Текст книги "Голова дракона"

Автор книги: Мануил Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

ИНДЮШИНЫЙ БУМ

Егор Кузьмич известен в широких кругах своеобразной отзывчивостью и чуткостью. Эти прекрасные качества характера с детства воспитывал в нем родитель – Кузьма Пресветов, известный в городе парикмахер.

– Ты, Егорка, не расти абы как, – поучал любимого отпрыска отец. – Так только трава растет, поскольку много ее. А ты у меня один. Приглядывайся к жизни, думай.

Егор думал, приглядывался. И рано стал замечать, что ершистых, тех, кто становится поперек, не любят. Что плыть по течению легче, чем против. Он понял также: если заранее угадать, чего хочет учитель, пионервожатый, и выполнять это желание, то всегда польза будет.

За то, что Егорка всегда смотрел старшим в рот, чутко угадывая их желания, как это делает умная собачка, ребята не любили его. Называли соглашателем, угодником, КВД – куда ветер дует. Но со смышленого подростка, уже распознавшего сладкий вкус угодничества и неудержимого старания, все скатывалось, как с жирного гуся вода. Он, как говорят про таежников и почтовых голубей, уже сориентировался.

Ранней весной Егорка не раз наблюдал, как вздувается и бурлит Песий ручей, протекавший близ отцовской парикмахерской. Словно зачарованный смотрел Егор на быстрину, где, обгоняя друг друга, неслись стронутые со своих мест вешними водами доски, сухие ветки, щепа. А у осклизлых берегов бестолково мотался туда-сюда мелкий мусор, то устремляясь вперед, то возвращаясь вспять.

Иногда дверь парикмахерской открывалась, и из нее выбегал отец с белой простыней в руках. Он выбивал из нее волосяную крошку и весело спрашивал сына:

– Смотришь? Ну смотри-смотри!

Потом, свернув простынку в толстый жгут, подходил к берегу и, указывая на середину ручья, говорил Егорке:

– Вишь, как крупняку подфартило. Катит во всю мочь. А почему?

– Быстряк там, – отвечал сын.

– Во-во! Стремнина, магистральное течение. Так и ты, если желаешь далеко доплыть, в струю всегда старайся попадать. А то, как тот мусор, всю жизнь на мелководье болтаться будешь.

Нет, болтаться в мутных заводях он не хотел. И потому на всех крутых жизненных поворотах искал струю, чтобы угодить в самую ее сердцевину.

Вот и сейчас, сидя за столом в своем просторном кабинете, Егор Кузьмич сосредоточенно вспоминал недавнее собрание областного актива. Оно, как говорилось в повестке дня, было посвящено проблемам специализации и концентрации производства.

Проблемы, проблемы… Егор Кузьмич в своей долгой руководящей жизни не помнит ни одного дня без какой-нибудь скороспелой проблемы. Случалось, что она, распустившись пышным цветом, вдруг тускнела, увядала и сама собой отмирала, но на ее месте возникала другая – новая, молодая и еще более горластая. И так – из месяца в месяц, из года в год.

Бывало, что Егор Кузьмич тайком озорно думал: «А может ли наступить момент, когда областной руководитель выйдет на трибуну и скажет: «Дорогие друзья! Все проблемы, возникшие в нашей области, успешно решены. Все, до одной. Так давайте сегодня просто посидим рядком и потолкуем ладком…» Утопия! Никогда такого не будет».

И Егор Кузьмич отбрасывал от себя тайную мысль как крамольную.

Теперь возникла специализация и концентрация. Ежели крепко оседлать эту проблему… Правда, тогда, на собрании актива, Егор Кузьмич от высказывания воздержался – имел он похвальную привычку: пока не сложится в голове окончательное решение, на трибуну не лезть. Но заминка не осталась незамеченной. В кулуарах областной руководитель спросил:

– Ты что же, Пресветов, отмолчаться, уклониться решил? Не выйдет! Проблема острая, жгучая – от нее не схоронишься.

А Егор Кузьмич и не думал уклоняться. Просто он пока обмозговывал, прикидывал, прицеливался. После собрания побывал у сведущих людей, потолковал, кое-какие просьбишки высказал. Теперь же, довольный результатами предварительной разведки, он созвал исполком. Когда все собрались, он раздал членам исполкома картонные папочки с тонкими листками кальки. Изображенные на них ажурные, под стеклом постройки заинтересовали всех. Послышались восклицания:

– Ой, что это? Цирк?

– Какие красивые торговые павильоны!

– Нет, это зимний сад!

Егор Кузьмич улыбнулся:

– Не угадали, друзья!

– Что же? Скажи, не томи, Кузьмич!

– Создаем животноводческий комплекс. Слыхали, видно, что комплексы отныне – магистральное направление в решении мясной проблемы.

– Значит, начнем молочных коров разводить, – подумал кто-то вслух.

– Вовсе не значит, – поправил его Егор Кузьмич. – А запустим в эти хоромы индюков.

– Индюков? А много?

– Полмиллиона.

Произнеси Егор Кузьмич любое другое слово – «пожар», «наводнение», «обвал», – он не поразил бы собеседников так, как случилось сейчас. Полмиллиона индюков – такое количество просто не умещалось в воображении членов исполкома. Тем более что большинство из них, аборигенов северо-запада, где крестьяне издавна разводили лишь неприхотливых пеструшек, вообще не видели диковинной птицы, разве что только на картинках.

– Полмиллиона! – восхищенно произнес заведующий районо, по профессии преподаватель биологии. – Настоящий индюшиный бум, экологический взрыв.

– Именно бум, – подтвердил Егор Кузьмич. – Молодец ты, правильное слово подобрал.

Конечно, может быть, Егору Кузьмичу, прежде чем принять решение, следовало бы посоветоваться со сведущими людьми, узнать их мнение: а выживут ли в их дождливом, холодном крае нежные обитатели юга? Но советоваться с кем-нибудь было не в правилах Егора Кузьмича. Он твердо полагал, что если нужно, значит – можно. По-научному сие впоследствии именовали волюнтаризмом, а в просторечии – волевым решением. Индюшатник на полмиллиона голов был из этого разряда.

Не будем утомлять читателя подробным описанием бурно развернувшейся стройки. Правда, чтобы выдержать заданный темп, пришлось раздеть и разуть все остальные районные стройки, что на деловом языке называлось маневром. А Егор Кузьмич был непревзойденным мастером маневра.

Когда основные помещения были подведены под крышу, эмиссары района уже рыскали по селам Грузии и Армении, южным станицам Дона и Кубани, скупая крупные яйца индюшек.

– Да зачем они вам? – спрашивали заинтригованные станичные хозяйки.

– Госзадание, – уклончиво отвечали агенты и осторожно грузили ящики с тщательно упакованным хрупким грузом в вагоны. А инкубатор был уже готов.

Снабженцев, естественно, волновали вопросы сбыта: полмиллиона жирных пятикилограммовых индюшачьих тушек – не шутка! В областной газете появилась статья «Индюшатина – к рабочему столу», в которой говорилось, что скоро в столовых, кафе, буфетах наряду с маринованным хеком и кальмаром под майонезом появятся вкусные и питательные блюда из индейки.

Меж тем возможности предприятий торговли и общественного питания казались сбытовикам недостаточными. И тогда их собрал Егор Кузьмич:

– Читали ли вы, что почти в каждой американской семье на рождество к столу подается жареная индейка?

Оказалось, что читали: в наше время все начитаны и наслышаны.

– А раз так, сделайте из данного факта логический вывод, – подытожил Егор Кузьмич.

Наконец, свершилось: инкубатор выдал свою первую продукцию. Районная газета поместила очерк, посвященный этому событию. «Свершилось чудо! – восторженно писал местный очеркист. – Пробита твердая яичная скорлупа, и наружу выглянула головка птенца, который широко открытыми глазами восторженно глядит на окружающий его незнакомый мир».

Возможно, нетерпеливый летописец районных будней в спешке не совсем точно описал выражение глаз новорожденного индюшонка. Во всяком случае, восторг там отсутствовал, неоткуда ему было взяться. Нависшее над землей свинцовое небо, плотные дождевые облака скорее угнетали, чем радовали. Ближайшее обозримое будущее юному поколению птиц ничего радужного не сулило.

Предчувствие сбылось: среди индюшат начался массовый падеж. Цыплята гибли десятками. Вскоре причина заболевания индюшат обозначилась явно. Их, скьюз ми, поносило. Что-то не устраивало нежных баловней юга: то ли отдающая болотным настоем вода, то ли местные грубоватые корма. Знатоки предложили срочно ввести в цыплячий рацион молодую крапиву. Мобилизованные по тревоге ученические бригады вырвали этот ядовитый злак до последнего стебелька во всей округе. Не помогло. Тогда те же знатоки рекомендовали, дабы приостановить нежелательное хирение, устроить занедужившим индюшатам баню. Их пропустили под струями теплой воды. Цыплята сначала взбодрились, а потом стали умирать еще дружнее.

Радикальное средство было предложено в самом конце медицинского эксперимента. Какой-то медик-доброволец вычитал в дореволюционной «Ниве», что больным индюшатам хорошо помогает красное вино. И тут по местным выпивохам был нанесен, пожалуй, самый чувствительный удар за все время многолетней антиалкогольной кампании. По распоряжению Егора Кузьмича из магазинов и складов были изъяты все запасы портвейна, вермута и знаменитого «Солнцедара». В стенах комплекса начался необычный банкет: гуляли индюшата. Увы, банкет не принес желаемого результата: падеж продолжался по-прежнему. С той лишь разницей, что раньше индюшата откидывали лапки трезвые, а теперь в слегка опьяненном состоянии. О чем сообщали Егору Кузьмичу птичницы и птичники с натуральными слезами на глазах. Причем неясно было, чем вызваны эти слезы: то ли глубокой печалью и скорбью по безвременным утратам, то ли коварным действием вермута.

Исход оказался катастрофическим: все, что выдал на-гора непрерывно работающий инкубатор, поглотил повальный падеж. Уцелел только один, рано повзрослевший индюшонок, да и тот вскоре куда-то пропал. Пока не был обнаружен со свернутой шеей на местном рынке. Продававший его пьянчужка, впрочем, утверждал, что добыл индюка в дебрях Амазонки, то есть на законном месте его естественного обитания.

Как и полагается, прибыла из области комиссия, которая, расследовав дело, пришла к выводу, что разведение индеек в неподходящих климатических условиях было непродуманным мероприятием. Комплекс приспособили под просушку и теребление льна – дело давно освоенное и привычное. А Кузьму Егорыча перебросили на собес – должность тихую, скромную, при которой, как говорят, не разбежишься.

На днях я по старому знакомству навестил Егора Кузьмича. Вопреки ожиданию, он был бодр, даже весел.

– Стройку интереснейшую затеваем: МДМ – малое детское метро. Детские железные дороги во многих местах есть, а вот МДМ будет только у нас. Вот и собираем сейчас все денежные и материальные средства в один кулак.

Зазвонил телефон, ж Егор Кузьмич поднял трубку.

– Алло, алло! Спрашиваете, почему свернули строительство пансионата? Веление времени, потому МДМ создаем. Да при чем тут старики? Год-то сегодня какой? Вот именно: ребенка. Теперь магистральное направление – дети.

Я распрощался с Егором Кузьмичом, поняв, что он сориентировался и на новом месте. Будет опять стараться попасть в самую сердцевину быстротекущей струи жизни…

ФИНГЕНИЙ РАЙОННОГО КАЛИБРА

Мы не знаем, чем занимался в свои тринадцать лет товарищ Аистов А. А. – будущее светило на финансовом небосклоне небольшого, преимущественно сельскохозяйственного района Краснодарского края. Можем лишь высказать предположение, что он проходил курс обучения в шестом или седьмом классе среднего учебного заведения.

Но благодаря Теодору Драйзеру, автору романа «Финансист», мы абсолютно точно можем сказать, что Фрэнк Каупервуд, будущий денежный воротила, в этом возрасте тоже ходил в школу.

Мы не в состоянии определить, какое именно событие дало толчок к развитию доселе дремавших недюжинных финансовых способностей тринадцатилетнего Аистова А. А. Возможно, это была обычная среди школяров выгодная купля-продажа перочинного ножика, чертежного рейсфедера или ластика для выведения чернильных пятен.

Но зато опять-таки тот же Драйзер назвал нам первую сделку, которая привела к рождению великого финансиста. Возвращаясь из школы, юный Каупервуд случайно оказался участником аукциона в оптово-бакалейном магазине и купил семь ящиков кастильского мыла, что принесло ему тридцать долларов прибыли.

Д. Каупервуд стал миллионером, однако в итоге все равно разорился и погиб, потому что жил и действовал в мире чистогана и наживы.

А. Аистов вырос в передового руководителя и процветает, потому что наша плановая система открывает перед умелым хозяйственником неограниченный простор для проявления инициативы и смелых начинаний.

Теперь мы больше не скажем ни одного слова о финансовом олигархе и сосредоточим все свое внимание на обрисовке деятельности нашего героя, который в ограниченных условиях сельского района сумел добиться выдающихся финансовых успехов.

Скажите, знакомы ли вы с условиями существования районного комбината бытового обслуживания населения? Может быть, вы думаете, что районный комбинат шьет шубы из соболей, оправляет золотом изумрудные перстни, серьги и браслеты или возводит пятистенные терема из вековой лиственницы? Как же, как же!.. А полудить прохудившийся самовар не хотите? А будильник починить? Прибить подошву к ботинку? Все это мелкая, надоедливая, нудная и в денежном отношении копеечная работа! А как же выполнять финансовый план, давать накопления в бюджет, создавать премиальный фонд?

Одно время эти вопросы буквально держали А. А. Аистова за горло. Хоть в петлю лезь. Но выручила врожденная финансовая сметка. Однажды утром явился он в родной КБО, развернул перед заведующим швейным цехом районную газету и спросил:

– Читал?

А в газете во всю страницу статья «Доярка – центральная фигура колхозного производства».

– Читал!

– Ну и понял, что теперь нам надо делать?

– Ничего не понял.

– А должен был бы, кажется, понять! – в сердцах воскликнул начальник КБО.

И дал задание тут же переключиться на обеспечение центральной фигуры производственной одеждой. Зазвенели ножницы закройщиц, застрекотали швейные машинки, защелкали бухгалтерские счеты. Подсчитали, что один комплект прозодежды, включающий шесть предметов, от косынки до полукомбинезона, обойдется в 42 рубля 25 копеек. Быстренько разверстали комплекты по колхозам и совхозам, поднажали через руководящие инстанции, и живые деньги хлынули на текущий счет КБО. Один только колхоз «Кубанец» перечислил десять с половиной тысяч рублей. Правда, доярки от прозодежды, как совершенно неудобной, отказались наотрез и по-прежнему работали в халатах, но это уже деталь, финансисту совсем не интересная.

Было это несколько лет назад. А потом перебросили Аистова А. А. с процветающего КБО на хиреющую в финансовом отношении районную киносеть. Что делать?

Может быть, Каупервуд с его заскорузлым частнособственническим мышлением стал бы думать об усилении рекламы, приведении в порядок киноустановок, улучшения репертуара по сравнению с соседями-конкурентами… Возможно. Только товарищу Аистову А. А. все это было ни к чему.

Он сидел на районном аграрном совещании, чутко улавливая, о чем говорят ответственные ораторы. И уловил: они говорили о внимании к передовикам. Директор киносети толкнул локтем сидевшего рядом заместителя и спросил:

– Слышал, о чем речь?

– Слышал.

– А понял, что теперь надо делать?

– Нет, не понял.

– А должен был бы, кажется, понять! – снова воскликнул Аистов А. А. и распорядился завтра же заказать в районной типографии киноабонементы для передовиков сельского хозяйства.

Установили цену абонемента – 9 рублей, разверстали по колхозам и совхозам, нажали через руководящие инстанции, и опять бурно потекли денежки. Теперь уже на текущий счет дирекции районной киносети. Один колхоз «Кубанец» за 300 абонементов отвалил 2700 рублей. Правда, нет такого количества передовиков в «Кубанце», а которые и есть, стесняются брать абонементы.

– Уж если нам захочется в кино пойти, то мы и сами билеты можем купить, не нищие же, – говорят они.

Но опять-таки это детали, не представляющие для финансиста никакого интереса.

А с другой стороны – есть люди и люди. Одни рассуждают так, другие иначе.

– Иван Иваныч, заглядывали бы вы в кино, – говорят такому инакомыслящему. – Фильмы идут интересные.

– Эка невидаль – кино, у меня телевизор дома, – отвечает Иван Иванович. – А потом, сегодня кино, завтра кино, так и денег не напасешься.

– Да мы же вам бесплатные билеты предлагаем. На целый месяц.

– Ну, тогда другое дело, спасибо, что не забыли отметить мои скромные заслуги. Надо и в самом деле в кино побывать, а то засиделся я у телика…

Психологию таких вот людей тонко учитывал А. А. Аистов, действуя почти наверняка.

Вскоре сфера его деятельности значительно расширилась. Под финансовую опеку А. А. Аистова попали местный театр, краеведческий музей, стадион. Используя тот же испытанный способ, он быстро добился финансового процветания культурных очагов.

В краевом центре, изучая поступающую из района отчетность, дивились: откуда что берется? Охват культурными и спортивными зрелищами – как в столице. Что они там у себя в районе, вторые Лужники воздвигли, заключили контракты с испанским «Реалом», польской «Легией», канадскими профи?

Но, как догадывается читатель, волшебные перемены произошли не потому, а исключительно благодаря гениальному вмешательству А. А. Аистова. И хотя спектакли в театре и спортивные состязания на стадионе по-прежнему собирали лишь самых упорных театралов и заядлых болельщиков, никто уже не волновался. Колхозы, совхозы, предприятия и учреждения заранее и сполна оплатили эти зрелища. Однажды найденная система действовала безотказно.

Причем ее автора мало смущало, что производимые финансовые операции не делали район богаче ни на грош. Они напоминали перекладывание собственного кошелька из левого кармана в правый или переливание надоенного молока из одного бидона в другой. Пусть! Зато в отчете вышестоящим органам или где-нибудь на конференции можно было сказать, что теперь в районе нет убыточных предприятий и организаций, для всех наступила эра устойчивого просперити. А это великое дело!

Такая вот финансовая конъюнктура сложилась в небольшом, преимущественно сельскохозяйственном районе Кубани. Герой наш – А. А. Аистов полон энергии и всячески совершенствует найденные им эффективные приемы финансовой работы. Известность его растет, и не исключено, что скоро с покорной просьбой об услугах к нему обратятся краевые финансовые органы. Впрочем, почему только они, ведь есть же еще и республиканские! И не удивляйтесь, если однажды, шагая по парадному коридору присутственного места, вы вдруг увидите рядом с массивной дверью табличку: «А. А. Аистов, советник по вопросам экономики и финансов». Может случиться и такое.

Надеюсь, вы понимаете, что истинный гений не вправе ограничивать себя районными, областными или краевыми рамками. Гений – это для всех.

МОЛЧАЛИВАЯ НЕДЕЛЯ

Это случилось поздней осенью, в самые ее последние дни. Свинцово-серое небо надвинулось на городок, будто окутало толстым пуховым одеялом. Казалось, что дома, деревья, улочки вдруг очутились под огромным непроницаемым колпаком, сквозь который не может прорваться ничто живое. Где-то на далеких меридианах дули ветры, бушевали ливни и метели, где-то в ясной небесной синеве плыли птичьи караваны и воздушные лайнеры бороздили просторы пятого океана. А здесь царило безветрие, вороны сидели на заборах и коньках крыш нахохлившись, устало опустив крылья. В аэропорту местных авиалиний висело объявление: «Ввиду погодных условий полеты отменяются». Хотя городку позарез нужны были ясное небо и летная погода.

Город провожал делегацию из соседней области, приезжавшую для обмена опытом. Две недели крепких рукопожатий и сердечных бесед пролетели незаметно, и вот наступил час расставания. Час, неожиданно оказавшийся таким долгим и томительным.

Вначале ничто не предвещало никаких осложнений. Рано утром к маленькому уютному аэропорту подкатили два автобуса, и из них, весело переговариваясь, высыпали гости и хозяева. Крохотный зал ожидания аэровокзала не вместил этой гудящей, оживленной толпы, и она осталась снаружи, в то время как чемоданы и сумки гостей погрузили на платформы и куда-то увезли. Мужчины закурили, женщины, покопавшись в своих сумочках, стали угощать друг друга сладостями, и закипели дружеские беседы.

Так прошел час. И вот когда и гости и провожавшие всё нетерпеливее поглядывали на стрелки больших электрических часов, захрипел репродуктор. Представитель аэропортовской администрации глухим голосом сообщил:

– Из-за плохих метеоусловий вылет самолета задерживается.

Это был первый тревожный сигнал. Чтобы рассеять вызванное им дурное настроение, кто-то предложил:

– Давайте споем!

Спели. Сами себе поаплодировали и еще раз спели. Исчерпали весь освоенный для таких случаев репертуар от «Меж высоких хлебов затерялося…» до «Хотят ли русские войны?». Снова захрипел репродуктор и заунывно оповестил, что отсутствие летной погоды по-прежнему задерживает вылет.

Тут кто-то из хозяев вспомнил, что в Доме культуры сейчас как раз идет репетиция самодеятельного ансамбля «Поющие голоса» и что гости не успели его послушать. Немедленно за самодеятельными артистами были посланы автобусы, и вскоре «Поющие голоса» разбудили всех галок, дремавших на прилегающих к аэропорту полях.

А когда поющие голоса окончательно умолкли, кому-то пришло в голову, что и у кожевенников хор не хуже. Послали за ним. Кожевенников сменили поэты из литобъединения «Смычка» – они читали свои стихи. И опять гремели песни (город славился высокой песенной культурой) швейников, типографов, государственных служащих, строителей. Меж тем густая пелена сплошной облачности все плотнее охватывала городок, будто собираясь задушить его в мягких ледяных объятиях. Только глубокой ночью продрогших, проголодавшихся гостей привезли обратно в гостиницу, чтобы спозаранку выдворить из нее, так как местное авиационное начальство ни за что не ручалось и желало на всякий случай иметь пассажиров под рукой спозаранку.

На другой день (было воскресенье) картина повторилась. Ждали вылета с минуты на минуту. Хозяева хотели проявить максимум радушия и непрерывно угощали гостей бутербродами, крепким кофе из термосов и… песнями. Уже отзвучали народные напевы с острова Бали и знаменитые тирольские песни в исполнении этнографического ансамбля педагогов средних и начальных школ, а погоды все не было. Хор госторговли позабавил гостей виртуозной игрой на деревянных ложках и оглушительными озорными частушками. Милицейская капелла удивила стройным и величавым исполнением бессмертных творений Баха для хора с органом. Причем роль органа в данном случае выполняла фисгармония, еще в давние времена конфискованная у знаменитой в городе знахарки и доставленная для концерта на милицейском пикапе. Энтузиасты природы, объединенные в общество рыболовов и охотников, спели песни про шорохи лесные и омулевые бочки. Казалось, не было в городе такого цехового, профессионального объединения, звонкоголосые представители которого не побывали бы за эти два выходных дня на бетонированной площадке аэродрома, неожиданно превратившейся в концертную эстраду. Менялись хоровые коллективы, менялось музыкальное сопровождение, а сама песня не умолкала…

К вечеру заметно похолодало. Термосы с горячим кофе проворнее передавались из рук в руки. И когда последняя хоровая единица – коллектив транспортников – с заметным надрывом умолял о снижении путевой скорости («Ямщик, не гони лошадей»), неожиданно взревели моторы «Ильюшина». Громкое «Ура!» потрясло воздух. Синоптики дали «добро»! Над аэродромом опустились сумерки. Напутствуемые дружескими пожеланиями, гости улетели. Небо очистилось, и ртутный столбик стал неуклонно падать вниз. Ночь была очень прохладной, утро морозным.

А когда совсем рассвело, то выяснилось, что город онемел. Неумеренные вокальные упражнения под открытым небом не прошли даром: бо́льшая и наиболее деятельная часть горожан потеряла голос. Люди вынуждены были объясняться друг с другом исключительно с помощью мимики и жестов.

…Прохожий, заслышав за спиной шум мотора, оборачивался, поднимал одну руку, другой имитировал переключение тормоза, призывая тем самым шофера остановиться. Таксист, в свою очередь, высовывался из окна машины и свободной рукой изображал яростное забивание камней домино, давая понять, что спешит на базу.

…К очереди за апельсинами подходил потенциальный покупатель и, остановившись в конце, изображал указательным пальцем знак вопроса. Последний в очереди тыкал себя в грудь и потом, изобразив руками женский головной убор и семенящую походку, пояснял, что за ним еще стоит одна гражданка, которая куда-то отошла.

…В битком набитом автобусе пассажир осторожно трогал за плечо впереди стоящего и, когда тот оборачивался, вскидывал три пальца, а затем показывал, как прыгает с автобусной подножки, будто с вышки плавательного бассейна, а затем, заметив утвердительный знак, убеждался, что впереди стоящий пассажир тоже сходит на третьей остановке.

Так люди выясняли интересующие их вопросы, не произнося ни слова.

При этом горожане вскоре убедились, что язык жестов гораздо откровеннее обычного, разговорного.

…В продовольственный магазин заходил покупатель и с помощью пальцев просил отпустить полкило колбасы. Продавец отрицательно качал головой и, сложив два пальца, показывал подобие креста. Не советую, мол, покупать несвежую колбасу, а то как бы после того, как ты ее поешь, не пришлось вызывать «Скорую помощь». И удовлетворенный покупатель отходил от прилавка, понимая, что раньше, возможно, продавец эту колбасу продал бы. Ради выполнения плана.

…Некто, встретив приятеля, знаками просил у него взаймы десять рублей. Прежде приятель пустился бы в пространные объяснения, почему он оказался без копейки за душой. А сейчас он молча полез в карман, достал кошелек, вынул из него десятку и отдал другу.

…Их встречи в последнее время стали очень редкими. И вот опять не такое радостное, как раньше, свидание. Она знаками задает ему роковой вопрос: «Ты разлюбил меня?» В былое время он бы заговорил горячо-горячо, чтобы в потоке пустых слов утопить истинные чувства, скрыть неотвратимо наступившее охлаждение. Теперь же, будучи беззащитным перед обнаженным прямым вопросом, он лишь потупил глаза и виновато кивнул. Наступил разрыв, может быть, на благо обоих молодых людей.

Происшедшую с жителями города метаморфозу можно было понять, лишь вспомнив слова Талейрана: язык дан дипломату, чтобы скрывать свои мысли. И хотя в городке не проживал ни один профессиональный дипломат, талейрановская мысль нашла здесь неожиданное подтверждение. Лишившись привычного прикрытия – слова, люди в общении друг с другом перестали лукавить, уклоняться от истины, двоедушничать. Отношения стали яснее, определеннее. Никто открыто не льстил другому, чтобы потом за глаза ругать, не давал краснобайских публичных обещаний, будучи внутренне убежден, что этих обязательств он никогда не выполнит. Редкими стали такие явления, как обман, клевета, сплетни и очернительство.

Приятно было наблюдать, как, встретившись на улице, у фабричных ворот, дверей учреждений, горожане обменивались скупыми жестами, сердечно жали друг другу руки и мирно расходились в разные стороны. Прекратились возникавшие прежде из-за какого-нибудь пустяка перебранки, не слышно стало злых и несправедливых взаимных упреков, сама собой исчезла брань. Городок стал неузнаваем.

А в природе меж тем неслышно происходило извечное движение. Растаяли без остатка туманы, сверху теперь сыпал колючий сухой снежок. Когда он прекращался, городок купался в сиянии ясного небосвода. Регулярно прилетали и улетали самолеты, и побелевшие поля надолго замерли, не тревожимые криком птиц, откочевавших на юг. Морозный воздух, напоенный хвоей окружающих городок лесов, был чист и прозрачен.

Люди теперь дышали свободно и глубоко, постепенно избавляясь от нечаянно-негаданно свалившегося на них недуга. Сначала они говорили друг с другом вполголоса, потом погромче, наконец, во весь голос.

«Эй, уголовник! – кричал прохожий шоферу такси. – Куда прешь на человека? В тюрягу захотелось?» – хотя к строгой административной ответственности надо было привлекать самого прохожего, так грубо и преднамеренно нарушал он правила дорожного движения.

– Нет больше обливных кастрюлек, бабушка, истинный крест, – говорила продавщица пожилой покупательнице. – Провались я на этом месте.

Хотя десяток кастрюлек для «своих» стояли у нее в подсобке и она отлично знала, что провалиться сквозь землю можно лишь в сказке, но никак не в хозмаге.

– Ну что ты так вырядилась, бесстыжая, чай, здесь не пляж, – делает замечание в автобусе грузная, оплывшая пассажирка стройной девице в мини-юбке.

– А ты, тетка, если стесняешься, надень темные очки, – не лезет за словом в карман девица. – Видела я скромницу вроде тебя в гробу!

Хотя бранятся они непристойно, грубо, никто их не останавливает.

Молчаливая неделя кончилась. И жизнь городка вошла в обычную норму.