Текст книги "Степан Разин"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

24 сентября патриарх Иоасаф II составляет грамоту, обращённую ко всему населению Руси (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 67), с призывом сидеть тихо и не бузить (о Разине в этом документе говорится очень красиво: «Изыде, яко змий из ложа своего, яко лев плотояден хищный»). По Сахарову, Разин уже тогда был предан анафеме, но на самом деле это произошло позднее – в апреле 1671 года.

Идёт беспрестанная переписка Москвы с воеводами: вербовка в войска «дворян и детей боярских», жалобы на то, что те не являются служить, жалобы на отсутствие денег. Атаман Илья Иванов (марийский крестьянин) 3 октября с тридцатью воинами берёт город Козьмодемьянск, освобождает из тюрьмы своего земляка Илью Пономарёва, и они идут штурмом на соседний город Цивильск – там не получается, и Пономарёв с жителями Козьмодемьянска движется на Ветлугу и Галич; в его отряд вступают крестьяне черносошных сёл Никольского, Воскресенского, Ильинского и Троицкого. Ефремовский воевода Т. Зыбин сообщает в Разрядный приказ о нападении казаков «человек 40 и больши» на село Новое Гольское: «И то де село Гольское розбили, платья и лошадей и всякую скотину побрали, и пчёлы драли, и женак и девак к себе в полон побрали». Это что-то новое – насчёт «девак в полон»; больше подобных известий нет. Венёвский стрелецкий голова Т. Мезенцев пишет донос на венёвского же воеводу Д. Солнцева: якобы тот читал жителям Венёва «прелесные письма». Коломенский воевода В. Извольский жалуется в Разрядный приказ, что люди, набранные на службу в полк, вместо этого занимаются грабежами. Отовсюду сообщают, что бесстрашные и наглые воронежцы продолжают торговать с Разиным. Всё смешалось: боярский сын из Скопина В. Панов с донскими казаками нападает на дворян в южных городах...

Круто наконец-то разгорелось на Слободской Украине: Леско Черкашенин с тремястами (по некоторым источникам – тремя тысячами, но это вряд ли) казаками, стругами, артиллерией и конницей без сопротивления занял Мояцк и Царёв-Борисов (где восстанием заправляли крёстная мать Разина Матрёна Говоруха, её сын Ясько и зять Иван Москаль) и объединил свои силы с отрядом крестьян Н. Фомина. Москву больше всего пугали события именно в той стороне – а ну как Крым и Турция всерьёз выступят на стороне мятежников?! – и спешно было принято решение о посылке крымскому хану солидной денежной взятки (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 2. Док. 88. 11 сентября 1670 года – переговоры на Крымском дворе в Москве крымских послов Сефер-аги и Мустафа-аги с дьяком Посольского приказа Я. Позднышевым). «А что говорили они, послы, – буде великий государь ханову величеству позволит донских казаков усмирять, и ханово величество усмирит их вскоре, – и великий государь его царское величество от ханова величества примет то в любовь». (А в это самое время лукавое ханово величество писало Разину в Астрахань...)

Октябрь начинался не легче. Шацкий воевода А. Остафьев докладывал в Разрядный приказ, что восставшие по-прежнему владеют Пензой. Нижегородский воевода В. Голохвастов писал в приказ Казанского дворца, что оставит у себя пушки, предназначенные к отправке в Казань, потому что мятежники уже возле Нижнего Новгорода. Долгоруков сообщал в приказ Казанского дворца о боях воевод К. Щербатова и Ф. Леонтьева с отрядами мятежников, шедшими от Симбирска под Арзамас: «Казак Андрюшка Иванов с пытки говорил. – Послал де их ис-под Синбирска вор Стенька Разин и велел збиратца в Олаторском уезде» (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 91). И где бы что ни произошло, «Стеньки Разина со товарыщи, воровские казаки» уже тут как тут. 3 октября в Тамбовской приказной избе боярский сын Савелий Невежин и крестьянин Шелудяк говорили, что разинцы вот-вот придут под Керенск. «А ездя де они, воровские казаки, по усадам, рубят помещиков и вотчинников, за которыми крестьяне, а чорных де людей, крестьян и боярских людей, и Козаков, и иных чинов служилых людей никово не рубят и не грабят. Да он же, Савелий, слышал в Ламовском уезде от мужиков, говорят де боярские мужики меж собою. – Прислана де к тем воровским казаком от вора от Стеньки Разина ево воровская грамота, чтоб де чёрные люди крест целовали государю царевичу Алексею Алексеевичу и батюшку нашему, а называют де они батюшком бывшаго Никона потриарха». Там же 6 октября казак Елисеев «со товарыщи» сообщил (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 97), что Темников взяли «воровские казаки и, пристоваючи к ним, иные воры, мужики». Шацкий воевода А. Остафьев писал тамбовскому воеводе Я. Хитрово о мятеже в Верхнем и Нижнем Ломове и своём страхе – как бы в Шацке не забунтовали. Приказ Казанского дворца и Разрядный приказ разрывались, спешно посылая войска то туда, то сюда.

Бумажки сражались друг с другом, бумажки угрожали. Разрядный приказ рассылал грамоты по всем уездам, требуя «воровских людей побивать», а сдавшихся и доносчиков прощать. Патриарх грозил иным (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 67): «Аще же церкви божии кто явится непокорен или царского величества повелению нерадетелен или противен, и таковых по первом и втором наказании церковным осудом осуждати и церкви отлучати».

А от Разина летело своё и тоже с угрозой, правда, пока ещё мягкой (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 78. Не позднее 30 сентября 1670 года, «прелесная грамота» в Цивильский уезд): «От донских и от яицких атаманов молотцов, от Степана Тимофеевича и ото всего великого войска Донского паметь Цывильского уезду разных сёл и деревень черней руским людем и татаром и чюваше и мордве. Стоять бы вам, черне, руские люди и татарови и чюваша, за дом пресвятые богородицы и за всех святых, и за великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, и за благоверных царевичев, и за веру православных христиан... А с сею высковою памятью послан наш высковой казак Ахперди мурза Килдибяков, и вам бы, чернь, ево во всём слушать и спору не держать. А буде ево слушать ни в чём не станете, и вам бы на себя не пенять».

Жители городка Уренска говорили (Крестьянская война. Т. 2.4.1. Док. 48. Между 16 и 19 сентября 1670 года – отписка алатырского воеводы А. Бутурлина в приказ Казанского дворца), что «вор Стенька по Синбирской черте разослал памяти, чтоб те синбиреня и иных городов чёрных людей наговаривали, чтоб дворян и детей боярских и воевод и подьячих всех переводили и побивали до смерти». В разинской грамоте, однако, сказано: «А которые цывиленя дворяни и дети боярские и мурзы и татаровя, похотят заодно тоже стоять за дом пресвятые богородицы... и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз ничем не тронуть и домов их не разореть». Информация должна была охватывать все большие круги как паутина: «А с войсковой памяти вам, чернь, списывать отдавать списки по сёлам церковным причетником дьячком слово в слово. И списывая, отдавать их по разным волостем и по сёлам...»

Очень хорошо об этом пишет Костомаров: «Читали люди и прелестные письма Разина и верили им, и читали они государевы и патриаршие грамоты и тоже верили им. Писал Разин, что бояре и дворяне кровопийцы и изменники, и правда эта была великая. Писали царь и патриарх, что учинил Разин кроворазлитье в государстве, говорил хульные слова против господа бога Иисуса Христа, поносил великого государя и святую церковь. Об этом же кричали приказные и духовные люди, и беглецы от Стеньки – и всё то казалось истинной правдой...»

Можно заметить, что в документах той осени «воровские казаки» постепенно превращались просто в «воровских людей»; бунтовщики были «чёрные люди», «грацкие» (городские) люди. От козловского воеводы С. Хрущёва почему-то больше всех шло отписок о мятежных молодых дворянах – то ли так документы сохранились, то ли Хрущёв к таким случаям был особо бдителен. Боярский сын из Козлова Ипат Аристов возглавил отряд из горожан и крестьян и пошёл по соседним сёлам. Боярские сыновья Макар Протасов и Евсей Коробейников привезли в Усмань и Белый Колодезь «прелесные грамоты» и подняли там восстания. Боярские дети, братья Филимон и Лазарь Щетинины (Крестьянская война. Т. 3. Док. 30. Отписка Хрущёва в Разрядный приказ от 21 марта 1671 года), «приложились в танбовском уезде к воровским людем, а Филимошка был у воровских людей атаманом. И на боях, государь, те изменники Филимошка и Лазарка с твоими великого государя ратными людьми с козловцы бились».

Люди запутались: кто казаки, кто не казаки; из челобитной старосты села Павлов Острог Нижегородского уезда Б. Кузнеца о попытке мятежников занять село (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 127. 6 октября 1670 года): пришли «неведомые воровские люди со многим людьми скопом, конница и пехота, со всяким оружием, а своим кричат “нечай” и “казак”. И называютца донскими и яитцкими и запорожскими казаками. Атаман Ивашко Григорьев да ясаул Ивашко Тимофеев с товарыщи своими».

Однажды в документе была допущена ошибка или описка: не «воровские люди», а «воинские люди» (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 114. 11 октября 1670 года – донесение гремяченского приказного человека (чиновника) С. Сафонова михайловскому приказному человеку М. Тютчеву о действии восставших в Ломовском и Керенском уездах). Из этого вышло целое уголовное дело. Тютчев немедленно донёс в приказ Казанского дворца: «...в той, государь, отписке написаны неистовые слова». Переписка по этому поводу велась несколько недель, но в конце концов виновные отделались легко: Сафонова «за недосмотр» посадили в тюрьму на сутки, а дьячка, писавшего донесение, били батогами «нещадно».

Так кто же всё-таки были восставшие – казаки, не казаки? Из допроса в полковом стане Ю. Долгорукова 10 октября 1670 года участников восстания, взятых в плен при селе Кременки Кадомского уезда (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 110): «А остальные воровские казаки, 7 человек, в роспросе сказались темниковского уезду разных помещиков крестьяни. Собрал де их саранской тюремной сиделец Федька Сидоров да ясаул Андрюшка Осипов из разных деревень».

Крестьяне и горожане или вступали в казачество, как в Лыскове, или обходились без этих церемоний и просто называли себя казаками, иногда даже имя меняли, начиная новую казачью жизнь, становясь нежданно-негаданно для себя есаулами и атаманами... Из того же допроса: «Ясаул Андрюшка Осипов в роспросе сказался – Саранского уезду, новокрещения Лаврентьев крестьянин Сафаров. Тому недели з 2 присылал под Саранск вор Стенька Разин донского казака, а как ево зовут, не ведает. И взял де город Саранской приступом и воеводу Матвея Вельяминова убил... А были де в то время с тем вором и город взяли синбирские и Синбирской черты казаки и стрельцы... А в Саранску де остался тот воровской донской казак, а от себя послал тюремного сидельца Федьку Сидорова и велел ему быть атаманом... И он де, Андрюшка, с товарыщи своими, собрався человек з 200 и выбрали ево, Андрюшку, товарыщи ясаулом... Да к ним же приходили Арзамаского уезду крестьяне 10 человек и привезли бочку вина, а хотели быть к ним в казаки из того села 200 человек...»

О выборах атаманами и есаулами местных жителей упоминается часто. Из уже цитировавшихся показаний жителей Уренска: «А в тех де острошках на Атемаре и на Инсерском выбрали тех же острожков изменников старшин и атаманов, на Атемаре де посацкого человека Сенку Кузнеца да Ивашку Сеченова да Назарку Кузьмина». Став атаманами, непременно заводили себе полковое знамя – об этом есть десятки упоминаний. Запись в книге Разрядного приказа от 18 октября 1670 года по отписке муромского воеводы А. Шаховского о том, как на людей, ехавших на службу, в Нижегородском уезде напали «воровские люди» и побили (Крестьянская война. Т. 2. 4.1. Док. 141): «А по смете де тех воров конницы с 300, пехоты с 2000 человек, 3 у них знамени». Крестьянин Шелудяк: «А тех де воровских Козаков было с 500 человек, а с ними черкасы и колмыки с копьи, да с ними ж де знамёна и вязан лошадиной хвост».

Привязав «лошадиной хвост», смешанные казачье-крестьянско-боярско-городские отряды летали повсюду и брали село за селом – а у самого Разина находящееся при нём войско тоже становилось всё более смешанным. В декабрьской отписке из приказа Казанского дворца воеводе Борятинскому (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 281) говорится, что «вор Стенька Разин собрався с ворами, с донскими и астраханскими и с саратовскими и с самарскими ворами и изменниками и с синбирския черты со всех городов с ворами из разных городов и с татары и с чювашею и с мордвой и с черемисою...». (У советских авторов Разин командует войском русских крестьян, но много ли было собственно русских крестьян в самом его отряде – неизвестно). Н. Лысенко, «Гибель Разина»[76]76
  Русская планета. 2014.19 сентября.


[Закрыть]: «Немногочисленные этнические казаки стали теряться в этом инертном, плохо организованном войске, более похожем на вооружённую толпу. Обучить повстанцев из числа невоинственных по природе поволжских народов профессиональным боевым приёмам, конечно, пытались, но результаты этой науки не впечатляли: войско оставалось нестойким в обороне, быстро поддавалось панике, почти не понимало смысла боевого манёвра».

Историки оценивают (исходя из различных донесений того периода) численность разинского войска к концу сентября под Симбирском в 15-20 тысяч человек. Ох, сомнения берут: может, всё-таки поделим это количество пополам? Корреспонденты иностранных газет вообще называли 100 и 200 тысяч... Каково было общее количество восставших – сказать и вовсе не возможно. Несколько десятков тысяч? Может быть... Тут проблема ещё и в том, что бунтовщики не представляли из себя единой силы, которая воюет на постоянной основе: без сопротивления взяли власть в какой-нибудь деревне, повесили помещика и успокоились и дальше никуда не пошли, и поди разберись потом, считать бунтовщиками одного-двух человек или всю деревню, относить их к армии Разина или нет, раз они больше не воюют...

Тем временем Фрол Разин шёл на Коротояк и Воронеж; кроме того, что эти города были важными пунктами на пути к центру страны, они были и главными поставщиками продовольствия на Дон, и Фролу было поручено это продовольствие на Дон отправить. По словам дворянина Е. Щербинина, у Фрола было более трёх тысяч человек «и больши». Вышел он из Кагальника Доном через Паншин, там захватил около пятидесяти небольших торговых судов и отправился к Коротояку, а в Воронеж послал разведчика (того схватили и казнили). Воронежский воевода Бухвостов писал в приказ Казанского дворца 13 октября (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 2. Док. 55): «И мне, государь, холопу твоему, на Воронеже бес твоих государевых ратных людей быть не мошно, в приход воровских казаков от воронежских служилых и от посацких и от жилецких людей опасаюсь шатости... А иные, государь, воронежцы сами и ныне на Дону с теми воровскими казаками таргуютца и на Воронеж выезжают...»

Из-под Тамбова пришло известие, что Фрола ждут; он отправил туда отряд во главе с атаманом Иваном Мартыновым; предположительно этот отряд захватил Троицкий мужской монастырь и собрал там около двух тысяч человек, да ещё и с артиллерией; предполагалось, что Фрол придёт туда после взятия Коротояка. Он подошёл к Коротояку в конце сентября, но силы были неравными: в городе находились московские стрельцы и солдаты, от Воронежа к ним в любой момент могло прийти подкрепление; Фрол затеял бой, но был разбит и отброшен.

Брат его всё стоял под Симбирском – и четвёртый штурм ни к чему не привёл. Не только все историки и литераторы сходятся на том, что нельзя ему было там стоять – это уже тогда понимали. «Голландский Меркурий», 1671 год: «Степан Разин, московский мятежник, выступивший против царского величества, допустил ошибку, когда он промедлил с походом на Москву, ибо теперь весь деревянный город из улицы в улицу перекрыт заставами из боязни нового бунта».

Он нёс потери; вместо нормальной армии у него было уже бог знает что, и это бог знает что надо было кормить. Его поведение, однако, объяснимо. Наживин: «Первым движением раздосадованного Степана было, оставив часть своего войска – оно росло с каждым днём – для бережения осаждённого города, с остальным ударить вверх по реке, на Казань, но прирождённая осторожность победила: чёрт их знает, если, не в пример прочим, оказал сопротивление небольшой Симбирск, то, может, будут сопротивляться и Казань и Нижний?..» А. Н. Сахаров: «Степан хорошо понимал, что мужик не казак и никуда он не пойдёт с ним дальше уездного города, а если и пойдёт, то вернётся с полдороги в свои сёла и деревни готовиться к возке навоза на поля, к весенним полевым работам». Чапыгин: «Разин видел, как без боя на осаде при многолюдстве городском портились воины. Тогда ему хотелось пить водку, а хмельное вышло всё. Жители слободы варили брагу, но в городе мало было мёду и сахару не стало. Горожане в дар атаману приносили брагу, он, её попробовав, сказал:

– С браги лишь брюхо дует!»

В конце концов попы ему принесли бочку хорошей браги, и «с этого вечера Разин начал пить. На приступы к кремлю не выходил. К рубленому городу ходили двое есаулов: Степан Наумов и Лазарь Тимофеев». Из записей Д. Садовникова: «Симбирск Стенька потому не взял, что против Бога пошёл. По стенам крестный ход шёл, а он стоит да смеётся.

– Ишь, чем, – говорит, – напугать хотят!

Взял и выстрелил в святой крест. Как выстрелил, так весь своею кровью облился, а заговорённый был, да не от этого. Испугался он и побежал».

Скорее всего, наверное, он надеялся взять крепость измором – осаждённые на тушение пожаров расходовали очень много воды, скоро им пить будет нечего. Но даже возьми он Симбирск, это вряд ли спасло бы положение: царские войска со скрипом, но всё же собирались, постепенно обучались, лучше укомплектовывались. Масса примеров тому, как война делает слабую армию сильнее. Но с армией Разина этого не происходило, она, напротив, слабела (имеется в виду та часть войска, что была под Симбирском). И воевать новопришлые не умели, и сам Разин, вполне возможно (как и его брат Фрол), не был особо искусным полководцем. В вопросах большой политики он разбирался лучше всех своих соратников, но как военачальники многие из них, вероятно, были сильнее его (этому тезису будут ещё подтверждения).

Борятинский тем временем собрал в Казани новое войско – восемь тысяч человек с артиллерией, среди которых было несколько полков отлично обученных рейтар, – и 15 сентября вновь пошёл к Симбирску. 20-го за рекой Свиягой у станицы Куланги он встретил большой отряд разинцев и разбил его. По показаниям в Белгородской приказной избе в декабре 1670 года казака К. Данилова (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 311), разинцев там было 700 человек конных казаков и ещё конница «татар и мордва и чювашей», был и Разин, и под ним убили лошадь. В отписке же полкового воеводы И. Урусова в приказ Казанского дворца (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 118. Октябрь 1670 года) сообщается, что в бою участвовали более трёх тысяч конных и пеших мятежников и о присутствии Разина не упоминается. «Побили и языков взяли», по словам Урусова, 67 человек, которых велено было «посечь и перевешать», «да на том же бою взят стрелец Ефремко Провоторхов, и того де стрельца велел он [Борятинский] росчетвертовать и на колье рассажать...». Если побили только 67 человек из трёх тысяч «пеших и конных» – остальные, надо думать, отступили к Симбирску? Или разбежались?

За десять дней Борятинский с боями прошёл от Куланги через деревни Крысадаки и Поклоуш, города Тогаев и Мшанск, везде брал «языков» и казнил их и 1 октября подошёл вплотную к Симбирску. Н. Лысенко в «Гибели Разина» пишет, что «главным козырем Борятинского стал специальный конный отряд – Разин практически не имел значимой конницы». Да, похоже, что конница, исчезнувшая было в Царицыне и затем появившаяся вновь, была недостаточно многочисленна. Например, жители Уренска, чьи рассказы мы цитировали выше, говорили, что «вор Стенька» в своих письмах требовал «кони их всех (бояр и помещиков, которых надобно убить. – М. Ч.) пригонять в Синбирск... Да им жа де велено збирать с уезду добрых лошадей и водить к нему ж, Стеньке Разину».

Из доклада воеводы П. Урусова (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 118. Не ранее 11 октября) бой видится так: воевода остановился в двух верстах от Симбирска, Разин атаковал его (имея пехоту, сколько-то конницы и артиллерии), сошлись на расстояние в 20 саженей (50 метров), был бой, Разин отступил, подтянув силы, атаковал вновь, был такой бой, что «люди в людех мешались и стрельба на обе стороны была ис мелкого ружья и пушечная в притин [в упор]... и бились с утра и до сумерек», но в конце концов «милостию божией» или, по мнению Н. Лысенко, ударом конницы воевода победил, а Разин, понеся большие потери, уже без пушек и знамён, раненный саблей в голову и выстрелом в ногу, едва не взятый в плен, укрылся в посаде. Следующие два дня прошли без боёв – обе стороны готовились; Борятинский переправился через Свиягу, подошёл к самому кремлю и смог договориться с Милославским о совместных действиях.

В ночь на 4 октября разинцы предприняли отчаянную попытку штурмовать кремль, бросая из посада «зажигалки». Борятинский применил военную хитрость: послал полковника Чубарова тихо пройти с полком за реку, и там, за Свиягой, Чубаров произвёл ужасный шум, делая вид, что пришло новое подкрепление. Ничего уж такого особенного в этой военной хитрости не было, казаки сами делали подобное. Но в этот раз они приняли решение бежать – и бежали по воде. Борятинский вышел с конницей в поле, пехоту направил на обоз и на посад; одновременно на посад напал Милославский, поджигая его; всё запылало, разинцы, не успевшие бежать, были перебиты. Дальше начинается мифология.

Урусов пишет так: непосредственно после манёвра Чубарова «на нево де, вора Стеньку, пришло такое страхованье, что он в память не пришёл и за 5 часов до рассвету побежал в суды с одними донскими казаками. И астраханцов, и царицынцов, и самарцов, и саратовцов покинул у города и их обманул, а велел де им стоять у города и сказал им, бутто он пошол на твоих де великого государя ратных людей...». Далее этот текст почти дословно появляется во всех официальных документах. Вернадский его просто повторяет: «1 октября Разин потерпел сокрушительное поражение, через два дня после которого он решил бежать с донскими казаками. Другую часть войска – добровольцев из Астрахани, Царицына, Саратова и Самары – он оставил у Симбирска, чтобы Борятинский не заметил его отступления». Костомаров несколько оживляет происшедшее:

«Стенька созвал своих донских Козаков на совет, тайно от прочих сообщников крестьян. Надежды на последних было мало: воевать они не умели и могли бы, при всём своём многолюдстве, только испортить дело, когда бы пришлось им сражаться вновь с неприятелем, сильнейшим и по числу, и по искусству. Козаки решились оставить их на произвол судьбы и убежать. Чтоб скрыть своё намерение от крестьян, Стенька выстроил последних в боевой порядок и сказал:

– Стойте здесь, а я с козаками пойду на новоприбылых людей.

Пользуясь тёмною ночью, козаки сели в суда и уплыли вниз по Волге».

А вот как уже выглядит придуманное Костомаровым (хотя, возможно, и имевшее место быть) совещание в романе А. Е. Зарина «Кровавый пир»:

«– Ну, – тихо заговорил Стенька, – бежать надо! Эти холопы только толкаются, под ногами путаются. Ну их к собакам. Скажите потиху казакам, чтобы сюда шли. Уйдём и на струги сядем, а ту сволочь пущай бьют!»

С другой стороны, Лысенко делает из того же материала нечто совершенно иное: «На следующую ночь после финального штурма крепости соратники Разина в полном порядке вывели казацкую часть войска на суда и ушли вниз по Волге. Атаман без сознания метался в горячке на медвежьей шкуре, заменявшей ему постель. Князь Борятинский получил возможность жесточайше расправиться с оставшейся на берегу вооружённой толпой, из которой атаману так и не удалось создать армию... можно предположить, что, не будь тяжёлого ранения атамана, приведшего к сильному нагноению раны на ноге, “огненной горячке” и частым провалам в сознании, – сражение за город было бы продолжено. На принятие решения об отступлении повлиял, бесспорно, факт полного отсутствия казацких резервов».

Разумеется, писатели тут дали себе волю. В основном напирали на то, что Разин был ранен и никакого приказания о бегстве отдать не мог, всё решили другие казаки. Евграф Савельев:

«Казаки. Идёмте, братцы,

Своих на струги собирать! —

Да чтоб народ, слышь, не пронюхал,

Не вышло б хуже, чем теперь!

Разин. (Бессознательно, слабым голосом). Вперёд, товарищи! на приступ! За мной, друзья!..

Казаки. Идём, идём! —

На помощь нашим поспешаем».

Савельев не только поэт, но и историк, и как историк говорит совсем другое: «Бесполезная проволочка времени под Симбирском, давшая возможность московскому правительству сорганизовать достаточные силы в Казани, неуменье руководить битвой с хорошо обученным и дисциплинированным противником под Симбирском и в довершение всего – легкомысленное оставление в ночь под 4 октября 1670 года на произвол судьбы своих сподвижников – всё это характеризует Разина, несмотря на его личное мужество и отвагу, как небрежного стратега...» А вот историк А. Н. Сахаров этот весьма важный эпизод описал только как поэт:

«Степан пробовал остановить людей, собрать их, а казаки бежали мимо, кричали ему:

– Спасайся, батька, сгинем без стругов!

К Разину подскочили его ближние казаки, схватили под руки, поволокли, говорили ему: “Идём, батька, идём к стругам, промедлим – повяжут нас всех, выдадут воеводам!” – а сами крикнули в темноту, чтобы держались люди в остроге, что пошёл Степан Тимофеевич за помощью и вскоре будет... А Степан уже не мог идти, валился с ног от ран, от великой боли душевной, оттого, что бросал он своё войско, оставлял его на поток и разгром князя Борятинского, уходил тайно, обманом».

С. П. Злобин:

«– Поспеем, уйдём. Главное дело – нам батьку спасти да донских, – отозвался Наумов.

– А как мужики? Неужто всех на челны возьмёшь?

– Куды их к чертям!.. Как сами сумеют! – ответил Наумов. – Давай-ка покуда спасать атамана, а там поглядим.

Разин не приходил в сознание. То он недвижно и бездыханно лежал на кровавой подушке, то вскакивал с криком и рвался из рук неусыпно хранивших его казаков...»

Очнулся он только в Кагальнике и узнал, как есаул Наумов бежал с одними казаками:

«...не сдержался: огонь свечи сверкнул в гнутом лезвии сабли, висевшей над его головой. Острый клинок её с силою врезался в край стола... Наумов успел отскочить. Разин упал на подушку. Тупым, помутившимся взором смотрел он на продолжавшую трепетать от удара воткнутую в доску гибкую сталь...

– Да как же земля тебя держит, Июда! Чего ты на шею себе не надел верёвку? В хозяйстве, что ль, не нашлось?! – прохрипел Степан, в упор глядя в лицо Наумову. – Иди с моих глаз, не могу тебя видеть, поганая тварь!..»

В комментариях к «Крестьянской войне» говорится, что изложение событий Урусовым тенденциозное, на самом деле всё было совсем не так, а так, как рассказывали 31 октября в стане воеводы Долгорукова в Арзамасе стрелец Р. Микитин и крестьянин Г. Трофимов (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 190): «И к Стеньке де Разину перекинулся перемётчик из города и сказал, что хотят струги у него отбить. И вор де Стенька пометался в струги с лёхкими людьми, а достальные шли к стругам отводом. И государевы ратные люди тех всех побили, а которые метались в струги. И те все от тяжести потонули. И меж себя воры за суды кололись, потому что в суды наметалось их много. А вор де Стенька с того бою побежал на низ...» Честно говоря, разница-то невелика. И потом, эти показания тоже необязательно истина в последней инстанции – например, казак Данилов на допросе в Белгородской приказной избе (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 311) излагает версию, совпадающую с версией Урусова: «И он де, вор Стенька, видя над собою такую победу, убоясь на другой день на себя приходу великого государя ратных людей, пометался в суды и побежал с небольшими людьми в малых лотках рекою Волгою. А воровского де своего собранья татар и мордву и чювашей покинул у города на берегу...»

Шукшин, хотя и выжавший из показаний Микитина и Трофимова максимум, это прекрасно чувствует и оправдать героя никак не может:

«– Придём в Самару – станем на ноги, – сказал Степан, подняв голову, но ни к кому не обращаясь. – Через две недели нас опять много тыщ станет... Не травите себя. – Степану было тяжко и совестно говорить, он говорил через великую муку и боль.

– Сколько их там легло-о! – как-то с подвывом протянул Матвей. – Сколько их полегло, сердешных!.. Господи, господи-и... Как жить-то теперь?.. Ка-ак?

– Ихная кровь отольётся, – сказал Степан.

– Кому?! – закричал ему в лицо Матвей.

– Скоро отольётся... Не казнись – так вышло. <...> Они пока одолели нас, Матвей, – с мольбой заговорил атаман. – Дай с силами собраться... Кто сказал тебе, что конец. Что ты! Счас прибежим в Самару, соберёмся... Нет, это не конец. Что ты! Верь мне...»

Интересно, что Наживин, напомним, Разина недолюбливающий и считающий его «большевиком», – единственный, кто оправдывает его действия невозможностью поступить иначе: «Степан, чтобы как-нибудь спасти положение, чтобы не дать в этой панике погибнуть всему делу, послал к мужицким отрядам – они не смешивались с казаками, бились отдельно – своих людей, чтобы они держались как можно, а он-де идёт с казаками к берегу, чтобы отбить там царский полк... Но и мужики учуяли нараставший в багровом мраке ужас, учуяли возможность измены – казаки могут уйти на челнах одни – и вдруг, побросав всё, под грохот пушек со стен, как обезумевшие, понеслись к стругам... Казаки уже прыгали в челны. Места – это было всем ясно – в стругах не могло хватить и для половины Степанова войска, и вот в багровом, полном золотых роёв галок сумраке над пылающей рекой началась между казаками остервенелая резня за челны».

Между тем поступок Разина в оправданиях не нуждается. Военачальник оценил положение как безнадёжное, решил, естественно, хоть часть армии спасти, естественно, лучшую... Соврал остальным, что не бросит? А если бы не соврал – вся масса устремилась бы к судам и в итоге могли спастись как раз не самые нужные. Какой генерал поступил бы иначе? Мораль? На войне нет места для морали. Принципы могут быть, справедливость может быть, мораль – не может. Морально ли было во время Второй мировой бомбить немецкие города с мирными жителями, из которых, может быть, многие никогда за Гитлера не голосовали и ненавидели его?..