Текст книги "Голова дракона"

Автор книги: Мануил Семенов

КОРОТКИЕ ЗАМЕТКИ

ЩЕДРЫЙ ТАЛАНТ

– Мы с вами где-то встречались, – любил говорить Григорий Ефимович.

Да, отпираться было бы бесполезно: я с ним встречался. На литературных вечерах, вернисажах, театральных премьерах. В кафе ВТО, ЦДЛ и Дома журналиста. Но особенно часто – на улице. И чаще всего на одной из замечательных улиц Москвы – улице «Правды». Может быть, это объяснялось тем, что тут одно (и довольно продолжительное) время был «прописан» наш общий и довольно близкий знакомый – «Крокодил».

А первое наше знакомство состоялось не там, а на Пушкинской площади, в «Известиях». Поэт К., бесконечно влюбленный в красоты Прикаспийской дельты, читал стихи, посвященные этому удивительному природному уголку нашей страны. В одном стихотворении у него были такие строчки:

 
Под крики черных лебедей
Там чудный лотос расцветает…
 

И вдруг раздалась реплика Рыклина:

– На Каспии нет черных лебедей. Их родина – Австралия.

Автор смутился, кое-как дочитал стихотворение до конца, а потом стал оправдываться тем, что поэт, в конце концов, имеет право на метафору.

– Я тоже люблю метафору, – сказал Григорий Ефимович. – Но не люблю, когда таких прекрасных птиц, как черные лебеди, помещают в неподходящие для них условия…

Здесь же, в «Известиях», родился один из многих экспромтов Рыклина.

Мы, фельетонисты «Известий», подчас страдали от небрежных исправлений, которые вносили в текст наших фельетонов многочисленные правщики. Узнать, кто из них на этот раз особенно «постарался», было невозможно: сбоку рукописи значился лишь ряд не поддающихся расшифровке закорючек – автографов литературных правщиков.

– Над чем вы ломаете голову? – спросил нас однажды Рыклин. – Это же правящие круги!

Как-то мы возвращались с ним из Дома литераторов после очередного литературного диспута.

– А заметил ли ты, – сказал мне по дороге Григорий Ефимович, – что Виктор Ардов теперь стал строже относиться к своему таланту?

– То есть?

– Во время публичных выступлений он уже не снимает пиджак, как это делал раньше.

В этой иронической реплике – весь Рыклин, человек, обладающий необыкновенным «фартом» в поисках смешного. Была у Рыклина одна примечательная черта – милая забывчивость. Вот он приходит в «Крокодил», садится и рассказывает какой-нибудь смешной анекдот. Потом достает из кармана рукопись рассказа. После того, как рассказ прочитан, автор спрашивает:

– Ну как?

– Смешно!

– Значит, напечатаете?

– Уже напечатали, Григорий Ефимович!

Достаем подшивку «Крокодила» и показываем автору номер журнала, где этот его рассказ уже был опубликован.

– Неужели?! – с какой-то простодушной хитрецой восклицает Рыклин. – Ну что ж, тогда я принесу новый.

И на самом деле, через некоторое время приносит новый, ироничный, по-рыклински забавный рассказ.

Может показаться, что эта «милая забывчивость» не что иное, как обычные подвохи памяти, которые начинают преследовать нас после достижения «совершеннолетнего» возраста… Ничего подобного! Познакомьтесь, дорогие читатели, с недавно изданной книжкой «Я с ними встречался…», и вы убедитесь, что ее автор – человек необыкновенно цепкой памяти. Г. Е. Рыклин, журналист, редактор и писатель, встречался со множеством интереснейших советских деятелей искусства и литературы. Возможно, он забыл, какого цвета ботинки носил любимый им комедийный артист, какой табак курил популярный поэт-пародист и каким номером трамвая возвращался домой сам Рыклин с известным фельетонистом после трудного дня в «Чудаке» или «Крокодиле», но… Но главного автор этой книги не забыл. В мельчайших подробностях сообщает он читателю, как эти талантливые люди служили и служат великому искусству – очистительному и бодрящему искусству смеха.

Горячо рекомендую читателям, если они не сделали этого раньше, познакомиться с его книгами, а значит, и с ним самим.

Так же как я когда-то познакомился с Григорием Ефимовичем Рыклиным, человеком редкого юмористического дарования.

ОБЛИК ПОЭТА

Имя Сергея Швецова известно широкому кругу советских читателей. Эта известность не громкая, не сенсационная и потому не скоропреходящая. Она зиждется не на случайной удаче, не на умении ловко выбрать «момент» и удачно попасть в «струю», а на каждодневном, будничном труде, который и создает настоящую литературу. Таков был труд Сергея Швецова.

В самом начале пути, едва войдя под своды мастерских поэзии, Сергей Александрович выбрал специальность, пожалуй, самую трудную – он стал пародистом. Не знаю, как другим, но мне это умение пародировать чью-либо творческую манеру или конкретные произведения представляется подлинным волшебством. По крайней мере, тремя качествами должен обладать пародист: талантом, не уступающим уровню мастерства пародируемого, даром имитации и подражания и, наконец, глубоким взглядом на литературу, дабы короткая, часто шутливая пародия была в то же время и достаточно серьезной и меткой рецензией. Литературная практика показывает, что при отсутствии одного из этих качеств рождения нового пародиста обычно не происходит.

Я листаю сборник С. А. Швецова и вновь переживаю радость общения с проницательным, вдумчивым и озорным собеседником. Он вводит меня в круг знакомых лиц и произведений, воскрешает в памяти давно минувшие литературные события и течения, дает им беглые, но точные и выразительные характеристики. Здесь немножко кокетливый Иосиф Уткин, темпераментный ученик Маяковского Семен Кирсанов, неистовый энтузиаст Джек Алтаузен и многие, многие другие.

Тут, например, неотразимые эпиграммы и пародии на «локальный метод» конструктивистов. Не могу удержаться от соблазна привести ставшие хрестоматийными строчки из письма литконсультанта крестьянскому поэту:

 
Дорогой товарищ
Крестьянский поэт!
Вы пишете – это похвально.
Но в ваших стихах
Конструктивности нет
И образы не локальны.
   Вы пишете ямбом? Эпоха не та.
   Этот размер культивируют педанты.
   Нужно строфически нагнетать
   Амплитуду смысловой доминанты.
 

Тут тонко и достаточно язвительно высмеивается так называемая псевдофилософская и псевдоиндустриальная лирика, бродячие поэтические образы и сюжеты, набившие оскомину литературные штампы. Острые фельетоны, забавные эпиграммы, россыпи искрометных улыбок. И все это продиктовано доброжелательным отношением к литераторам и литературе, хозяйской заботой о ее процветании и поступательном развитии.

Острым, непримиримым и одновременно доброжелательным автором был Сергей Швецов и в других литературных жанрах. А им написано множество стихотворных фельетонов на внутренние и международные темы, множество басен, частушек. В годы Великой Отечественной войны звонкая швецовская частушка согревала сердца наших бойцов и командиров – читателей армейских газет.

Уже после того как Сергей Александрович не стал редактировать «Крокодил», мы часто встречались. К слову сказать, под крышей зубастого «Крокодила» частенько собирались вместе его главные редакторы – Г. Е. Рыклин, Д. Г. Беляев, С. А. Швецов и ваш покорный слуга. Пили чай, курили и рассуждали примерно на такую тему: ну, как будем улучшать журнал? Следует отметить, что Сергей Александрович отстаивал ту точку зрения, что наиболее сильной стороной «Крокодила» должна оставаться его литературная продукция. Впрочем, против этой точки зрения никто не возражал.

Приятно было, придя в редакцию, увидеть в какой-нибудь из комнат знакомую фигуру. Сергей Александрович либо разбирал очередную почту, либо листал старые журнальные подшивки. Что-то нужно было ему найти, в чем-то нужно было убедиться.

– Ну вот, явились, – якобы недовольным тоном говорил он. – А я-то рассчитывал всласть потрудиться здесь в приятном одиночестве…

Потом этот напускной недовольный тон сменялся доброжелательным:

– Не были ли на рыбалке? Каковы уловы?

И текла оживленная беседа.

Облик поэта был бы неполным, если бы я не указал еще на одну его писательскую черту – как друга и наставника молодых. Уже зрелым литератором он продолжительное время возглавлял «Крокодил». Непосредственное редактирование журнала он умело совмещал с активной творческой помощью молодым поэтам и прозаикам, много занимался переводами. С его легкой руки получили путевку в литературу многие нынешние литераторы-юмористы.

Таким был Сергей Александрович Швецов – скрупулезно взыскательным художником в своем собственном творчестве и воспитывавшим подобную же взыскательность и ответственность у своих многочисленных учеников.

КРОТКИЙ В СТРОЮ

В сатире, искусстве, к которому вряд ли приложим термин «массовое», каждая творческая единица на строгом учете. Да и какое может быть войско, если в нем солдаты безлики и каждый из них не знает своего маневра? А ведь подразделение сатириков – особенное, оно в постоянном движении, постоянной атаке. Тут от каждого бойца требуются отменные личные качества, чтобы не спасовать в трудную минуту, не струсить, не скатиться в литературный обоз или не затеряться без вести. Таковы, выражаясь по-современному, оптимальные параметры, определяющие понятие «писатель-сатирик». Их немного, и все они на виду. И если мы заглянем в списки личного состава нашей «части», то обязательно увидим это имя – Эмиль Кроткий, рядовой сатиры. Он зачислен в них навечно.

Мы знаем немало примеров характерной эволюции творческого облика литераторов. Вначале он якобы активный боец-сатирик и не прочь громко говорить о своей воинственности, затем, получив в какой-нибудь стычке легкий ушиб, занимает глухую оборону, а в заключение, через год-два «трезвых» размышлений, глядишь, переходит на тот фланг литературного фронта, где поспокойнее. И в итоге совсем меняет воинственную амуницию на безупречно мирную и смирную. Что ж, как говорится, вольному воля, побаловался, побряцал сатирическими доспехами и – в кусты. Но вот об Эмиле Яковлевиче этого не скажешь.

С ним, можно сказать, произошла эволюция наоборот. Он начал как лирический поэт, а закончил…

 
Я в лириках тоже, бывало, ходил,
Теперь ежедневно хожу в «Крокодил»,
А там от поэта-задиры
Не лирики ждут, а сатиры…
 

Но «Крокодил» появился в жизни Э. Кроткого позже, до этого были горьковская «Новая жизнь», аверченковский «Сатирикон», были «Бич» и «Бегемот», в создании которых Эмиль Яковлевич принимал живейшее участие.

В жизни так иногда случается, что имя или фамилия человека точно обозначают и его профессию, занятие, склад характера. Если судить с этих позиций, то писатель избрал себе псевдоним, явно не отвечающий ни духу собственного творчества, ни темпераменту.

– Какой же он Кроткий? – говорил А. М. Горький. – Он очень зубастый и дерзкий.

В центральном архиве литературы и искусства хранятся неопубликованные мемуары близкого друга Вс. Иванова, литератора Петра Жаткина, где он рассказывает о литературном кружке, собиравшемся в двадцатые годы каждое лето в Ялте.

«Эмиль Кроткий, – говорится в них, – словно бродильный грибок, заставлял бурлить и пениться наши беседы».

Действительно, какая уж тут кротость!

В дружеских беседах, творческих дискуссиях, спорах Кроткий был поистине неистощим, он являлся непревзойденным мастером экспромта. Он умел в нескольких словах исчерпывающе обрисовать облик человека. Помнится, однажды мы сидели рядом с Эмилем Яковлевичем на совещании темистов в «Крокодиле». Вошел поэт-пародист К., как всегда одетый с иголочки, чопорный, манерный и в общении с людьми и в своих стихах. Нагнувшись к моему уху, Кроткий прошептал:

– Папа нашего К. создал сыночка из диетических материалов…

Мгновенная и убийственная характеристика!

Он, как никто другой, владел искусством каламбура. Казалось, он чеканил их непрерывно: «шахер-махерезада», «литературная дама в мемуаровом платье», «художник-изофреник», «окололитературное сопрано», «Иуда, работающий в торговой сети христопродавцем», «все блохи – выскочки» и многие, многие другие. Заметьте, однако, что ни в одном кротковском каламбуре нет пустого комикования, ни игры слов в угоду самой игре. Э. Кроткий никогда не каламбурил ради красного словца, его остроты прицельно били по сатирическим мишеням.

И тут мы подходим к главному в творчестве Эмиля Яковлевича Кроткого – его сатирической работе. Нет, он, в отличие от иных наших «творцов», не совершал время от времени сатирические вылазки или набеги, а просто никогда не покидал передовых позиций сатиры и не позволял себе даже кратковременных передышек. Он обладал трудолюбием, упорством, неубывающей энергией, которым можно было только завидовать.

«Мое отношение к работе в журнале – ясно: жажду работать, – писал в апреле 1941 года Эмиль Яковлевич крокодильскому поэту М. Я. Пустынину. – А ежели до сих пор не подтвердил это достаточным количеством «продукции», то только потому, что очень пришиблен – как знаете – семейным горем, болезнью близкого человека». И оптимистически добавлял: «Работа наладится».

Эмиль Яковлевич никогда не был преуспевающим литератором, невзгоды и огорчения часто преследовали его, но они, как говорится, никогда не выбивали поэта из седла.

«Человек я жизнерадостный, – писал однажды Э. Кроткий своему другому коллеге – сатирику Еф. Зозуле, – и в окончательное уныние, как видите, впадать не хочу».

И если говорить об истоках творчества Э. Кроткого, то тут на одно из первых мест надо поставить его жизнеутверждающий оптимизм. Ведь работа может увлекать только тогда, когда веришь в ее полезность, в ее благотворный результат. А Эмиль Яковлевич твердо верил в кроветворную, созидательную сущность советской сатиры и потому работал в ней так много и самозабвенно.

Многие годы, во всяком случае более тридцати лет, Э. Кроткий был тесно связан с «Крокодилом» и делал в журнале буквально все. Он не принадлежал к числу малосимпатичных мэтров, которые редко жалуют журнал своим благосклонным вниманием. Изредка наведываясь, такой мэтр свысока говорит сотрудникам редакции:

– Ну что вы тут поделываете? Закопались, поди, в мелочишках. Погодите, теперь я вас порадую…

И выкладывает на стол очередной опус, оцененный им как откровение и основополагающий сатирический манифест. Преувеличенное мнение, которое читатели впоследствии обычно не разделяют…

Для Эмиля Яковлевича никаких «мелочишек» не существовало, в журнале их и на самом деле нет. По заданию редакции, а чаще по собственной инициативе он писал стихотворные фельетоны, эпиграммы, комментировал тассовские сообщения о зигзагах и гримасах капиталистического образа жизни, сочинял подписи под рисунками, придумывал темы для карикатуристов. Он начинал свой рабочий день одним из первых, а заканчивал последним. Много раз мы возвращались поздно вечером с ним из «Крокодила», с Ямского поля, и на Пушкинской площади, неподалеку от которой он жил, расставались.

– До видения, – на украинский лад говорил он, и его глаза под толстыми стеклами очков по-доброму улыбались.

И я знал, что назавтра опять увижу Эмиля Яковлевича с его новыми шутками, остротами и забавными, тонкими афоризмами, которые он приготовит для журнала ночью или в ранние утренние часы.

До последних дней своей жизни он воевал с пошлостью, мещанством, себялюбием, тупостью, чванством и, казалось, никогда не ведал, что такое усталость, разочарование, уныние.

За свою довольно долгую редакторскую практику я не знал другого такого сотрудника, не подверженного удручающему нытью. Нечего греха таить, есть такие: то он жалуется на то, что его долго не печатают, то на не совсем удачную, с его точки зрения, литературную правку, а то и на слишком скромное, как ему кажется, материальное вознаграждение. За все счастливые годы сотрудничества с Эмилем Яковлевичем я ничего подобного от него не слышал. Скромность была его второй натурой, и тут, пожалуй, целиком оправдывался избранный писателем псевдоним – Кроткий…

В моем архиве бережно хранится записка Э. Я. Кроткого, которую он написал 2 февраля 1963 года.

«Дорогой мой! – писал он. – Спасибо за добрую творческую помощь, за внимание. Крепко обнимаю вас. Перед отъездом в больницу шлю вам несколько стихотворений. Е. б. ж. (как сокращенно писал Толстой фразу «если буду жив»), первым делом приду к вам с материалом. А то, чего доброго, и в больнице еще напишу».

Но не пришел, не написал… Буквально через несколько дней его не стало…

Вероятно, еще много раз мы будем обращаться к творчеству Эмиля Яковлевича Кроткого, находя в нем стимулы к совершенствованию своей собственной повседневной сатирической работы. И вечно будет звучать в наших ушах и сердцах оставленный им завет:

 
Бойтесь кричащих: «Сатиру долой!»
Мусор всегда недоволен метлой.
 

РЕПОРТАЖ ИЗ ГЕРОЙСКОЙ БРИГАДЫ

Уважая эрудицию и опытность нашего квалифицированного читателя, я все же хочу предостеречь его от заблуждения. Ему не следует думать, что заголовок этой статьи – плод небогатой авторской фантазии. Нет, автор нисколько не фантазирует, он просто хочет точно отразить в заголовке суть статьи. А речь пойдет о бригаде, где всяк в нее входящий – герой. Все они герои, без исключения. И герои не в переносном, не в фигуральном, а в прямом смысле слова. Что официально подтверждено соответствующими указами. Так-то вот.

Правда, справедливости ради следует сказать, что бригада немногочисленна, в ней всего три человека. Но ведь в нашем разнообразном народном хозяйстве встречаются и такие. Они, например, особенно удобны для работы в лесу. Двое пилят деревья, третий обрубает сучья, и дело движется, срывов графика нет, ритмичность производства – налицо.

Однако если уточнять, то придется констатировать, что бригада, о которой я веду речь, трудится не в лесу, а в городской местности. Я имею в виду улицу Горького нашей столицы. Именно здесь, под самой крышей многоэтажного дома, расположен производственный участок бригады. Сюда бригадники приезжают ранним утром, включаясь в общий рабочий ритм города. И упорно трудятся до того самого момента, когда проплывает над московскими крышами звук символического вечернего гудка, а улицы надежно забивает будто сорвавшийся с цепи транспорт. Так происходит из года в год, изо дня в день. Лишь свято соблюдаются, как и на остальных производствах, выходные дни и календарные праздники. Все остальное время отдается напряженному труду.

Ну, а продукция? Она известна, как теперь принято писать, не только в нашей стране, а и далеко за ее пределами. И, также вполне в духе времени, эта продукция имеет особый бригадный знак качества. Когда-то этот знак воспринимался с недоумением, был непонятен, а теперь его знает каждый: Кукрыниксы.

Сказав «когда-то», я имел в виду то время, когда в Московском художественном училище – ВХУТЕМАСе – впервые объединились три молодых талантливых художника. И на страницах самодеятельного рукописного журнала училища появился новый автор со странной, труднопроизносимой фамилией. Именно здесь Кукрыниксы начали свой художественный путь.

О творчестве художников написано немало. «За шесть лет своей остроумной, веселой работы они отлично доказали и непрерывность своего роста и ценность своего творчества. Они очень талантливы…» Так сказал о Кукрыниксах Алексей Максимович Горький, сказал более сорока лет назад. Он советовал им не замыкаться в рамках литературных тем, лучше изучать политику дня, года, эпохи, почаще заглядывать в Европу, за все наши рубежи, обличать все, что прячется от гибели на мусорной почве прошлого, в облаках ядовитой и лживой пыли. Каждый, кто более или менее внимательно следит за работой коллектива Кукрыниксов, может без всякой натяжки сказать, что художники добросовестно выполнили все задания, полученные ими от великого пролетарского писателя.

Когда я думаю о работе Кукрыниксов, мне почему-то всегда вспоминается война. В грозные для всех нас годы, когда над Родиной нависла смертельная опасность, Кукрыниксы отдали все свои сбережения на приобретение танка. Могучий «КВ», построенный на деньги художников-сатириков, вероятно, нанес немалый урон врагу. Но нет сомнения в том, что опустошительный урон вражескому стану нанесли и карикатуры Кукрыниксов, их разящая сатира военных лет! Вспомните, с какой силой сарказма и убийственной иронии изображали художники Гитлера, Геринга, Гиммлера, Геббельса, Муссолини, Хорти, Антонеску – шайку кровавых палачей. И надо было обладать убежденностью, несгибаемой верой в правоту народного дела, чтобы изо дня в день клеймить фашистских бонз, у ног которых в ту пору лежала порабощенная Европа!

Художники крепко запомнили горьковские слова о том, что «никогда еще враг не был так смешон, как наш враг», и в полной мере использовали оружие смеха для борьбы с фашистскими варварами. Свою ненависть и презрение к врагу они передавали тысячам и тысячам бойцов, и те начинали глубже понимать, что не так страшен черт, как его малюют в священных книгах, но он действительно жалок и смешон, когда его малюют Кукрыниксы…

Удар Кукрыниксов беспощаден, и потому так боятся их острого, неотразимого пера наши враги. Полистаем подшивки «Правды», комплекты «Крокодила», раскроем листы монографий и альбомов. Сколько по-снайперски точно пораженных мишеней, сколько блистательных попаданий в самое «яблочко»! И какая удивительно глубокая, психологически оправданная трактовка состояния «героя» карикатуры, сколь остроумна ее композиция при кажущейся незамысловатости и простоте! Это мастерство. А бросающаяся в глаза скупость изобразительных средств, умение сказать многое в мелких, казалось бы, второстепенных деталях? Это – тоже мастерство.

В самом начале рассказа об этой бригаде я не случайно упомянул о повале леса. Там действительно удобно действовать втроем. А уместен ли такой бригадный метод в художественном творчестве? Любой искусствовед даст на этот вопрос отрицательный ответ. Но ведь Кукрыниксы-то существуют! Хотя, может быть, и там, в творческой мастерской на улице Горького, введено четкое разделение труда, как на лесной делянке? Один придумывает тему карикатуры, второй рисует, третий дает к ней подпись… Но так может рассуждать лишь человек, очень и очень далекий от того, что называется творчеством, и представляющий его «рабочий» процесс слишком уж примитивно. Каждый профессиональный художник, в том числе и художник-карикатурист, не может сказать вам, что́ у него рождается сначала, что́ потом. Это всегда бывает по-разному. Иногда весь замысел будущего рисунка возникает целиком, иногда одна, и притом не самая важная, его деталь или подробность. Процесс художественного мышления неразрывен, его нельзя разложить по полочкам. И потому-то уникальны, неповторимы Кукрыниксы, что воедино слились их три художественных мысли и три манеры. Три стиля породили один – своеобразный и неповторимый!

Они всегда вместе. Рисунок считается готовым, если он прошел через восприятие трех, если к нему прикоснулись три руки. Когда Кукрыниксы высказывают какое-нибудь мнение по художественным проблемам, это значит, что они сообщают мнение всех трех художников. Если кто-нибудь из них вдруг заболеет, работа прекращается. А уж коли Кукрыниксы в строю, то в строю находятся все трое. Строго поровну делят они обиды и огорчения, удачи и радости тоже приходятся на троих.

Иногда, впрочем, действует в бригаде и разделение труда.

Вспоминается по-особенному жаркий июльский день 1967 года. Какое-то неотложное дело привело меня к Кукрыниксам, и я заехал в их мастерскую на улице Горького. Встретила меня секретарь, милейшая женщина, сотрудничающая с художниками много лет, и заботливо предупредила:

– Товарищи работают.

– Я не помешаю.

Осторожно приоткрыв дверь, я застал следующую сцену. В кресле старинной работы сидел вельможа, закутанный в шубу, лихо набекренив меховую шапку.

В вельможе без труда я узнал Порфирия Никитича Крылова. А у подрамника с натянутым холстом стояли Михаил Васильевич Куприянов и Николай Александрович Соколов. Пристально вглядываясь в натуру, они по очереди подходили к холсту и писали.

На мой немой недоуменный вопрос ответил Николай Александрович:

– Задумали картину к отчетной выставке, но вот с ног сбились, а натуры подходящей не могли найти. Не носят теперь таких «барских» лиц, как у нашего Порфиши. Уговорили. С трудом уговорили его позировать.

Тут заговорила сама «натура»:

– Братцы, вы или пишите, или разговаривайте. А то я шубу сброшу и пива холодного выпью. Невмоготу мне. Двадцать девять градусов тепла в тени…

Но в общем-то обязанности и права делятся сразу на троих бригадников.

Так вышло и с высшим отличием Родины, высшей трудовой заслугой.

С начала 1972 года Героем Социалистического Труда стал Порфирий Никитич Крылов.

Несколько позднее – Николай Александрович Соколов.

И в ноябре 1973 года высокого звания удостоен Михаил Васильевич Куприянов. Хотя ему бы полагалось занять место в шеренге героев первым. Ведь с его фамилии начинается бригадный, отличительный знак – Кукрыниксы. Но таков слепой случай: один родился раньше, другой несколько позднее, а третий еще чуть-чуть позже…

На этом я мог бы и закончить свои заметки. Но уж послушайте в заключение несколько необычную, но вполне достоверную историю.

Однажды поздно вечером трое мужчин остановили на улице Горького такси и попросили шофера подвезти их домой. Поехали. Некоторое время в машине царило молчание. Потом один из тех двоих, что сидели сзади, нарушил его:

– А ведь мы, братцы, пожалуй, зря Ивана зарезали.

Минуту спустя откликнулся его сосед:

– Да, жалко человека! Но теперь уж ничего не поделаешь.

Видавший виды московский водитель почувствовал, как у него по спине забегали мурашки. А третий, самый высокий, который сидел рядом с ним, сказал:

– Утешайте себя тем, что не мы одни участвовали в этом кровавом деле…

Помолчали. Потом раздался тот же голос сзади:

– И Ваську я бы повесил!

Отозвался высокий сосед таксиста:

– Согласен. Но я лично не стал бы его вешать целиком. А вот частично следовало бы!

Лицо водителя покрылось холодным потом. Нет, не случайно они сразу же показались ему подозрительными, эти три пассажира, когда назвали адрес. Едут домой, и все в одно место, на улицу Чкалова. У нормальных граждан так не бывает: один требует везти его туда, другой тянет в противоположную сторону. А эти – не иначе по какому-нибудь одному делу спелись. И потому разговоры такие странные…

– Товарищ водитель, нельзя ли во двор заехать? – попросил высокий пассажир.

– Нельзя! – с отчаянием в голосе ответил шофер. – Вылазь, говорят!

Дрожащими руками отсчитав пассажирам сдачу и со страхом глянув в глубину арки огромного темного двора, таксист бешено рванул с места. А потом долго рассказывал в кругу товарищей, как ему чудом удалось выскользнуть из рук злоумышленников-душегубов…

Да, дорогой читатель, на этот раз твоя эрудиция и сметливость не подвели. Ты правильно определил: в такси находились будущие Герои, художники Кукрыниксы. А их странный разговор был связан с тем, что они возвращались с очередного выставкома, где как раз решали «зарезать» художника или «повесить», то есть выставить. Впрочем, об этом забавном случае с насмерть испуганным таксистом художники много лет назад рассказали на страницах «Крокодила» сами.

В их жизни, с юной поры посвященной служению самой задорной и экстравагантной из муз – карикатуре, таких трагикомических случаев, конечно, было немало. Улыбка всегда сопутствовала им. Да и нельзя без нее карикатуристу. Сомнительную роскошь быть постоянно сосредоточенно-угрюмым может позволить себе разве только тот, кто живописует на холсте розовые личики в кудрявых завитушках. А художник-сатирик, который пером, словно скальпелем, вскрывает уродливые наросты и обнажает самые непривлекательные черты человеческого характера, в окружающей его улыбчивой атмосфере повседневной жизни черпает душевные силы для творчества. Шутка, дружеский розыгрыш, смех – для него своего рода допинг, впрочем, с медицинской точки зрения, абсолютно безвредный.

Веселые и шумные вхутемасовские вечера, когда возникло содружество трех задиристых рисовальщиков, теперь уже покрыты дымкой романтики. А «допинг» продолжает чудесно действовать и сегодня. Так оригинальны, свежи и непосредственны работы нынешних Кукрыниксов.