Текст книги "Степан Разин"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

По показаниям на допросе «гулящего человека Савки Онофреева» (Крестьянская война. Т. 3. Док. 208. 26 июля 1672 года), Разин «товарищев ево [Прозоровского] и дьяков и дворян и голов велел побить». По «расспросным речам» воронежца Т. Севастьянова в Разрядном приказе 13 августа 1670 года (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 8), «которые в Кремле сидели и с ним бились, всех порубил»; «а которые были в Астарахани купецкие люди тезики [купцы из Средней Азии; общее название любых восточных купцов], тех всех побил». Видимо, не всех, раз они потом просили возмещения убытков; это подтверждают показания в Тамбовской приказной избе тамбовца И. Павлова (Крестьянская война. Т. 2. Док. 9. 15 августа 1670 года): «...а которые де астараханцы и тезики с ним, Стенькою, не бились, и тех он не побивал».

Из фигур самых заметных казнён был, вероятно, лишь один человек (иначе нашлись бы хоть какие-то упоминания об иных, как упомянут убитый в бою брат воеводы). Помните, мы читали записанную Якушкиным сказку о шубе, которую отнял у Разина воевода, и недочитали? Вот её окончание. После того как Разин сказал: «На своём стружке обижать тебя не стану: ты мой гость; а я сам к тебе, в твои палаты, в гости буду!»: «Воеводу отвезли на берег; не успел он ввалиться в свои хоромы, как Стенька Разинь, с своими молодцами козаками-атаманами, нагрянул на Астрахань. Приходит к воеводе Стенька. “Ну, говорит, воевода, чем будешь угощать, чем подчивать?” Воевода туда-сюда... А Стенька Разин: “Шкура мне твоя больно нравится, воевода”. Воевода видить – дело дрянь, до шкуры добирается!.. “Помилуй, говорит, Степанъ Тимофеич, мы с тобой хлеб-соль вместе водили”. – “А ты меня помиловал, когда я просил тебя оставить мне заветную шубу? Содрат с него с живаго шкуру!” – крикнул Разин. Сейчас разинцы схватили воеводу, повалили наземь, да и стали лупить с воеводы шкуру, да начали-то лупить с пяток!.. Воевода кричит, семья, родня визг, шумъ подняли. А Стенька стоит да приговаривает: “А говорил я тебе, воеводе, шуба наделает шуму! Видишь, я правду сказал – не обманул!” А молодцы, что лупили с воеводы шкуру, – знай лупят да приговаривают: “Эта шкура вашему батюшке Степану Тимофеичу на шубу!” Так с живаго с воеводы всю шкуру и содрали! Тут кинулись разинцы на Астрахань; кто к ним не приставал – побили, а дома их поразграбили, а кто к ним пристал, того волосом не обидели».

Сцена, описанная в сказке, не более зверская, чем это принято в сказках, особенно детских – там всё время кого-то едят живьём, рассекают на 100 частей, и ничего. Но в большинстве преданий атаман мстит не за шубу, а за сынка-разведчика, замученного и убитого. А в одной из историй, записанных Садовниковым, речь идёт о родном сыне, причём даже имя называется правильно (только на самом деле был не сын, а пасынок):

«Стенька приехал в Астрахань-город и узнал, что сын его в тюрьме, а кто посадил, неизвестно. Долго он жил в городе и всё разузнавал. В один праздник ему один человек сказал, что сына его губернатор посадил. Когда ударили к обедне, стал народ съезжаться, идёт губернатор. Стенька стоял на паперти, взял губернатора за руку и повёл на колокольню. Взвёл его на неё и вскричал: “Вот! Не ешь сладкую конфету, а попробуй луковицу с хреном!” Взял его в беремя и говорит: “Ну-ка, как кошка вывёртывается? Встанешь ли ты на ноги, как она?” И спустил его в окно за добродетель сыну своему».

Подлинный воевода Прозоровский действительно погиб именно таким образом.

Отписка головы московских стрельцов В. Лаговчина из Саратова в приказ Тайных дел о взятии Разиным Астрахани (Крестьянская война. Т. 1. Док. 162.21 июля 1670 года): «И астараханские де, государь, ратные люди тебе, великому государю, изменили и воеводу князь Семёна Львова ему, богоотступному вору и изменнику Стеньке Разину, руками отдали и сами пристали к нему, вору, и с ним, вором, бою не учинили... И как он, богоотступной вор и изменник Стенька Разин пришёл к Астарахани и приступал к Астарахани 2 дни, и астараханские де, государь, стрельцы своровали, тебе, великому государю, изменили и твою великого государя вотчину, Астарахань, ему, Стеньке Разину, здали и ворота ему, вору, отворили. И он де, вор Стенька Разин, Астарахань взял, а в деревянном городе посады пожёг. А боярин и воевода князь Иван Семёнович Прозоровской убит от него, вора, с роскату, а товарищ, брат ево, стольник и воевода князь Михайла Семёнович Прозоровской убит в Белом каменном городе у Решёточных ворот...» Сообщение коротоякского воеводы М. Ознобишина в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 1. Док. 172. Начало августа 1670 года): «И ныне де вор Стенька с воровскими своими казаками стоит в Астарахани, а воеводу де адного спихнул с раската...»

Раскатом в XVII веке называли любое высокое сооружение; считается, в данном случае речь идёт о церковной колокольне (чтобы символичнее и кощунственнее выглядело), но на самом деле не установлено, откуда именно был сброшен Прозоровский. Широко известны обстоятельства его казни. Костомаров: «Часов в восемь утра явился Стенька судить. Он начал суд свой с Прозоровского. Он взял его под руку и повёл на раскат. Они стали рядом наверху; все видели, как атаман сказал воеводе что-то на ухо, но князь вместо ответа отрицательно покачал головою. Что говорил ему Стенька на ухо – это осталось тайною между ними. Тотчас после того Стенька столкнул князя головою вниз...» Мифотворцы-романисты никак не могли не обыграть такую сцену. Шукшин:

«Принесли шубу. Ту самую, что выклянчил воевода у Степана. Степан и хотел ту самую. Спектакль с шубой надо было доиграть тоже при всех, последнее представление, и конец.

– Стань, боярин... – Степан помог Прозоровскому подняться. – От так... От какие мы хорошие, послушные. Болит? Болит брюхо у нашего боярина. Это кто же ширнул нашему боярину в брюхо-то? Ая-яй!.. Надевай-ка, боярин, шубу. – Степан с помощью казаков силой напялил на Прозоровского шубу. – Вот какие мы нарядные стали! Вот славно!.. Ну-ка, пойдём со мной, боярин. Пойдём мы с тобой высоко-высоко! Ну-ка, ножкой – раз!.. Пошли! Пошли мы с боярином, пошли, пошли... Высоко пойдём!

Степан повёл Прозоровского на колокольню. Странно: атаман никогда не изобретал смерти врагам, а тут затеял непростое что-то, представление какое-то».

А. Н. Сахаров:

«Первым наступила очередь Прозоровского. Разин вытолкнул его вперёд, и сразу же завопили в ярости тысячи людей: “Смерть злодею! На раскат его!” Кто-то бросил в воеводу гнилым яблоком, кто-то попытался ударить его палкой. Разин прикрыл собой воеводу, поднял руку, успокоил людей. Потом подтолкнул воеводу, показал ему вверх. И вот они стоят на краю раската – предводитель повстанцев-казаков, холопов, крестьян, посадских, работных людей и пленный, поверженный государев воевода, гроза южной российской окраины, вымогатель и тиран. Степан что-то говорит воеводе. Тот качает головой. Рассказывали потом разинские товарищи, что то ли сжалился Разин над воеводой, то ли хотел, как и Львова, таскать за собой в обозе, – только предложил он боярину перейти на сторону казаков. Но отказался Прозоровский. Совсем легонько подтолкнул Степан воеводу, и тот полетел с огромной высоты головой вниз. И сразу стихла толпа на площади».

Наживин:

«Около восьми утра к соборной церкви подъехал атаман со своими есаулами. Все они были уже пьяны. Заметив раненого воеводу, который лежал, закрыв глаза, под раскатом на окровавленном ковре, Степан приказал ему встать и следовать за ним на раскат. Воевода едва передвигал ноги, и по грязной каменной лестнице за ним тянулся мелкими красными бусинками кровавый след. Степан поддерживал его под руку. И все снизу, задрав головы, смотрели, что будет дальше.

Они остановились под колоколами, в пролёте, откуда открывался такой широкий вид на рукава Волги и степь.

– Ну, старый хрыч, что скажешь теперь?.. – сказал Степан. – Присягай казачеству, тогда оставлю в живых...

Теряя последние силы, князь отрицательно покачал своей ушастой головой. Степан вспыхнул и толкнул его с колокольни. Вся площадь ахнула в ужасе: грузный воевода мелькнул в воздухе и разбился о камни.

Степан спустился вниз. Его ноздри раздувались, и глаза горели мрачным огнём. Вспыхнуло в душе видение полей далёкой Польши и эта виселица, на которой качался, неподвижный и длинный, его брат. Вспомнилась вся неправда, что видел он по Руси. Он мрачно оглядел своих пленников.

– Кончай всех!.. – крикнул он пьяно».

Хотелось бы обсудить с вами героизм воеводы Прозоровского и предложения, которые ему делал Разин. Но, увы, на самом деле не установлено даже, кто именно воеводу столкнул: в документах о любых убийствах, совершённых разинцами, зачастую писали, что их совершил «Стенька», – как пишут, что Сталин умертвил миллионы людей или Ленин совершил переворот. Даже всезнающий Фабрициус пишет: «Воеводу, т.е. правителя города, князя Ивана Семёновича Прозоровского сбросили с высокой башни»; вряд ли, если бы Разин столкнул воеводу лично, Фабрициус упустил бы столь живописную деталь. (Стрейс ничего об этом знать не мог – он бежал из Астрахани за несколько дней до её падения). А вот и более конкретно – из «расспросных речей» в Малороссийском приказе казака Н. Самбуленко (Крестьянская война. Т. 1. Док. 184. 29 сентября 1670 года): «...боярина взяли, и был положен он под раскатом. А после того немного спустя велел де ево, боярина, Стенька Разин казаком убить. И того ж дни, как взяли Астарахань, боярина с роскату бросили». То есть какие-то казаки по приказу Разина убили воеводу, и не было никакого тайного разговора? Из показаний в Посольском приказе подьячего Н. Колесникова (Крестьянская война. Т. 1. Док. 183): «И боярина князя Ивана Семёновича Прозоровского ранена велел он, Стенька, спихнуть с роската...»

Похоже, в деле о гибели Прозоровского мы столкнулись с чрезвычайно распространённой и живучей, но – легендой. Откуда она взялась, сказать невозможно, но происхождение её давнее, так как её воспроизводит автор анонимного «Сообщения...»: «Говорят, будто прежде чем сбросить его, Стенька прошептал ему какие-то слова на ухо, в ответ на что князь покачал головой. Итак, будучи, несомненно, прельщаем изменником передаться на его сторону и ответствовав на то отказом, князь принуждён был совершить с вышины своей роковой прыжок».

Переходим к митрополиту Иосифу. Из якушкинских сказаний: «[Разин] такой еретик: всю Астрахань прельстил, все за него стали; один только архирей. Архиреем в Астрахани быль тогда Иосиф; стал Иосиф говорить Разину: “Побойся ты Бога! перестань, Стенька, еретичествовать!” “Молчи! – крикнет Стенька Разин: – молчи, батька! Не твоё дело!” Архирей опять Стеньке: “Трехъ большой еретичеством жить!” А Стенька знай своё твердит: “Молчи, батька! не суйся, где тебя не спрашивают! Сражу, говорит, тебя, архирея!” Архирей своё, а Стенька своё! Архирей опять-таки Стеньке Разину: “Вспомни про свою душу, как она на том свете будет ответ Богу давать!” Стенька мигнул своим, а те подхватили его да в крепость, да на стену; а со стены-то и бросили козакам на копья!.. Туть архирей Иосиф Богу душу и отдал». В другом предании рассказывается, что Иосиф потребовал от Разина покаяния: «Ладно, – говорит, – покаюсь. Пойдём со мной на соборную колокольню, я стану перед всем народом и принесу покаяние. Как взошли они на колокольню, Стенька схватил митрополита поперёк и скинул вниз. “Вот, – говорит, – тебе моё покаяние!”».

На самом деле Иосиф был жив и здоров. Из цитированной выше отписки головы московских стрельцов Лаговчина: «...а преосвященный Иосиф, митропалит Астраханский и Терский, в целости, и никакова ему, государь, дурна не учинили...» А вот ещё интереснее – из показаний (также цитированных нами выше) подьячего Колесникова: «Да он же, вор Стенька, на имянины благоверного государя царевича и великого князя Феодора Алексееича был в гостех у митрополита, а с ним было ясаулов и казаков человек со 100 и больши». Из «расспросных речей» в Тамбовской приказной избе московского стрельца И. Алексинца (см. выше): «А боярская де жена и всяких начальных людей жёны все живы, и никово де тех жён он, Стенька, не бил, и у митрополита де он, Стенька, был почесту...» И, наконец, допрос под пыткой Фрола Разина: «Как де брат ево Стенька Астрахань взял, и в то де время взял з Бухарского двора 9 тай з дорогами, с шолком, сафяны и киндяки и отдал на збереженье астараханскому митрополиту, и ныне у него».

Львов был также жив, здоров и благополучен, как явствует из августовской отписки коротоякского воеводы М. Ознобишина в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 1. Док. 172. Август 1670 года) и иных документов. Артамон Матвеев: «Как воевал и ходил на море впервые вор Стенька Разин и разорение учинил Персидскому царству, и пришёл в Астрахань и познался с князем Семёном Львовым, назвались меж себя братьями, и не исходил из дому его и пил, и ел, и спал в доме его; и на то братство и дружбу свидетельство: как вор второе пришёл под Астрахань и Астрахань взял... ево, князь Семёна, за братство и дружбу от убийства сохранил и животов его не грабил...* Из показаний Лаговчина следует, что и имущества Львова (и других бояр) не тронули: «Да боярина ж и воевод князь Ивана Семёновича Прозоровского и князь Михайла Прозоровского да князь Семёна Львова семьям и домам никакова дурна им не учинили...»

Относительно сохранности имущества Прозоровских и Львова разночтений в документах нет, однако утверждение «семьям... никакова дурна им не учинили» опровергается рядом документов. У Прозоровского было два младших сына (где находился старший, Пётр, неизвестно): один лет семнадцати, другой – около десяти. Из показаний подьячего Колесникова: «А боярина де князя Ивана Семёновича дети, 2 сына, повешены были за ноги и висели сутки. И одного де большова сына, князь Бориса, сняв с висилицы, велел вор Стенька скинуть с роскату, а меньшого велел отдать матери. И ныне де жена боярина князя Ивана Семёновича на одном дворе вместе за караулом с князь Семён Львовым». Из показаний стрельца Алексинца: «...а 2-х де сынов ево, боярских, на городовой стене повесил за ноги, и висели де они на городовой стене сутки. И одного де, боярского большого сына, сняв со стены, связав сбросил с роскату ж, а другово, меньшого боярского сына, по упрощению астараханского митрополита, сняв о стены и положа де на лубок, отвезли к матери ево в монастырь...» Интересно, не правда ли, как писатели, сочувствующие Разину, будут решать эту сцену? Наживину хорошо – он эмигрант и может выразить высшую степень омерзения:

«Они вырвали восьмилетнего Мишу из рук обезумевшей матери и повели его в кружало. Степан оглядел миловидного перепуганного ребёнка.

– Повесить за ноги рядом с братом... – решил он так уверенно, что всем стало совершенно ясно, что одного действительно надо было повесить под ребро, а другого за ноги. – И подьячего на крюк!..

Ларка с величайшим усердием выполнил возложенное на него поручение. Рядом с истекающим кровью Шабынь-Дебеем повис Борис, потом Алексеев, а рядом с Алексеевым, головой вниз, висел меньший из братьев. Шитый подол его светлой рубашечки прикрывал его надувшееся и обезображенное от прилива крови личико... Вороны перелётывали по зубцам стены и с любопытством присматривались к операциям Ларки. Попойка продолжалась...»

(Младшего сына Прозоровского звали не Мишей, и насчёт попойки ничего не известно, но это не столь важно).

По Костомарову, Разин вспомнил о детях Прозоровского лишь перед отъездом из Астрахани:

«13 июля Стенька сидел пьяный в кружале и вдруг призвал есаула и сказал:

– Ступай к митрополиту и возьми у него старшего сына боярина Прозоровского, Бориса, и приведи ко мне.

Вдова Прозоровского, княгиня Прасковья Фёдоровна, после трагической кончины мужа скрывалась в палатах митрополита с двумя сыновьями. Оба звались Борисами. Старшему было шестнадцать лет. Его привели к Стеньке. Стенька сказал ему:

– Где таможенные пошлинные деньги, что собирались в Астрахани с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял?

– Отец мой никогда этими деньгами не корыстовался, – отвечал молодой князь. – Они собирались таможенными головами, головы приносили в приказную палату, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги пошли на жалованье служилым людям. Спроси у подьячего.

Случайно подьячий избежал участи своих собратий. Его отыскали и привели к Стеньке. Подьячий объяснил ему то же, что князь.

– А где ваши животы? – спросил Стенька у Бориса Ивановича.

– Животы отца моего ограбили; казначей отдавал их по твоему приказу, а возил их твой есаул Иван Андреев Хохлов.

Стенька приказал повесить его вверх ногами на городской стене, а подьячего Алексея за ребро на крюке.

– Принесите мне другого сына воеводы! – закричал тогда Стенька.

Второму сыну Прозоровского было только восемь лет. Козаки вырвали малютку из рук матери и принесли к Стеньке. Атаман приказал повесить его за ноги возле брата. Всю ночь висели они. Утром приехал Стенька и приказал старшего князя сбросить со стены, а малютку, отёкшего кровью, чуть живого ещё, приказал сечь розгами и возвратить матери».

Весь разговор Разина с Борисом Прозоровским – выдумка; в документальных источниках об этом ничего не говорится.

У Горького старшего сына не убивали – мысль убийцы о своей матери спасла жертву: «Привели жену Прозоровского, с нею дети, одному 8 лет, другому 15. Разин велит повесить старшего на городской стене вниз головой. Вешают. Мать ползает по земле у ног Разина, он отталкивает её ногою. Закрыл глаза, вздрогнул: пред ним возник образ матери, – опираясь на палку, она стоит на берегу реки, смотрит вдаль. В огромный костёр бросают связки бумаг, Разин ногою и саблей подкидывает их в огонь. Казаки бешено пляшут вокруг костра, горожане тоже. Ползёт на коленях жена Прозоровского, умоляет Разина пощадить детей, он приказывает:

– Высечь и отдать ей. Прочь, баба!»

Даже в народной песне о взятии Астрахани слышен укор:

 
Метался Стенька Разин на угольную на башню.
Что с великого раскату воеводу сбросил,
Его маленьких деток он всех за ноги повесил.
 

Правда, в том же сборнике (под редакцией А. Н. Лозановой) жестокость Стеньки объясняется:

 
Ты добре ведь, губернатор, к нам строгонек был,
Ты ведь бил, ты губил, ты нас в ссылку ссылывал,
На воротах жён, детей наших расстреливал.
 

Теперь советские мифы. Чапыгин и не думает как-то смягчить сцену – бояре терзали народ, не исключая детей, надо и с ними поступать так же:

«Юноша Прозоровский обернулся к виселице – подьячий, скрючась, держался посиневшими руками за верёвку; на крюке, впившемся в ребро, застыли сгустки крови.

– Видишь?

– Чего мне видеть? Знаю!

– Знаешь, так говори: где казна твоего отца?

– У моего отца казны не было, рухледь батюшкину твои воры-есаулы всю расхитили – повезли в Ямгурчеев! Чего ищешь у нас, когда оно, добро, у тебя?

– Ты княжеский сын?

– Ведомо тебе – пошто спрос?

– Мой род бояра выводят до корени, я ж вывесть умыслил род боярской до земли – эх, много ещё вас! Гораздо вы расплодились, едино как чёрные тараканы в тёплой избе. Гей, повесьте княжеское семя за ноги на стене городовой!

Встал Чикмаз:

– Я, батько, эти дела смыслю, дай княжича вздёрну.

Чикмаз шагнул, обнял юношу и, закрывая его голову большой сивой бородой, сказал:

– Пойдём, вьюнош, кинь чугу, легше висеть, а чресла повяжи ремнём туже: не так кровь к голове хлынет.

– Делай, палач, да молчи!

– Ого, вон ты какой!..

Монахи привели младшего княжича в слезах, а чтоб не плакал, стрельцы дали ему медовый пряник. Русый мальчик, в шёлковом синем кафтанчике, в сапогах сафьянных красных, испуганно таращил глаза на хмельных есаулов, страшных казаков с пиками, саблями и не замечал Разина. Взглянул на него, когда атаман сказал:

– А ну и этого!»

С. П. Злобин также использует мотив расплаты, но делает его более личным. К Разину приходит казачка, вся седая от горя, и рассказывает, как Прозоровский пытал её и повесил за ноги её маленького сына; ребёнок умер:

«Железом меня прижигали. Услышала я, как Миша заплакал, да снова сомлела... Очнулась внизу... Миша мёртвенький рядом лежит на земле... Будила его, умоляла: “Сыночек, живи, пожалей свою мать”. Не проснулся...»

Мы ведь помним: как только романный Разин теряет близкого или видит беду народную – мстит немедля.

«Атаман поднял голову.

– Прозоровских молодчих сюды приведите! – потребовал он.

Ночью, когда сам Степан сбросил воеводу с раската под крепостную стену, он указал его сыновей вместе с боярыней отвести в Троицкий монастырь и отдать монахам, чтобы их не убил разъярённый восставший народ. Но теперь переполнилась чаша...

– Ну, вы... княженята, куды воевода богатства свои схоронил? – спросил Разин.

– Пограбили всё! Какое ещё богатство! Что на нас, то и наше! – дерзко сказал Фёдор.

– Брешешь, боярский щенок! Отвечай мне, куды схоронили богатство?

– Кабы знал, не сказал бы тебе, вор-ворище! – крикнул Фёдор, едва сдержав слёзы.

– А скажешь, собачье отродье!.. Ты знаешь? – спросил Степан младшего.

Тот всхлипнул:

– Не ведаю я...

– Да что гы, казак, взбесился! Отколе детям ведать! – воскликнул седой монах.

– Ты, чернец, помолчи! Не тебя я спрошаю! – прикрикнул Разин. – Молчите, щенки? – обратился он к сыновьям воеводы. – Повесить обоих их за ноги на городской стене... покуда... не скажут... – мрачно распорядился Разин.

Толпа казаков и горожан вся сжалась и приумолкла.

– Эй ты, палач!.. – позвал атаман.

Тот, в красной рубахе, который разыгрывал палача, поджигая бумаги, шарахнулся прочь, притаился в толпе, но соседи, немилосердно подталкивая, вытеснили его и поставили перед крыльцом.

– Я сроду людей не казнил, – сказал тот.

– Сам назвался! – грозно воскликнул Степан.

– Робята же... дети...

– Веди, говорю!..

– Пусти их, Степан Тимофеич! – несмело вмешался Сукнин.

– Уйди! – упрямо сказал Разин. Глаза его загорелись, как угли. – Ну, палач, забирай да повесь их... На память всем воеводам. <...> Жалко, раньше убил воеводу. Я утре заставил бы чёрта глядеть на сыновние муки. <...> Око за око, зуб за зуб и глум за глум!»

(Однако сама же потерявшая сына казачка просит пожалеть ребёнка – и Разин щадит младшего).

У других авторов поступок Разина ещё больше смягчён: во-первых, он потом раскаивается, а во-вторых, старший сын воеводы сам вёл себя очень нехорошо и напросился. А. Н. Сахаров: «...старался он обуздывать свой нрав, смирять злобу и неистовство сердца своего. Но не всегда умел он это сделать и потом корил себя долго, растравлял думами. Так, не давали ему покоя двое младших Прозоровских: за что убил старшего – сам он не мог точно сказать. Старший, шестнадцатилетний Борис, хоть надерзил ему, смотрел без страха, а младший, восьмилеток, совсем был несмышлёныш. Нет, не надо было делать этого». В романе В. И. Уланова «Бунт» Разин вообще почти ни при чём:

«Атаман пытался заснуть, но не мог. Стоило ему лишь раскрыть глаза, как перед ним вставало лицо Прозоровского – строгое, надменное, затем его сменяли лица его детей. Старшего – Бориса, который смотрел на него исподлобья, и плаксивого маленького. В тот день, когда приволокли к нему воеводских детей, Степан гулял с ближними казаками в доме воеводы Прозоровского. Старший сын воеводы стал высказывать атаману гневные слова:

– Вор! Изменник государев! Погоди, будешь ты за все дела свои висеть на дыбе, когда придут сюда верные государю стрельцы!

Вскипел тут атаман, затопал ногами, в ярости схватился за саблю. Но удержали его есаулы от страшного поступка. Тогда, в бешенстве, приказал Степан подвесить княжеских детей за ноги на ворота. Уже к вечеру пришёл просить за детей воеводы астраханский митрополит Иосиф. Степан тут же приказал снять боярских детей с ворот. Но потом выяснилось, что старший воеводский сын стал на казаков ругаться, грозить, мало того, плюнул в лицо Леске Черкашину, а тот, не задумываясь, велел сбросить его с раската, а маленького отдать матери».

Львов бранит Разина – тот оправдывается:

«– Не было у меня намерений губить его! – ответил атаман, опустив голову.

– Так зачем же ты Бориса с раската велел бросить? Зачем? – крикнул Львов, задыхаясь от злобы.

– Случайно это получилось. Когда велел я снять их с ворот – им бы помалкивать. Так нет – Борис стал ругаться да грозить, плюнул в лицо Леске Черкашину. А тот казак зело горяч, вот и приказал сбросить княжича с раската. Если бы я был рядом, разве позволил бы, – оправдывался Разин».

А что Шукшин, спросите вы. Как «интеллигент» Разин мог совершить подобное? А Шукшин никак не комментирует повешение ребёнка.

Однако существует прелюбопытный документ – всё то же сообщение Лаговчина: «И митропалит же Иосиф, Астараханский и Терский, боярина и воеводы князь Ивана Семёновича Прозоровского детей ево, князь Бориса да князь Бориса ж, от смерти у него, богоотступного вора, отпрошал, и живут де, государь, они, князь Борис да князь Борис же, у него, митропалита...» Так был ли мальчик убит?.. Есть ещё документ – челобитная старшего сына Прозоровского, написанная осенью 1672 года (Крестьянская война. Т. 3. Док. 229), о возмещении убытков (ограбил его, как можно понять из челобитной, уже после ухода Разина из Астрахани Василий Ус), в которой говорится: «...отец мой, боярин князь Иван Семёнович, в Астарахани убит» и не упоминается брат.

Ещё один помилованный – Фабрициус: он свободно ходил по городу, носил казацкую одежду, отпустил бороду, говорил по-русски. Имел определённо какой-то вес, поскольку сумел заступиться перед Разиным за капитана Бутлера, задержанного при побеге и возвращённого в город. Бутлер: «У казаков был приказ: тот, кто просит за пленного, сам подлежит смерти; на это вызвался пойти юноша Людовик Фабрициус... Той же ночью меня подвергли нечеловеческим пыткам и мучениям... В субботу 28 июня пришли ко мне помянутый Фабрициус и хирург (Ян Термунд. – М. Ч.) с приказом явиться к казачьему предводителю. Меня тут же развязали и привели к нему. Обменявшись несколькими словами, он сказал, чтобы я пошёл домой вместе с Фабрициусом». Помилован лично Разиным был – ещё до Бутлера – и врач Ян Термунд.

Впоследствии, уже без Разина, по поручительству Фабрициуса несколько иностранцев (Бутлер и Термунд в том числе) уехали из Астрахани в Персию якобы для закупки лекарств. Фабрициус не побоялся поручиться головой за их возвращение. А потом и сам вызвался поехать с ответственным поручением в Тёрки – вербовать людей и закупать продовольствие. Назад он, конечно, не вернулся. Тут мятежники оказались чересчур доверчивыми. И, наверное, Фабрициус хорошо играл свою роль. Можно ли назвать его соучастником Разина? Пожалуй, да, вполне. Человек он был отчаянной смелости (хотя и сдался в плен) и авантюризма (почитайте его мемуары целиком) – как раз мятежникам под стать. (Что касается прекрасного нового корабля «Орел», которым командовал Бутлер: разинцы не сумели справиться с ним, и он много лет простоял в протоке Кутум, пока его не разобрали на дрова. Легенда, впрочем, гласит, что Разин его сжёг. Но зачем?)

После казней начался грабёж – или, с точки зрения новых властей, реквизиция. Фабрициус: «...они всё разорили и разграбили, а затем свалили в кучу...» Кого грабили? Алексинец: «В Астарахани де он, Стенька, торговых людей астараханцов всех переграбил и животы у них поймал»; «животы боярские и всяких начальных людей в том городе кремле пограбил же»; «и в церквах божиих образы окладные... поймал». По словам персидских купцов, их грабили «царицынцы и черноярцы». Сам Разин, вероятно, в этом личного участия не принимал: он велел выпустить из тюрьмы заключённых (без разбору), отпустить на волю «аманатов» – заложников (калмыков и татар – они ему были нужны: по словам Алексинца, Разин ещё в Царицыне «астараханских татар дарил и давал им шубы собольи и иные подарки, чтоб они с ним, Стенькою, заодно воровали») и отправился (надо полагать, с есаулами) в приказную палату. Там сожгли, как в Царицыне, документацию, холопов и должников объявили свободными.

Валишевский: «...он [Разин] пожелал, чтобы все бумаги архивов и канцелярий были сожжены, и объявил, что он сделает то же самое в Москве и даже во дворце государя. Казаки ведь не умели читать, и эти бумаги были для них бесполезны». Читать не умело подавляющее большинство населения, и дело тут не в полезности или бесполезности, а скорее в символическом действе. Тут же, впрочем, завели собственную канцелярию, и немалую: как впоследствии рассказывали участники мятежа, были и дьяки, и подьячие, и писари, и священники. Как и в Царицыне, ввели управление кругом, население поделили на тысячи, сотни, десятки. Не вполне ясен вопрос о дележе имущества. Фабрициус: «...награбленное добро было разложено по кучам, рассчитанным на 1000, на 100, на 50 и на 10 человек, а затем было приказано под страхом смерти явиться под знамя, чтобы получить свою долю добычи. Даже митрополита и генерала-воеводу [Львова] обязали получить свою долю от этой добычи. Я тоже был одним из получающих, но что творилось у меня на душе, одному богу известно». Долю был обязан получать каждый – «дуваны имали неволею» – так говорили впоследствии на допросах все астраханцы, получившие её, а историки за ними повторяют. Но, думается, дело тут не только в круговой поруке, которой Разин хотел всех связать, а в том, что люди, охотно бравшие чужое добро, потом заявляли, будто их к этому принудили. (Государственная казна была сохранена в одних руках, как и в Царицыне, и расходовалась исключительно на нужды войска).

Довольно запутанный вопрос о городских начальниках. Их, похоже, было несколько (не считая военачальников-сотников и т. д.). Фабрициус пишет, что одним из начальников был комендант кремля некто Карне, которому было 104 года, тем не менее он был весьма энергичен и верно служил новой власти. Больше никто эту фигуру не упоминает, но уж конечно Фабрициус её не выдумал – зачем бы? Причём именно Карне его отправлял в командировку, из которой тот не вернулся, и выдал ему пропуск – «верёвку с двумя нанизанными на неё пуговицами и с печатью атамана. Два узелка означали двух человек». Об этой верёвочке приходилось читать как о доказательстве неграмотности Разина – не мог пропуск выписать. Написать-то он, судя по всему, мог, да кто бы, кроме начальства и канцеляристов, смог прочесть? Любой канцелярист мог бы написать – да без толку. Скорее уж в пользу неграмотности говорит печать – вместо подписи. Но это не очень серьёзное доказательство. Вероятно, сам Разин такими вещами, как пропуска, вообще не занимался – для этого были специальные люди.