Текст книги "Голова дракона"

Автор книги: Мануил Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

А ЧТО МНЕ ОТЛОМИТСЯ?

Зря говорят, что время тех самых, выражаясь по-ученому, катаклизмов давно прошло. Неверно! Откройте любую газету, почитайте последний столбец, напечатанный мелкими буквами. Там только о том и пишут. Где-то в горах после хорошенькой встряски образовалось озеро, да с такой целебной водичкой, что нырни в него пенсионер, а выберется на берег молодец молодцом, хоть садись в «Чайку» с розовыми ленточками и правь прямиком во дворец бракосочетаний. В другом месте кусок материка отломился и превратился в остров. А на острове, конечно, бананы, кокосовые орехи величиной с астраханский арбуз, и внутри бодрящий напиток. Вроде жигулевского пива. Бывает, что подземная лава выталкивает наружу чистое золото. Да не в виде песка, а кусковое, наподобие сахара, только не белого, а желтого цвета. Обыкновенное золотишко, из которого у нас куют зубные коронки, а у них буржуи на биржах с жиру бесятся.

Нет, и в наши дни отламываются лакомые кусочки. Только не теряйся, вовремя кошель подставляй. Лично я всегда об этом помню, всегда наготове.

Заходит ко мне как-то знакомый зававтобазой и просит помочь. Крыша над ним закачалась, вот-вот рухнет. Помоги, мол, а то мне уже первое блюдо под названием баланда по ночам стало сниться. И просыпаюсь по утрам с неприятным привкусом во рту. А у тебя, говорит, дружки есть в ревизионном управлении. Ну, есть, не скрываю, кому какое дело? Если у кого над головой крыша трещит, то мне под нее соваться совсем не обязательно. И что мне от той шаткой кровли отломиться может? А он намекает, сулит… Ну, помог я, шепнул кому следует что полагается. И отломился мне… автомобильчик. Уютный такой, красивенький, «мерседес» называется. Он у моего знакомого завбазой числился на балансе несколько лет, пока не пришло время списать его как утиль. А утилек подходящий оказался, крепенький, бегает будто молодой конь.

Однако коню не только корм, ему и конюшня требуется. Тут и подвернулся кстати землемер один. Кто не знает, тому скажу, что люди землемерного ремесла не только на селе, но и в городе есть. На казенном языке инспектор по отводу земель называется. А понадобилось инспектору дядю прописать. Полезного, видать, дядю. У меня же к паспортному ведомству ходы есть. Ну и договорились. Устроил я дядину прописку, а мне бросовый кусочек земли отломился, где я не только гаражик, но и хозсарайчик возвел. Близехонько: одна трамвайная остановка от дома.

Скачу я на своем коньке по городу, но встречают меня горожане без должного почтения. В чем дело, думаю? Надоумил меня один работяга с «Сигнала». Так заводик зовется, где тот работяга проводит трудовые будни с понедельника по пятницу включительно.

Ну я и говорю ему:

– Если, мол, предоставлю тебе желаемый дефицит, сумеешь ли необыкновенный сигнал к моему стальному коню приспособить?

– Какой только ваша душа пожелает, – отвечает.

Ударили по рукам, и вскорости умелец начал мудрить вокруг моего «мерседеса». И вот езжу теперь и радуюсь. Нажму где-нибудь на перекрестке сигнал, и всех в великое смущение привожу. Гаишники, те честь отдают, светофорят изо всех сил, а прохожие никак в толк не возьмут: кто едет? То ли западногерманский фирмач, то ли дипломатический представитель арабского эмирата… Короче, даже те, кто к ОРУДу никакого отношения не имеют, шапки снимают и стоят рот разинув…

Почет, он, конечно, хорош, а выгода лучше. Потому-то я за почетом особенно и не гонюсь. А вот явится проситель-посетитель за нужной ему позарез справкой, так я устремлю взгляд поверх его головы и кумекаю: а что мне может отломиться? И если не почувствую ничего такого, то спокойно говорю:

– Зайдите-ка через недельку. Справки мы в конце месяца выдаем.

Не так давно несчастье стряслось: поселок строителей затопило. Разлилась речонка наша, хлынула в низину и захлестнула дома под вторые этажи. Бедствие.

Звонят мне после потопа из горкома профсоюза, субботник, говорят, в поселке организуется, прими, дескать, участие.

Принять участие, конечно, можно, а каков будет результат? Верблюд, когда возят зерно, тоже принимает участие, а ест одни колючки. Кому же хочется быть верблюдом? Возможно, вам? А у меня лично такого желания нет.

Однако принял я участие: десяток бульдозеров с одной нашей стройки в аварийный поселок перебросил. Авось, думаю, мне что-нибудь от тех строителей отломится. И отломилось… После субботника благодарный постройком прислал бригаду отделочниц. Такие замечательные девушки оказались! За три дня они мои хоромы гак отлакировали, теперь в них хоть художественный музей открывай.

Вот что значит умело воспользоваться подходящей ситуацией.

У меня для таких вот случаев, когда надобность какая появится, даже книжечка специальная заведена, вроде телефонной. Хитрая книжечка, в ней не всякий обэхээсник разберется. Под литерой «А», например, идут у меня абажуры, авиация, антиквариат, на «Б» – базы, бакалея, извините, бабы, под буквой «В» значатся вагоны, вазы, валюта. И так далее. А уж потом вписаны фамилии и телефоны.

Вот открываю я сейчас книжечку на букву, скажем, «М» и смотрю. Тут магнитофоны, магазины, ма… Подождите, фамилия здесь попалась очень знакомая. Кирпичникова М. Е. Так ведь я и сам Кирпичников. А М. Е. это кто? Мать честная, да это же моя мать – Матрена Егоровна! Как же она сюда затесалась? Жива, значит, старушенция, только вот не заглядывал я к ней тыщу лет. Да и какая корысть заглядывать? Пенсия 42 рэ, спитой чай, сушки по 36 коп. за кулечек, и разговоры про модные лекарства против радикулита. Нет уж, увольте, тыщу лет не звонил и сейчас не буду. Перебьется как-нибудь, поди привыкла без моих звонков. А вот в магазинчик один брякнуть надобно. Балычка что-то захотелось. Директору того магазинчика я как-то сынка из беды выручить помог. Пусть и он постарается.

Да… Так вот и живу я на свете: людям стараюсь помогать и про свой интерес не забываю. Только вот сейчас, признаться, чувствую себя как-то не так. Стою перед вами, рассказываю обо всем без утайки и в догадках теряюсь… А что мне за это отломится?

АЛЛЕРГИЯ

Если я вам скажу, что у нас на сборке народ подобрался исключительно разный, то никакого открытия не сделаю. Недаром наш оратор по вопросам промышленного дизайна Коля Шутиков любит повторять, что в мире нет двух абсолютно одинаковых утюгов. Ну, а о людях нечего и говорить: что ни человек, то свои, индивидуальные отклонения от технических нормативов. И все-таки даже на фоне этих отклонений Мотька Улыбов – настоящий уникум. Впрочем, судите сами.

С Улыбовым беседует профорг.

– Понимаете, Матвей Николаевич, – говорит он, – цех переживает самый ответственный момент в своей жизни: начало последнего, решающего квартала. И сегодня, крепко взявшись за руки, мы должны во весь голос заявить о нашей решимости, готовности, стопроцентной непоколебимости преодолеть все барьеры, все трудности в борьбе как за количество, так и, в особенности, за качество выпускаемой продукции. Надеюсь, в этом дружном, согласном хоре прозвучит и ваш звонкий голос. Вы согласны со мной?

– Угу.

За Улыбова берется цеховая учетчица Надя, она же сектор профобразования и социологических проблем.

– Уважаемый Матвей Николаевич, поймите, что мы хотим от вас немногого: будьте коммуникабельны. В нынешний напряженный и, в известной мере, жесткий век жить в коллективе и быть вне его – нельзя. Почему мы не видим вас за нашим «круглым столом», не слышим на наших оживленных обсуждениях путей и методов борьбы с браком? Неужели вы так и будете все время стоять в стороне, неужели вас устраивает позиция эгоиста-одиночки?

– Не.

И вот так каждый раз. Усекли, что за тип? Слова из него пассатижами не вытянешь. И это в то время, когда современная жизнь требует от человека, чтобы он не стоял истуканом у станка, сборочного стола или у штурвала тепловоза, а и умел выступить по телевидению, дать интервью корреспонденту, принять участие в каком-нибудь творческом симпозиуме или толкнуть зажигательную речугу на митинге. И надо признать, что большинство наших ребят просто молодцы: любого заводского Цицерона за пояс заткнут! Этим наша бригада и славится. Только вот Улыбов всю картину портил.

Жена его не раз к нам забегала, чтобы за мужа словечко замолвить.

– Вы, говорит, не обижайтесь на моего Мотю. Аллергия у него.

– Это еще что за болезнь? – спрашиваем ее.

– А такая зловредная хвороба, что он ни слушать, ни произносить речей никак не может. Хоть убей его!

Убивать мы его, конечно, не стали, но меры решили принять. После одного, особенного случая. Приехали к нам телевизионщики записывать передачу «Главное в нашей работе – качество». И молоденькой режиссерше наш Улыбов почему-то приглянулся. Вцепилась она в него и ну тормошить:

– Улыбнитесь, товарищ, и скажите несколько слов. Прошу вас, держитесь повеселее!

Представляете, что она от Улыбова потребовала? Ну и вышел, конечно, полный конфуз. Смотали телевизионщики свои кабели и сами смотались. В соседний цех, какого-то весельчака Угрюмова снимать.

Договорились мы после этого избавиться от Улыбова, чтобы картины не портил и палки в колеса бригаде не ставил. Стали обдумывать, как к нему подступиться. И тогда Коля Шутиков предложил:

– Давайте попросим Надю, пусть возьмет улыбовскую продукцию на особый учет. И как только обнаружит брак, сразу заострит вопрос на цехкоме, а мы все поддержим.

Только ничего у нас не вышло. И, можно сказать, из-за малости, из-за пустяка. Не смогла Надя, как ни старалась, обнаружить никакого дефекта ни в утюгах, ни в электроплитках, ни в нагревательных печках, которые проходили через руки Улыбова. Оказывается, у него была причуда – делать каждую вещь на совесть, чтобы ни сучка, ни задоринки. Короче говоря, сорвалось дело.

Ну вот и торчит по-прежнему этот тип Улыбов как бельмо в глазу нашей прославленной бригады. Что с ним делать?

А если у него действительно эта самая… аллергия? Надо посоветоваться с врачами. Не может быть, чтобы не существовало против нее какого-нибудь лекарства… Ведь теперь даже рыб научили разговаривать!

ТЕЛЕФОННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Человек обзаводится знакомыми случайно, но от этого само знакомство порой не остается просто случаем, а перерастает в нечто большее. О таком знакомом я и хочу рассказать.

Где мы встретились? В больнице… Да, жизнь, к сожалению, до жестокости закономерна. Все в ней происходит последовательно: сначала идут школьные знакомые, потом знакомые по институту, конторе, фабрике, появляются турпоходные, курортные… А потом приходят больничные. Словом, наши койки стояли рядом. Так вот, мы лежали (кстати, заметили ли вы, что чем дольше живешь, тем больше лежишь?!) в одной палате. И он врезался в мою память так, как до того не врезался ни один однопалатник.

Не подумайте, что мой знакомый обладал одной из известных больничных особенностей. Не храпел по ночам. Не изводил бесконечными рассказами о своих действительных и мнимых недомоганиях. Не клянчил лишних лекарств и процедур. И все-таки врезался в память. Почему?

Он говорил по телефону.

Наша палата находилась рядом с застекленной будкой, стены которой были исчерчены множеством цифр и формул. В будке был маленький телефончик, который в 23 часа ночи отключался, а в 6 утра включался. Семичасовой отрезок времени давался для отдыха и остывания как телефончика, так и тех, кто им пользовался. Гуманная мера!

Однако моему соседу, Роберту Львовичу, и этот тайм-аут был недостаточен, чтобы остыть полностью. Случалось, что он ночью громко спрашивал:

– Алло, алло! Слышите?

Я, конечно, слышал. И, проснувшись, переворачивался на другой бок, а Роберт Львович затихал.

Так было ночью. А днем все повторялось:

– Алло, алло! Как меня слышите?

Ответ, очевидно, был утвердительным. Роберт Львович воодушевлялся:

– Ну и прекрасно. Кто говорит? Роберт Львович. Помните, прошлой осенью мы встречались в доме Петрашевских?

Видимо, прошлая осень с фамилией Петрашевского в памяти собеседника не стыкуется.

– Как же, там еще подавали паштет из консервированной горбуши, а вы приняли его за гусиный. И уверяли, что точно такой кушали то ли в Страсбурге, то ли в Конотопе…

По части закусок память собеседника действует более отчетливо. Значит, не теряя темпа, надо переходить к главному.

– На вечере был еще кавказец, то ли Тараселия, то ли Бабаян. Ага, точно – Агабеков. Так вот, не могли бы вы попросить для одного хорошего человека гобеленчик. Да, у Агабекова. В их фирме этих гобеленов навалом…

Пауза, во время которой Роберт Львович выглядывает из кабины и, убедившись, что по причине раннего времени никто из больных на телефон не претендует, снова крутит диск.

– Алло, Сашуня! Слышишь Робертика? Ну, как у тебя с реквизитом для Зинаиды Петровны?

Очевидно, с реквизитом глухо, Роберт Львович волнуется:

– Как же ты можешь, Сашуня, столько тянуть? Я уже гобелен для ее шефа толкнул, а ты не можешь девушке какой-то жалкий кожушок достать и мокасины. Не режь меня, Сашуня, не режь. Ну, так-то лучше. Привет!

Роберт Львович бодро набрал новый номер:

– Зиночка, приветствует вас пламенный поклонник и вечный раб. Да, Роберт Львович. Конечно, интересуюсь. Конечно, Кисловодском. Ах, вы еще не говорили? А я со своей стороны уже отстрелялся, можете доложить шефу. И вы не забыты. Что? Одежка? Нет вопроса. Обувка? Тоже заметано… А я жажду, Зиночка. Жажду погрузиться в нарзан, прогуляться по терренкуру и послать вам открыточку с видом Храма воздуха. Целую ручки.

Тут необходимо одно пояснение. Дело в том, что Роберт Львович вознамерился сразу же после больницы отправиться в санаторий. Приближался конец года, а за Робертом Львовичем числился неиспользованный трудовой отпуск.

Но отпуск отпуску рознь. Он может быть пустым и бессодержательным, после которого остается в памяти только изжога от поджаренных на плохом маргарине санаторных котлет, и таким насыщенным, что дает запас впечатлений на целый год. Ясно, Роберт Львович презирал первую разновидность отпуска и жаждал второго, насыщенного. Потому-то и собирался в Кисловодск. И не в какую-нибудь возникшую еще в нэповские времена «Кузницу здоровья». Он стремился попасть в самый лучший санаторий, где собирается весь бомонд, где спальни как княжеские покой, столовая словно монастырская трапезная, а в каждой официантке такая же бездна очарования, как и в молоденькой монахине-послушнице. Вот о какой здравнице мечтал Роберт Львович. Но пока дело у него двигалось туго: где-то заедало, в каком-то звене длинной цепочки не контачило.

Роберт Львович крупными шагами ходил по палате и возмущался:

– Они мне предлагают Судак, понимаете?! Какой кошмар! Будто я пахарь голубой нивы, как говорят по телевизору, или страдающий ревматизмом отставной боцман с рыболовного траулера. Заткнуть меня в такую глухомань, куда ни один крымский баклан не залетает. Скажите, похож я на боцмана?

Мне приходилось сознаваться, что совсем не похож.

– Или того поганее, – продолжал мой сосед. – Говорят мне: «Поезжайте на Арал». – «А что там хорошего?» – спрашиваю. «Как же, говорят, разве вы не видели фильм «Белое солнце пустыни»? Ласковые бризы, жгучие небесные лучи, песчаные дюны». А зачем мне, спрашивается, дюны и барханы? Не верблюд же я, в конце концов!

Все больше распаляясь, Роберт Львович метал громы и молнии против бездушных чинуш, которые ставят палки в колеса, не хотят, чтобы он отдохнул, где ему правится. А конкретно: в кисловодских то ли «Синих камнях», то ли «Красных скалах». Ведь именно сюда съезжаются крупные работники, светила науки и искусства, от которых можно узнать последние сногсшибательные новости, услышать тонкие анекдоты, где можно обзавестись интересными знакомствами, какие будут вызывать у сослуживцев чувство острой неутолимой зависти. Если нужно, в запальчивости говорил мне Роберт Львович, то он обзвонит всю Москву, а своего добьется.

Лишь приглашение к обеду прервало этот страстный монолог. Мы шли хлебать наш протертый суп. Постепенно гневные черты на лице моего соседа разгладились, и появилось почти блаженное выражение. Приближался послеобеденный, то есть звездный, час Роберта Львовича. В то время, когда, отведав морковных котлет, все больные отдыхали, он блаженствовал: долгие шестьдесят минут никто не мельтешил у него перед глазами, никто не мешал. Можно было поговорить основательно, не спеша.

А тем для разговоров, помимо основной – путевочной, у него множество. Самых разных. И угадать их не составляло труда, лишь только до меня доносилось начало разговора.

– Алло, Рубен! В вашей конторе еще мечут икру?

Сомнений нет: кому-то нужно срочно достать несколько баночек кавьяра.

– Валентин! Тебя случайно не задрали хищные рыси и не выцарапали глаза чернобурки? Тогда порядок…

Требуется укоротить (удлинить) дубленку, а может быть, поставить на пальто новый воротник. И Валентин способен это устроить.

Возможно, кое-кто из читателей примет Роберта Львовича за элементарного доставалу. Ошибка! Хотя доставание, проталкивание в телефонной деятельности моего знакомого и занимало солидное место, но им одним не ограничивалось. Роберт Львович по телефону советовался и, в свою очередь, давал консультации по житейским вопросам, информировал и информировался сам, улаживал возникавшие неурядицы и конфликты, а зачастую даже вел дискуссии по широкому кругу морально-этических проблем.

Как-то так случилось, что, несмотря на почти трехнедельное совместное проживание, я так и не узнал, чем занимается мой сосед по палате, где служит. Сам он мне не сказал, а спрашивать было неудобно. Впрочем, этого и не требовалось, я совершенно самостоятельно определил, что он из себя представляет. Роберт Львович, выражаясь языком аборигенов Севера, был телефонным человеком. Потому что, в отличие от всех нас, простых смертных, относящихся к телефоноговорению лишь как к удобной форме общения, телефон для него был идолом, божеством, единственным средством самовыражения и самоутверждения на нашей бренной земле. Перефразируя известное изречение, Роберт Львович мог бы сказать о себе:

– Я говорю по телефону, значит, я существую.

Поистине он олицетворял собой удивительный симбиоз человека и телефона. Казалось, что маленький трезвонящий пластмассовый ящичек – прямое продолжение организма Роберта Львовича. Случалось, что наш больничный телефон, не выдержав чудовищной нагрузки, выходил из строя, тогда резко ухудшалось состояние моего соседа. Он лежал в постели не вставая, бледный, осунувшийся, и дежурная сестра в такие дни долго хлопотала вокруг него с грелками и горчичниками. Телефон включался – и больной оживал.

– Привет, душка! Сверкают ли по-прежнему твои карие глазенки? И не унес ли тебя какой-нибудь покупатель в рулоне обоев? А?

Нужно добыть для какого-то опять же нужного человека сверхмодные и супердолговечные обои. А о глазенках сказано просто для лирики…

Рано утром Роберт Львович, еще держа под мышкой градусник, выписывал на чистый лист своей записной книжки фамилии тех, с кем намеревался сегодня разговаривать по телефону, и ставил возле каждой черточку: —. И если результат разговора был положительным, перечеркивал ее. Получался крестик, знак плюса: +. А вечером подсчитывал количество плюсов и минусов. Если плюсы преобладали, то он радовался, как прилежный ученик полученным пятеркам. Ну, а когда набиралось многовато минусов, то у него немедленно подскакивало давление.

Персонал нашего отделения привык ко всему этому. Если процедурная сестра не обнаруживала Роберта Львовича в палате, то, не задавая никаких вопросов, молча шла в телефонную будку и делала ему укол там. А лечащий врач во время обхода обычно говорила:

– Няня, сходите в будку, оторвите Роберта Львовича от телефона. Я хочу его посмотреть, измерить давление.

Так продолжалось три недели. Я выписался из больницы и оставил Роберта Львовича почти совсем выздоровевшего, веселого. Путевку в санаторий, где бомонд, интересные разговоры и встречи, он все-таки «выбил» и еще больше уверовал во всесилие маленького желтенького аппарата, стоявшего в застекленной будке рядом с нашей палатой. При расставании мы обменялись, как водится, телефонами и адресами.

Но позвонить ему я сумел только через пять-шесть месяцев. Ответила мне женщина, и по голосу я узнал супругу моего палатного соседа.

– Роберт Львович скончался, – грустно сообщила она.

Позднее я выяснил подробности. Оказалось, что Роберт Львович очень хорошо провел отпуск, был все время оживлен и очень деятелен. Но тут произошло что-то страшное: его домашний телефон  о т р е з а л и. Конечно, по ошибке, спутав Роберта Львовича с каким-то злостным неплательщиком. Пока Роберт Львович бегал по разным конторам, добивался восстановления истины и справедливости, ему стало худо. Он слег и уже не смог оправиться от постигшего рокового удара судьбы. Так из-за нелепой случайности, из-за чьей-то злой небрежности оборвалась жизнь телефонного человека.

Я побывал на его могиле. Скромное надгробие хранит даты жизни. Кроме того, по желанию Роберта Львовича, высказанному перед самой смертью, на мраморной плите выбит и номер его домашнего телефона: 122-150-61.

Но теперь вряд ли кто ему позвонит…