Текст книги "Степан Разин"
Автор книги: Максим Чертанов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
А вскоре после его ухода из Царицына Унковский сообщал в Москву (из сводки), что к Разину собирается «голытьба многие» с Дона и Хопра. В. М. Шукшин: «Опять закипела душа, охватило нетерпение, он даже встал и оглядел своих – на стругах и конных. Хоть впору теперь начинай, нет больше терпения, нет сил держать себя. Понимал: нельзя, рано ещё, надо собраться с силой, надо подкараулить случай, если уж дать, то дать смертельно... Но душа-то, душа-то, что с ней делать, с этой душой!.. – мучился Степан». Какими-то размышлениями он, конечно, мучился. Не мог не понимать, что после выходки в Царицыне положительный ответ Москвы на предложение казачьих послов стал совсем уже маловероятен. Может, и сожалел уже о царицынских «шалостях». Но, возможно, как раз после безнаказанности в Царицыне вознёсся в собственных глазах до небес.
Глава пятая
ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ
Астраханский писатель-краевед Г. А. Гладченко, «Кремль – сердце Астрахани» (2012): «Ему, пьяному, и женщину выбросить в море – пустяк, после того как натешился. А народ поёт: “И за борт её бросает в набежавшую волну”. Поэтично, романтично... Коллективный сдвиг, психоз. Пьяный деспот обрекает на смерть женщину у всех на глазах... хорошо. Нет, здравый рассудок такое не приемлет. Что, трудно представить... это ваша жена, дочь, сестра. Разбойник отнял её у вас, надругался и выбросил в море, как ненужный хлам. А Кобзон всё поёт: “...и за борт её бросает в набежавшую волну”. Пора кончать петь осанну грабителю, маньяку, с головы до пят забрызганному людской кровью». Другой астраханский писатель-краевед – А. С. Марков[52]52
Марков А. С. По следам Разина. Астрахань, 1980.
[Закрыть]: «...в фабуле положенного в основу песни предания людей прежде всего привлекает власть Разина над собой, способность атамана во имя единства казачьего братства поступиться своей любовью. Не зверем, не разбойником-душегубом предстаёт в песне Разин в сознании народа, а человеком горячим, мятущимся, трогательно привязанным к своей пленнице».
А вот – взгляд женщины, Марины Цветаевой (написано в 1917 году):
А над Волгой – ночь,
А над Волгой – сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлёг на них атаман с княжной
Персиянкою – Брови Чёрные.
И не видно звёзд, и не слышно волн,
Только вёсла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов чёлн
Персиянскую душу грешную.
И услышала
Ночь – такую речь:
– Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб —
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
А она – брови насупила,
Брови длинные.
А она – очи потупила
Персиянские.
И из уст её —
Только вздох один.
– Джаль-Эддин!
А над Волгой – заря румяная,
А над Волгой – рай.
И грохочет ватага пьяная:
– Атаман, вставай!
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
А она – что смерть,
Рот закушен в кровь. —
Так и ходит атаманова крутая бровь.
– Не поладила ты с нашею постелью,
Так поладь, собака, с нашею купелью!
В небе-то – ясно,
Темно – на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
И стоит Степан – ровно грозный дуб,
Побелел Степан – аж до самых губ.
Закачался, зашатался. – Ох, томно!
Поддержите, нехристи, – в очах темно!
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
Об отношении Разина к женщинам и отношениях с женщинами известно очень мало. К жене он, как будет видно из дальнейшего, похоже, был привязан. Всё же странно было бы, если бы он всю жизнь хранил ей верность. Из «расспросных речей» в Разрядном приказе московских стрельцов Д. Иванова «со товарыщи» от 5 сентября 1670 года (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 39): «А будучи де в войску, он, вор Стенька, пьёт безобразно и жонок татарок у себя держит». Это единственное упоминание в русских официальных источниках о частной жизни Разина. Стрейса мы уже цитировали: «...конечно он был отцом многих безбожных детей».
Из фольклора (записи Якушкина): «Ему, Стеньке, всё равно было: султанская ли дочка, простая ли казачка, – спуску не было никому, он на это был небрезглив...»
«– А ведь и теперь ещё остались внуки, аль правнуки Стеньки Разина?
– А как же? На Дону и теперь много Разиных, все они пошли от Стеньки Разина.
– У Стеньки один только сын и был! – утвердительно объявил козак-зелёная-шуба.
– Он холостой был, – возразил другой козак, вероятно, помнивший старину.
– Любовниц было много.
– Можеть, от любовницы и сын был, – пояснить козак-зелёная-шуба.
– От любовницы, – может быть».
«– Небось, на какую девку кинет глазом, та и его?
– Знамо!
– Что ни есть красавиц выбирал?
– Роду не спрашивал!
– Какого так роду спрашивать?! какая ему показалась – ту и тащат к нему!., побалуется-побалуется, да и бросит её... Другую возьмёт!
– И без обиды пустит?
– Наградит!»
Пока, как видите, ничего похожего на убийство – всего лишь донжуанство. Но само по себе донжуанство малоинтересно, привлекает не статистика, а трагедия – когда одна, с одной, об одной. Разумеется, ни один писатель, занимавшийся Разиным, тему «утопления княжны» не обошёл – и почти всякий, даже если к Разину относился плохо, писал её романтическими красками. Любопытно, что у Пугачёва была весьма похожая история, но её не романтизируют. Цветаева в «Пушкине и Пугачёве» чётко объясняет почему, цитируя пушкинскую «Историю пугачёвского бунта»:
«Молодая Харлова имела несчастие привязать к себе Самозванца. Он держал её в своём лагере под Оренбургом. Она одна имела право во всякое время входить в его кибитку; по её просьбе прислал он в Озёрную приказ – похоронить тела им повешенных при взятии крепости. Она встревожила подозрения ревнивых злодеев, и Пугачёв, уступив их требованию, предал им свою наложницу. Харлова и семилетний брат её были расстреляны. Раненые, они сползлись друг с другом и обнялись. Тела их, брошенные в кусты, долго оставались в том же положении».
Собственно говоря, после этой душераздирающей цитаты ни о какой романтике применительно к Пугачёву и Харловой говорить просто невозможно. Но если кому-то что-то ещё непонятно, Цветаева комментирует:
«Пугачёв и Разин – какая разница! Над Разиным товарищи – смеются, Разина бабой – дразнят, задевая его мужскую атаманову гордость. Пугачёву товарищи – грозят, задевая в нём простой страх за жизнь. И какие разные жертвы! (Вся разница между поступком и проступком). Разин сам бросает любимую в Волгу, в дар реке – как самое любимое, подняв, значит – обняв; Пугачёв свою любимую даёт убить своей сволочи, чужими руками убивает: отводит руки. И даёт замучить не только её, но и её невинного брата, к которому, не сомневаюсь, уже привык, которого уже немножко – усыновил. В разинском случае – беда, в пугачёвском – низость. В разинском случае – слабость воина перед мнением, выливающаяся в удаль, в пугачёвском – низкое цепляние за жизнь. К Разину у нас – за его персияночку – жалость, к Пугачёву – за Харлову – содрогание и презрение. Нам в эту минуту жаль, что его четвертовали уже мёртвым. И – народ лучший судия – о Разине с его персияночкой – поют, о Пугачёве с его Харловой – молчат».
Как замечает Цветаева, Пушкин написал двух совершенно разных Пугачёвых в «Истории пугачёвского бунта» и «Капитанской дочке»: в первом тексте – документ, во втором – миф, причём миф создавался уже после документа. Но даже и в мифе, где Пугачёв – носитель мрачного обаяния, Пушкин совсем умолчать о Харловой не мог, намекнул в письме Маши Гриневу: «Он [Швабрин] обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезёт меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой». И никакой романтической любви и романтизированного убийства Пугачёву Пушкин приписывать не стал, потому что уже работал прежде с документами и знал и чувствовал: не было и не могло быть такого. А вот Цветаева тут как раз слукавила. Она сравнивает две несравнимые вещи: пушкинский документ о Пугачёве с мифом о Разине – песней Д. Н. Садовникова «Из-за острова на стрежень» – и, прекрасно зная историю реального Разина (она всегда очень серьёзно работала с источниками), всё же выбирает миф и на его основе творит миф собственный...
Русские официальные источники не содержат абсолютно никаких сведений об утопленной возлюбленной Разина или хоть о какой-нибудь конкретной убитой им или его товарищами по личным мотивам или в качестве жертвоприношения женщине. Только Стрейс, как мы уже упоминали, пишет о повешенной по разинскому приговору чьей-то жене. В приговоре Разину содержится длиннейший перечень убитых им или по его приказу людей, в том числе во время персидского похода, упоминаются и купцы, и горожане – только о персидской княжне ничего нет. Что удивительно, в фольклоре об утоплении княжны тоже не так много информации: этой истории нет, например, ни в собрании донских песен под редакцией А. М. Листопадова[53]53
Листопадов А. М. Песни донских казаков: В 5 т. М., 1949—1954.
[Закрыть], ни в «Преданиях русского народа» под редакцией И. Н. Кузнецова. (Это не значит, что информации нет вообще – но о ней далее). Обычно в фольклоре любимая у Разина есть, но она не называется персидской княжной и никто её не топит:
Посреди лодки – золота казна.
На златой казне лежит цветно платьице,
На цветном платье сидит красна девица,
Есаулушки она – сестра родная,
Атаманушке – полюбовница.
Как сидит она, слёзно плачет.
Но атаман и не думает убивать девицу, а, напротив, нежно её утешает:
Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Мы поедем с тобой в твою землюшку,
В твою землюшку, к отцу, к матери.
Почему-то фольклорная возлюбленная Разина сидит обычно на золоте, на «общаке», как сейчас бы сказали: любопытная деталь, демонстрирующая доверие атамана к своей подруге и почему-то не включённая Садовниковым в песню.
Ай, на носу сидит есаул, есаул с веслом,
Ай, на корме стоит атаман, атаман с копьём,
Ай, атаман ушка Степан Тимофе... Тимофеевич.
Ай, посеред лодки золота казна, золота казна,
Ай, на казне сидит девка кра... девка красная...[54]54
См.: Листопадов А. М. Песни донских казаков: В 5 т. М., 1949—1954.
[Закрыть]
Есть, напротив, совершенно прозаичный фольклор на тему женщин Разина, уютный такой... Из записей Садовникова: «Стенька стал выезжать на Волгу разбивать суда и вздумал раз съездить в Саратов-город. Приехал туда и увидел у одного богатеющего купца прекрасную дочь, под названием Марья Фёдоровна, и так ему захотелось её к себе забрать в супружество. Дождался он, когда она на разгулку или на балкон выйдет. Через несколько времени выходят на балкон и выносят большой самовар; купец с купчихой садятся чай кушать, и дочь их выходит. Стенька напустил воды, раскинул кошму и подъехал к балкону; взял купеческую дочь из-за стола, посадил на кошму и с собой увёз в Жегулинские горы». Или так: «Стенька выехал на охоту и увидел первую встречу: красна девица, от роду семнадцать лет, зовут Афросиньей, а отца Егором, из богатого дома. Размыслился Степан: хотел девицу погубить. “Да что я её напрасно погублю, лучше с собой возьму, пусть мне женой она будет”. Взял её с собой; пожил несколько время, написал письмо, послал к её отцу, матери: “Дочери своей больше не ищите”. <...> Степан остался с Афросиньей жить. Прожил он год, и забрюхатела она; родился у них сын. Дал Стенька ему имя Афанасий» (тут даже имя ребёнка указано верно, только в жизни Афанасий Степанович Разин был пасынком Степана Тимофеевича).
Садовников приводит легенду, в которой фигурирует всё та же летучая кошма, но уже в Персии: «...стало ему скучно. “Дай поеду на Каспицкое море!” Расправил свою толстую кошму, сел на неё и поехал к Каспицкому морю. Ехал не больше трёх часов, приехал к столичному городу в Персии; видит: гуляет на балкону прекрасная королева Елена; вздумал: “Как я ущельем к городу проеду?” Дорога тесная. Напустил воды, подъехал и взял её с балкона, посадил на кошму и увёз на Тёплый остров».
Есть истории, где возлюбленная Разина умирает, но он к этому совершенно не причастен: «Есть ещё на Волге Настина гора. Не клад в ней схоронен, а Стенысина полюбовница; сам он в одно время жил здесь, а Настасья при нём жила. Берёг атаман Настасью пуще глаза, да не уберёг от смерти. Умерла девица. Зарыл её Стенька на бугре и закручинился: не знает, чем место заметить, чем помянуть. А с бугра всё видно: и обозы, и степи, и суда на реке. Вот видит Стенька три воза со стёклами. “Стой, опрастывай! Тащи наверх!” В степи взять больше было нечего; на Волге, как на грех, тоже не видать ничего. Высыпал на бугор кучу битого стекла, чем место и заметил, а возчикам в память отвалил не одну меру серебра да по разным дорогам их отпустил. Вот какой был Стенька! Битого стекла и сейчас там много находят»[55]55
См.: Кузнецов И. Н. Предания русского народа. М., 2008.
[Закрыть].
Костомаров приводит народную песню, в которой любовница Разина предательски заманила его в ловушку:
По бережку Маша ходит,
Шёлковым платком машет,
Шёлковым платком махала,
Стеньку Разина прельщала;
Стеньку Разина прельстила,
К себе в гости заманила,
За убран стол посадила,
Пивом, мёдом угостила
И допьяна напоила,
На кровать спать положила
И начальству объявила.
(Сама Маша, видимо, осталась цела и невредима).
Но в конце концов находятся упоминания об убийстве Разиным женщины. Одно, из записей Садовникова, об отрубленной (причём абсолютно немотивированно) голове девушки мы читали в первой главе: «Ходил я на охоту, убил птичку небольшую. Извольте посмотреть».
Об отрублении головы существует ещё одно, совсем необычное предание: из другого сборника под редакцией Садовникова – «Сказки и предания Самарского края. Сказки, легенды и предания Жигулей» (СПб., 1884):
«Из Персии привёз с собою на Волгу Разин много всякого добра: тканей золочёных и бархатных, сукон заморских, одежды всякой, оружия огнестрельного, и особенно он много привёз злата-серебра. Не хотел Степан Разин взять себе добычу – злато и серебро, а думал разделить между бедными людьми, своими товарищами. Степан Разин громко говорил:
– Кому нужно золото? Кто будет золотом владеть?
Но все молчали, как вдруг сын Степана Разина, здесь стоящий, сказал:
– Мне нужно золото! Я хочу золотом владеть!
Не думал Разин услышать от своего сына такие дерзкие речи. Только покосился в его сторону Разин и недолго думая взял из ножен саблю и отрубил ею голову своему сыну за эти слова его.
– Вот тебе золото! Возьми его и ступай с ним на самое дно Волги-матушки.
И приказал Степан Разин лодку с золотом затопить и погрузить на самое дно, а туда на золото положить отрубленную голову своего сына».
Расправиться с женщиной фольклорный Разин мог разными способами: так, Л. С Шептаев[56]56
Шептаев Л. С. Народные песни и повествования о Степане Разине в их историческом развитии. Л., 1969.
[Закрыть] упоминает легенду о том, как он обучался колдовству у цыганки и затем повесил её на осине. С утоплением женщины в «Песнях и сказаниях о Разине и Пугачёве» истории тоже есть:
«И задумал Стенька переправиться в отдалённую дорогу, на Балхинско чёрно море, на зелёный Сиверский остров; и думает Стенька про свою молодую жену, княгиню: “Куда ж я её возьму с собой? Неужели мне, удальцу, там жены не будет?” <...> Плыли они путину, молода его жена и сказала: “Куда ты меня завезёшь?” – “А не хошь ты со мной ехать, полетай с платка долой!” Словом, её огорошил – княгиня полетела вплоть до дна».
Тут всё смешалось – княжна, княгиня, жена... А мотив-то вполне убедительный, жизненный: надоела!
И вот наконец появляется дочь высокопоставленного иностранца, хотя и не персидского шаха (шах, султан – люди и до сих пор такие вещи путают, чего уж ждать от рассказчиков XIX века), сюжет полностью совпадает с общепринятым представлением. Из записей Якушкина:
«Облюбил эту султанскую дочку Разин, да так облюбил!., стал её наряжать, холить... сам от неё шагу прочь не отступит: так с нею и сидит!.. Казаки с первого начала один по одном, а после и круг собрали, стали толковать: что такое с атаманом случилось, пить не пьёт, сам в круг нейдёт, всё со своей полюбовницей-султанкой возится... Кликнуть атамана!.. Кликнули атамана. Стал атаман в кругу, снял шапку, на все четыре стороны, как закон велить, поклонился, да и спрашивает: “Что вам надо, атаманы?” – “А вот что нам надо: хочешь нам атаманом быть, – с нами живи; с султанкой хочешь сидеть – с султанкой сиди!.. А мы себе атамана выберемъ настоящаго... атаману под юбкой у девки сидеть не приходится!” – “Стойте, атаманы! – сказал Стенька. – Постойте маленько!..” Да и вышел сам из круга. Мало погодя, идёт Стенька Разинь опять в круг, за правую ручку ведёт султанку свою, да всю изнаряженную, всю разукрашенную, в жемчугахъ вся и золоте, а собой-то раскрасавица!.. “Хороша моя раскрасавица?” – спросил Разин. “Хороша-то хороша”, – на то ему отвечали казаки. – “Ну, теперь ты слушай, Волга-матушка!.. – говорит Разин. – Много я тебе дарил-жаловал: хлебом-солью, златом-серебром, каменьями самоцветными, а теперь от души рву, да тебе дарю”. Схватил свою султанку поперёк, да и бултых её в Волгу».
А вот и персиянка – о ней, ссылаясь на народное предание, пишет Костомаров: «Плыл Стенька по морю на своей чудесной кошме, играл в карты с казаками, и подле него сидела любовница, пленная персиянка. Вдруг сделалась ужасная буря. Товарищи говорят ему: “Это на нас море рассердилось. Брось ему полонянку”. Нечего делать. Стенька бросил её в море, и буря затихла».
Очень интересно то, что два приведённых выше сказания об утопленнице практически совпадают с рассказами Стрейса и Фабрициуса – единственными документальными источниками; это свидетельство (хотя и не явное) в пользу того, что дым был не без огня и женщину действительно убили. Не могли же народные сказители читать то, что написали в XVII веке два голландца, – разве что мы имеем дело с чьей-то грандиозной, идеально выполненной мистификацией...
Стрейс, чей рассказ о выпивке с Разиным мы уже читали, писал далее: «При нём была персидская княжна, которую он похитил вместе с её братом. Он подарил юношу господину Прозоровскому, а княжну принудил стать своей любовницей... Придя в неистовство и запьянев, он совершил следующую необдуманную жестокость и, обратившись к Волге, сказал: “Ты прекрасна, река, от тебя получил я так много золота, серебра и драгоценностей, ты отец и мать моей чести, славы, и тьфу на меня за то, что я до сих пор не принёс ничего в жертву тебе. Ну хорошо, я не хочу быть более неблагодарным!” Вслед за тем схватил он несчастную княжну одной рукой за шею, другой за ноги и бросил в реку. На ней были одежды, затканные золотом и серебром, и она была убрана жемчугом, алмазами и другими драгоценными камнями, как королева. Она была весьма красивой и приветливой девушкой, нравилась ему и во всём пришлась ему по нраву. Она тоже полюбила его из страха перед его жестокостью и чтобы забыть своё горе, а всё-таки должна была погибнуть таким ужасным и неслыханным образом от этого бешеного зверя».
В версии Фабрициуса нет персидской княжны, но суть примерно та же: он сообщает, что весной 1668 года, ещё до похода в персидские земли, на Яике: «Стенька весьма необычным способом принёс в жертву красивую и знатную татарскую деву. Год назад он полонил её и до сего дня делил с ней ложе. И вот перед своим отступлением он поднялся рано утром, нарядил бедняжку в её лучшие платья и сказал, что прошлой ночью ему было грозное явление водяного бога Ивана Гориновича, которому подвластна река Яик; тот укорял его за то, что он, Стенька, уже три года так удачлив, столько захватил добра и денег с помощью водяного бога Ивана Гориновича, а обещаний своих не сдержал. Ведь когда он впервые пришёл на своих челнах на реку Яик, он пообещал богу Гориновичу: “Буду я с твоей помощью удачлив – то и ты можешь ждать от меня лучшего из того, что я добуду”. Тут он схватил несчастную женщину и бросил её в полном наряде в реку с такими словами: “Прими это, покровитель мой Горинович, у меня нет ничего лучшего, что я мог бы принести тебе в дар или жертву, чем эта красавица”. Был у вора сын от этой женщины, его он отослал в Астрахань к митрополиту с просьбой воспитать мальчика в христианской вере и послал при этом 1000 рублей».
Обе версии тщательно проанализировал В. Н. Королев в статье «Утопил ли Стенька Разин княжну? (Из истории казачьих нравов и обычаев)»[57]57
Историко-культурные и природные исследования на территории РЭМЗ: Сборник статей. 2004. Вып. 2.
[Закрыть]:
«Согласно Стрейсу, дело было по окончании Каспийского похода разинцев, после прибытия их флотилии в Астрахань, а по Фабрициусу – ещё во время этого похода, перед отправлением казаков из Яика в море.
– Соответственно в первом случае пленница была брошена в Волгу (по контексту сообщения, либо в Астрахани, либо где-то недалеко от неё), во втором – в Яик.
– У Стрейса это персидская княжна, а у Фабрициуса – знатная татарская дева.
– В первом варианте пленница попала в руки Разина на Каспии, во втором – неизвестно где.
– По Стрейсу, её захватили совсем недавно, по Фабрициусу – за год до Каспийского похода.
– Первый автор утверждает, что пленницу взяли вместе с её братом, а второй о брате вовсе не упоминает.
– Согласно Стрейсу, Разин принудил полонянку стать его любовницей, и та полюбила его из страха (довольно странное выражение: можно ли полюбить из страха?), а у Фабрициуса не говорится ни о каком принуждении и страхе.
– Поскольку, по Стрейсу, это была недавняя пленница, у неё не могло быть от “изверга” ребёнка, почему первый автор о нём и не упоминает, тогда как второй мемуарист говорит об их общем сыне.
– В первом случае красавица была принесена в жертву реке (Волге), во втором – водяному богу Яика.
– Первый вариант рассказывает об импульсивном поступке Разина, а второй – об осознанном решении: атаман обещал жертву водяному богу задолго до утопления.
– Соответственно, по Стрейсу, у Разина не было никакого видения перед ужасным поступком, а согласно Фабрициусу – случилось явление упомянутого бога.
– В первом случае атаман был пьян, во втором случае о его опьянении не сказано ни слова, а поскольку дело происходило утром, можно предположить, что Стенька находился в трезвом состоянии.
– По контексту первого сообщения получается, что Разин бросил пленницу в воду с судна, во втором же известии нет намёка, откуда именно красавицу швырнули в реку, может быть, и с берега».
Добавим ещё, что Стрейс пишет как непосредственный очевидец (каковым он вряд ли мог быть), а Фабрициус рассказывает историю, не поясняя, откуда она ему известна. Полностью одинаковый в двух версиях только мотив – принесение женщины в жертву, правда, у Стрейса сделано это спьяну. А ведь эти два голландца в период жизни в России были прекрасно знакомы между собой. Текст Стрейса был опубликован раньше текста Фабрициуса, то есть Фабрициус историю Стрейса мог уже знать, но всё же выдвинул совершенно иную версию. Это, конечно, нисколько не доказывает, что Фабрициус ближе к истине: вероятно, он просто описал эпизод так, как ему рассказывали русские, а Стрейс – как рассказывали ему. Вопрос в том, кому из них рассказывали правдивее или кто понял лучше. (Заметим, что водяной бог Яика «Горинович» – не выдумка Фабрициуса, а неоднократно упоминаемое в русском фольклоре существо: «Яик, ты наш Яик ли, сударь Горынович Яик», «Яик ты наш, Яикушка, Яик, сын Горыныч»).
Мы уже упоминали о том, как разинские казаки, зимуя на Яике, напали на улус татарского мурзы и пленили детей и женщин; некоторые из этих женщин, вероятно, не были выкуплены и остались с казаками. Отсюда и утопление в Яике татарки. Но рассказ Стрейса по сей день намного более популярен, трудно сказать почему: возможно, он просто романтичнее, возможно, благодаря Пушкину и Садовникову, которые писали самые знаменитые песни о Разине на основе именно этой версии, возможно, потому, что жертвоприношение у Стрейса происходит как бы не всерьёз, в пьяном раздражении, а русскому читателю жестокий поступок, совершённый спьяну, кажется как-то простительнее, нежели обдуманное действие.
Идёт много споров о том, насколько среди казаков разинского периода – преимущественно православных христиан – были распространены старинные верования; большинство исследователей склоняются к тому, что, хотя многие проявления язычества в XVII веке на Руси ещё существовали, причём отнюдь не только у казаков, а некоторые сохранились и поныне, человеческие жертвоприношения прекратились гораздо раньше – в X или XII столетии. Королев, однако, считает, что Стрейс и Фабрициус в возможность обрядовых жертвоприношений у казаков XVII века верили – и поэтому охотно подхватили (или выдумали) свои рассказы. Допустим, что Стрейс, бывавший на судне у Разина, действительно видел утопление пленницы своими глазами: Разин при этом что-то сказал, а голландец, недостаточно хорошо знавший русский язык, недопонял и придумал мотив жертвы. Но Фабрициус, правильно назвавший имя бога Яика, наверняка слышал свою историю именно в таком виде – с жертвой. Наконец, если в разинские времена уже давно не происходили человеческие жертвоприношения как обычная повседневная практика, это вовсе не значит, что в необычных обстоятельствах отдельные символические жертвоприношения не могли случаться: во время войн люди и поныне склонны скатываться в самую дикую архаику. Так что версия о принесении Разиным (или кем-то из его окружения) некоей пленницы в жертву не так уж неправдоподобна, а то обстоятельство, что оба голландца, расходясь в конкретных деталях, полностью сходятся в объяснении мотива поступка Разина (и оба ни словом не упоминают другой мотив – стыд перед товарищами: такой миф возник уже позднее) и этот же мотив называется в народных преданиях, говорит в пользу версии о жертвоприношении.
Есть ещё рассказ казака, которого интервьюировал Кемпфер, – мы его уже цитировали – как разинцы в Персии захватили аж 800 женщин и увезли с собой на остров: «...многие казаки умерли в результате излишеств и оргий, которым они предавались с женщинами, и море сделалось очень бурным, что они сочли наказанием за их дебоши; поскольку они намеревались покинуть остров и не могли ни взять женщин с собой, ни оставить их без провизии, они решили их всех прикончить и этой жертвой умилостивить море». Тут сразу два мотива: жертва (но не Разина лично, а всей братии) и практическая невозможность забрать пленниц с собой. Вообще казаки женщин и детей в плен брали почём зря, что зафиксировано рядом изыскателей (так же поступали и западноевропейские пираты, несмотря на суеверие, что женщина на корабле к несчастью): в 1632 году с Чёрного моря вернулись с «девками и робятами-татарчёнками»[58]58
См.: Сухоруков В. О внутреннем состоянии донских Козаков в конце XVI столетия. Ростов н/Д., 1988.
[Закрыть], сами разинцы взяли татарок на Емансуге. Число «800» на первый взгляд кажется явным перебором, но «ясырь женска полу» действительно набирали в огромных количествах: в 1634 году донцы похитили у татар в общей сложности около 2400 женщин и детей[59]59
См.: Новосельский А. А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века. М.; Л., 1948.
[Закрыть], в 1659-м под предводительством Корнилы Яковлева «взяли ясырю турского и крымского мужского и женского полу в 2000 человек»[60]60
См.: Донские дела. СПб., 1898; 1913; 1917.
[Закрыть].
В основном женщин продавали или меняли (захватить женщину знатного рода или из богатой семьи было удачей: наверняка за неё заплатят выкуп), но понравившихся оставляли себе и брали в жёны. Этих же несчастных решили убить. И. Пазий[61]61
См.: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-19534.
[Закрыть]: «Но спрашивается, чего ради понадобилось бы разинцам чинить расправу над беззащитными женщинами? Столь жестокая акция противоречит всякому здравому смыслу». По мнению современного историка В. М. Соловьёва, у донцов «был свой неписаный кодекс чести, в соответствии с которым они не обращали оружие против женщин и эту заповедь выполняли неукоснительно»[62]62
Соловьёв В. М. Анатомия русского бунта. Степан Разин: мифы и реальность. М., 1994.
[Закрыть]. Насчёт выполнения (да и существования) такой заповеди – это лишь предположение, и со «здравым смыслом» совершалось и совершается много массовых убийств. В. Н. Королев об этом эпизоде: «...мы имеем дело с разновидностью больной фантазии то ли самого вестфальца [Кемпфера), то ли его информатора».
Тем не менее Королев признает, что массовые убийства женщин случались: «Сообщения казаков о походах нередко включали характерную фразу: “турских (или крымских) людей (то есть мужчин) побили, а их жён в полон поймали”. Но война диктовала свои законы, и из самых строгих правил случались печальные исключения. Если не преувеличивает “сказочная” Азовская повесть, то в 1637 г. при взятии Азова казаки “женский пол – старых рубили, а молодых жён и девок к себе в полон взяли”. А в 1625 г., если верить русским дипломатам, отмечено небывалое, единственное такого рода за 200 лет войны проявление казачьей жестокости: в Крыму под Гезлевом (ныне Евпатория) казаки “у иных... жонок брюха резали”». Есть также документы о набеге донцов на Крым в 1657 году[63]63
См.: Куц О. Ю. Донское казачество в период от взятия Азова до выступления С. Разина. СПб., 2009.
[Закрыть]: русские посланники в Крыму записали, что казаки разоряют и жгут татарские деревни, а «татар, и жон их, и детей всех рубят». А Костомаров упоминает чьё-то предание о том, что «бунтовщики начиняли женщин порохом, зажигали и тешились такими оригинальными минами». (Это уж совсем маловероятно и даже не из соображений гуманности – порох берегли пуще всего на свете, потому и было обычной казачьей казнью утопление).
Конкретно о разинцах. Да, кроме рассказа кемпферовского казака ни в каких источниках нет и намёка на убийство восьмисот (и вообще скольких-либо) женщин – но ведь о персидском походе Разина вообще ничего толком не известно. А по версии безымянного казака его товарищи даже проявили к пленницам некоторую гуманность – не могли «оставить их без провизии»; чтобы не слишком поддаться жалости, они дополнительно оправдали себя предлогом жертвоприношения. (Почему, правда, они не могли их вернуть на берег Персии – непонятно). Есть, однако, сильное соображение против версии Кемпфера: известно, что как минимум сотню пленных персиян разинцы привезли в Астрахань, чтобы получать за них выкуп, так почему же этих 800 женщин – вполне обыкновенное, как выясняется, количество – не взяли? Может, потому, что от пленных мужчин в походе есть польза – грести, копать, строить, а от женщин – нет? В общем, ни подтвердить, ни опровергнуть рассказ Кемпфера невозможно – как и всё, что касается женщин Разина. Остаётся только сравнивать мифы.
Самый распространённый миф: Разиным была утоплена именно персидская княжна – дочь Менеды-хана, чью флотилию казаки разбили у Свиного острова. Однако в плену у Разина был сын хана, и это факт, установленный множеством документов, о дочери же ни единого упоминания нет. Память из Приказа Казанского дворца в Посольский приказ (Крестьянская война. Т. 1. Док. 95. Февраль 1670 года): «Да в нынешнем во 178-м году генваря в 23 день писал к великому государю из Астарахани боярин и воеводы князь Иван Семёнович Прозоровской со товарыщи, что бил челом великому государю кизилбашского шаха купчина Магметь Килибек и сын его, Магметь Килибеков, Сеханбет, да Мамед ханов сын шабын Дебей, которых взяли они, боярин и воеводы, у воровских казаков, у Стеньки Разина со товарыщи, чтоб великий государь пожаловал, велел их из Астарахани отпустить – купчину и ево сына к Москве, а Мамед ханова сына со товарыщи в шахову область». (Прелюбопытно: после того как Разин отпустил этих людей, Прозорове кий-то их не отпустил, потребовались слёзные челобития).
