  Чеботаревская А.Федор Сологуб. Мелкий бес // Образование. – 1907. – № 7. – Отд. II. – С. 127.


[Закрыть]

Писателя, несомненно, «притягивали» характеры, в определенном смысле санкционированные пафосом натурализма, поощрявшего изображение уродливых сторон личности, болезни, житейской «грязи», будничности и пошлости «среды», – и в этом конкретном смысле в свете «экспериментального метода» могут быть прочтены почти все художественные тексты его ранней прозы, прежде всего роман «Тяжелые сны». Вместе с тем новизна этих произведений также несомненна.

5

Работа над «Тяжелыми снами» была длительной и достаточно интенсивной: в составе рабочих материалов (всего более 1000 рукописных листов архивной пагинации) – планы, наброски, картотека пратекста (99 карточек с набросками), варианты отдельных глав, две папки с черновыми рукописями [196]196
  Автографы «Тяжелых снов» хранятся в ОР РНБ (Ф. 724. Ед. хр. 4–8), отдельные фрагменты – в ИРЛИ (Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539, 538). Рукописи романа не сохранились в своем первоначальном виде. Во всех имеющихся автографах ранние варианты текста, как правило, перемежаются с промежуточными и окончательными редакциями и фрагментами наборной рукописи; среди страниц и глав, испещренных густой авторской правкой, встречаются беловые автографы разновременных редакций текста. В отдельных случаях археографические данные (цвет бумаги, чернил, почерк), авторские датировки и главным образом содержание текста позволяют определить его хронологическую соотнесенность с основным текстом, атрибутировать разновременные редакции. Под основным текстом имеется в виду последнее прижизненное – пятое издание «Тяжелых снов» ( Сологуб Федор.Собр соч.: В 20 т. – Т. 2. – СПб.: Сирин, 1913). Описание истории текста романа с публикацией массивного комплекса неизданных глав и вариантов может составить предмет специального текстологического исследования.


[Закрыть].

За годы создания романа авторский замысел не раз претерпевал изменения, вместе с ним менялись содержание и поэтика текста. Об этих изменениях позволяют судить сохранившиеся автографы, представленные двумя черновыми рукописями и вариантами отдельных глав, – в совокупности эти тексты могут быть названы рукописной версией произведения. Однако реконструировать первоначальную композицию и сюжетную канву романа можно лишь с большой долей условности, поскольку ни одна из имеющихся в нашем распоряжении черновых рукописей не содержит полного текста произведения.

Первоначально роман был задуман в стилистике социально-бытовой реалистической прозы, в духе физиологических очерков «натуральной школы», и откорректирован в соответствии с требованиями «экспериментального метода». Ранней рукописной версии текста Сологуб предпослал предисловие, где изложил художественные принципы, которыми он руководствовался, приступая к работе над «Тяжелыми снами»:

Несколько очерков, предлагаемых здесь, не составляют отрывков из задуманного мною романа, – это только этюды для него, подобные тем, которые делает живописец для большой картины, рисуя на малых полотнах отдельные фигуры, которые могут ему пригодиться. От этих этюдов нельзя требовать ни законченности, ни строгой обработки. Они редко становятся достоянием публики: художник делает их для себя. Я предлагаю их Вашему вниманию только для того, чтоб Вы по этим бледным очеркам могли судить, пригодятся ли для Вашей особенной цели эти фигурки, когда они будут раскрашены. Я бы не решился показать их Вам в таком несовершенном виде, – но эти фигуры еще очень не скоро войдут на свои места в романе. По моей совершенной литературной неопытности и по неумению моему писать романы, этот мой роман будет готов еще не скоро: месяца три или четыре самой прилежной работы понадобятся на то, чтобы написать его, как выражался Гоголь, «вдоль», – а потом надо будет писать «поперек», т. е. старательно обрабатывать каждую страницу. И потому прошу ценить не столько исполнение, сколько замысел.

Писатель не имеет права давать портретов живых лиц, но он не должен и погрешить против жизни, все должно быть так, как бывает на самом деле, но ничто не должно быть простой фотографией того, что где-то и когда-то произошло. Все то, что я рассказываю, должно быть верно, – я должен рассказывать только о том, что видел и слышал, о том, что знаю. Но как живописец надевает на своих людей ту или другую одежду, так и писатель обязан ставить выбранных им людей в ту или другую обстановку, в которой люди вообще бывают. Как живописец для одной и той же фигуры пользуется элементами, заимствованными из разных фигур, так и писатель, желая всегда быть верным правде, часто сливает своих героев из отдельных черт, хотя бы ему пришлось наблюдать эти черты в разных лицах. Надо только, чтобы в результате изображения получились образы живых людей [197]197
  Черновой автограф // РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 4. Л. 2.


[Закрыть].

Содержание очерков должно было соответствовать авторскому плану: «5 слоев общества: аристократия (внешность и пустота, Палтусовы), плутократия (Мотовилов), интеллигенция (Ермолин), чиновники (директор, etc.), мещане (Дмитриевы)» [198]198
  Там же. Ед. хр. 7. Л. 7.


[Закрыть].

Очеркам предшествовали краткие портретные зарисовки героев, к примеру:

Ермолинолицетворяет грустную задумчивость старика, который оказался ненужным в деятельной жизни, не потому, что он был нехорош, но потому, что по обстоятельствам времени нужны были не люди, а слуги и столпы сверху, слуги и пресмыкающиеся снизу. Служить общему делу – это он понимал… Нет, надо было служить печальным идеям застоя и реакции, мистическим бредням, занявшим первое место после шумной ликвидации преждевременных стремлений [199]199
  Там же. Л. 18.


[Закрыть].

Анна Осинина <Ермолина в поздней редакции. – М.П.>. С первого взгляда производит впечатление девушки простодушной, наивной, неглупой и доброй. В ней чрезвычайно много нетронутой свежести мысли и чувства. Но она знакома с сомненьями <1 нрзб.>, пока больше из книг. Собственная психическая жизнь ее течет мирно и ровно. [Она верит в Бога наивно и полно, задушевно молится и умеет находить счастье в молитве.] [200]200
  Здесь и далее в квадратные скобки заключены зачеркнутые фрагменты текста.


[Закрыть]Не верит. Она любит религиозное чтение и стремится проводить в жизни евангельские требования. Она говорит правду, любит людей, ненавидит зло, помогает бедным. [Но она очень далека от одностороннего ханжества.] В ней много бойкости, живости, смелости. Она обладает смелостью физической и нравственной. Она не боится холода, не боится волков, не боится нахалов, не боится ложного стыда. Она не стыдится ходить босая дома в деревне, и часто ее ноги по несколько дней не знают обуви. Она слегка краснеет, если кто из мало знакомых встретит ее разутую, но не испугается и не убежит. Смелость в делах и в словах вообще не исключает в ней застенчивости перед людьми мало знакомыми, в ней очень милым образом сочетаются черты наивного ребенка и смелого человека. Оттого ее нежность, теплая и мягкая, чужда жеманной приторности, а ее смелость далеко не похожа на разнузданную вольность обращения эмансипацированных <так!> барышень. Она даже немного кокетлива [201]201
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 4. Л. 12.


[Закрыть].

В черновых рукописях встречается только один завершенный очерк – «этюд» о семействе Ефимовых (в поздних вариантах: а) Дмитриевых, б) Дылиных): отце-пьянице, мелком чиновнике, нищенской обстановке многодетного дома, повседневном быте и нравах мещанской бедноты, обосновавшейся на Дятленке (остров в дельте крестецкой речки Холовы). В центре очерка – судьба Насти Ефимовой (в окончательном тексте: Вали Дылиной), получившей после смерти отца место классной наставницы в начальной школе, и рассказ о ее дружбе с женихом-семинаристом Тихоном Поликарповым (в окончательном тексте – Яковом Сеземкиным). Очерк составил первую главу одной из ранних версий романа (до нас дошли лишь немногие главы); в сокращенном и переработанном виде он вошел в окончательный текст [202]202
  Там же. Л. 2–16 об. Текст очерка подложен в папку с ранней редакцией романа, он предшествует первой главе, соответствующей основному тексту.


[Закрыть].

В художественном отношении Сологуб ориентировался на Гоголя. Он пробовал имитировать композиционный ход «Мертвых душ». Предполагалось, что главный герой романа, учитель Логин, по прибытии на новое место службы посетит с визитами всех влиятельных лиц города. Впоследствии автор отказался от этого замысла, но, как мы знаем, вернулся к нему в «Мелком бесе». В ранней версии «Тяжелых снов» сохранились главки, в которых обстоятельно рассказывается о посещении Логиным отца Андрея и его знакомстве с учителем Шестовым, о визите к городскому голове Макшееву (Баглаеву), в доме которого в тот день пьянствовали фактически все действующие лица романа мужского пола (гл. 7 и гл. 8) [203]203
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 5. Л. 28–43.


[Закрыть].

Основной корпус событий «Тяжелых снов» имеется уже в предварительных планах и набросках к роману: коллизия в доме Кульчицких (связь Клавдии с отчимом, угрозы и преследования матери, галлюцинации, безумие и болезнь Клавдии); инцидент с учителем Молиным и конфликт Логина с крестецким обществом; «слухи о педерастии Логина» [204]204
  Там же. Ед. хр. 7. Л. 3.


[Закрыть], возникшие среди горожан в связи с взятым им на воспитание мальчиком; история любви Логина и Анны; коллизии в мотовиловском доме (связь Мотовилова с ключницей Ульяной, роман Неты с Пожарским), убийство Мотовилова, болезнь и выздоровление Логина.

На раннем этапе работы Сологуб усиленно корректировал сюжетную канву романа: привносил в нее новые ответвления и отказывался от них, переосмыслял намеченные образы и по-новому организовывал композицию.

Первоначально экспозиция и первые главы романа строились иначе, чем в основном тексте «Тяжелых снов». Логин встречает в лесу у реки девушку, одетую à la барышня-крестьянка, – Анну Осинину, дочь богатого землевладельца [205]205
  Вариант самого раннего наброска начала первой главы романа – рассказ о прогулке трех подруг: Анны, Клавдии и Неты (убегая от грозы, девушки переходят вброд лесную речку), см.: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 539. Л. 56.


[Закрыть]. Она узнает в нем учителя гимназии, недавно переведенного по службе в их город (гл. 1). Из завязавшегося между ними разговора выясняется, что он поселился у родственницы Осининых – Ирины, собиравшейся постричься в монахини (намечается тема отношения современного интеллектуала к вопросам веры).

В преддверии грозы Анна предлагает Логину укрыться от дождя в усадьбе, провожает его в дом, знакомит с отцом (гл. 2). Между гостем и хозяином обнаруживается близость во взглядах, возникает взаимная симпатия. Осинин просит Логина заняться с дочерью изучением истории и географии; он скептически отнесся к предложению, так как она произвела на него впечатление «кисейной барышни в вульгаризованном издании» [206]206
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр.6. Л. 3–5.


[Закрыть]. На полях автографа второй главы авторская помета: «Совсем переделать. Слишком холодно и безжизненно» [207]207
  Там же. Л. 3 об.


[Закрыть].

Прощаясь с Осининым, Логин видит приехавшую к Анне Клавдию. Ее необычная, почти инфернальная красота с первого взгляда захватила его: «К крыльцу приближалась стройная амазонка в сопровождении мальчика-грума. Какое-то странное чувство, темное и загадочное, как неясное воспоминание или туманное предчувствие, возникло в душе Логина, когда он увидел эту наездницу. Это была девушка лет 20. Красивая какою-то слишком нерусскою, резкою красотою, в то же время холодною. От строгих очертаний ее лица веяло холодом, а склад губ был как-то беспомощно горестен, в глазах было то странное выражение, которое бывает у людей, недавно перенесших внезапное горе, или которым грозит безумие. Эти глаза слишком часто были неподвижны. Казалось, что они видят что-то недоступное другим. Впрочем, эти глаза совсем не были красивы: зеленоватые, они имели свою особую окраску. Все ее лицо дышало энергией и смелостью. Таково показалось оно Логину, и такою беспокойною, сильною часто вставала она впоследствии в его воображении» [208]208
  Там же. Л. 4 об. Ср. сцену из романа Ф. М. Достоевского «Идиот»: князь Мышкин рассматривает портрет Настасьи Филипповны ( Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч.: В 30 т. – Л.: Наука, 1972. – Т. 8. – С. 27).


[Закрыть].

Первоначально Анна и Клавдия мыслились автором близкими подругами. Клавдия остается обедать у Осининых, намекает на перемены, произошедшие с ней за время их разлуки, но о причинах своего несчастья не говорит. «Слезы хлынули из ее глаз. Анна ласкала и утешала ее, как ребенка, а Клавдия беспощадно рыдала в ее объятьях. Со слезами Клавдия скоро справилась. Из ее отрывистого и короткого рассказа Анна узнала, в каких местах за границей она побывала с матерью и вотчимом, что мать по-прежнему к ней холодна, а об вотчиме Клавдия несколько раз так странно отозвалась, что Анна не знала, что и подумать. Вообще, в рассказе Клавдии было что-то недоговорено, самое главное, и этого-то главного Анна начинала даже бояться. <…> Вечером, перед своим сном, Анна усердно молилась за свою подругу. „Она так несчастна, что даже в тебя не верит, – шептала она, – Господи, прости, прости и спаси ее“» [209]209
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр.6. Л. 4 об. – 5.


[Закрыть].

В тот же день, по дороге из усадьбы Осининых, Логин встречает Анатолия Петровича Андозерского (гл. 3), с которым был знаком в молодости и не виделся со времени окончания университета (Андозерский служит в окружном суде). Он рассказывает Логину о городских нравах, передает последние сплетни, называет выгодных невест, перечисляя при этом всех основных персонажей романа: Мотовиловых, Ермолиных, Кульчицких.

От Андозерского Логин узнает историю заинтересовавшей его наездницы – Ксении Александровны Брунс (первоначальное имя героини): «У нее от отца осталось громадное наследство, выходец из Англии, нажился в России (отец умер, когда ей было лет 5). Мать в качестве опекунши порастрясла дочкины денежки: вышла замуж за кого-то, очень красивого отставного офицера, – и очень умного, надо отдать ему справедливость, только из социал<истов>, кажется, – и пожили они широконько. Свое-то собственное именье маменька сохранила, а дочкино позапутала, хотя все еще представляет лакомый кусок. Дочку ненавидит страшно. Говорят, что секла ее, когда ей было уже лет 17–18, пока, наконец, дочка не отбилась от рук. Зато вотчим питает к ней излишнюю нежность. Так что дочке-то даже жутко становится, и она рада хоть в воду, только бы выйти из дому. А маменька будет рада, если согласятся посмотреть сквозь пальцы на ее грешки по управлению имением» [210]210
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 6. Л. 6.


[Закрыть]. Многие детали этой характеристики в окончательный текст не вошли.

В ранних набросках к роману имеется глава, в которой рассказывается о том, как Ксения после объяснения с Палтусовым и затем с матерью (гл. 4 и гл. 5) по своей инициативе едет к Андозерскому, рассчитывая заключить с ним сделку, но не застает его дома (гл. 6). Она надеется, что он согласится жениться на ней фиктивно, компенсируя этот брак материальной выгодой, она же формально получит свободу.

«Она давно решила, что оставаться в родительском доме долго не может. Страстные чувства к матери и отчиму, неопределенные и горячие, делали ее жизнь удушливой. План – ехать с отчимом – далеко, далеко – она наконец отвергла. Она не могла представить себе жизни с ним, и эта жизнь казалась ей пустою, когда она начала сомневаться в своей любви к нему. Уйти надо! Но она знала, что жить одной, без мужа, неудобно. Уйти одна она не решалась еще: она знала, что эти чувства сковывали ее и не дадут и в будущем ни дня свободы. Она боялась преследований отчима. Ей надо было совсем порвать с прошлым, на что-нибудь опереться и решительно оттолкнуться от ненавистного и болотистого берега родной семьи. И с сегодняшнего дня она решила искать. Странно – она думала: буду искать, хотя, казалось, исход уже был – выйти замуж за Андозерского. Но она, не говоря себе об этом, не верила в него» [211]211
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр.6. Л. 10.


[Закрыть].

В окончательном тексте романа описание душевных сомнений Клавдии и глава о поездке к предполагаемому жениху были отвергнуты, сцена объяснения героев эпизодична (Клавдия осмеивает предложение Андозерского).

В следующих двух главах появляются новые персонажи: возвращаясь от Андозерского, Логин становится свидетелем ночного свидания Ксении и Палтусова; вслед за тем происходит сцена объяснения девушки с матерью, которая также наблюдала за ночной прогулкой влюбленной пары.

Таким образом, в самых ранних набросках «Тяжелых снов» завязка была почти стремительной. В короткое время – фактически в первые два дня после приезда в город – Логин знакомится со всеми основными участниками событий, о которых повествуется в романе: с Ермолиными (Осиниными), Клавдией Кульчицкой (Ксенией Брунс), Андозерским, Зинаидой Романовной Кульчицкой и Палтусовым. В эпизодах появляются и другие персонажи, которые в поздних вариантах текста и в окончательной версии не упоминаются: уездная кумушка Анна Тимофеевна и ее племянница, собравшаяся идти в монастырь, старушка-экономка Андозерского [212]212
  См.: Там же. Ед. хр. 7.


[Закрыть].

Не исключено, что в центре «Тяжелых снов» Сологуб предполагал поместить любовный треугольник: Логин – Клавдия – Палтусов. Авторские симпатии в большей степени сосредоточивались на стороне вызывавшей сочувствие, испытавшей душевные потрясения и страдавшей Клавдии, а не внешне благополучной, наивной уездной барышни Нюте Ермолиной, привыкшей к «довольной и сытой жизни» [213]213
  Там же. Ед. хр. 6. Л. 5 об.


[Закрыть]. Клавдия судит об Осининых с заметным превосходством: «Они никогда не выйдут из своей колеи, раз навсегда проведенной. Здесь много пассивной честности и твердости, но совершенно нет умственной смелости. Все, кажется, у них разграничено на запрещенное и дозволенное их нравственным кодексом» [214]214
  Там же. Л. 11.


[Закрыть].

Первоначально событийное пространство романа в значительно большей степени, чем в поздней версии текста, концентрировалось вокруг дома Кульчицких. Глава, в которой повествуется о том, как Валя Дылина навещает Анну Ермолину и передает ей городские новости, относилась к рассказу о доме Кульчицких: Валя «прислуживает» Клавдии, она сообщает ей обстоятельства заключения Молина под арест [215]215
  РНБ. Ф. 724. Ед. хр. 4. Л. 314–332.


[Закрыть].