Текст книги "Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Макс Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

   Дядя Эбэнезер плелся по дороге, качаясь из стороны в сторону, как старый усталый пахарь, возвращающийся с работы. За всю дорогу он не сказал ни слова, и мне оставалось только разговаривать с юнгой. Пацан рассказал мне, что зовут его Рэнсом, что он плавает давно, с девятилетнего возраста, а теперь уже потерял счет своим годам. несмотря на сильный встречный ветер и на мои предостережения, он обнажил свою грудь, чтобы показать мне убого выполненную татуировку парусника с раздутыми парусами. Он чудовищно ругался, сквернословил по любому поводу, но делал это неумело, скорее как глупый школьник, чем как взрослый человек И бахвалился разными дикими и дурацкими поступками, которые будто бы совершил – тайными кражами, ложными обвинениями, даже убийством,  – но все это сопровождалось такими неправдоподобными подробностями и такой дебильной болтовней, что слова его внушали скорее жалость к его скудоумию, чем доверие.

   Я расспросил его про бриг (он объявил, что это лучшее судно, которое когда-либо ходило по морю) и про капитана Хозисона, которого он также горячо расхваливал. Хози-ози (так он продолжал называть шкипера) был, по его словам, человек, которому все нипочем, как на земле, так и на небе: человек, который не побоится и Страшного суда,  – грубый, вспыльчивый, бессовестный и жестокий. И этими качествами бедный юнга привык восхищаться, как чем-то присущим мужчине. Он видел только одно пятно на своём кумире: Хози-ози не моряк, говорил он, и бригом управляет его помощник, мистер Шуан, который был бы лучшим моряком в торговом флоте, если бы не пил.

   – Я в этом уверен,  – прибавил он.  – Посмотрите-ка,  – и отвернул чулок: он показал мне большую воспалённую рану, при виде которой проняло даже меня.  – Это он сделал, это сделал мистер Шуан,  – сказал он с гордостью.

   – Как,  – воскликнул я,  – и ты позволяешь ему так бесчеловечно обращаться, с тобой! Ведь ты не раб, чтобы терпеть такое отношение.

   – Нет конечно,  – сказал дурачок, сразу меняя тон, – и я ему докажу это! Посмотрите. – И он показал мне большой нож, который, как он говорил, где-то украл.  – О!  – продолжал он – Пускай попробует ещё раз! Я ему задам! Мне не впервой!  – И он подкрепил свои слова глупой, безобразной руганью с частыми отсылками к нетрадиционным отношениям между католическими святыми и чертями.

   Я давно никого не жалел так, как этого обиженного жизнью пацана. Ну да ничего, возможность изменить его судьбу у меня есть. Пока же надо было отыгрывать взятую на себя роль.

   – Разве у тебя нет родственников?  – спросил я. Он отвечал, что у него был отец в каком-то английском порту, название которого я тут же забыл.

   – Он был хороший человек,  – сказал он,  – но он давно умер.

   – Боже мой!  – воскликнул я.  – Но разве ты не можешь найти себе честное занятие на суше?

   – О нет!  – сказал он, хитро подмигивая.  – Меня бы отдали в ремесло. Знаю я эту штуку.

   Я спросил, какое ремесло хуже того, которым он теперь занимается, подвергая свою жизнь постоянной опасности не только из-за ветра и моря, но и из-за ужасной жестокости его начальников. Он согласился со мной, сказав, что все это правда, но потом начал расхваливать свою жизнь, рассказывая, как приятно высаживаться на берег с деньгами в кармане и тратить их, как подобает мужчине, – покупать яблоки, хвастаться и удивлять уличных мальчишек.

   – И потом, мне вовсе уж не так плохо,  – уверял он,  – другим «двадцатифунтовым» приходится ещё хуже. Боже мой, вы бы посмотрели, как им тяжело! Я видел человека ваших лет, – ему я в свои семнадцать казался страшно старым – о, у него даже была борода! Ну, и как только мы выехали из реки в море и он протрезвел, боже мой, как он стал реветь! Уж и посмеялся я над ним! А потом ещё есть мальки – они маленькие даже по сравнению со мной! Я всегда держу их в строгости, уверяю вас. Когда мы возим ребят, у меня есть даже своя плетка, чтобы стегать их!

   И он продолжал в том же роде, пока я не догадался, что под «двадцатифунтовыми» он подразумевал местных преступников, которых отправляли в Северную Америку в рабство. А под мальками – ещё более несчастных детей, которых похищали или заманивали обманом (как о том рассказывали) ради выгоды или из мести.

   В это время мы подошли к вершине холма и взглянули вниз, на Куинзферри и долину. Фортский залив, как известно, в этом месте суживается до ширины большой реки, которая, направляясь к северу, представляет удобное место для перевоза, а верхняя излучина её образует закрытую гавань для всякого рода судов. Как раз посреди узкой части гавани находится островок, а на нем – развалины; на южном берегу для надобностей перевоза был устроен мол, а на дороге по другую сторону мола высилось здание гостиницы "В боярышнике", окруженное живописным садиком с боярышником и остролистами.

   Самый город Куинзферри лежит дальше к западу, и вокруг гостиницы в это время дня было довольно пустынно, так как паром с пассажирами только что отплыл к северу. Однако около мола покачивалась лодка с несколькими матросами, которые спали на скамейках. По словам Рэнсома, это была шлюпка с брига, ожидавшая капитана, а на расстоянии полумили от нее одиноко стоял на якоре "Завет". На борту его были заметны приготовления к отплытию: реи водворялись на места; и, так как ветер дул с той стороны, я мог слышать пение матросов, тащивших канаты. После того, что я узнал дорогой, я смотрел на этот корабль с крайним отвращением и до глубины души жалел несчастных, которые должны были плыть на нем.

   Когда мы все трое поднялись на вершину холма, я обратился к дяде.

   – Считаю нужным заявить вам, сэр,  – сказал я,  – что меня ничто не заставит взойти на борт брига «Завет».

   Он как будто пробудился от сна.

   – Э,  – спросил он,  – что ты сказал?

   Я повторил свои слова.

   – Хорошо, хорошо,  – сказал он,  – придется сделать по-твоему. Но что же мы стоим? Здесь страшно холодно, и, если не ошибаюсь, «Завет» снаряжается в путь.

VI.

   Как только мы пришли в гостиницу, Рэнсом поднялся с нами по лестнице в маленькую комнату с кроватью. Угли, пылавшие ярким пламенем в камине, нагрели комнату до температуры свойственной скорее сауне, чем жилому помещению. За столом у камина сидел высокий, смуглый, степенного вида человек и писал. несмотря на жару, на нем была толстая морская куртка, наглухо застегнутая, и большая мохнатая шапка, надвинутая на уши. Вот он какой, пресловутый Хози-ози. Я его совсем не таким представлял, если честно. Такой типаж скорее подошёл бы персонажу капитана из «Морского волка» Джека Лондона, а не мелкому жулику из книги Стивенсона.

   Он тотчас же встал навстречу Эбэнезеру и подал ему свою большую руку.

   – Я весьма польщен вашим посещением, мистер Бэлфур,  – сказал он красивым низким голосом, – и рад, что вы пришли вовремя... Ветер попутный, и уже скоро начнется отлив. Мы ещё до наступления ночи увидим огни на острове Мэй.

   – Капитан Хозисон,  – отвечал мой дядя,  – у вас ужасно жарко в комнате.

   – Такова моя привычка, мистер Бэлфур,  – сказал шкипер.  – Я по природе человек холодный, у меня кровь холодная, сэр. Ни мех, ни фланель, ни даже горячий ром, сэр, не могут поднять моей температуры. Такое, сэр, бывает у большинства людей, обожженных, как говорится, жаром тропических морей.

   – Да, да, капитан,  – отвечал мой дядя,  – природы своей не изменишь.

   Оставив старых подельников договариваться о своих мутных делишках, я сослался на жару и отправился во двор подышать свежим воздухом.

   Я ушел, оставив обоих за бутылкой и большой кипой бумаг. Перейдя дорогу против гостиницы, спустился к берегу. При настоящем направлении ветра берега достигали только маленькие волны, немногим больше, чем бывают на озере. Но здесь росли травы, незнакомые мне: одни зеленые, другие коричневые и длинные, третьи – покрытые пузырьками, которые трещали в моих руках. И даже так далеко в заливе чувствовался резко соленый, возбуждающий запах морской воды. "Завет" начинал развертывать паруса, повисшие на реях... И все это навело меня на мысль о дальних путешествиях и чужих странах. Хотя в ближайшее время уйти далеко от Шотландии мне не светило, но может когда-нибудь... В будущем...

   Я разглядывал и матросов в лодке, высоких и загорелых парней; некоторые были в рубашках, другие в куртках, а иные с цветными платками на шее; у одного торчала из карманов пара пистолетов, у двоих были узловатые палки, и у всех – здоровенные ножи. Вот тут была пара человек и повыше меня. У меня впервые промелькнуло сомнение в своих силах, но я тут же отбросил его. Поздно думать, прыгать надо.

   Я заговорил с одним из них, выглядевшим не таким отчаянным, как его товарищи, и спросил его, когда отправится бриг. Он ответил, что корабль двинется в путь с отливом, и порадовался тому, что они уйдут из порта, где нет ни трактиров, ни музыкантов; свои слова он cопровождал такой ужасающей бранью, что я, следуя выбранной роли, поскорее поспешил отойти от него.

   Я вспомнил о Рэнсоме, который показался мне все-таки лучшим из всей этой шайки. Он вскоре появился и сам и, подбежав ко мне, потребовал стакан пунша. Я сказал, что этого он не получит, потому что после намедни выпитого рома его наверняка окончательно развезёт.

   – Но я могу предложить тебе стакан эля.

   Он начал гримасничать, кривляться и всячески поносить меня, но все-таки с радостью согласился выпить эля. И вскоре мы, усевшись за стол в передней комнате гостиницы, стали есть и пить с большим аппетитом.

   Мне пришло на ум, что не мешало бы завести дружбу с хозяином гостиницы, здешним уроженцем, и я пригласил его присоединиться к нам, как водилось в те времена, но он был слишком важен, чтобы сидеть с такими незначительными гостями, как Рэнсом и я. Он уже собирался выйти из комнаты, но я остановил его и спросил, знает ли он мистера Ранкилера.

   – Конечно,  – ответил хозяин,  – это весьма почтенный человек. И кстати,  – продолжал он,  – это вы пришли с Эбэнезером?

   Когда я сказал ему «да», он спросил:

   – Вы не друг ли ему?  – подразумевая, по шотландской манере, не родственник ли я ему.

   Я отвечал, что да.

   – Я так и думал,  – сказал хозяин,  – у вас во взгляде есть что-то похожее на мистера Александра.

   Я заметил, что Эбэнезера здесь, кажется, слегка недолюбливают. Впрочем, какого ещё отношения достойна подобная крыса?

   – Без сомнения,  – отвечал хозяин,  – он злой старик, и многие желали бы его видеть в петле, например Дженет Клоустон и все остальные, кого он разорил дотла. А между тем раньше он тоже был славным малым, до того как распространился слух о мистере Александре. С тех пор он стал совсем другим человеком.

   – Что это был за слух?  – спросил я.

   – Да будто он убил его,  – сказал хозяин.  – Разве вы не слыхали?

   – Зачем же ему было убивать его?  – спросил я.

   – Зачем же, как не затем, чтобы получить имение,  – сказал он.

   – Имение?  – спросил я.  – Шос?

   – Конечно, какое же другое?  – сказал он.

   – О,  – заметил я,  – это правда? Разве так Александр на самом деле был старшим сыном?

   – Разумеется,  – сказал хозяин.  – Иначе зачем бы Эбэнезеру было убивать его?

   С этими словами он ушел, что, впрочем, порывался сделать с самого начала.

   Юнга допил свой эль и не поблагодарив меня за угощение отправился к лодке. Всё-таки в моряках всех времён и народов неизменно проскальзывает этакое пренебрежение ко всякой сухопутной братии. А вон и ещё один преисполненный чувства собственного достоинства морской волк появился на горизонте. Капитан Хозисон вышел вместе с дядей Эбэнезером в главный зал, гордо прошествовав на выход.

   Вскоре я услышал, что дядя зовет меня, и нашел их обоих на пороге. Капитан заговорил со мной серьезно, как с равным, что должно было по местным понятиям быть очень лестно для подобного мне юноши.

   – Сэр,  – сказал он,  – мистер Бэлфур очень хвалит вас, да и мне лично вы очень нравитесь. Я бы желал остаться здесь дольше, чтобы мы могли хорошенько познакомиться. Постараемся же воспользоваться тем временем, которое у нас остается. Придите на полчаса ко мне на бриг, до наступления отлива, и мы разопьем вместе бутылочку хорошего вина.

   Чтобы оттянуть неизбежное я тут же сказал, что условился ранее пойти с дядей к стряпчему.

   – Да, да,  – сказал Хозисон,  – он говорил мне об этом. Но лодка высадит вас на берег у городского мола, а это в двух шагах от дома Ранкилера.  – Он внезапно нагнулся и шепнул мне на ухо: – Берегитесь старой лисы: он замышляет недоброе. Едемте на корабль, чтобы мне можно было переговорить с вами.  – Затем, взяв меня под руку, он продолжал громко, направляясь к лодке: – Что же мне привезти вам из штатов Каролины? Друг мистера Бэлфура может приказывать мне. Табак, индейские перья, мех дикого зверя, пенковую трубку, дрозда-пересмешника, который мяукает, точно кошка, или красного, как кровь, американского зяблика? Выбирайте и скажите, что вам угодно.

   В это время мы подошли к лодке, и он ввел меня в нее. Я, само-собой, и не пробовал сопротивляться: всё шло как и должно. Как только мы уселись в лодку, её оттолкнули от мола. Я так глубоко ушёл в медитацию, искусственно накачивая тело адреналином, что не обращал особого внимания слова капитана и часто отвечал ему наобум. А он разливался соловьём, пытаясь перегрузить моё сенсорное восприятие. Доморощенный знаток цыганского уличного гипноза, не иначе.

   Как только мы подошли к борту брига, Хозисон объявил, что мы оба должны первыми взойти на корабль, и приказал спустить с грот-рея тали. Меня поспешно подняли на воздух и опустили на палубу, где капитан уже дожидался и сейчас же снова взял меня под руку. Так я стоял некоторое время, чувствуя небольшое волнение и насыщая тело кислородом с помощью брюшного дыхания. Но все-таки краем глаза следил за обстановкой, не обращая внимания на словесный понос капитана, пытавшегося увлечь меня рассказом о всяких морских диковинках, наличествующих на палубе брига.

   – И где же дядя?  – вдруг спросил я, прервав очередную прочувствованную фразу доморощенного оратора на полуслове.

   – Да,  – сказал Хозисон, принимая вдруг свирепый вид,  – в этом-то и вопрос.

   Я огляделся вокруг. Действительно, обложили меня грамотно. То ли перестраховщики, то ли я реально в их глазах на аналог Рембо похож. В тылу – капитан, по бокам пять матросов с дубинками и длинный мрачный тип в подобии морского мундира спереди.

   – Эй, капитан! – обратился я к Хозисону, – Как понимаю, дядя меня продал. Давайте не будем поднимать лишнего шума, – с этими словами я достал из под своего сюртука отполированный до зеркального блеска кинжал и, рисуясь, перекинул его из руки в руку с проворотом, недвусмысленно угрожая находящимся ближе всего матросам, – И попробуем поговорить как цивилизованные люди, а не как американские дикари.

   – А ты парень как погляжу не из робкого десятка. И о чём бы ты хотел поговорить? – ответил капитан, делая знак своим помощникам, которые послушно застыли поодаль. Мне очень хотелось верить, что они впечатлились моим виртуозным владением клинком, но я обоснованно подозревал, что это не совсем так.

   – Скорее всего, дядя подрядил вас отвезти меня за океан и продать в рабство тамошним плантаторам. Причём, зная какой он скряга, наверняка вам заплатил не слишком много. Просто упомянул, что у меня с собой есть сорок фунтов. Так вот, он не прав, – я вскинул безоружную руку вверх, прерывая попытку Хозисона что-то ответить мне, – на самом деле у меня есть целых шестьдесят фунтов. Более того, ничего против путешествия за океан я не имею. Только не в качестве груза, а в качестве пассажира. Ну как, мы договорились?

   – Щенок, ты смеешь мне диктовать условия на борту моего корабля? – зло ответил капитан.

   Упс, похоже мой блеф не удался, меня никто здесь и не собирается воспринимать всерьёз. Что же, резко переходим к плану "Б". Сбросив на палубу тяжёлую дорожную сумку, с которой до этого не расставался ни на миг, я начал движение. Приходится признать, что мои физические кондиции и бойцовские навыки в этом теле находятся на до смешного низком уровне. Да что там, даже нынешний я-Дэвид не так далеко ушёл от прежнего деревенского увальня, за несколько прошедших дней изменилось не его тело, а всего лишь содержание мозгов. Поэтому всё произошедшее далее мне трудно объяснить даже самому себе. Прежний Дэви без сомнения назвал бы это вмешательством Провидения. Я же, бесконечно далёкий от религии, могу всё списать разве что на невероятное везение и эффект неожиданности. Ведь это только в кинобоевиках мелкий щенок, пусть даже на кураже, может легко противостоять почти десятку матёрых головорезов, в жизни подобного обычно не бывает.

   Тем не менее, мне с ходу удалось сблизится с самым шустрым из матросов, увернуться от удара его дубинки и глубоко резануть ему кинжалом по бедру выставленной вперёд ноги. Видно качественно нерв задел, поскольку бедняга болезненно вскрикнул и выронил своё оружие, которое я крайне удачно подхватил свободной рукой ещё в воздухе.

   Теперь, с кинжалом в правой руке и дубинкой в левой, можно было не полагаться только на скорость, которая изначально не была моей сильной стороной. Я перескочил через какую-то верёвку, леер, или фиг как называется этот канат, крепящий парус к борту, и отбив своей дубинкой удар очередного матроса, отсушивший мне руку, полоснул его кинжалом по лицу. Вроде не сильно, но раны на лице – особый случай. Заливаясь кровью, матрос отпрянул назад, столкнувшись со своим идущим следом сотоварищем, в результате чего они рухнули на палубу, образовав кучу-малу. Мне медлить было никак нельзя, но пробегая мимо, я успел изо всех сил приложить последнего из здешних противников дубинкой по темени, надолго выведя из игры.

   Сопровождаемый топотом грубых башмаков преследователей, я бросился к кормовому возвышению, ловко перепрыгивая бухты свёрнутых канатов, какие-то наклонные отверстия в палубе и деревянный брусы. Чего они столько всего наворотили на этом паруснике? Взбежав по крутой лестнице к пустующему штурвалу, я занял выгодную позицию наверху, позволившую мне удачно пнуть ногой в лицо первого из врагов. Им оказался мрачный тип в мундире, скорее всего это известный мне по книге помощник капитана. Как там его, Хуан вроде бы? Полетел он хорошо, как шар в боулинге кегли сбив всех бегущих следом.

   Я занял позицию над лестницей, поигрывая кинжалом и прокручивая в руке оказавшуюся неожиданно ухватистой дубинку. На лицо сам собой вылез безумный оскал. Подходите, суки, сейчас я покажу вам всё, чему меня научила жизнь и ВДВ.

   – Стойте, ослы... – закричал приотставший Хозисон, видя, что пара первыми поднявшихся на ноги матросов собирается незатейливо штурмовать лестницу в лоб, – Обходите его с другой стороны!

   А на палубе показались новые действующие лица, причём среди тройки матросов был и примеченный ранее, с пистолетами в карманах. Мне сразу стало немного грустно.

   – Капитан! – крикнул я Хозисону, – Вот перекалечу сейчас тебе весь экипаж, с кем за море поплывёшь?

   Моряки приостановились, глядя на своего хозяина. Тот в раздражении сплюнул на палубу – вроде как непростительный поступок для настоящего моряка. На его лице ясно читалась идущая в душе борьба злобы с осторожностью. Наконец, последняя победила.

   – Чего ты хочешь? – спросил он, заметно теряя первоначальный боевой запал.

   – Да просто поскорее убраться отсюда, сэр, а то мы привлекаем слишком много внимания, – как мог почтительно ответил я.

   Хозисон осмотрелся. Действительно, на пристани уже начали собираться зеваки, активно обсуждающие заварушку на борту брига.

   – Хорошо. Но пока мы не выйдем в открытое море, ты посидишь в трюме под замком, – пошёл капитан на долгожданный компромисс.

   Вот так я и оказался запертым в полутьме, среди тёмных корабельных бортов, плеска волн, и топота матросов по палубе над головой. Из минусов – плохое отношение с командой. Из плюсов – я сохранил своё оружие и деньги. Которых на самом деле было далеко не шестьдесят фунтов, а более четырёхсот, целое состояние по этим временам. К счастью не в одних современных соверенах, но по большей мере в более лёгких старых гинеях, и то куча моего золота весила почти пять килограмм. Надеюсь, дядю Эбэнезера не хватит удар, когда он полезет проверять свои тайные ухоронки...

VII.

   Я проснулся в себя в темноте и почувствовал сильную боль во всем теле; руки и ноги мои болели после вчерашних физических нагрузок. После схватки на палубе я был сильно возбуждён и никак не мог заснуть, поэтому пришлось до изнеможения заниматься отжиманиями и приседаниями. Да что там, я даже пресс покачал, зацепившись ногами за какую-то балку на потолке. Теперь все мышцы нещадно болели, давая понять, что всё должно быть в меру. Слышался рев воды, точно у громадной мельничной плотины, раздавались тяжелые удары волн, страшный шум парусов и резкие крики матросов. Все кругом то поднималось с головокружительной быстротой, то так же быстро опускалось, а я сам был так разбит и чувствовал себя так плохо, что не мог отдать себе ясного отчета в своём положении. Мысли в беспорядке толпились в моем мозгу, пока я наконец не догадался, что ветер, должно быть, усилился и начался шторм. Вместе с осознанием своего положения мною овладело мрачное веселье и предвкушение перемен... И я, недолго поворочавшись в матросском гамаке, снова уснул. Отличная всё-таки солдатская привычка – отсыпаться впрок при любой возможности.

   Когда я снова проснулся, тот же рев, те же беспорядочные и сильные толчки продолжали оглушать и трясти меня, но в маленькое, размером с носовой платок окошко пробивался робкий лучик солнечного света. К моим продолжающимся страданиям от перетренированных мышц присоединилась ещё болезнь непривычного к морю человека. Встать удалось с трудом, но умывшись из бочки с водой и опорожнившись в стоящее в дальнем углу ведро, я всё-же заставил себя заняться физическими упражнениями. Это было мучительно трудно только до тех пор, пока мышцы не разогрелись. Гораздо труднее было заставить себя съесть немного сухарей, варёной брюквы и солонины, которую я реквизировал перед уходом из замка Шос. Если бы не большая кожаная фляга с разбавленным до прозрачности дядюшкиного эля красным вином, которым я запивал эту скудную пищу, она бы вполне могла вскоре оказаться в помойном ведре. Дэви-Дэви, ну почему у тебя всё не как у нормальных людей? В прежней жизни я и понятия не имел о такой гадости как морская болезнь...

   Понятия не имею, сколько времени прошло. Я спал, качался, заставлял себя поесть и мне казалось, что в этом вонючем трюме, среди осклизлых корабельных бортов, пролетели долгие годы. Но это конечно чушь – у меня и еды с собой было меньше чем на неделю. Даже с допущением, что я каждый раз спал часов по двенадцать, наверняка прошло не больше трёх дней.

  

   Меня разбудил свет ручного фонаря, направленного мне в лицо. Небольшого роста человек, лет тридцати, с зелеными глазами и спутанными чёрными волосами, смотрел на меня из открытого люка.

   – Ну,  – спросил он,  – как тут твои дела?

   Я ответил ему невнятным бормотанием, с трудом подавив почти вырвавшуюся фразу на русском «дела у прокурора, а у нас так, делишки».

   – Да,  – сказал он,  – команду ты отделал знатно. На парусах работать некому. Пятеро больных матросов, и это не считая двух выбитых зубов у Шуана! Шустрый малый! Ел ты что-нибудь?

   Я соврал, что при такой качке не могу и смотреть на еду. Пусть недооценивают. Тогда он дал мне выпить из жестяной фляжки коньяку с водой и снова оставил меня одного.

   Когда он пришел ещё раз, то чуть не застал меня за отработкой ударов ногами. Вот это бы он удивился, наверное принял бы за сумасшедшего. К счастью я успел оперативно отреагировать на скрип открывающегося люка.

   Когда подняли трап, свет фонаря показался мне солнечным лучом, упавшим с неба; и хотя он осветил только крепкие темные стенки корабля, служившего мне жилищем, я ему искренне порадовался. Уж слишком обрыдла вечная темнота. Первым спустился ко мне по лестнице давешний человек с зелеными глазами, и я заметил, что в этот раз он двигался довольно неуверенно. За ним следовал Хозисон. Капитан бросил на меня какой-то странный, мрачный взгляд.

   – Вот видите, капитан, этот парень вполне приличный и совсем не похож на дикого зверя, которым вы его себе представляете, – зеленоглазый незнакомец подмигнул мне и продолжил, – по крайней мере в мой прошлый визит он меня не то что не покусал, а даже не сделал такой попытки. Его вполне можно выпустить из трюма, я это вам как доктор говорю.

   – Если бы вы только почаще воздерживались от фляжки, мистер Риак, я не имел бы основания жаловаться на вас,  – отвечал шкипер,  – но, вместо того чтобы говорить загадками, я осмелюсь посоветовать вам приберечь свою энергию для более важного случая. Мы можем понадобиться наверху,  – прибавил он более резким тоном и занес одну ногу на лестницу.

   Мистер Риак поймал его за рукав.

   – Давайте спросим его самого? – вопросительно сказал он.

   – Ну хорошо. Дэвид, если мы выпустим тебя отсюда, обещаешь ли ты вести себя прилично? – иронично спросил капитан.

   – Что значит прилично? Из всех неприличных вещей, которые приходят на ум, у меня имеется разве что желание поприставать к дамам, – нарочито смиренным голосом ответил я, – но за их неимением на борту «Завета», это желание никак пока не осуществимо.

   Капитан с Риаком на секунду застыли, затем разразились громким хохотом.

   – Капитан, – отсмеявшись промолвил мистер Риак, – я думаю Дэвида можно выпустить, пусть он только пообещает не напиваться. А то ещё спутает с женщиной лёгкого поведения нашего юнгу или какого-нибудь матроса посмазливее. Страшно даже представить, что он, со своим явным талантом к членовредительству, может с ними сделать!

   Они снова грохнули хохотом. Отсмеявшись, Хозисон вытер слезящиеся глаза.

   – Ну, сэр, довольно с нас шуток,  – сказал он сварливым голосом.  – Тащите его куда хотите.

   С этими словами капитан стал подниматься по лестнице. Я молча сидел в углу во время их странного разговора и потом увидел, как мистер Риак повернулся вслед Хозисону и поклонился ему чуть ли не до земли, очевидно в насмешку. Я же отметил, во-первых, что помощник был в дугу пьян, как и сказал капитан, а во-вторых, что он (и в пьяном и трезвом виде) мог быть мне неплохим другом.

   Какое блаженство открыть глаза при дневном свете и увидеть, что находишься в обществе людей! Каюта на баке была довольно большая; вдоль стен её тянулись койки, на которых сидели и курили или же спали матросы, свободные от вахты. День был тихий, с теплым ветром, и поэтому люк был открыт. В каюту попадал не только дневной свет, но время от времени, при поворотах корабля, и пыльный солнечный луч, ослеплявший и восхищавший меня. Единственная проблема – тренироваться на глазах у всех было невозможно, а лезть для этого в вонючий трюм не особенно хотелось. Но я нашёл выход. Теперь я с утра до вечера, подобно обезьяне, лазил по мачтам, вантам, выбленкам и прочим деталям такелажа. Не сказать чтобы капитан с восторгом отнесся к моим развлечениям, но всё-таки переданная мною лично ему солидная сума денег примирила его с маленькими странностями самозваного пассажира. Поначалу матросня ругалась, а имеющий на меня зуб второй помощник капитана Шуан даже грозился пристрелить, но затем все привыкли. Тем более, что я вначале старался особо не мешать, а со временем начал и помогать парусной команде. Да и, что скрывать, активно занялся подкупом должностных лиц. Причём каждый из них был свято уверен, что я отдаю ему свои последние сбережения. Даже Шуан смягчился, когда я передал ему десять фунтов и извинился за выбитые в давешней схватке зубы. Хотя с этим психом надеяться на стабильность отношений не приходилось, но об этом расскажу далее.

   На баке я прожил долгие дни под неусыпным надзором окружающих, и близко познакомился со многими моряками брига. Прежний Дэвид Бэлфур наверняка обозвал бы их сборищем грубых людей. Оторванные от всех прелестей даже местной недоразвитой цивилизации, матросы обречены были вместе качаться на бурных волнах под командой не менее грубого начальства. Одни из них прежде плавали с пиратами и видали дела, о которых даже мне говорить противно. Другие сбежали с английских королевских судов и были приговорены к виселице, чего они ничуть не скрывали, и все они при удобном случае готовы были вступить врукопашную даже со своими лучшими друзьями. Особенно если бы это сулило им какую-нибудь материальную выгоду. Нет, я не разделяю мнение Стивенсона, что «нет людей совершенно дурных: у каждого есть свои достоинства и недостатки». В подобное могут верить только интеллигенты, напрочь оторванные от реальной жизни. Среди людей иногда встречаются такие выродки, что просто диву даёшься, они как будто иной биологический вид. Но среди здешних таких не было. Подчёркнуто грубые, часто тупые или излишне доверчивые, похожие на современное мне сообщество бомжей со свалки, в целом они были не так уж плохи.

   Один из них, человек лет сорока, часами ездил мне по ушам, рассказывая о своей жене и детях. Он раньше был рыбаком, но лишился лодки, и это заставило его отправиться в открытое море. Но мне гораздо интереснее было слушать другого, горца из клана МакДональд. Честно, я чуть грубо не заржал, когда впервые услышал его фамилию, поскольку она у меня ассоциировалась скорее с гамбургерами чем с горной Шотландией.

   Данный представитель знатной горской фамилии принадлежал к побочной ветви клана МакДональд из Кланраналда. Что меня в нем особенно привлекло – он был ходячей энциклопедией по генеалогии всех горных шотландских родов. Кэмпбеллы, Стюарты, многочисленные роды с приставкой "мак" (в переводе – сын) перечислялись им с таким знанием дела, как будто его призванием было не морское ремесло, а сидение среди родовых книг в каком-нибудь магистрате. Кроме всего этот матрос оказался весьма набожен, и с глубокомысленным видом цитируя священное писание, чтобы затем толковать тексты к своей выгоде, я легко мог манипулировать его мнением. Так что моё знание латыни пришлось весьма к месту. Я пытался сделать из этого парня, которого звали Эвен, своего верного сторонника в намечающейся в обозримом будущем небольшой заварушке. Этому способствовало то, что родственники Эвена были ярыми якобитами, как и Стюарты. Но об я этом тоже расскажу попозже, не буду забегать вперёд.