Текст книги "Голова дракона"

Автор книги: Мануил Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

ГОЛОВА ДРАКОНА

Мы расположились с внуком в лодке и ловили рыбу. Собственно, ловил я, а внук только помогал: сидя на веслах, он легонько подгребал, чтобы ветер не очень сильно сносил наше утлое суденышко. Я держал в руках удочку и изредка ее подергивал. Эту снасть сделал для нас Леонтий – буфетчик маленького бара, устроенного недалеко от нашего пляжа. В Одессе и Николаеве такое орудие лова называют самодуром, а внук окрестил его глупышом.

– Ну что, дед, зацепил кого-нибудь? – спрашивал внук.

Я молча выбирал снасть. Тяжелые капли падали с пустых крючков на рябую поверхность моря.

– Даже крохотуля не попалась, – со вздохом говорил я.

– Ни одного малыша для нашего глупыша, – подхватывал внук.

Он любил выражаться стихами.

Наконец что-то клюнуло. Я быстро выбрал снасть, и в лодке оказалась крохотная рыбка с большой головой и выпученными глазами. Я ощутил на себе ее злой и даже, как мне показалось, свирепый взгляд. Дракон! Леонтий предупреждал нас, что эту рыбку ни в коем случае нельзя брать руками: можно получить сильнейший ожог. Захваченной с берега палкой я убиваю ядовитую рыбешку и швыряю за борт. Тут же чайка отвечает на призыв внука делом: она подхватывает дракона, нисколько не боясь его яда.

Мы ловили часа два и поймали три ставриды и еще двух драконов. Внук запросился на берег. Мы поменялись местами: я сел на весла, а внук, устроившись на корме, стал сматывать удочку. По его виду можно было определить, что он о чем-то думает.

– Дед, – спустя некоторое время спросил он, – скажи мне, сколько у драконов голов?

– Одна, – ответил я. – Ты же сам видел.

– Видеть-то я видел, – в некоторой растерянности продолжал внук, – но почему-то все говорят, что у дракона много голов. То он восьми, то двенадцатиглавый…

– Кто тебе сказал?

– Одна тетя по телевизору. И потом, я сам в книжке читал и рисунок видел.

– Так ведь это сказка…

– Значит, неправда?

– Значит, выдумка, небылица.

Внук почему-то очень обрадовался.

– В море скачет кобылица – вот так небылица! – запел он.

Мы пристали к берегу и пошли к Леонтию отчитываться о результатах рыбалки. Я решил, что внук уже забыл наш разговор о головах дракона и небылицах, но ошибся.

В баре я взял внуку бутылочку яблочного сока, а для себя рюмку коньяку. Мы поболтали с Леонтием, и я подал ему знак насчет второй рюмки. Заметив это, внук зашептал мне на ухо, что раз бабушка, дескать, иногда разрешает тебе выпивать перед обедом одну рюмку, то от второй надо отказаться. Я, в свою очередь, тоже шепотом сказал, что очень продрог на лодке и убежден, что только вторая рюмка меня согреет.

А внук громко спросил:

– Дядя Леонтий, а вы не знаете, сколько голов бывает у дракона?

Значит, он раскусил меня и правильно расценил слова по поводу «согревания» как уловку. Я огорченно вздохнул, расплатился с Леонтием, и мы поплелись в дом отдыха – отчитываться перед бабушкой.

С тех пор это и пошло…

Утром бабушка по привычке жалуется на бессонницу, которая якобы преследовала ее всю ночь.

– Ты представляешь, – говорила она мне, – я буквально не сомкнула глаз…

А внук, кровать которого стоит рядом с бабушкиной и потому от ее безмятежного и громкого всхрапывания он просыпается за ночь несколько раз, спрашивает меня:

– Дед, скажи, пожалуйста, сколько у дракона голов?

– Одна, а если будут говорить, что больше, – это небылица!

Бабушка смущенно умолкает.

В другой раз жалуюсь я. На отсутствие аппетита. Заявляю, что даже крохотный кусочек сегодня не полезет мне в горло. Но когда за обедом я уничтожаю первое, второе и третье блюдо до последней крошки, внук спрашивает у бабушки:

– Скажи, бабушка, сколько у дракона голов?

Формула оказалась очень удобной. Когда мы говорили внуку, что сегодня не поедем в детский городок кататься на каруселях, так как все автобусы ушли в ремонт; когда мы уверяли его, что если он съест вторую порцию мороженого, то непременно заболеет, и когда, укладывая его спать в девять, говорили, что часы уже показывают десять, – тогда он не уличал нас в грубой лжи. А просто мягко спрашивал:

– Скажите мне, дед и баба, не помните ли, сколько голов у дракона?

Уверяю, такая форма оценки поступающей информации гарантирует вам полную безопасность. Вы всегда можете совершенно свободно высказать свое мнение по тому или иному поводу и в то же время не прослыть резким человеком.

Театральному рецензенту, например, не обязательно, как раньше, после премьеры в открытую писать о неудаче театра. Достаточно будет, если он где-то ловко ввернет фразу о том, что усилия режиссера и исполнителей преодолеть возникшие при постановке нового спектакля творческие трудности напомнили ему попытку отрубить голову мифическому дракону мечом, сделанным из папье-маше… Лаконичной ссылкой на упомянутую голову удобно пользоваться ревизорам и контролерам, проверяющим иные отчеты о поголовном охвате населения музыкальной пропагандой и кинофикации сельских населенных пунктов. А телевидение? Вместо того чтобы печатать пространные статьи о некоторых телевизионных спектаклях и фильмах, не проще ли сразу после их показа давать в качестве заставки рисованную рыбу с большой головой и выпученными глазами?

Стоп. Не слишком ли далеко увлекла меня фантазия? Ведь может случиться, что в числе пострадавших от остроумной выдумки моего малолетнего внука окажусь я сам. Ведь и вы, читатель, можете воспользоваться предложенным методом!

И если какой-нибудь знакомый скажет, что он прочел в сборнике веселый и забавный рассказ Семенова, то вы, будучи несогласны с такой лестной оценкой, просто можете спросить у вашего знакомого:

– А сколько голов у дракона?

КАК Я ПРЕДОТВРАТИЛ УГОН САМОЛЕТА

Как это ни огорчительно сознавать, но в наши дни захват и угон летательных аппаратов приобрел массовый характер. Тем более нуждается в широком распространении искусство предотвращения этих нежелательных эксцессов на воздушном транспорте. Иными словами: чем больше набивают руку угонщики, тем увереннее, надежнее должны действовать те, кто крепко перехватывает эту руку в запястье. Именно соображения такого рода побудили меня взяться за перо и рассказать о случае, который во многих отношениях может стать поучительным.

Итак, случай этот произошел в Забайкалье. В том самом, которое знакомо нам из старинной песни:

 
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах…
 

Из тех мест, где действительно роют и моют золото, я приехал на автомобиле в Шилку, а уж отсюда мне предстояло отправиться на самолете в Читу. Такая выпала на мою журналистскую душу командировка.

С юных лет памятуя о том, что «Шилка и Нерчинск не страшны теперь», я ранним утром шагал по шилкинским улицам, разыскивая агентство Аэрофлота. Шагал и тихо мурлыкал:

 
Динь-бом, динь-бом —
Слышен звон кандальный…
 

Неправда! Никакого звона, а тем более кандального, не было слышно. Уличный транспорт в столь ранний час еще не появился, а редкие прохожие двигались осторожненько, стараясь не нарушать тишины.

Я искал представительное здание с большими зеркальными витринами и роскошным парадным, а нашел более чем скромный на вид домик с боковым входом, где красовались сразу две вывески – «Прием пера боровой дичи» и «Агентство». Тут я сразу вспомнил строгий наказ супруги не иметь в командировке дела ни с пером, ни тем паче с пухом и уверенно открыл дверь агентства.

В небольшой комнатке, до отказа заполненной сизым дымом, сидели двое мужчин в летной форме и курили. Когда я вошел, они почему-то встали и представились.

– Заведующий агентством, – сказал один.

– Начальник аэропорта, – добавил другой.

И хором предложили мне:

– Садитесь.

Решив, что подобный церемониал является новой формой аэрофлотовского сервиса, я робко присел на порядочно разболтанный табурет. А аэрофлотовские чины были в чем-то не согласны меж собой:

– Нет, ты мне лучше о шотландском виски не говори. Самогонка!

– А ты не тумань мою голову джином!

Тут оба спорщика опять обратили внимание на меня.

– Вы, конечно, хотите куда-нибудь полететь? – спросил начальник аэропорта.

Я молча кивнул.

– Да, сюда редко кто обращается с другими нуждами, – философски заметил заведующий агентством.

– Так вот, по интересующему вас вопросу, – продолжал начальник, – обратитесь, пожалуйста, к Танечке. И передайте ей, что я тоже скоро буду в аэропорту.

Если люди с самого раннего утра начинают спор о преимуществах одних крепких напитков перед другими, то это уже само по себе является плохим предзнаменованием. А тут еще навязчивые каторжные мотивы:

 
Динь-бом, динь-бом…
 

Надо ли говорить, что в аэропорт я приехал в самом дурном расположении духа. Здесь не было ни души, если не считать девушки, очевидно Танечки, которая, сидя у огромной рации и именуя себя Ромашкой, тщетно пыталась вступить в связь с цветком мужского рода, неким Жасмином.

– «Жасмин», «Жасмин»! – кричала она в микрофон. – Я «Ромашка», я «Ромашка» – перехожу на прием!

Прохиндей Жасмин, конечно, не отзывался. Воспользовавшись возникшей паузой, я обратился к Танечке со своей нуждой. А Танечка-Ромашка, сняв наушники, довольно толково мне разъяснила, что она, в отличие от других девиц Аэрофлота, авиационных билетов вообще не продает, а продает только конкретные билеты на конкретный самолет. И поскольку он еще не вылетел из Читы, то она ничем помочь не может. Надо ждать. Надев наушники, она вновь принялась взывать к далекой очерствевшей душе:

– «Жасмин», вызываю тебя. «Жасмин»! Перехожу на прием! Я «Ромашка», «Ромашка»!

А он, возможно, увлеченный какой-нибудь экзотической гортензией, по-прежнему не спешил откликаться на призыв простенькой полевой ромашки. Я покинул аэрофлотовский домик и стал прохаживаться вокруг него.

И тут на горизонте появилась движущаяся точка. Я решил, что это начальник аэропорта. Одержал верх в ожесточенном споре и теперь спешит к месту службы. Но почему пешком? Точка приближалась, и вскоре выяснилось, что я ошибся в своем предположении: шагающий по летному полю человек ничем не напоминал аэрофлотовского начальника. Скорее всего, это был пассажир. Но какой-то уж очень странный.

Начнем хотя бы с того, что при нем не было никаких вещей. Он не принес ни чемодана, ни саквояжа, не захватил с собой рюкзака, какой-нибудь сумки, авоськи, наконец. Я не за то, чтобы нагружать пассажира как вьючное животное, но и совсем без вещей ему тоже нельзя. А куда положить смену чистого белья, запасные носки, банку домашнего варенья, куда сунуть полотенце, мыльницу, зубную пасту и щетку? Нет, без определенной емкости или тары пассажиру не обойтись. А этот был гол как сокол. Интересно, как он будет выглядеть у стойки с табличкой: «Регистрация билетов и багажа»?

Он непохож был на обыкновенного пассажира и по другой причине. Приходилось ли вам когда-нибудь заглядывать в глаза человека, отважившегося воспользоваться услугами Аэрофлота? Тогда вы не могли не заметить их особенного блеска, какого-то тревожного мельтешения и жгучего немого вопроса: когда? А у этого взгляд был совсем другой: спокойный, уверенный, даже чуть-чуть нагловатый. Вот этот человек подошел и, даже не заглянув вовнутрь, безмятежно оперся плечом об угол аэрофлотовского домика. Как будто не его дело мотаться по залу ожидания, задавать бесконечные вопросы, интересоваться вылетами, прилетами и прочим. Похоже было, что этот заранее  в с е  знал.

И глаза у него были особенные: серые со свинцовым отливом и навыкате. Такими глазами бытописатели прошлого любили наделять сибирских исправников. А поскольку исправников сейчас нет, то было очень трудно определить, кому же могли принадлежать эти глаза в наши дни. В самом деле: что это был за человек, чем он занимался? Рыл в горах золото, валил наземь даурскую лиственницу или дробил строительный камень в карьерах? Его крепкая фигура говорила за то, что любое из этих занятий ему по плечу. А может, туманными ночами выходил один он на дорогу и  ш а л и л  кистенем?

Я пригляделся к его синтетической куртке – не оттягивается ли она где-нибудь вниз под тяжестью тайного оружия? И точно: правый карман оттопыривался и отвисал.

В этот момент полевая «Ромашка» высунулась из двери домика и внезапно потеплевшим голосом (наверное, ей все-таки удалось вступить в контакт с «Жасмином») спросила:

– Куда тут пассажир запропастился, почему не беспокоится о билете?

Я последовал за ней и купил билет. А вскоре в небе над аэродромом застрекотал самолет. Судя по порхающему стрекозиному полету, это был либо знаменитый «кукурузник», либо его ближайший родственник. Пробежав по травяному полю, самолетик остановился рядом с нами, будто уткнулся в домик, и из него вышли люди: пилот, штурман, две женщины и бледнолицый паренек лет двадцати. Его бил озноб – не то продрог в полете, не то с непривычки натерпелся страху.

Странный тот тип, появление которого на аэродроме я так подробно описал, внимательно пригляделся к бледнолицему юному пассажиру и сказал ему:

– А ну-ка, парень, пойдем со мной.

И они скрылись за углом. До меня доносились их глухие голоса, однако слов разобрать было нельзя. Сообщника вербует, подумал я о лупоглазом. И тут мною по-настоящему овладела тревога. Надо было что-то предпринимать! Но что предпримешь, если один работник Аэрофлота, как видно, окончательно погряз в дискуссии о горьких напитках, а у другой на уме одни благоухающие жасмины и гордые нарциссы? В такой обстановке приходилось рассчитывать лишь на свои собственные силы.

Между тем на поле появились пилот и штурман и пригласили всех в самолет. Мы поднялись по шаткой стремянке и устроились на железных скамьях, установленных по обоим бортам. Странный пассажир уселся на краешке скамьи, у самой двери, а бледнолицый юноша напротив. Кстати, озноб у него прошел и лицо даже порозовело. С чего бы это?

Прежде чем взять курс на Читу, наш самолет должен был сделать еще одну посадку. И мне предстояло решить, когда злоумышленник приступит к активным действиям: на этом коротком отрезке пути или во время основного, длительного полета? А он-то наверняка  з н а л  это. Сидел со скучающим видом и беспечно поглядывал на землю через иллюминатор. Между прочим, его правый карман больше не оттопыривался: успел злодей куда-то перепрятать оружие насилия.

Тем временем самолет легко, по-стрекозиному опустился на такой же травяной аэродром и столь же легко вспорхнул. И только в воздухе я впервые до конца осознал весь ужас положения: пассажиры, в том числе и окончательно порозовевший юноша, сошли, а мы остались вдвоем. Если не считать укрывшихся в пилотской кабине летчика и штурмана.

Псевдозолотоискатель, мнимый лесоруб и лжекаменотес теперь расположился на скамье вольготно и по временам бросал на меня насмешливо-изучающий взгляд исправничьих оловянных глаз. Оценивает мою способность к сопротивлению, решил я. Но могу ли я действительно оказать его? Судорожно роясь в памяти, я желал восстановить какой-нибудь яркий эпизод своей жизни, хотя бы в далекой молодости. Где я, собрав в комок все физические и духовные силы, отбивал нападение дерзкого противника и повергал в прах… Увы! Услужливая память наотрез отказалась подсказать что-нибудь героическое – видно, таким уж незавидным воякой я уродился. Однако нельзя было подавать виду, что он мне страшен. С напускным равнодушием я порылся в портфеле, достал журнал и углубился в чтение. В салоне воцарилась напряженная тишина, прерываемая лишь натужным завыванием мотора.

Мне попалась статья как раз к случаю – о борьбе с угонами самолетов в международном аспекте и о возникающих при этом трудностях из-за различий в законодательствах разных стран и отсутствия единого подхода к возникшей проблеме. Следить за развитием авторской мысли стоило немалого труда: мешала параллельно работающая с неизмеримо большей интенсивностью моя собственная мысль, рожденная критическими обстоятельствами.

Я нисколько не сомневался, что судьба свела меня лицом к лицу с угонщиком. Но в чьих интересах он действовал? И, захватив самолет, куда погонит его: в Турцию, на Тайвань или на территорию арабских эмиратов? Какой назначит за меня выкуп и сможет ли моя редакция выплатить его, хватит ли грошей, как любит говорить наш бухгалтер Алексей Николаевич Васильев?

Вдруг в салоне запахло дымом. «Н а ч а л о с ь», – молнией пронеслось у меня в мозгу. Я оторвался от журнала и увидел угонщика с сигаретой во рту.

– Курить нельзя! – воскликнул я, стараясь перекричать шум мотора.

Но тот, едва глянув на меня, пренебрежительно махнул рукой. Поскольку, дескать, на карту поставлена жизнь, то стоит ли считаться с такими мелочами, как нарушение полетного режима? Значит, преступник уже отбросил все условности и окончательно  з а к у с и л  у д и л а!

Что делать? А если попытаться вот сейчас, в последнюю минуту, повлиять на отчаявшегося человека, отвлечь от преступного замысла? Надо заставить его читать!

Я вновь склонился над своим портфелем и, достав какую-то книжку, сунул ее в руку угонщика. Тот удивленно глянул на меня, но книгу все же взял.

Натужно завывал мотор, внизу под нами одна заросшая кедрачом и лиственницей сопка сменялась другой, самолет тянул и тянул прежним курсом. Прошло, наверное, с полчаса, и я почувствовал, как климат в салоне самолета заметно переменился. Будто все отрицательно заряженные частицы куда-то исчезли, уступив место положительным ионам и протонам. Я поглядел на своего спутника и на этот раз не заметил в нем ничего зловещего. Он сгорбился над книжкой, приблизив ее почти вплотную к глазам, сигарета в его руке давно погасла, и он забыл о ней. И представьте себе: странный пассажир  с м е я л с я. Давясь и отфыркиваясь, как смеется в классе украдкой школяр над чем-нибудь забавным, известным только ему одному. Оцепенение и напряженность вдруг слетели с меня: согласитесь, что смеющийся противник может считаться наполовину побежденным.

Впрочем, о полной победе говорить было рано. Мои ручные часы показывали, что до Читы осталось лететь не меньше сорока минут. За такой срок можно не спеша повязать всех пассажиров и подчинить своей воле экипаж. Тем паче, что в нашем случае пассажиров было не так уж много, а летный состав, забаррикадировавшись за обитой железом дверью, не подавал никаких признаков жизни.

Прикрываясь журналом, я украдкой глянул на угонщика: он продолжал читать. И захлебываться от душившего его смеха. Иногда его исправничьи глаза застилались слезами, и он, не замечая, вытирал их рукавом синтетической куртки.

Я дочитал свою статью и наконец постиг основную мысль автора. Его предложения сводились к следующему: если уж нельзя унифицировать все случаи угонов летательных аппаратов, то следует хотя бы устранить досадный разнобой в национальных законодательствах по преступлениям такого рода и подогнать их под один ранжир. Что ж, предложение, не лишенное здравого смысла.

А мотор, кажется, уже сбавил обороты, и внизу под нами показался читинский аэродром. Через иллюминатор были видны крохотные, как птички, самолеты и люди, копошившиеся возле них. Псевдозолотоискатель продолжал читать.

Заложив крутой вираж, наш самолет пошел на снижение, а мнимый лесоруб не отрывался от книжки.

Когда мы, мягко приземлившись, отрулили в самый тихий уголок летного поля, чтобы не мешать разбегу суперлайнеров, и остановились с замершим мотором, лжекаменотес перевернул последнюю страницу.

Мы выпрыгнули из самолета и по покрытым изморозью бетонным плитам зашагали к аэровокзалу.

– Замечательная вещь, – сказал мне угонщик, с заметным сожалением возвращая книжку. – Где купил?

Я отрицательно покачал головой, давая понять, что нет, мол, не покупал.

– Подарили?

– Да нет, просто вот взял и написал.

– Сам?

– Сам. С помощью жены, правда. Я писал, а она печатала на машинке.

– Слушай, друг… – внезапно перешел он на доверительно-интимный тон.

Я угадал, что он хочет сказать.

– Если понравилась книга – дарю.

Он бережно принял ее из моих рук.

– Слушай, друг, – заметно волнуясь, продолжал он. – А может, заглянем с тобой, – он кивнул на здание аэровокзала, – и раздавим по этому случаю бутылочку коньяку?

– Спасибо, я очень спешу в город.

– Понимаешь, у меня была выпивка, – продолжал говорить он, не меняя доверительного тона, – но я потратил на того бледненького паренька. Видел, как замерзал он, пришлось отогревать. Так, может быть, зайдем, а?

Я еще раз поблагодарил, и мы расстались.

Когда наша машина уже влилась в основной транспортный поток, устремленный к городу, я услышал тихое пение шофера Васи:

 
Долго я тяжкие цепи носил,
Долго скитался в горах Акатуя…
 

Но странное дело – каторжные напевы больше уже не тревожили меня и не бередили душу. Мне было хорошо. Наверное, такую нервную разрядку и умиротворенность испытывает каждый человек, только что предотвративший угон самолета.