Текст книги "Голова дракона"

Автор книги: Мануил Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

ТЫ НЕ ПАРЕНЬ!

Забрали в тюрьму Марию Милошевич, почтенную старушку. Забрали за то, что ее дочь была в партизанах. После нескольких дней заточения в камеру явился молодцеватый четнический следователь.

– Говори, старуха, где твоя дочь?

– А разве ты сам не можешь догадаться? В лесу она, у партизан.

Разъяренный следователь схватил старуху за волосы и стал избивать. Потом с силой швырнул на пол. Старушка с трудом поднялась на ноги и сказала:

– Жалко мне что-то тебя стало… Вот ты, наверное, считаешь себя воякой и даже, может быть, героем. А ведь настоящие вояки сейчас с немцами воюют. А ты сражаешься с бабушкой, да еще со связанной, да еще находящейся в тюрьме. Прошу тебя, выйдешь отсюда, покажись доктору. По-моему, ты даже не парень!

СКОЛЬКО ЗА БОТИНКИ?

За голову Цили Ковачевича – отчаянного партизанского разведчика – оккупанты назначили большую награду. Но он был неуловим. И, наоборот, в его руки попал фашистский каратель, который особенно громко хвастался, что непременно схватит Ковачевича живого или мертвого.

– Ну что мне с тобой делать? – спросил разведчик у дрожащего от страха карателя. А потом, увидев на его ногах новую обувку, приказал: – Снимай ботинки!

Перепуганный оккупант решил, что сейчас его будут расстреливать, и молча повиновался.

– Надевай ботинки! – приказал Циля. И кинул карателю свои, изрядно потрепанные. – Вернешься, доложи начальству. Ковачевича, мол, схватить не удалось, а вот ботинки его поймал. Может быть, тебе и за них сколько-нибудь заплатят…

НЕРАЗГОВОРЧИВЫЙ РАЗВЕДЧИК

Партизана Живко Бойовича послали в разведку с заданием пробраться в распоряжение противника, скрытно провести наблюдение и потом доложить об обстановке командованию. Живко провел в разведке двое суток и вернулся измученный, но не с пустыми руками. Командир вызвал его к себе.

– Садись, Живко, – сказал он, – и рассказывай.

– Простите меня, командир, – ответил Живко, – но я очень плохой рассказчик, и вам будет скучно меня слушать. Поэтому я и решил прихватить хорошего «языка». Послушайте лучше его. Он мне всю дорогу что-то лепетал, надоел даже!

И Живко пошел за «языком», который сидел в это время возле командирской землянки под охраной часового.

ВИНТОВКА И ПЕРО

Командир партизанского взвода осматривал личное оружие бойцов. Дошла очередь до служившего во взводе писателя Душана Костича.

– Предъявите свое оружие! – скомандовал командир.

Писатель-партизан неумело подал винтовку. Она была грязной, в ржавых пятнах… Командир взвода покраснел от гнева.

– Ну, хорошо, – с трудом выдавил он из себя. – Надеюсь, боец Душан, твое перо не в таком же безобразном состоянии?

ПАРТИЗАН И ПОЛПАРТИЗАНА

Менаду партизаном Янко и крестьянином Мило однажды произошел такой разговор.

– Скажи мне, Янко, – спросил крестьянин, – правда ли, партизанская дисциплина такая жестокая, что боец не может без приказа переложить свою винтовку с одного плеча на другое?

– Правда. А кто тебе открыл эту военную тайну?

Крестьянин сказал, что слышал он от партизана, и назвал село, откуда тот родом.

– Я знаю это село, – сказал Янко. – Там двадцать два с половиной партизана, парни что надо!

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – рассердился крестьянин. – Разве может быть полпартизана?

– Может. В селе, о котором ты говоришь, как раз есть такой. Когда вокруг находятся партизанские соединения и части, то он горячо выступает на собраниях как стопроцентный партизан. А как только эти части уходят в далекий рейд, так его не слышно. Кстати, не он ли тебе рассказывал о жестокой партизанской дисциплине?

Крестьянин понял намек и больше уже таких вопросов не задавал.

ХВОСТ

Как-то комиссар Славко Комар прочитал бойцам лекцию о происхождении человека.

– Наука много занималась этой проблемой, – сказал он, – и пришла к выводу, что человек произошел от обезьяны. Вывод этот подтверждается тем, что у каждого человека на кончике позвоночника имеется недоразвитый остаток хвоста.

Бойцы робко почесывались и стыдливо ощупывали позвоночник, скептически при этом покачивая головой.

Случилось так, что в ту же ночь отряд выступил в поход. Идти пришлось по вязкому болоту, утопая по колено в воде. Шли гуськом, держась друг за друга, чтобы не оступиться. Замыкал растянувшуюся колонну Славко Комар, а за ним топал его ординарец и все время ворчал.

– Что ты там бормочешь? – спросил комиссар.

– Хочу ухватиться за твой хвост, но никак его не найду, – ответил ординарец.

ДЕЛЬНЫЙ СОВЕТ

В маленьком черногорском селе снаряжался партизанский отряд. Одному юноше выдали короткий итальянский карабин. Юноша обратился к своему деду.

– Дедушка, скажи, зачем они дают мне эту короткую винтовку? Ведь пуля из нее далеко не полетит. Как же я буду разить неприятеля?

– А ты подходи к нему поближе, – посоветовал дед.

НОВЫЙ СТИЛЬ

Вскоре после освобождения Мило Декич направился к Блажо Иовановичу, председателю Совета.

«Не окажет ли он по старому знакомству протекцию?» – рассуждал про себя Мило Декич. Привратник сказал, что шеф придет в 7.30. И действительно, как только большие стенные часы в приемной пробили половину восьмого, появился Блажо Иванович.

«Раньше здесь ждали начальника целыми днями, а теперь Совет бережет каждую минуту, – подумал Мило Декич. – Буду и я предельно краток…»

– Доброе утро, Блажо.

– Доброе утро, Мило. Чего ты хочешь?

– Местечка, Блажо.

– К овечкам, Мило.

– Прощай, Блажо.

– Прощай, Мило.

Я МИЛОГО УЗНАЮ ПО ПОХОДКЕ…

Звонко Мичунович давно покинул свое село, затерянное в горных теснинах Черногории. Наконец он решил навестить родные края и прилетел в Титоград. Обрадованные сельчане послали за земляком коня – смирного, неторопливого мерина, чтобы отвыкший от верховой езды гость не оказался выброшенным из седла. На коне Мичунович и добрался до села, где родился и вырос. Первый, кого увидел знатный гость, был семилетний парнишка. Разговорившись с ним, гость сказал:

– А ты ведь Вуков внук.

– Правда, а как ты догадался?

– По Вуку.

– Ага. А ты, значит, будешь Звонко Мичунович?

– Правильно. А ты как догадался?

– По мерину.

ЗАБЫВЧИВЫЙ «АМЕРИКАНЕЦ»

Раньше многие черногорцы в поисках лучшей доли эмигрировали в Америку. И вот недавно такой черногорец, проживший за океаном больше полувека, с группой туристов оказался в Титограде. Отсюда он захотел съездить в родной Котор, расположенный у самого моря, но по ошибке сошел с автобуса в Цетине, древней черногорской столице, стиснутой со всех сторон горными кручами.

Турист растерянно бродил по незнакомым улицам и наконец догадался, что попал не туда.

– Скажите, милейший, – обратился «американец» к прохожему, – скоро ли пароход пойдет в Котор?

– Довольно скоро, – ответил тот. – Ровно через час после обеда. Если, конечно, будет вода…

РАБОТАТЬ НАДО!

В черногорцах сильно развито чувство самокритики.

Особенно часто здесь острят над якобы врожденной леностью черногорцев. Например, так.

Черногорец, будучи в командировке в Любляне, остановился в гостинице. Ему пришлось жить в одном номере тоже с командировочным-словенцем. Вечером у них погас свет: перегорела лампочка.

– Сейчас мы это исправим, – сказал словенец и отправился к дежурной за лампочкой.

Вскоре он вернулся и сказал черногорцу:

– Держи лампочку и становись ко мне на плечи.

Черногорец повиновался. Прошла минута, вторая, третья… Словенец поднял голову и спросил:

– Слушай, что же ты не вкручиваешь лампочку?

– А почему ты не поворачиваешься? – ответил тот.

КОГДА ПРИХОДИТ УТРО

Черногорцы любят подшучивать над лежебоками, которые не спешат оставить постель и погрузиться в дневные заботы. Рассказывают, что радио столицы Черногории начинает вещать так:

– Говорит черногорское радио! Начинаем наши передачи. Одиннадцать часов по белградскому времени. С добрым утром, дорогие черногорцы!

КОГДА СТРОЯТ ЖЕЛЕЗНУЮ ДОРОГУ

Один черногорец решил наняться на строительство железной дороги. Придя на стройку, он стал разыскивать земляков, чтобы работать рядом с ними. Увидев молодого парня, который бульдозером срывал косогор, новичок спросил бульдозериста:

– Ты черногорец?

– Нет, я серб.

Новичок пошел дальше и увидел, как двое крепышей грузят на платформу шпалы.

– Вы черногорцы?

– Нет, мы хорваты.

Скоро новичку встретился тракторист, волочивший на тросе рельс.

– Ты из Черногории?

– Нет, друг, я из Словении.

Тогда новичок взмолился:

– Скажи, а где я могу отыскать моих земляков, – черногорцев?

Тракторист усмехнулся и, махнув рукой в сторону небольшой рощицы, сказал:

– Пойди туда, может быть, там кого-нибудь и встретишь.

Новичок последовал совету и, пройдя рощицу, увидел на поляне своих земляков. Взявшись за руки, они водили хоровод и пели:

– А мы строим железницу! А мы строим железницу![3]3
  Железница – железная дорога.


[Закрыть]

ДРУЗЬЯ-ОДНОПОЛЧАНЕ

БРАТЬЯ ПО ЖАНРУ

Приходилось ли вам, читатель, бывать в мастерской? Наверняка вы там бывали, обращались за какой-нибудь услугой. Но видели только ее парадный интерьер: зеленую кадушку в углу с фикусом или пальмой, репродукции известных картин в золотых багетах, низенький столик, старые журналы на нем, покрытые модным пластиком кресла, длинную стенку-прилавок и окошечко с надписью «Прием заказов». А что там, за прилавком и за дверью, задрапированной тяжелой бархатной портьерой? Мастерская. И именно в ней-то интересно побывать.

Знаем ли мы в подробностях и деталях работу краснодеревщика, портного или обувщика? Как рождается в голове мастера замысел нового изделия, много ли времени затрачивает он на поиски подходящего материала, всегда ли заготовка, черновая прикидка превращаются в законченную вещь? Или иногда первоначальный замысел мастера по тем или иным причинам остается нереализованным?

Мастерская гончара, ювелира, скульптора, художника… Сколько интереснейших творческих секретов таят они!

И вдруг совершенно неожиданное приглашение: заглянуть в мастерскую сатирика… Позвольте, а разве есть такие мастерские? Оказывается, они существуют, хотя не числятся ни в справочниках учреждений бытового обслуживания населения, ни в исполкомовских списках нежилых помещений.

Однако приглашение принято. Мы стучимся в дверь с воображаемой вывеской: «Мастерская Л. С. Ленча», минуем небольшую прихожую с воображаемым фикусом и художественными репродукциями на стенах, приближаемся к окошечку и говорим писателю-юмористу:

– Мы читали ваши рассказы, юморески в журналах, газетах и сборниках. А не могли бы вы познакомить нас с технологией вашего, так сказать, юмористического творчества?

– Могу. И охотно расскажу о своих трудовых буднях. Но только не знаю, стоит ли… Боюсь, что будет скучно…

– А вы рассказывайте, не стесняйтесь. Что же касается оценок, то это уж не наше, а читательское дело…

Юмористы рассказывали, а автор этих строк записывал, запоминал, осмысливал. Так и родились заметки «Братья по жанру», которые и предлагаются вниманию читателя.

* * *

СЛОВО О ЮМОРИСТЕ

Рассказывать о писателе трудно. Особенно в тех случаях, когда не только хорошо его знаешь, но и многие годы состоишь в тесной дружбе. Боишься допустить какую-нибудь неточность или что-нибудь важное пропустить, не упомянуть о какой-то существенной детали и тем нанести другу нечаянную душевную травму. Кстати, одна у него, кажется, уже есть, иначе не стал бы он так называть свою последнюю книжку. И снабжать сборник «Душевная травма» таким откровенным автобиографическим подзаголовком: «Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом». Да, такой вот сегодня трудный случай, поскольку мне предстоит рассказать о Леониде Сергеевиче Попове, который читающей публике известен как Ленч, по его литературному псевдониму.

Итак, с чего обычно начинают в таких случаях? С биографических данных: родился, получил образование, трудился. Так вот, что касается рождения и образования, то тут не может быть никаких кривотолков. Родился в 1905 году в местечке Морозовка, Смоленской губернии. Отец был военным врачом. Детство провел в Ленинграде, учился в 3-й Петроградской гимназии и в Ростовском-на-Дону университете, ну, а дальнейшее требует более углубленного и пространного изложения.

Начнем с профессии. Иные литературоведы и социологи убеждены, что изначальная профессия писателя накладывает неизгладимый след на все его творчество, и ответа на то, чем занимался творец в свой, так сказать, дописательский период, надо искать в его произведениях. За примерами далеко ходить не надо: Лермонтов был пехотным офицером и блестяще изобразил военную среду; Гончаров, будучи моряком, прекрасно справился с описанием плавания фрегата «Паллада», врач Чехов написал «Хирургию» и т. д. Исходя из этого, я бы советовал обратить особое внимание на людей, обладающих большой силой внушения, что нередко впоследствии дает возможность зарабатывать свой кусок хлеба с маслом.

Да, профессия гипнотизера, вообще-то редкая, насколько я знаю, никогда не привлекала внимание будущих инженеров человеческих душ. А вот Леонида Сергеевича чем-то привлекла. И он овладел этой профессией, да еще так блестяще. Неопровержимое доказательство – рассказ «Сеанс гипнотизера», который я по силе воздействия на читателя с чистой совестью приравнял бы к уже упомянутой знаменитой чеховской «Хирургии».

Вы помните «Сеанс»?

В далеком глухом поселении оказался заезжий гастролер – мастер гипноза Фердинандо Жаколио. Сначала представление, которое он дает, не ладится: все боятся незнакомого слова «гипноз», опасаются какого-нибудь подвоха. Маэстро тщетно зовет кого-нибудь из публики на сцену. Наконец, решается сторож местной птицефабрики Никита Борщов. Он охотно поддается «внушению» и с закрытыми глазами начинает выводить на чистую воду нерадивых руководителей Дрожжинского и Верепетуева. Аудитория бурно поддерживает хитрого сторожа, и он, ободренный, идет, что называется, ва-банк:

«…А Дрожжинский корму индюкам не запас, они и подохли, сердечные!

– Это неправильно! – завизжал со своего места Дрожжинский. – Я писал в трест! У меня есть бумажка! Гипнотизер, разбудите же его!

– Не будить! – заговорили разом в зале. – Пусть выскажется. Крой, Никита! Отойдите, товарищ Жаколио, не мешайте человеку.

– Не надо меня будить, не надо! – гремел Никита Борщов, по-прежнему с закрытыми глазами. – Когда надо будет, я сам проснусь. Я еще не все сказал. Почему сторожам, я вас спрашиваю, полушубки доселе не выданы?..

Верепетуев и Дрожжинский, растерянные, красные, протискивались к выходу, а вслед им все еще несся могучий бас загипнотизированного Никиты:

– А кому намедни двух пекинских уток отнесли? Товарищу Дрожжинскому! А кто в прошлом году уток поморозил? Товарищ Верепетуев!

И какая-то женщина в цветастом платке из первого ряда тянула к Фердинандо Жаколио руку и настойчиво требовала:

– Дай-ка после Никиты мне слово, гражданин гипнотизер. Я за курей скажу. Все выложу, что на сердце накипело. Все!

Цирк бушевал».

Этот рассказ был написан в 1935 году. Но ведь были рассказы и до, и после, но уже не про гипноз. А про что же? И тут нам лучше просто перечислить должности, которые занимал Ленч когда-то. Для удобства я выстраиваю их в один столбец:

Церковный служка;

учитель-репетитор;

профсоюзный работник;

секретарь правления кооператива инвалидов;

агент по поручениям;

экономист;

журналист.

Кажется, все, а если некоторые пропущены, то на них обязательно укажет какой-нибудь рассказ или юмореска Ленча. Ведь существует же связь между тем, что испытал, пережил писатель, и тем, что им написано? Существует, но не такая «железная», как это представляется иным слишком прямолинейным исследователям литературного процесса. Да и сам Леонид Сергеевич, кажется, придерживается несколько иной точки зрения насчет того, откуда писатель черпает сюжеты и образы для будущих произведений.

Иногда бывает так.

Редактор говорит писателю:

– Леонид Сергеевич, а тут уж вы слишком… Так в жизни не бывает…

И слышит в ответ:

– Ничего не слишком. В точности так оно и было. И написал я только то, что рассказал мне Иван Васильевич, агроном одного кубанского совхоза. Милейший, впрочем, человек, будет в Москве – я вас обязательно с ним познакомлю.

Если послушать Ленча, то все, что он написал, подсказано не его собственным жизненным опытом, а навеяно беседами с такими вот милейшими Иванами Васильевичами и добрейшими Василиями Ивановичами. Удобное объяснение. Но и оно однажды оказалось неподходящим.

Леонид Сергеевич принес в «Крокодил» рассказ с несколько странным сюжетом. В нем действовала черная курица, которая в один и тот же вечерний час вылезала из-за ограды Ваганьковского кладбища, превращалась в женщину, останавливала такси и куда-то уезжала. А ровно в полночь такси останавливалось на том же месте, женщина щедро расплачивалась с водителем, снова превращалась в курицу и, воспользовавашись знакомым лазом, исчезала в тенистых аллеях известного всей Москве пристанища навечно усопших. Так продолжалось каждую ночь, до тех пор, пока бедняга таксист из-за этой щедрой дамы-курицы не тронулся умом…

Моим помощникам (я тогда был редактором журнала) эта хохлатка, превращающаяся в светскую женщину, показалась несимпатичной, а мне понравилась. Рассказ напечатали. А потом несколько дней спустя я сказал автору:

– А ведь насчет этой черной курицы вы, Леонид Сергеевич, придумали совсем неплохо…

– Я придумал? – спросил Ленч. – Да мне же эту историю рассказал милейший…

И вдруг мой собеседник смущенно умолк. Не мог же он, в самом деле, сказать, что источником информации на этот раз ему служил свихнувшийся таксист или подгулявший печальный служитель с Ваганькова…

Однако наступила пора, думается мне, подвести черту под нашими теоретическими рассуждениями об истоках творчества писателя. Что для него важнее: собственный жизненный опыт, житейские истории окружающих его людей или еще что-то третье, еще не названное нами. Истина, как всегда, лежит где-то посредине. Причем лично я большое значение придаю третьему фактору, который можно было бы назвать писательской фантазией. Не будь ее, не было бы и «Сеанса гипноза» и десятка других отличных произведений, за которые мы любим Леонида Сергеевича Ленча.

Среди юмористов, начавших работать в литературе одновременно с Л. Ленчем, было немало таких, которые посвятили своего творчество обличению мещанства, обывательщины. Кажется, стреляли по тем же мишеням, что и Ленч. Но в то же время даже его ранние рассказы вполне самостоятельны, отличаются своей большой темой. Эта тема – рождение нового быта, новых взаимотношений людей, освобождающихся от пут мещанских представлений о личном счастье и красоте жизни.

Вот Наташа, «очень хорошенькая девушка, легкая и веселая, как зяблик». Она работает горничной в отеле, и постоялец из девятнадцатого номера, господин Шульман, предлагает ей «законный брак с отъездом в Берлин». И я уже жду «жесткого» романа между московской комсомолкой и заезжим берлинским коммерсантом. Но Наташа – не Эллочка-людоедка И. Ильфа и Е. Петрова, ее не сжигают «роковые» страсти. Она оставляет богатого немца, покидает отель и уходит по комсомольской путевке строить московское метро.

Их много, сверстниц Эллочки, в рассказах Л. Ленча: Леночка («Любовная лодка»), Груня Купавина («На шоссе»), Леля Крылышкина («Чистая душа»). Но искать в этих девушках хотя бы отдаленные признаки характера знаменитой «людоедки» – просто бессмысленно. Это другие люди, они существуют и действуют в иных жизненных обстоятельствах, да и интонационный строй рассказа о них совсем иной.

Катя Ермолаева, студентка-химичка, отправляется из столицы в Ленинград на лыжах. Эта затея приводит в ужас Ксению Львовну, мать Кати.

«– Что ты делаешь, Катя? – стонет Ксения Львовна и даже подпрыгивает от волнения. – Пешком в такую даль! На этих проклятых палках. Ты же умрешь по дороге, Екатерина!»

В этой реплике мне поначалу слышатся знакомые мотивы. Типичная «старорежимная» старушка, окопавшаяся в одной из коммунальных квартир старой Москвы. Сейчас она будет остервенело терзать дочь-спортсменку и кончит тем, что проклянет ее или станет искать управы на строптивую дочь в Малом Совнаркоме. Но ничего подобного не случается.

По мере того как Катя успешно преодолевает заснеженные просторы Подмосковья, тверские равнины и Валдайскую возвышенность, извещая об этом Ксению Львовну открытками, настроение последней меняется. В ее глазах уже сверкают гордые огоньки. Она радуется за дочь и находит вполне естественным, что та движется в Северную Пальмиру не на «Стреле», а на лыжах. В конце рассказа она так и отвечает кому-то по телефону:

«– Катю? Кати нет дома. Она ушла в Ленинград. Что значит – как ушла? Очень просто: как все люди в Ленинград ходят. На лыжах, конечно».

Нет, Ксения Львовна явно не из «Вороньей слободки»!

Прошло больше пятидесяти лет с того времени, когда в юмористическом журнале «Чудак» появился первый рассказ писателя и сорок пять лет со дня выхода в свет первой его книжки. Потом было всякое. Он написал пьесу «Павел Греков» (совместно с Б. Войтеховым) и комедии «Звезда первой величины», «Большие хлопоты», «Ты – это я!», перевел на русский язык рассказы Остапа Вишни, Дмитрия Гулиа, Васила Цонева, Мирсая Амира и других. Он писал и пишет киносценарии, выступает как рецензент. Идут в театрах его спектакли, на эстраде исполняются многочисленные сценки, скетчи и шутки. Вслед за радио он «освоил» новый синтетический и необычайно массовый вид искусства – телевидение. И все же…

Да, все же не сцена, не кино, не телевидение принесли ему известность и любовь читателя. Трибуной, на которой во всю ширь развернулся талант писателя, явились журнальные страницы. И не случайно читатель каждый раз с интересом раскрывает «Крокодил», «Огонек», «Неделю» или «Литературную Россию» в надежде найти там новый юмористический рассказ Леонида Ленча.

Ленч – блестящий рассказчик. Он принадлежит к, увы, немногочисленной плеяде литераторов, обладающих умением сказать и выразить многое малыми средствами. В короткую по объему новеллу писатель ухитряется втиснуть очень многие компоненты: значительную тему, забавный сюжет, остроумные диалоги, беглые, но очень точные психологические характеристики героев. Как же эти, выдержанные в лучших чеховских традициях, рассказы выгодно отличаются от скороспелых эссе иных модных писателей, в творениях которых ничего, собственно, не происходит и ни о чем, в сущности, не говорится!

Есть у рассказов Леонида Сергеевича Ленча одна особенность. Их интересно слушать по радио или с эстрады, интересно смотреть инсценировку этих рассказов в театре или на телевидении, но гораздо приятнее их… читать. Да, есть такие собеседники, с которыми не хочется говорить на людях: истинное наслаждение от беседы с ними получаешь, лишь оказавшись с глазу на глаз. Таковы рассказы Ленча. Когда их читаешь, то перед тобой открываются такие детали и черточки, которые заставляют и внутренне улыбнуться, и взгрустнуть, и призадуматься. Прелесть их в богатой оснастке, щедрой инструментовке, если эти термины уместны в применении к литературному произведению.

Когда говорят и пишут о Леониде Сергеевиче Ленче, то обычно употребляют такие выражения и термины, как «добрый юмор», «теплая улыбка», «положительные эмоции» и тому подобное.

Возможно, в такого рода оценках и содержится доля правды. Но я просто не знаю писателей, сатириков или юмористов, которые были бы добрыми или, наоборот, злыми.

Кто может сказать: Марк Твен – добр? Или Бернард Шоу – зол? Доброта, как и злость, иначе говоря, злая ирония, гневный сарказм, присущи любому писателю, работающему в жанре сатиры и юмора. Таков и Ленч. Во многих своих рассказах он по-настоящему саркастичен и в осуждении человеческих пороков тверд и бескомпромиссен.

Возьмем рассказ «Вот люди!».

Во дворе старого, ветхого дома, у большой кучи неубранного снега стоят и разговаривают двое: дворник дядя Паша и столяр-краснодеревщик Постромкин.

Как это часто бывает, разговаривают они о самодельных крепких напитках. Например, о коньячке из денатурированного спирта или там бражке. Приятели якобы осуждают тех, кто «химичит» втихомолку, а на самом деле говорят об их успехах чуть ли не с завистью.

«Дворник дядя Паша бросил одну лопату снега на кучу и сказал:

– А тут одна старушка… недалеко от деверя моего проживает… бражку варит. Ну и бражка!

– Крепка?

– Что крепка – это, брат, еще не фокус. Она того добилась, старая ведьма, что бражка у нее в самую мозгу бьет, и скорострелкой! Недавно свадьбу гуляли – где деверь живет. Всей квартирой гуляли. И старушка эту свадьбу обеспечила своей бражкой… Ну, было дело под Полтавой!..

Дядя Паша покачал головой и даже зажмурился от удовольствия, вспоминая «дело под Полтавой», участником которого он, надо полагать, был сам.

– А что было-то под Полтавой? – нетерпеливо спросил столяр.

– Через полчаса уже вся квартира дралась! Даже дети! Как сумасшедшие все стали. Все в квартире перебили начисто, на двор выкатились всей свадьбой и там дрались! Жениху не то ухо, не то нос, не то еще что-то откусили в драке.

– Закусили, значит? Вместо стюдня!

– Ага! Пять милиционеров приходили разнимать. Трем гостям по пятнадцать суток дали. Вот это бражка так бражка!..

Столяр покачал головой и сказал с той же иронической ухмылкой:

– Вот люди! Травят народ безо всякой совести!

– Паразиты! – подтвердил дворник дядя Паша. – К ногтю их всех надо!..

Они постояли еще, поговорили. Потом Постромкин попрощался с дворником за руку и уже пошел было к воротам, но вернулся и, смущенно потоптавшись на месте, попросил:

– Слушай, друг… У меня тут семейное торжество намечается… у дочери предстоит деторождение… Ты бы свел меня к этой старушке, а? Заранее бы заказ сделать на бражку!»

Вот подлинная сатира! – хочется сказать после прочтения этого рассказа.

Более полувека трудится Леонид Сергеевич в трудном и любимом читателем жанре литературы.

Хочется пожелать ему новых успехов, новых творческих достижений.