Текст книги "Степан Разин"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Глава шестая
КАГАЛЬНИК

Итак, Боярская дума предложение Разина захватить Азов, Крым, Персию или что-нибудь ещё, не желая ввязываться в войны, отклонила. (Разин ещё не знал об этом, но, похоже, догадывался). Приказ Казанского дворца строго выговорил астраханскому начальству. Костомаров:

«В грамоте от имени царя в Астрахани было замечено, что воеводы не поняли смысла милостивой грамоты, посланной для вручения козакам. Там было сказано, чтоб отпустить козаков с моря на Дон, а не из Астрахани Волгою. “Вы пропустили воровских Козаков мимо города Астрахани и поставили их на Болдинском Устье выше города (писано было теперь в Астрахань); вы их не расспрашивали, не привели к вере, не взяли товаров, принадлежащих шаху и купцу, которые они ограбили на бусе, не учинили разделки с шаховым купцом. Не следовало так отпускать воровских Козаков из Астрахани; и если они ещё не пропущены, то вы должны призвать Стеньку Разина с товарищами в приказную избу, выговорить им вины их против великого государя и привести их к вере в церкви по чиновной книге, чтоб вперёд им не воровать, а потом раздать их всех по московским стрелецким приказам и велеть беречь, а воли им не давать, но выдавать на содержание, чтоб они были сыты, и до указу великого государя не пускать их ни вверх, ни вниз; все струги их взять на государев деловой двор, всех пленников и награбленные на бусах товары отдать шахову купцу, а если они не захотят воротить их добровольно, то отнять и неволею”.

Из этого видно, что правительство давало милостивую грамоту для возвращения на Дон только в том случае, когда козаков нельзя будет поймать в руки, а в противном случае оно хотя и даровало им жизнь и избавляло от казни, но пресекало им средства к возобновлению своего удальства... Воеводы, получив такое замечание, отговаривались старыми примерами, что подобная козацкая шайка, под начальством Ивашки Кондырева, состоявшая из двухсот человек, также была некогда пропущена и поставлена на Болдинском Устье; что их не отдавали за приставы (под стражу) и не приводили к вере; что теперь воеводы требовали несколько раз от Стеньки возвращения пленников и отдачи награбленного на бусах, но не смели отнять у них насильно, потому что тогда к ним пристали бы многие люди и произошло бы кровопролитие. Воеводы оправдывались ещё тем, что так поступили с совета митрополита Иосифа».

Интересно, конечно, чем же руководствовался митрополит Иосиф. Может быть, Разин и вправду прислал ему ребёнка и тысячу рублей? Нет, поверить в это невозможно: такая история не могла бы не выплыть на свет... Однако прислать-то митрополиту кое-что прислали: «ясырь» и «рухледь» оставили на учуге...

Было пока неясно, что собирается делать Разин. Жить в Черкасске он не собирался и войско распускать тоже. К чему-то готовился, хотел спокойно и с пользой перезимовать зиму, набрать людей, узнать обстановку в городках Дона. В документах того времени упоминается, что его столицей стал Кагальницкий городок (Кагальник). Но до сих пор науке неизвестно достоверное местонахождение этого городка; изыскатели сходятся на том, что был он где-то вблизи Раздорской и Константиновской станиц. Острова на речке Кагальник обыскивали экспедиция за экспедицией – ничего не нашли, но всё же высказывается предположение, что искомый остров – Жилой или Прорва. Вообще-то село Кагальник существует в Ростовской области (не на острове), но основано оно лишь в XVIII веке, хотя его обитатели, конечно, с удовольствием присваивают себе атаманскую славу.

Где бы ни находился таинственный Кагальник, а, как доносили в Москву лазутчики, обосновались на нём разинцы всерьёз: выкопали землянки с трубами и отдушинами наверху, обнесли земляной городок высоким валом в один земляной и два бревенчатых ряда (брёвна скрепляли железными скобами), прорубили в стенах бойницы, поставили около двадцати пушек, которые, видимо, не сдали ни в Астрахани, ни в Царицыне. Оружейники ковали оружие – впрочем, по качеству оно не могло сравниться ни с трофейным, ни с тем, что поставляли большие города; пушек делать и вовсе не могли. Есть даже не лишённое резона мнение, что разинцы в конечном счёте проиграли из-за отсутствия оружейной промышленности – как южане в американской гражданской войне.

Новые люди пока не прибывали, но старые все остались в Кагальнике. Из сводки 1670 года – донесение посланного шпионом к Разину татарина Юмана Келимбетова:

«Съехал де он [Келимбетов] Стеньку Разина со товарыщи на Царицыне и жил с ним с неделю, а с Царицына де ехал он с ним, Стенькою, вместе до Пятиизбского казачья городка. И Стенька де со товарыщи из Пятиизбского городка поехал вниз Доном рекою стругами и пришол де в Когольницкой городок и жил там 6 дней. И обыскал он, Стенька, ниже того городка с версту остров длиною версты с 3, и на том острову зделали земляные избы, и хотели де они, казаки, делать земляной городок. А он де, Юмашка, на том острову жил у него, Стеньки, дён с 6, и при нём де к нему, Стеньке, прибылых людей ис казачьих городков и ниоткуды нихто не прихаживали. А ево де, Стенькины, казаки живут все вместе, и никово де он, Стенька, товарыщей своих от себя не отпускает, держит их у себя в крепи».

Удержать «товарыщей» от побегов домой к семьям было, наверное, непросто; по некоторым данным, Разин давал им краткие отпуска, но каким-то образом добивался их возвращения в Кагальник. То ли авторитет его был уже так велик и его боялись, то ли чем-то уж очень заманчивым он своих казаков соблазнял.

Потом шпион Келимбетов поехал в Черкасск, и там ему по пьянке проболтался казак Иван Волдырь: «Послал де его Стенька Разин к жене и брату своему в Черкаской городок и велел ему жене и брату сказать тайным обычаем, чтоб они приехали к нему, Стеньке, со всем ево пожитком и детьми». (Тут упоминаются «дети» во множественном числе, но неясно, чьи «дети» имеются в виду – только Степана или Степана и Фрола вместе). Выходит, что запрет жить с семьями на братьев Разиных не распространялся? Но тогда другие казаки должны были страшно возмущаться – куда больше, чем из-за какой-то княжны. Может быть, Разин не пускал их по домам, но разрешал привозить семьи? Это выглядело бы логично. Или его войско было в основном молодым и холостым?

Жил шпион в Черкасске четыре дня, и при нём приезжали из Азова татарские «присыльщики для перемирья», а казаки «миритца с ним не смели, а сказали им. – Приехал де блиско Черкаского городка Стенька Разин со товарыщи, и буде де он учинит с азовцы мимо их, казаков, какое дурно, и им де, казаком, впредь ни в чём верить не учнут. А принять де ево, Стеньку со товарыщи, в войско или в промысл они, казаки, не смеют, а хотят они, казаки, о том послать великому государю нарочную станицу, что великого государя повеленье и указ об нём, Стеньке Разине со товарыщи, будет. А в Черкаском городке атаман Корнило Яковлев (то ли у них с Самарениным только что произошла очередная «рокировочка», то ли был на сей раз дуумвират, то ли уже никто не различал этих двоих – в документах того периода часто упоминаются «войсковые старшины Корнила да Михайло», а Москва пишет, обращаясь то к одному, то к другому. – М. Ч.) и иные старшины и нарочитые казаки его Стенькино воровство не хвалят и к себе его не желают».

Шпион опять поехал к Разину, и тот ему заявил: «Послал де он к великому государю бить челом товарыщей своих 7 человек. И они де к нему, Стеньке, не бывали, и он де, Стенька, опасен великого государя гневу. А как де ево товарыщи с государевой милостивой грамотой к нему приедут, и он де Стенька служить великому государю рад с товарыщи своими и пойдёт на Крым или Азов, или где великого государя повеление будет, и покроет он вину свою великому государю службою своею. А буде де станичники ево с Москвы не будут, и он де, Стенька, чая от великого государя на себя опалы и казни, пошлёт в Запорот, и хотят соединитца з запорожскими черкасы вместе». Это была весьма серьёзная в тот период угроза. Надо полагать, Разину было понятно, что Келимбетов передаст её куда следует.

С. М. Соловьёв писал о разинцах: «Им всё равно, идти ли громить “басурманские” берега и гулять по Каспию или подстрекать низшие слои населения бунтовать против высших внутри России»; то и другое делалось, по мнению историка, лишь с целью грабежа; будущий мятеж – случайность, возникшая из-за того, что казаков не пускали обратно в Персию. «Лишённая таким образом надежды гулять по Каспийскому морю, огромная шайка опрокидывается внутрь государства...» Очень вероятно, что для подавляющего большинства рядовых казаков так и было. Но не для верхушки и уж во всяком случае не для Разина, который завязал отношения с украинскими гетманами ещё задолго до похода на Каспий. Да и кто мог помешать разинцам идти к берегам Персии снова? В общем-то никто, и, возможно, многие казаки именно этого и хотели – от первой-то экспедиции те, кто её финансировал, наверняка получили долю.

Ситуация на Украине была сложная и неприятная ни царю, ни Разину. Дорошенко, после того как уничтожил своего конкурента Брюховецкого (человека относительно порядочного, чего нельзя сказать о самом Дорошенко, хотя положение у него, конечно, было трудное), в декабре 1668 года начал переговоры с Алексеем Михайловичем о переходе Заднепровья под власть России, требуя, однако, очень широкой автономии; при этом он подвергался жестокой опале за «измену» со стороны Речи Посполитой и обрёл нового конкурента – запорожского кошевого гетмана Петра Суховиенка, бывшего писаря, который составил с крымским ханом проект договора о переходе всей Украины в подчинение Крыма.

В марте 1669 года Дорошенко, находясь в отчаянном положении, созвал Раду, на которой правобережное казачество решило уйти в подданство турецкого султана Мехмеда IV. Условия союза были во много раз выгоднее, чем те, что предлагала Москва. В обмен на военную помощь Османская империя предоставляла Правобережной Украине полную автономию, свободу от налогов и право голоса во внешней политике – это то самое, чего Разин хотел от Персии, и даже гораздо более. (Вот только казаки были не в большом восторге от подчинения туркам). Суховиенко с татарами напал на Дорошенко, тот пожаловался султану, султан приказал крымцам – своим вассалам – прекратить помощь Суховиенко, место которого вскоре занял уманский полковник Ханенко – ставленник Польши.

Несмотря на поддержку султана, дела у Дорошенко шли неважно. С точки зрения как Речи Посполитой, так и Москвы он являлся самозваным гетманом, марионеткой Турции и прав ни на какую часть Украины не имел. В том же марте 1669 года на Раде в городе Глухове гетманом Левобережной Украины был избран войсковой есаул Демьян Многогрешный, лидер промосковской партии, но себе на уме; воспользовавшись сложным внутриполитическим положением России, он заключил с царём договор, существенно ограничивавший возможность влияния Москвы на внутренние дела Запорожья, и считал, что отстоял независимость Украины. В этих условиях Разин не мог рассчитывать на массированную военную поддержку запорожцев. Многогрешный отказался даже обсуждать с посланцем Разина возможность совместного похода на Москву.

Что касается Запорожья, поддержкой которого ранее пользовался Дорошенко, оно раскололось на два лагеря: одна его часть отказалась признавать Дорошенко своим гетманом, другая – во главе со знаменитым кошевым атаманом Иваном Сирко (Серко) – поддержала. Сирко был непобедим в военном отношении; его так же, как Разина, считали колдуном и чародеем. Но в политике он был даже не то чтобы беспринципный, а скорее бестолковый человек и постоянно менял свои пристрастия: то был на стороне московского царя, то на стороне польского короля, то поддерживал Дорошенко, то становился на сторону его врагов, Суховия и Ханенко, то выступал против последних двух и снова защищал Дорошенко, то помогал русскому царю против турецкого султана и крымского хана, то шёл против царя заодно с султаном и крымским ханом. Пока что Дорошенко и Сирко своих соперников разбили, но был ещё могущественный Многогрешный, друг Москвы. В такой запутанной ситуации украинские казаки не могли и не хотели всей своей силой идти на помощь Разину – «уж лучше вы к нам».

Разин, надо думать, колебался, и «война против бояр» никак не могла быть у него в приоритетах. Либо война на стороне царя против Крыма (на Османскую империю, конечно, никто помыслить замахнуться не мог), либо на стороне Дорошенко и Османской империи против царя. Что предпочтительнее? Военной славой он мог покрыть себя в любом случае, но среди многочисленных украинских гетманов и атаманов вряд ли мог стать первым и даже равным. «Может, лучше всё-таки вы к нам?» И многие украинские казаки стали приезжать с отрядами, как было ещё до персидского похода; не исключено, что «черкас» к какому-то моменту в войске стало едва ли не больше, чем донцов. Осенью 1669 года прибыл с отрядом Леско Черкашенин (он уезжал на некоторое время к себе «в украины»).

Странно: шпионы один за другим доносили, что при них из донских городков и откуда бы то ни было к Разину «ниоткуды нихто не прихаживали» – а меж тем к ноябрю войско увеличилось с 1500 до 2700 человек. Этим сведениям можно верить, так как они исходили от разведчика, посланного Унковским, а у Унковского, как мы уже отмечали, разведка была поставлена хорошо. Ему рассказывали (из сводки 1670 года) царицынцы, которые слыхали от знакомых донцов, что Степан и Фрол Разины живут в Кагальнике со своими семьями и Разин «казаков де своих, которых тутошних прежних жильцов, отпускает в казачьи городки для свиданья родителей своих на срочные дни за крепкими поруками». Какими же такими «поруками»?! Денежными залогами, что ли? Или угрозами наказания для поручителей? И опять непонятно про жён казаков: если отпускали для свидания с «родителями», то жёны всё-таки были с казаками вместе? Не могло же в отряде Разина не быть ни одного женатого...

«А из Запорожских де городов, – продолжал осведомитель Унковского, – черкасы многия и из донских городов казаки, которые голутвенные люди, к нему, Стеньке с товарыщи, идут безпрестанно и он де, Стенька, их ссужает и уговаривает всячески. А всех казаков ныне у него 2700 человек, и буде больши, и приказывал он казаком безпрестанно, чтоб они были готовы. И говорят казаки, что на весну однолично (не единолично, а однозначно. – М. Ч.) Стенька пойдёт на воровство, и они де, хопёрские и донские казаки, с ним пойдут многие. А которые де сторожилые домовные казаки, и те де о том гораздо тужат». Неизвестно, начал ли Разин в тот период рассылать по стране свои знаменитые «прелесные письма». Похоже, что нет – тогда бы к нему шли больше. Пока он ограничивался своими и запорожскими казаками. Мы полагаем, что он и надеялся ограничиться ими, прибавив к ним беглых стрельцов. Безоружный «народ» ему не был полезен.

Шла тихая жизнь: казаки наняли работников рубить лес и пасти овец и птицу, чинили струги, заготавливали рыбу, торговали со всеми близлежащими городками. Войсковая касса была полна денег, вырученных от продажи персидских товаров и выкупа за пленников. К финансам Разин всегда относился серьёзно, и никакому «дувану» они, в отличие от тряпок, не подлежали. Он, кажется, тоже понимал, что без оружейной промышленности в большой войне – с кем бы то ни было – делать нечего, и скупал по городам оружие, нанял задорого тульских и даже московских мастеров. Расположение острова Кагальника было, по-видимому, так удобно, что отрезало Черкасск от прочего мира; купцов, плывших в Черкасск и другие верховые городки, разинские дозоры вынуждали приставать к своему острову и торговать там. Расплачивались с купцами щедро и были приветливы – в другой раз купцы уже сами шли в Кагальник. Прослышав об этом, часть купцов и разного рода специалистов из Черкасска ушла в Кагальник, раскинув за валом слободы и торги: стал почти настоящий город. Хлеба у Разина в ту зиму было больше, чем в Черкасске. Дьяки и подьячие всё записывали и учитывали; создалась и Приказная изба, как же без неё. (О, как хотелось бы увидеть хоть кусочек разинской бюрократии!)

Тихость казаков мало кого обманывала. Неугомонный Унковский (из сводки) доносил, что 5 октября «сказывал ему, Ондрею, тонбовец сын боярской Макар Чекунов. – Был де он на Дону у Пяти Изб, и донские де казаки Стеньке Разину со товарыщи, что они пришли на Дон, рады и называют де ево, Стеньку, отцом. И изо всех донских и хопёрских городков казаки, которые голутвенные люди, и с Волги гулящие люди идут к нему, Стеньке, многие. И многие же де донские ж казаки, ссужая воровских казаков, голутвенных людей, ружьём и платьем, как они пошли з Дону на Волгу с Стенькою Разиным, отпускали для добычь исполу, и при нём де, Макаре, те донские казаки с теми посыльщики своими добычь их делили». Так что «домовитые» не только не имели ничего против разинцев, как лицемерно сообщали шпионам и отписывались царю, но и вновь финансировали экспедицию, рассчитывая на прибыль. «Да сказывали ему, Макару, знакомцы, что на весну от казаков без воровства конечно не будет. Потому что на Дону стало гораздо много, а кормитца им нечем, никаких добычь не стало. И он, Ондрей, живёт с великим опасеньем... И приказывает Стенька своим козакам беспрестанно, чтоб они были готовы, а какая у него мысль, про то и козаки не много сведают, и ни которыми мерами у них, воровских Козаков, мысли доведаться немочно».

Что за люди всё-таки приходили к Разину? Если опираться на донесения, то это «голутвенные, которые из донских и хопёрских казаков»; «черкасы», они же «запороги»; «гулящие люди с Волги» – то есть разные беглые отчаянные люди, что-то среднее между бандитами и люмпенами. О крестьянах пока и речи нет. Советским писателям, конечно, хотелось, чтобы войско народного героя пополняли крестьяне. Шукшинский Разин крестьян не особо жаловал (в этом, по мнению Шукшина, заключалась главная ошибка атамана) и предпочитал, что естественно, людей воинских:

«– Подходют людишки? – Степан – и спросил это, и не спросил – сказал, чтоб взвеселить лишний раз себя и других.

– За четыре дня полтораста человек. Но – голь несусветная. Прокормим ли всех? Можеть, поумериться до весны...

– Казаки есть сегодня? – Степан ревниво следил, сколько подходит казаков, своих, с Дона, и с Сечи.

– Мало. Больше с Руси. Еслив так пойдут, то... Прокормить же всех надо. – Так повелось, что Фёдор Сукнин ведал кормёжкой войска, и у него об своём и болела душа.

– Всех одевать, оружать, поить и кормить. За караулом смотреть. Прокормим, всех прокормим. Делайте, как велю».

У Злобина, напротив, приходящее крестьянство Разину очень нравилось и он за него заступался перед есаулами:

«– Ты послушь-ко, Степан Тимофеич, чего донские толкуют, – не богатеи, спаси бог, батька, золотко, – голытьба верховая: “Либо мы казаки со Степаном, а либо – московские беглецы. Он праведный атаман, он хочет по всей земле устроить казацкое царство, да мужиков к нему сошлось много, а мужики тебя так повернут, что и сам, прости боже, за соху возьмёшься!” И как теперь быть, Тимофеич?!

– Старшинская брехня! – резко сказал Степан. – Рознь между нами посеять хотят и страшат казаков сохою. А я доподлинно знаю, что сам Корнила пашет в степи да сеет. Только степь-то просторна, ты как его уследишь! А старшина такою брехнёй хочет поднять на нас казаков. Скажут, что мы тут за пашню стоим, сохи-бороны к пашне ладим...»

Костомаров – напомним, считающий Разина чудовищем – о том периоде:

«Он был для всех щедр и приветлив, разделял с пришельцами свою добычу, оделял бедных и голодных, которые, не зная куда деться, искали у него и приюта, и ласки. Его называли батюшкой, считали чудодеем, верили в его ум, в его силу, в его счастье. Старый домовитый козак, если ему удавалось обогатиться, старался зажить хорошенько, не заботился о голи, становился высокомерен с нею. Стенька был не таков: не отличался он от прочих братьев Козаков ни пышностью, ни роскошью; жил он, как все другие, в земляной избе; одевался хотя богато, но не лучше других; всё, что собрал в Персидской земле, раздавал неимущим».

А. Н. Сахаров: «Степан поселился на острове в одной из землянок, весь свой дуван роздал бедным людям в Кагальнике и Паншине, снял с себя дорогую одежду, в которой щеголял в Астрахани и Царицыне».

Шукшин, думается, тут ближе к истине:

«Землянка Разина повыше других, пошире... Внутри стены увешаны персидскими коврами, на полу тоже ковры. По стенам – оружие: сабли, пистоли, ножи. Большой стол, скамьи вдоль стен, широкая кровать, печь. Свет падает сверху через отдушины и в узкие оконца, забранные слюдяными решётками. У хозяина гости. У хозяина пир. За хозяйку Матрёна Говоруха, тётка Степана по матери, его крёстная мать.

– Как там, в Черкасском, Матрёна Ивановна? – поинтересовался Фёдор Сукнин. – Ждут нас аль нет? Чего Корней, кум твой, подумывает?

– Корней, он чего?.. Он притих. Его не враз поймёшь: посапливает да на ус мотает.

– Хитришь и ты, Ивановна. Он, знамо, хитёр, да не на тебя. Ты-то всё знаешь. Али от нас таисся?

Повернулись к Матрёне, ждали... Стало вовсе тихо. Конечно, охота знать, как думают и как говорят в Черкасском войсковой атаман и старшина. Может, старуха чего и знает...

– Не таюсь, чего мне от вас таиться. Корней вам теперь не друг и не товарищ: вы царя нагневили, а он с им ругаться не будет. Он ждёт, чего вам выйдет за Волгу да за Яик... За всё. А то вы Корнея не знаете! Он за это время не изменился.

Степан слушал умную старуху, понимал, что она говорит правду: с Корнеем их ещё столкнёт злая судьба, и, наверное, скоро.

– Ну а как нам худо будет, неуж на нас попрёт? – пытал Фёдор, большой любитель поговорить со стариками.

– Попрёт, – ясно сказала прямая старуха».

(Приезжала Матрёна или нет – неизвестно, но, как покажет будущее, старуха была боевая).

Логинов: «Атаман зиму безвыездно провёл в Кагальнике. Отсюда писал грамоты гетману Дорошенке и запорожскому полковнику Ивану Серко, звал вместе постоять за дело казацкое. Здесь сбивал в гурты людей, готовя их к новому походу. А чаще просто пил, не пьянея, а лишь наливаясь тяжёлой оловянной злобой». Непонятно, с чего бы он в этот период сильно пил, да ещё со злобы: во время больших приготовлений администраторам обычно не до пьянства и они превращаются в трудоголиков. Хорошо, конечно, беллетристам в сравнении с историками – все пытаются за Разина вести идеологические и философские разговоры, хотят угадать, чего он хотел той спокойно-деловитой зимой 1669/70 года... Логинов:

«– Ты скажи, – допытывался Разин, ударяя в плахи стола опустевшей чаркой, – для чего ты на свете живёшь? Все вы для чего живёте? А?..

– Родился, вот и живу.

– Вот то-то и оно, не знаешь... – Разин наполнил чарку из пузатой бутыли, плеснул и Семёну (Семён – это умный мужик из приставших к Разину: все писатели придумывали Разину такого мужика. – М. Ч. ), выпил одним глотком, словно воду, не морщась и не закусывая. Нагнулся через стол, приблизив безумные глаза к лицу Семёна, произнёс, дыхнув водкой и имбирём: – А вы и не живёте вовсе. Вы, как овощ на грядке, прозябаете. А придёт время, вас из земли повыдергают и в щи покрошат.

– Все мы трава в вертограде господнем, – уклончиво произнёс Семён.

– Трава – да разная! Один мирно растёт, а другой – что репейный куст расширился, всех округ себя глушит, чужой кусок заедает. А я средь вас – один огородник. Дай срок, я дурную траву повыполю! Князей, бояр, приказных, помещиков, попов – всех изведу! По всей России казацкий порядок начнётся!

– Если все казаками станут, кто хлеб будет растить? – не сдержался Семён.

– Не боись, найдутся пахари! Вспомни-ка, даже в Персии кой-кто в земле рылся. Никак, и ты тоже.

– Это от безделья, руки занять.

– То-то и оно: от скуки на все руки. Трудящий себе дело найдёт, а захребетников я к ногтю прижму. На земле – один царь, на небе – один бог, и всё, посредников им не надо».

У Шукшина разинский антагонист Минаев (уже прощённый за историю с княжной) всё пытается образумить атамана:

«– Ты же умный, Степан, как ты башкой своей не можешь понять: не одолеть тебе целый народ, Русь...

– Народ со мной пойдёт: не сладко ему на Руси-то.

–Да не пойдёт он с тобой! – Фрол искренне взволновался. – Дура ты сырая!.. Ты оглянись – кто за тобой идёт-то! Рванина – пограбить да погулять, и вся радость. Куда ты с имя? Под Танбовом завязнешь... Худо-бедно им с царём да с поместником – всё же они на земле там сидят... Ты им – непонятно кто, атаман, а там – царь. Они с материным молоком всосали: царя надо слушаться. Кто им, когда это им говорили, что надо слушаться – атамана? Это казаки про то знают, а мужик, он знает – царя. <...>

– Я других с собой подбиваю – вольных людей. Ты думаешь, их нету на Руси, а я думаю – есть. Вот тут наша с тобой развилка. <...> А мне, если ты меня спросишь, всего на свете воля дороже. – Степан прямо посмотрел в глаза Фролу. – Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то – прямо избил бы всех в кровь, дураков». Идейный разговор состоялся и с Яковлевым, к которому Разин ездил в Черкасск, – и аргументация войскового атамана весьма убедительна:

«– Ты знаешь, на што ты идёшь?

– Знаю.

– Знаешь. Не маленький. Только не знаешь ты, что сгубишь все наши вольности донские... Не тобой тоже они добывались, не твоими голодранцами. Ты же, в угоду этим голодранцам, всё прахом пустишь, за что отцы наши, и твой отец, головы свои клали. Подумай сперва. Крепко подумай! Бежит с Руси мужик – ему хоть есть куда бежать, на Дон. Если он не душегубец прирождённый, не пропойца, мы завсегда его приветим, ты знаешь. Ты же сделаешь так, что мужику некуда будет голову приклонить. Лишат нас вольностей...

– То-то, я гляжу, приветили вы тут голодранцев-то! То-то приветили, приласкали – рожи воротите. На отцов наших не кивай – не тебе равняться с ими. Они-то как раз привечали. А вы – прихвостни царские стали. Мужика у тебя скоро из-под носа брать будут, вертать поместнику... Ты не увидишь. Ты пальцем не пошевелишь. А то и сам свяжешь да отвезёшь».

Лучше всего, пожалуй, вышло у Евграфа Савельева: обычно склонный к романтизации, тут он неожиданно трезв:

«Старец. (Обратившись). Как любишь ты народ! Любить его – святое дело.

Разин. (Задумчиво). Люблю-ль его? Да, я люблю... И в то же время презираю... За раболепство перед ним, тираном, деспотом московским!

Старец. (Строго).

Молчи, молчи, не презирай, —

Забит он, загнан и унижен.

Века, для выгоды ханжей,

Во тьме кромешной он коснеет.

Разин.

Народ я знаю хорошо, —

Давно к нему я пригляделся:

Где сила есть, успех, подачки,

Подарки, деньги, обещанья,

Туда он прётся, как шальной»...

Что касается Фрола Минаева – он только теперь выходит на сцену (правда, некоторые изыскатели считают, что он мог участвовать в персидском походе): когда в ноябре до Черкасска дошёл слух, будто Разин намеревается напасть на промосковскую партию, Яковлев сообщил об этом в Москву, а Минаева отправил к Разину, причём встретил его мятежный атаман не очень-то вежливо: «...всякие поносные слова говорил, и хотел его посадить в воду, и отпустил к Войску в Черкасский городок».

14 декабря атаман Иван Аверкиев докладывал в Посольском приказе (Крестьянская война. Т. 1. Док. 103):

«А как де они были на Дону в Черкаском городке, и до их поезду за неделю пришол с Царицына Стенька Разин на Дон в городок Кагальник, а с ним казаков с полторы тысечи человек. И сказывают, что ему в том городке зимовать, а тот де городок от Черкаского казачья городка 2 дни ходу, а от Воронежа далече. А которые торговые люди в судех с товары и всякими запасы ехали с верховых городов на Дон, и он их с теми запасы на Дон не пропустил, а держит у себя, чтоб тот торг для всякой живности у него был. Да и зимовых де казаков, которые поехали було к ним на Дон зимовать, он, Стенька, не пропустил, а сказал – буде де какие азовские люди на войско пойдут, и он де к войску на помочь и сам пойдёт. А ссылки де у него, Стеньки, с войсковым атаманом и с войском ни об чём не бывало. А слух де от казаков, которые при Стеньке Разине, носитца, что он, Стенька, на войсковых атаманов, на Михайла Самаренина и на Корнила Яковлева и на иных, которые в войску постарее, похваляетца, чтоб их известь, за то: для чего они на море его не отпускали и от того ево унимали... А стоит де он, Стенька, в городку Кагальнику смирно, задоров от него ни с кем нет, и казаков от себя в верховые городы не посылает...»

В том же документе – показания московского кречетника (было такое сословие, очень привилегированное – ловцы охотничьих птиц) Данилы Григорова: «И такой де у них (в Черкасске. – М. Ч.) слух есть, что он хочет их, атаманов и казаков лутчих людей побить, а сам, собрався, иттить в Запороги рекой Донцом...»

В ответ Посольский приказ 23 декабря 1669 года направил Войску наказную память (Крестьянская война. Т. 1. Док. 104): «А хочет де он, Стенька, идти в Запороги, а над вами, старшинами, учинить всякое дурно...» (как будто в Посольском приказе это не от самих же казаков узнали) и надо бы «над тем вором Стенькою Разиным со товарыщи за ево многие грубости и к великому государю за ево непослышание учинити промысл». У Злобина атаманы уже тогда хотели захватить Разина:

«Если заранее отогнать голытьбу, скопившуюся в Зимовейской станице, да выслать войсковую засаду, то можно легко схватить Разина дома и тут же, не мешкав, отправить его не в Черкасск, а сразу в Москву. Самаренин и Семенов заспорили: со Стенькой самим казакам не справиться, надо просить государя прислать на Стеньку стрельцов. Другие не соглашались, говорили, что нужно собрать в Черкасск казаков из верховых станиц, словно бы по вестям с Азовского или с Крымского рубежа, будто турки или ногайцы хотят напасть на Черкасск, и с теми казаками пойти на Разина в Зимовейскую станицу, чтобы разбить его своими силами».

Но ничего из их коварных планов не вышло, и не только потому, что никакой Зимовейской станицы не существовало, а потому, что многие их товарищи – если не они сами – исподтишка занимались инвестициями в будущий разинский поход.

Предположительно к этому периоду мог относиться упоминаемый в ряде документов эпизод: Разин не дал черкасскому попу денег на строительство церкви. Шукшин:

«– Дай на храмы.

– Шиш! – резко сказал Степан. – Кто Москве на казаков наушничает?! Кто перед боярами стелится?! Вы, кабаны жирные! Вы рожи наедаете на царёвых подачках! Сгинь с глаз, жеребец! Лучше свиньям бросить, чем вам отдать! Первые доносить на меня поползёте... Небось уж послали, змеи склизкие. Знаю вас, попов... У царя просите. А то – на меня же ему жалитесь и у меня же на храмы просите. Прочь с глаз долой!