Текст книги "Степан Разин"

Автор книги: Максим Чертанов

Допустим, что дочь Менеды-хана была уже давно мертва и её родственникам об этом было известно, потому они в челобитной и не стали писать о ней. Однако, как отмечает Королев, «в письме персидского посланника о возмещении убытков, понесённых от разинцев, назван этот сын (сказано, что он убит Разиным), но опять-таки не упоминается его сестра». И вообще, с какой стати дочь Менеды-хана оказалась бы на корабле во время сражения? Изыскатели XIX и XX веков пытались придумать этому какое-нибудь объяснение: например, хан взял дочь с собой, чтобы она полюбовалась морским боем. Но крайне сомнительно, чтобы он стал подвергать её такой опасности. Её захватили на берегу? Это суждение более правдоподобно, и оно приводится в сборнике «Воинские повести древней Руси» (М.; Л., 1949): дочь Менеды-хана казаки взяли при разгроме Фарабата. Существует также устная легенда: девушку похитили в городе Ашрефе. Из книги «Разрозненные страницы» Рины Зелёной (М., 1981): «Были в Ашрефе... Смотрела замок, из которого “шурави” Стенька Разин украл княжну (“шурави” – значит советский, объяснил мне иранец)». Действительно, шурави – название советских военных во время войны в Афганистане. Ох и долго же жил Разин: война началась в 1979 году...

С. А. Мазуркевич, «Великие заблуждения человечества» (М., 1964): «Интересно, что в середине прошлого века этой историей заинтересовался в связи со служебной деятельностью член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР А. А. Громыко. Перед предстоящими переговорами с иранцами Громыко решил проверить, не помешают ли им некоторые “тёмные страницы” прошлого. Проведённые спецслужбами по приказу партии исторические разыскания показали: в зоне ответственности атамана каких-либо знатных персиянок казаки в полон не брали». Ну, установить, что точно было или не было в XVII веке, в отсутствие задокументированных свидетельств не могут даже самые могущественные спецслужбы – а слухи-то как раз существуют (про Фарабад и про Ашреф).

Все эти истории, однако, не выдерживают критики: Шарден, подробно рассказавший о разинских приключениях в Персии, не упоминает княжны. Кемпфер – тоже. Костомаров склоняется к версии Стрейса, но не исключает и татарки. Казимир Валишевский: «Реальность этого события кажется нам тем более сомнительной, что с ним мы встречаемся снова в сказочном эпосе о Садко. Стенька, очевидно, презирал всё, включая сюда и человеческую жизнь, презрение, общее большинству авантюристов, ему подобных, и вся его жизнь представляла собой одну кровавую оргию. Можно, следовательно, предположить, что он убил дочь Менеды-хана, но, конечно, при менее мелодраматических обстоятельствах».

Королев, проделавший гигантскую работу по изучению источников, в конце концов делает вывод: «В общем, мы приходим к выводу, что принесение Стенькой девы в жертву реке – скорее всего вымысел»; «по всей вероятности, Стенька Разин княжну не утопил». Сомневается он и в том, что Разин утопил хоть какую-то свою любовницу: «Атаман в произведениях устного народного творчества постоянно что-то кидает с борта судна (удобно кидать?)... коль скоро есть судно, вода и несдержанный атаман с любовницей, то почему бы ему и её не бросить в воду?» (Вообще-то утопление как раз было у казаков делом самым обыкновенным). В. М. Соловьёв: «И всё-таки вопрос о том, была ли эта прекрасная дева, якобы принесённая Разиным в дар матушке Волге, реальным лицом или вымышленной фигурой, остаётся открытым».

Каков же наш итог? Увы, он близок к нулю. Документы достоверно убеждают нас, что с дочерью Менеды-хана (если у него вообще была дочь) Разин не имел ничего общего, но всё остальное ни доказать, ни опровергнуть нельзя. Может, утопил, а может, зарезал; может, персиянку, а может, татарку, а может, и русскую, а может, ничего такого и не делал...

Если читателя интересует мнение автора, то автор склонен в основном доверять рассказу о татарке, утопленной в Яике. Вот только насчёт ребёнка, отправленного астраханскому митрополиту, автор сильно сомневается. Вряд ли могло это событие остаться совсем без упоминаний в русских источниках. Но даже если ребёнок был отправлен анонимно, без упоминания, что это ребёнок Разина, с митрополитом Иосифом атаман во время пребывания в Яицком городке ещё не был знаком. Правда, один человек резонно спросил у автора, почему Разин не мог сперва утопить татарку в Яике, а потом персиянку в Волге. Что тут ответишь? В принципе мог (а потом, для полного счёта, ещё русскую в Дону...); это бы, по крайней мере, объясняло, почему у Фабрициуса и Стрейса разные версии...

Однако есть одно обстоятельство, которое путает вообще все карты. Дело в том, что точно такая же легенда есть о Ермаке. Из записей В. И. Немировича-Данченко[64]64
  См.: Блажес В. В. Фольклор Урала. Екатеринбург, 2002.


[Закрыть]: «Ермак скрывался на реке Ик. Но только и ему поперёк горла подошло... Устье-то воевода как-то занял и давай на него тучей надвигаться. Думал сначала Ермак бой принять, да силы у него не хватило. Выплыл он с лодкой своей посередь реки и взял с собой только одну любимую царевну татарскую Алмаз. Выплыл он и крикнул: “Ох ты гой еси, река Ик могучая, кланяюсь я тебе всем добром моим: серебром, золотом, камением самоцветным, товаром дорогим”. И побросал в реку всю казну свою. Замутилась река, приняла Ермакове добро. Тогда он взял меч свой булатный, напоследок царевну Алмаз поцеловал в уста сахарны, да как полоснёт – так насмерть прямо! Взял он это её, голубушку, и в воду! Бултых! Опосля он давай молить реку Ик, чтобы вызволила его из лихой беды, спасла от конца неминучаго. Ну, река Ик богатыря послухала...»

Получается, всё вздор, нет у разинской княжны никакого прототипа, а есть только расхожий фольклорный «разбойничий» мотив, а наивные голландцы приняли байки русских за чистую монету?

Но Л. С. Шептаев[65]65
  Шептаев Л. С. Ранние предания и легенды о Разине // Славянский фольклор и историческая действительность. М., 196S.


[Закрыть] и В. В. Блажес считают, что легенда о Ермаке и Алмаз более поздняя (хотя Ермак жил, как мы знаем, раньше) и основана именно на разинской персиянке; они приводят и другие примеры перекликающихся, путающихся мифов о Разине и Ермаке. Блажес: «Мотива о царевне Алмаз не было в ермаковских преданиях XVII—XVIII вв. Думается, что это слегка трансформированный мотив известного сюжета о Разине и персиянке». Надо и нам так думать. Должна была быть у Разина женщина. Иначе даже жить как-то неинтересно. А теперь займёмся литературными мифами и начнём с самого начала: откуда взялась пленница.

Романисты могут придумывать какие угодно версии, но и им приходится хотя бы немного считаться с источниками и логикой. С. П. Злобин:

«Менеды, выходя в море, не решился оставить дома свою дочь. Он опасался, что Бехрам-хан со своими горцами снова устроит набег и силой похитит Зейнаб. Потому, нарушая обычаи, уверенный в лёгкой победе, хан Менеды взял в морской поход свою дочь... После победы над астаринским ханом Разин, осматривая добычу, заглянул мимоходом в шатёр Менеды к молодой пленнице, брошенной в беде ханом. Омрачённый утратой Черноярца, но радостный от удачи в морской битве, ещё дышащий жаром победы, Степан отшвырнул от входа в шатёр трупы двух евнухов, до последнего издыхания сохранивших собачью верность своей службе, и откинул тяжёлый шёлковый полог... Тоненькая, закутанная в шелка персиянка жалобно пискнула и метнулась в дальний угол шатра».

Также на корабле дочь хана попадает в плен в романе Мордовцева. У Наживина дочь Менеды-хана казаки забрали не в море, а на суше. У Чапыгина – тоже. Евграф Савельев и Василий Шукшин просто констатируют: была пленная княжна, а как её поймали и чья она дочь, бог знает. А. Н. Сахаров приводит версии Стрейса и Фабрициуса, дипломатично замечая, что об утоплении «сказывали астраханцы», а читатель волен верить или не верить, да и не так уж это всё важно. А вот Каменскому было очень важно: его поэтический Разин забрать княжну силой никак не мог, а просто встретил её в Персии и влюбился. Пушкин, принявший версию Стрейса и лишь убравший из неё алкогольное опьянение, умалчивает о том, откуда взялась девушка, и даже о том, была ли между ней и атаманом любовная связь:

 
Как по Волге-реке, по широкой
Выплывала востроносая лодка,
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые,
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин,
Перед ним красная девица,
Полонённая персидская царевна.
 

Из воспоминаний П. X. Граббе[66]66
  Русский архив. 1878. № 5.


[Закрыть], который встречался с Пушкиным в январе 1834 года:

«Он [Пушкин] занят был в то время историей Пугачёва и Стеньки Разина, последним, казалось мне, более. Он принёс даже с собою брошюрку на французском языке, переведённую с английского и изданную в те времена одним капитаном английской службы, который, по взятии Разиным Астрахани, представлялся к нему и потом был очевидцем казни его. Описание войска (ибо, по многочисленности его, шайкою назвать нельзя), обогащённого грабежом персидских северных областей, любопытно; также праздника, данного Разиным на Волге, где он, стоя на своей лодке, произнёс к этой первой из русских рек благодарственное воззвание, приписывая ей главные свои успехи и обвиняя себя, что ничего достойного не принёс ей в жертву. При этих словах к удивлению и ужасу всех присутствовавших он схватил прекрасную пленную черкешенку, любовницу свою, покрытую драгоценными уборами, и сбросил в Волгу».

Или Граббе неточен в воспоминаниях, или Пушкин потом превратил черкешенку в персиянку.

Как дальше развивались отношения между атаманом и пленницей – тут уж полнейшее раздолье для мифов. Запись Якушкина мы уже цитировали: «Облюбил эту султанскую дочку Разин, да так облюбил!., стал её наряжать, холить... сам от неё шагу прочь не отступит: так с нею и сидит!..» Костомаров: «Возле Стеньки сидела его любовница, пленная персидская княжна... Уже замечали, что она начала приобретать силу над необузданным сердцем атамана». Романтический Мордовцев: «Когда юную полонянку привели к Степану Тимофеевичу, он, грубый и сильный, человек железной воли и стальных нервов, онемел от изумления: он даже не подозревал, чтобы на земле могла существовать такая поразительная красота! Это смешение чего-то нежного, как лилия, с огнём, с огненным темпераментом, сверкавшим в чёрных огромных глазах, это личико ребёнка с пышною чёрною косою, гибкость и упругость юных членов, невыразимая грация в движениях – всё это отуманило буйную голову атамана. Он полюбил её всею силою своей огневой души: тигр по природе, он сделался кроток и робок с своею пленницей.

– Ребята! – сказал он своим молодцам. – Ежели кто дотронется до неё пальцем, хоть ненароком, не до неё, а хоть до края её одежды, – того я зарежу. Знайте это! <...>

И сам Степан Тимофеевич стал другим человеком. Молодцы не узнавали его. По целым часам он сидел в горенке своей красавицы и выходил оттуда сначала мрачный и задумчивый, а потом всё светлее, и радостнее, и ласковее ко всем. Кровь, которую он прежде проливал как воду, теперь стала для него противна. Он прекратил разбои. Сначала робкая и часто плакавшая, теперь Заира, по-видимому, свыклась с своим положением. Она полюбила своего кроткого и ласкового, подчас бурного в своих ласках, повелителя: он теперь заменил для неё весь мир».

Такой же белый и пушистый Разин у Каменского:

«А как встретил Степан принцессу персидскую – утонул в любви нахлынувшей, будто на дно морское опустился: такая Мейран приворожная, невиданной красы чаровницей была. И сразу сердце своё девичье в сердце Степана вложила, будто ключ в замок. И тем ключом открыла сокровища несказанные, клад заповедный: душу, как море Хвалынское, сердце, как солнце утреннее, глаза, как два полумесяца, слова, как гусли привезённые, и ласка – вина пьянее. В лунные ночи в саду апельсиновом бродил Степан с гуслями и под окнами у резного балкона Мейран пел в истоме трепетной:

 
Сад твой зелёный,
Сад апельсиновый.
Полюбил персиянку за тишь.
Я – парень ядрёный,
Дубовый, осиновый,
А вот тоскую —
Поди ж.
Видно, песни царевны чаруйным огнём
Пришлись по нутру.
С сердцем, пьяным любовным вином,
Встаю поутру
И пою:
Сад твой зелёный,
Сад апельсиновый.
Ой, Мейран...»
 

В знаменитом стихотворении Садовникова (оно было впервые опубликовано в журнале «Волжский вестник» в 1883 году под названием «Жертва Волге») любовь не взаимна:

 
На переднем [челне] Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет
Он, весёлый и хмельной.
А она, потупив очи,
Ни жива и ни мертва,
Молча слушает хмельные Атамановы слова.
 

У Злобина Разин такой правильный, «советский» – он даже не вступает в связь с пленницей, обращаясь с ней как с ребёнком или кошкой, – и, кстати говоря, с точки зрения психологии всё это описано довольно убедительно:

«Атаман указал своим ближним не чинить ханской дочери никаких обид и оставил в её шатре всё как было. Несколько раз он даже посылал ей маленькие подарки.

– Ишь набалованная какая! Видать, что утеха для батьки, – приговаривал Разин.

– Княжна! – сочувственно говорили о ней и казаки, которых занимало, что в их караване плывёт невольница ханского рода. – Привыкла жить на подушках да сахары грызть... Дурак-то хан – потащил девчонку в битву!..

– Ничего, ты слёзы не проливай, – уговаривал её сам атаман, заходя не раз к ней в шатёр. – Вот батька твой в выкуп пришлёт казаков, тогда и ты к матке домой поплывёшь... Ну, чего моргаешь? – Степан усмехался, качал головой. – Тоже тварь... Будто птица!.. Вот так-то и наши к ним во полон попадают – ничего разуметь не могут да плачут небось...

Чтобы хан Менеды не считал свою дочь погибшей и скорее привёз в обмен на неё казаков, Степан, как только прибыл в Астрахань, призвал к ней находившихся в городе персидских купцов и наблюдал, как они оживлённо говорили с маленькой плачущей пленницей. Купцы предложили ему тут же богатый денежный выкуп. Но Степан объяснил им, что хочет за ханскую дочь выручить только пленных соратников. Привыкшая к казакам Зейнаб в последние дни стала менее дикой: она словно бы поняла, что Степан ей не хочет зла. Брала из его рук гостинцы, а после того, как он допустил к ней персидских купцов, она даже доверчиво улыбалась ему... среди казаков по каравану пошёл слух о том, что воевода совсем отказался от пушек и требовал только отдать царевну, но она завизжала, вцепилась сама в атамана и отказалась идти к старику, – так полюбился ей Степан Тимофеевич».

Также психологически достоверно и то, что, потерпев неудачу со зрелой женщиной, которую Разин любит (стрельчихой Машей), атаман вдруг увидел женщину и в пленной девчонке:

«– Зейнаб! – шёпотом окликнул Степан. Ему нестерпимо вдруг захотелось ей рассказать, что поутру он отвезёт её к воеводе, а потом она поплывёт через море к отцу... Как станет ей объяснять, он ещё не знал, но был уверен, что она его тотчас поймёт и обрадуется... “Вот будет рада так рада!” – подумал он.

Шёпот его разбудил персиянку. Она молча в испуге вскочила и стояла теперь перед ним, светлея неясным пятном. Степан взял её маленькую горячую, дрожащую руку. “Трепышется, будто птаха”, – подумал Степан и вдруг неожиданно для самого себя притянул её ближе с тем самым внезапно нахлынувшим жаром, с каким час назад схватил в корчме Машу... Она была ему ниже чем по плечо. Он нагнулся, чтобы взглянуть ей в лицо... В висках у него зашумело, будто от хмеля, но персиянка рванулась, скользнула мимо него из шатра, и Степан только ловким и быстрым, откуда-то взявшимся юным прыжком успел настигнуть её над самой водой...

В его руках, крепко сжавших её, Зейнаб кусалась, рвала бороду и ногтями впивалась в лицо, уклоняясь от поцелуев... С девушкой на руках, не помня себя, Разин шагнул к шатру, как вдруг под ноги его с диким воплем метнулась старая жирная мамка и ухватилась за сапоги...

– Брысь, чертовка поганая, баба-яга! – зыкнул Степан на старуху, пинком отшвырнув её прочь...

И от злости ли или от крика старухи внезапно он отрезвел, бережно поставил девчонку на палубу струга и усмехнулся...

– Иди спи, – сказал он, легонько подтолкнув её внутрь шатра».

У Наживина Разин относится к девушке примерно так же, только чуть грубее: «...жаль расставаться с Гомартадж, – казаки в шутку звали её под весёлую руку Комартож, – он как будто уже стал привязываться к ней. Правда, в сердцах он мог иногда отбросить её ногой, как собачонку... но всё же без неё ему словно было иногда и скучно». У Чапыгина, как и у Злобина, атаман любит совсем другую женщину, но с пленницей всё-таки сожительствует: «Разин, как дорогую игрушку, осторожно обнимал персиянку. Обнимая, загорался, тянул её к себе сильной рукой, целовал пугливые глаза. Поцеловав в губы, вспыхнул румянцем на загорелом лице и снова поцеловал, бороздя на волосах её голубую шапочку, запутался волосами усов в золотом кольце украшения тонкого носа персиянки». «Атаман редко навещал девушку и всегда принуждал её к ласке. Жила она, окружённая ясырками-персиянками. Разин, видя, что она чахнет в неволе, приказывал потешать княжну, но отпустить не думал». И всё ж иногда он её жалеет: «Складки на лбу атамана разгладились, глаза ласково светили, минуту он глядел, пока не опустилась на грудь седеющими кудрями голова, тогда он мотнул головой, вскинулись концы чалмы, отвернул лицо, вздохнул: “Не верю крестам... Верил, то перекрестил бы безгласную по-нашему, будто птицу, в гае уловленную сетьми... Жалобит иной раз... Поёт тоже, а что поёт? Как у птицы, неосмысленно моим умом...”». (Чапыгинский Разин как ничей другой склонен заступаться за женщин, но порой автор об этом забывает: «Боярыню, жену Хабариху, изнабейте порохом в непоказуемое место, фитиль приладьте – пущай на потеху народу из её хорошо стрелит. Пыж забейте потуже, чтоб крепко рвануло...»)

Шукшин, как и большинство авторов, пишет, что для Разина пленница – что-то маленькое и несерьёзное, но милое:

«Персиянка притронулась к нему: она, видно, замёрзла. Степан очнулся.

– Никак, озябла? Эх, котёнок заморский, – ласково и с удивлением сказал он. Погладил княжну по голове. Развернул за плечо, подтолкнул: – Иди спать. А то и правда, свежо у воды-то.

Княжна радостно спросила что-то, показывая на свой струг.

– Иди, иди, – подтвердил Степан. – Иди.

Княжна всплеснула руками и побежала. Крикнула на бегу своей няньке; та откликнулась, тоже довольная.

Степан, глядя в ту сторону, куда убежала княжна, качнул головой.

– Вот и возьми с её... В куклы тут играют, дурёха малая. – И подумал: “Отдам, хватит. А князька пусть выкупают: заломлю, как за полёта жеребцов добрых”».

Однако, когда Разин ночью видит, что кто-то пытается девушку изнасиловать, обнаруживается, что она для него не просто «котёнок»:

«Степан, минуя зыбкую сходню, махнул из стружка в воду, вышел на берег и побежал. Он знал, кого прищучили, – его персиянку, он узнал её голос.

– На дне морском найду, гада, – сказал Степан. – Живому ему не быть.

Черноярцу до смерти жалко было Фрола. (У Шукшина Минаев – тайный враг Разина, и атаман убеждён, что это Фрол позарился на пленницу. – М. Ч.) В таком загуле, конечно, что-нибудь да должно случиться, но потерять такого есаула... Из-за кого! Было бы хоть из-за кого.

– Можеть, она его сама сблазнила, – сказал он. – Чего горячку-то пороть?

– Я видел, как он на её смотрит.

– Прокидаемся так есаулами, – не отступал Иван.

– Срублю Фрола! – рявкнул Степан. – Сказал: срублю – срублю! Не встревай.

– Руби! – тоже повысил голос Иван. – А то у нас их шибко много, есаулов, девать некуда! Руби всех подряд, кто на её глянет! И я глядел – у меня тоже глаза во лбу.

Степан уставился на него... Помолчал несколько и сказал просительно, но глубоко неукротимо:

– Не наводи на грех, Иван. Добром говорю...»

М. Горький в этом эпизоде сентиментален, почти как Мордовцев: «Красота персиянки усыпляет волю Разина, улыбаясь, он мечтает о тихой, спокойной жизни с нею, он гладит волосы её, грустно и ласково улыбаясь; она жмётся к нему, целует его руки и, неотрывно глядя в глаза его высасывающим взглядом, что-то говорит, отвечая на его слова». А вот Логинов взял версию не Стрейса, а Фабрициуса: «Разин в богатом охабне и собольей шапке возвышался на головном струге. Рядом, потупив глаза, стояла татарская девка, дочь князя Алея, отнятая во время прошлогоднего набега на едисанских татар. На девке было красное свадебное платье, смарагдовый венец и монисты чуть не в пуд весом. Разин неукоснительно требовал, чтобы полюбовница ежедневно одевалась невестой, хотя весь Яицк знал, что недавно татарка родила от Разина байстрюченка, которого атаман, отняв от материнской груди, отправил с посыльными в Астрахань к архиепископу, прося воспитать младенца в христианской вере и приложив для того ровным счётом тысячу рублей».

Теперь о том, почему Разин убил пленницу. Исторических мотивов три: жертва, как у Стрейса и Фабрициуса; пьяное сумасбродство, как у Стрейса; недовольство казаков, как у Якушкина («А мы себе атамана выберем настоящаго... атаману под юбкой у девки сидеть не приходится!»). У Пушкина – жертвоприношение в чистом виде:

 
Не глядит Стенька Разин на царевну,
А глядит на матушку на Волгу.
Как промолвит грозен Стенька Разин:
«Ой ты гой еси, Волга, мать родная!
С глупых лет меня ты воспоила,
В долгу ночь баюкала, качала,
В волновую погоду выносила,
За меня ли молодца не дремала,
Казаков моих добром наделила.
Что ничем тебя ещё мы не дарили».
Как вскочил тут грозен Стенька Разин,
Подхватил персидскую царевну,
В волны бросил красную девицу,
Волге-матушке ею поклонился.
 

(Любопытно, что Александр Сергеевич убивает девицу в первом стихотворении цикла, а в третьем как будто бы воскрешает её:

 
Что не конский топ, не людская молвь,
Не труба трубача с поля слышится,
А погодушка свищет, гудит,
Свищет, гудит, заливается.
Зазывает меня, Стеньку Разина,
Погулять по морю, по синему:
«Молодец удалой, ты разбойник лихой,
Ты разбойник лихой, ты разгульный буян,
Ты садись на ладьи свои скорые,
Распусти паруса полотняные,
Побеги по морю по синему.
Пригоню тебе три кораблика:
На первом корабле красно золото,
На втором корабле чисто серебро,
На третьем корабле душа-девица»).
 

Евграф Савельев берёт первый и третий мотивы:

 
На красавицу иную,
Что досталася в ясак,
Променял он мать родную
И обабился, казак.
 

Казаки кричат, что не время «возиться с бабой». Степан хватает княжну на руки и несёт к борту, та бьётся и кричит:

 
– Степан!., ты любишь...
Ведь я твоя... ханым... твоя...
 

Разин отвечает («с исступлением»):

 
– Бери, мать Волга! На, родная,
Как дар донского казака. За честь, за славу, за богатство.
(Бросает княжну в воду).
За всё... за всё...
(Хватается за голову).
 

То же самое у Садовникова:

 
Позади их слышен ропот:
«Нас на бабу променял,
Только ночь с ней провожжался,
Сам наутро бабой стал».
Этот ропот и насмешки
Слышит грозный атаман
И могучею рукою
Обнял персиянки стан.
Брови чёрные сошлися,
Надвигается гроза.
Буйной кровью налилися
Атамановы глаза.
«Ничего не пожалею,
Буйну голову отдам!» —
Раздаётся голос властный
По окрестным берегам.
«Волга, Волга, мать родная,
Волга, русская река,
Не видала ты подарка
От донского казака!
Чтобы не было раздора
Между вольными людьми,
Волга, Волга, мать родная,
На, красавицу прими!»
 

У других авторов мотивы убийства ещё усложняются. Костомаров, помимо трёх вышеназванных, приводит четвёртый мотив, весьма убедительно объясняющий поведение мужчин всех веков – Разин хочет освободиться от собственной привязанности:

«Вдруг, упившись до ярости, Стенька вскакивает со своего места, неистово подходит к окраине струга и, обращаясь к Волге, говорит:

– Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне и злата, и серебра, и всего доброго; как отец и мать, славою и честью меня наделила, а я тебя ещё ничем не поблагодарил; на ж тебе, возьми!

Он схватил княжну одной рукою за горло, другою за ноги и бросил в волны... Стенька, как видно, завёл у себя запорожский обычай: считать непозволительное обращение козака с женщиною поступком, достойным смерти. Увлёкшись сам на время красотою пленницы, атаман, разумеется, должен был возбудить укоры и негодование в тех, которым не дозволял того, что дозволил себе, и, быть может, чтоб показать другим, как мало он может привязаться к женщине, пожертвовал бедною персиянкою своему влиянию на козацкую братию».

Валишевский, В. М. Соловьёв и Королев предполагают, что мотив убийства мог быть чисто бытовым. Соловьёв: «Персиянка скорее всего в чём-то провинилась перед атаманом, и он со свойственной ему непреклонностью предал её смерти, как однажды приказал повесить женщину, виновную в прелюбодеянии, и утопить её дружка». Королев: «Иными словами, можно думать об измене разинской подруги либо, по крайней мере, её откровенном кокетничанье с другим казаком или казаками. Можно предположить вариант, при котором атаман не поделил пленницу с соратниками, и ещё лучше – такую ситуацию, когда Разин и его товарищи оказались перед дилеммой: или пленница будет принадлежать всем (как женщины на корабле Рэкхэма), или никому (как водилось с пленницами во время их перевозки на казачьих судах)». А в протоколах показаний Пугачёва есть информация о казни женщины, которая украла у него серебряный подсвечник, – может, и пленница Разина стащила что-нибудь?

Мордовцев развивает тему ревности: есть у него толмач Хабибулла, который уверял пленницу, что атаман её не любит, и побуждал к побегу, а Разин узнал:

«Он стал перед нею на колени и с глубокой нежностью и тоскою долго смотрел на милое личико ребёнка. Отказаться от неё, от этой милой девочки, от своего счастья, чтоб это милое дитя досталось какому-нибудь презренному холопу Хабибулле, а не ему – так другому! Он чувствовал, что это выше его сил. Он так любил её! Для неё он решился пожертвовать славой, для неё он позорно преклонил свой бунчук перед воеводой, которого он мог когда угодно повесить; он всё для неё бросил. Когда он держал её в своих объятиях, а она, ласкаясь к нему, шептала самые нежные слова, он искренно решился всем пожертвовать для неё. И теперь уступить её другому! Нет, пусть лучше она никому не достанется: та, которую он ласкал, не должна знать ласк другого мужчины. Он стал наблюдать за нею, обдумывать её поведение. Он видел, что она таится от него. В своей грубой совести он так и решил, что она виновата: молчит – значит боится».

Это в чистом виде история Отелло (есть и наушник Яго), но убивает Разин не только из ревности, но и принося жертву реке:

«– Дай Бог тебе, Степан Тимофеевич, счастья и здоровья на многия лета, – сказал князь Прозоровский и встал, – и великий государь не оставит тебя своими милостями.

– Спасибо, князь, – отвечал Разин. – Я много счастлив, так много, как тот эллинский царь, о котором сказывал мне один святой муж. Счастье того эллинского царя было так велико, что оракул сказал ему: “Дабы тебе не лишиться твого счастья, пожертвуй Богу то, что есть у тебя самого дорогого”. И царь тот зарезал любимую дщерь свою – лучшее своё сокровище. (Очарователен мордовцевский Разин – знает греческие изречения, должно быть, и латыни не чужд... – М. Ч.).

Разин взглянул на Заиру. Он был бледен. А она сидела рядом с ним, всё такая же прекрасная и смущённая.

– Вот моё сокровище! – сказал он, обнимая девушку. Потом он встал, шатаясь, и остановился у борта струга, лицом к Волге. Он был страшен.

– Ах, ты, Волга-матушка, река великая! много ты дала мне злата и серебра, и всего доброго. Как отец и мать славою и честью меня наделила, а я тебя ещё ничем не поблагодарил.

Сказав это, он быстро повернулся, схватил Заиру одной рукой за горло, другою за ноги – и бросил за борт, как сорванный цветочек».

Зато Злобин придумал версию, в которой нет ничего личного, а лишь патриотичное: Разин в Астрахани хотел за освобождение девушки получить от персов каких-то своих пленных (об этом в источниках ничего нет), а ему отказывают: «Ей уже объяснили, что её отправят к отцу, и она доверчиво и благодарно подчинялась всем приказаниям Разина... Разин обнял её одною рукой. Ему было приятно чувствовать рядом с собой это маленькое покорное и доверчивое существо...» Но тут ему сообщают, что персы истязали русских в плену, и:

«...Разин встал. Лицо его сделалось чёрным от бешенства.

– В воду! В воду! Топи всех к чертя-ам! – не крикнул, а прямо-таки взревел атаман. И весь шум над Волгой мгновенно затих. – Атаманы! Топи персиянский ясырь, к чёрту, в Волге! Топи-и, не жалей! – продолжал выкрикивать Разин, охваченный яростью.

Но никто не двинулся на челнах. Внезапная перемена решения Разина была казакам непонятна...

– Ты вперёд, атаман, свою кралю топи, а уж мы не отстанем! – в общем молчанье задорно выкрикнул из широкой ладьи немолодой казак, брат Черноярца...

– А ну, батька, батька! Кажи, как топить! – загудели весёлые голоса.

Степан удивлённо окинул всех взглядом, перевёл глаза на Зейнаб, словно не понимая, чего от него потребовали казаки, и встретился взором с Дроном, который тоже смотрел на него, как показалось Степану, с вызовом и ожиданием... Разин скрипнул зубами, налитые кровью глаза его помутнели. Он нагнулся, схватил персиянку и поднял над головой...

– Примай, Волга-мать...

Пронзительный визг Зейнаб оборвался в волжской волне. Вода всплеснула вокруг голубой парчи и сомкнулась над ней... И в тот же миг раздирающий вопль вырвался из груди царевниной мамки. Хохот, поднятый выкриком Гурки, словно запнувшись, оборвался. Сам весёлый и дерзкий Гурка в страхе прятался за спины казаков... По волне, слегка вздутая ветром, как пена, билась о борт атаманской ладьи фата ханской дочери...

– Ждёте? Ждёте чего ещё, чёртово семя?! Топи! Всех топи! – заорал в неистовстве Разин и в наступившей тиши с лязгом выдернул саблю, будто готовый ринуться по челнам, чтобы искрошить на куски своих казаков...»

В романе Наживина, вообще не очень склонного Разина романтизировать, герой убивает любовницу и как жертву, и спьяну, и ещё потому, что любит, но не знает, куда её девать, и разрубает сердечный узел: «Но казаки шли на Дон, домой, а там жена, дети. Куда денет он там персиянку? В глазах самостоятельных казаков ему, атаману, не подобало очень уж скандалиться по пустякам: пошёл за большим делом, так девок за собою таскать нечего... И не мог он уже теперь отдать её другому: сердце не позволяло...» Он сидит и пьёт – и вот:

«Дикая, чёрная сила неуёмной волной поднялась в широкой груди пьяного Степана и ударила в голову. Да, надо развязывать себя, надо найти сразу выходы, всё привести в ясность и всех удивить.

– Эх, Волга... – точно рыданием вырвалось из его взбаламученной груди. – Много дала ты мне и злата, и серебра, и славой покрыла меня, а я ничем ещё не отблагодарил тебя!..

Не зная, что он ещё сделает, он огляделся красными, воспалёнными глазами. И вдруг схватил он железной рукой удивлённую и перепуганную Гомартадж за горло, а другой за ноги и – швырнул её в пылающую огнями заката Волгу. Золотом и кровью взбрызнули волны, раздался жалкий крик девушки, и вздох удивления и ужаса пронёсся по стругам».