Текст книги "Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)"
Автор книги: Макс Мин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
– Прекрасно сказано, мистер Дэвид, – отвечал он, – я очень рад, что вы таковы, каким вас рекомендует Ранкилер. Что же касается ваших политических недоразумений, то вы совершенно правы: я стараюсь быть выше подозрений и, во всяком случае, избегать всего, что могло бы вызвать их. Вопрос в том, – продолжал он, – как я, совершенно не зная сути дела, могу помочь вам?
– Сэр, – сказал я, – я предлагаю вам написать лорду, что я молодой человек из довольно хорошей семьи и со средствами, – все это, как мне кажется, совершенная правда.
– Ранкилер ручается за это, – отвечал мистер Бэлфур, – и я вполне верю его свидетельству.
– К этому вы можете прибавить, если вам достаточно моего слова, что я хороший сын англиканской церкви, верный королю Георгу и воспитанный в этих принципах, – продолжал я.
– Ни то, ни другое явно не повредит вам, – сказал мистер Бэлфур, соглашаясь.
– Затем вы можете написать, что я явился к лорду по очень важному делу, связанному со службой его величеству и отправлением правосудия, – подсказал я.
– Так как я не знаю, в чём состоит ваше дело, то не могу судить и о его значении. Определение «очень важное» поэтому отпускается. Остальное я могу выразить приблизительно так, как вы предлагаете.
– А затем, сэр, – сказал я, задумчиво потрепав себе подбородок большим пальцем, – затем, сэр, мне бы очень хотелось, чтобы вы ввернули словечко, которое, может быть, могло бы защитить меня при случае.
– Защитить? – спросил он. – Вас? Эта фраза немного смущает меня. Если дело настолько опасно, то, признаюсь, я не особенно расположен вмешиваться в него с закрытыми глазами.
– Мне кажется, я могу в двух словах объяснить, в чем дело, – сказал я.
– Это, пожалуй, действительно было бы самое лучшее решение, – ответил он.
– Речь идет об Эпинском убийстве, которому я стал случайным свидетелем, – продолжил я. Он в ужасе поднял обе руки.
– Боже, боже! – воскликнул он взволнованно.
По выражению его лица и голоса я понял, что он серьёзно напуган.
– Позвольте объяснить вам... – начал было я снова.
– Покорно благодарю, я больше не желаю слышать об этом. Я совершенно отказываюсь слушать... Ради вашего имени и Ранкилера, а может быть, немного и для вас самих я сделаю, что могу, чтобы помочь вам, но о фактах я более ничего не хочу слышать. Кроме того, я считаю своей обязанностью предостеречь вас. Это опасное дело, мистер Дэвид, а вы ещё так молоды. Будьте осторожны и обдумайте своё решение.
– Поверьте, что я уже не раз обдумал его, мистер Бэлфур, – сказал я. – Обращаю снова ваше внимание на письмо Ранкилера, где, надеюсь, он выразил своё одобрение по поводу моего намерения.
– Хорошо, хорошо, – сказал он, – я сделаю для вас всё, что смогу. – С этими словами он взял перо и бумагу, посидел некоторое время размышляя, а затем стал писать, взвешивая каждое слово. – Правильно ли я понял, что Ранкилер одобряет ваше намерение? – спросил Бэлфур.
– После небольшого колебания он сказал, чтобы я, «с божьей помощью, шёл вперед, добиваться справедливости во имя чести», – ответил я высокопарно, подражая манере речи стряпчего.
– Действительно, тут явно не помешает божья помощь, – заметил мистер Бэлфур, подписывая письмо. Он поставил перстнем печать, перечёл и снова обратился ко мне: – Вот вам, мистер Дэвид, рекомендательное письмо. Я поставил на нем печать, не заклеив его, и отдам вам открытым, как того требует форма. Но так как я действую впотьмах, то снова прочту его вам, чтобы вы видели, то ли это, что вам нужно.
Пильриг, 26 августа 1751 г.
Милорд!
Позволю себе обратить ваше внимание на моего однофамильца и родственника Дэвида Бэлфура из Шоса, эсквайра, молодого джентльмена незапятнанного происхождения и с хорошим состоянием. Он, кроме того, воспитан в религиозных принципах, а политические его убеждения не оставляют желать ничего лучшего для нашей страны. Мистер Бэлфур не рассказывал мне сути своего дела, но я понял, что он хочет объявить вам нечто важное по его мнению касательно службы его величеству и отправления правосудия – дела, в которых ваше усердие так широко известно. Мне остается прибавить, что намерение молодого джентльмена известно и одобрено несколькими его друзьями, которые будут с волнением следить за исходом дела, успешным ли он окажется или неудачным.
– После чего, – продолжал мистер Бэлфур, – я подписался с обычными выражениями почтения. Обратили вы внимание на то, что я написал «несколько ваших друзей»? Надеюсь, что вы можете подтвердить это множественное число.
– Разумеется, сэр, моё намерение известно и одобрено не одним только человеком, – сказал я. – Что же касается вашего письма, за которое я осмеливаюсь поблагодарить вас, то в нем есть всё, на что я только мог бы надеяться.
– Это всё, что я мог написать, – ответил он, – и, зная, в какое непростое дело вы намерены вмешаться, мне остается только молить бога, чтобы даже этого оказалось достаточно.
IV.
Мой родственник оставил меня у себя отобедать. «Ради чести дома», – так он выразился. Поэтому я ещё более торопился на обратном пути, беспрестанно подхлёстывая коня. Я не мог думать ни о чем другом, кроме того, чтобы поскорее совершить следующий задуманный шаг. Оставив свой четвероногий транспорт в конюшне, я ненадолго заскочил в снимаемую квартиру чтобы переодеться и сменить сапоги со шпорами на дорогие изящные туфли. Но мой поход к Генеральному прокурору в этот день так и закончился ничем – его не оказалось на рабочем месте. Было известно только, что они с лордом Верховных судьёй куда-то вышли ещё утром и до сих пор не возвратились. Секретарь судебной палаты не смог мне сказать точно, как его можно найти, поэтому пришлось дожидаться окончания дня и пытаться застать его дома. Здесь мне повезло больше. Слуга впустил меня в прихожую, куда доносились звуки клавесина и женское пение – похоже хозяева что-то праздновали. Мне пришлось ждать минут пятнадцать, за которые солнце окончательно скрылось за горизонтом. Созерцая прекрасно выполненную модель стопушечного корабля, стоявшего в приёмной, я так глубоко погрузился в свои мысли, что невольно вздрогнул, когда в дверь вошёл высокий представительный мужчина.
– Здравствуйте, молодой человек, и простите за ожидание, – сказал он, закрывая за собой дверь. – Кто вы и по какому вопросу искали меня?
– Я пришел с рекомендательным письмом от лорда Пильрига к Генеральному прокурору, по важному делу – сказал я.
– Давно вы уже ждёте здесь? – спросил он.
– О, всего лишь несколько минут, ещё не успел даже заскучать, – вежливо отвечал я.
– В первый раз слышу об этом, – продолжал он, пожимая плечами. – Прислуга, верно, не успела доложить о вас. Но вы меня дождались, я – Престонгрэндж, Генеральный прокурор Шотландии.
С этими словами он вышел в соседнюю комнату. И я по его знаку последовал за ним. По дороге мне отчего-то вспомнилась цитата «в белом плаще с кровавым подбоем...», но я тут же постарался выбросить её из головы, поскольку с данной ситуацией она не имела ничего общего.
Престонгрэндж, зайдя в кабинет, зажёг свечу и сел у массивного письменного стола. Комната была большая, продолговатая, вся уставленная книгами вдоль стен. Трепещущее тёплое пламя свечи ясно обрисовало мужественное лицо прокурора с небольшой бородкой и суровыми складками между бровей. Однако лицо его также было красным, а глаза влажными и блестящими, можно было не сомневаться, что он накануне пил не только родниковую воду. Он также слегка пошатывался, прежде чем сел. Без сомнения, он недавно очень хорошо поужинал, хотя выглядел вполне владеющим своими мыслями и речью.
– Ну, сэр, садитесь, – сказал он, несколько небрежно махнув рукой в сторону стула для посетителей, – и покажите мне письмо уважаемого лэрда Пильрига.
Он наскоро посмотрел начало записки, поднял глаза и слегка поклонился, когда дошел до моего имени. При последних словах внимание его, однако, удвоилось, и я уверен, что он перечёл их дважды. Можете себе представить, как билось моё сердце: ведь теперь Рубикон был перейден и я находился на поле сражения.
– Очень рад познакомиться с вами, мистер Бэлфур, – сказал он, окончив чтение. – Позвольте предложить вам стаканчик кларета.
– Благодарю вас, милорд, но разве что несколько позже, – заметил я. – Видите ли, я действительно пришёл по довольно важному делу, и хотел бы изложить его суть как можно скорее.
– Вам лучше знать, – сказал он. – Но если позволите, я сам не прочь выпить ещё бутылочку.
Он позвонил, и, тут час же, как будто стоял под дверью, явился лакей с вином и стаканами.
– Вы решительно не хотите составить мне компанию? – спросил прокурор.
– Разве что за наше знакомство! – всё-таки присоединился я к хозяину. Надо было постараться расположить его к себе, а излишняя твёрдость могла помешать этому.
– Итак, чем могу служить вам? – отпив действительно неплохого вина и довольно откинувшись на спинку кресла спросил прокурор.
– Мне, может быть, следует начать с того, милорд, что я пришел сюда по вашему собственному настоятельному приглашению, – отхлебнув из бокала, сказал я.
– В таком случае у вас есть передо мной некоторое преимущество, – отвечал он, – могу поклясться, что до этого вечера я ничего не слыхал о вас.
– Совершенно верно, милорд. моё имя вам действительно незнакомо, – сказал я. – А между тем вы уже довольно давно желаете познакомиться со мной и даже объявили об этом публично.
– Мне бы хотелось получить от вас некоторое разъяснение по поводу ваших слов, – возразил он.
– Не послужит ли вам некоторым разъяснением, – сказал я, – то, что если бы я желал шутить – а я вовсе не расположен это делать, – я, кажется, имел бы право требовать от вас двести фунтов.
– В каком это смысле? – спросил он.
– В смысле награды, объявленной в стране за мою поимку, – ответил я.
Он сразу поставил свой недопитый бокал на стол и выпрямился на стуле, на котором до этого сидел удобно развалившись.
– Как мне следует понимать это странное заявление? – спросил он напряжённо.
– «Высокий, крепкий юноша, лет восемнадцати, – процитировал по памяти я, – говорит чисто, не как горец, бороды не имеет».
– Я узнаю эти слова, – сказал он. – И если вы явились сюда с неуместным намерением позабавиться, то они могут оказаться гибельными для вас.
– У меня совершенно серьёзное намерение, – отвечал я, – и вы отлично меня поняли, ибо речь идёт о жизни и смерти. Я – именно тот молодой человек, который разговаривал с Гленуром перед тем, как тот был убит.
– Могу только предположить, видя вас здесь, что вы хотите убедить нас в своей невиновности, – сказал он.
– Вы сделали совершенно правильное заключение, – согласился я. – Я верный подданный короля Георга и совершенно невиновен, иначе бы не стал сам приходить сюда.
– Очень этому рад, – заметил он взволнованно. – Это такое ужасное преступление, мистер Бэлфур, что нельзя допустить и мысли о возможности снисхождения. Кровь была пролита варварским образом и людьми, о которых всем известно, что они враждебно настроены против его величества и наших законов. Я придаю этому очень большое значение и настаиваю на том, что преступление направлено лично против его величества.
– К сожалению, милорд, – несколько сухо прибавил я, – общеизвестно, что оно направлено лично против ещё одного очень важного лица, которое я не хочу называть.
– Если вы этими словами желаете на что-нибудь намекнуть, то должен заметить, что считаю их неуместными в устах верного подданного, каким вы себя объявили. И если бы они были произнесены публично, я счёл бы своим непременным долгом обратить на них своё внимание, – сказал он поучающе. – Мне кажется, что вы не сознаете всей опасности своего положения, иначе были бы осторожнее и не усугубляли бы её, бросая тень на правосудие. В нашей стране и в моих скромных возможностях Генерального прокурора правосудие нелицеприятно.
– Вы слишком многое приписываете лично мне, милорд, – сказал я. – Я только повторяю общепринятую молву, которую слышал везде по пути от людей самых различных убеждений.
– Когда вы станете благоразумнее, то поймете, что не следует всякому слуху верить, а тем более его во всеуслышание повторять, – сказал прокурор. – Я верю, что у вас не было плохого намерения. Положение почитаемого всеми нами вельможи, который действительно был задет этим варварским убийством, слишком высоко, чтобы его могла достигнуть клевета. Герцог Аргайлский – вы видите, я с вами откровенен, – смотрит на это дело так же, как я: мы оба должны смотреть на него с точки зрения наших судейских обязанностей я службы его королевскому величеству. Я бы желал, чтобы в наше печальное время и все остальные стороны конфликта были бы так же свободны от чувства семейной вражды, как он. Но случилось, что жертвой своего долга пал именно Кемпбелл. Кто, как не Кемпбеллы, всегда был впереди других на пути долга? Я не Кемпбелл и потому могу смело сказать это. К тому же оказывается, к нашему общему благополучию, что глава этого знатного дома в настоящее время председатель судебной палаты. И вот на всех постоялых дворах по всей стране дали волю своим языкам люди с ограниченным умом, а молодые джентльмены вроде мистера Бэлфура необдуманно повторяют эти досужие слухи. – Всю свою речь он произнес, пользуясь известными ораторскими приемами, точно выступал на суде. Затем, обращаясь ко мне снова как обычный джентльмен, он сказал: – Но это всё не относится к делу. Остаётся только узнать, как мне быть с вами?
– Я думал, что это скорее я узнаю от вас это, милорд, чем вы от меня – отвечал я.
– Всё верно, – сказал прокурор. – Но, видите ли, вы пришли ко мне с хорошей рекомендацией. Это письмо подписано известным честным вигским именем, – продолжал он, на минуту взяв его со стола. – И, помимо судебного порядка, мистер Бэлфур, всегда есть возможность прийти к соглашению. Я заранее говорю вам: будьте осторожнее, так как ваша судьба зависит лишь от меня. В этом деле – осмеливаюсь почтительно заметить – я имею больше власти, чем сам король. И если вы понравитесь мне и удовлетворите мою совесть вашим последующим поведением, обещаю вам, что сегодняшнее свидание останется между нами.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил я.
– Я хочу сказать, мистер Бэлфур, – отвечал он, – что если ваши дальнейшие ответы удовлетворят меня, то ни одна душа не узнает, что вы здесь вообще были. Заметьте, я даже не зову своего клерка.
Я увидел, к чему он клонит.
– Я думаю, что нет надобности объявлять кому-либо о моём посещении, – сказал я, – хотя не вижу, чем это может быть особенно выгодно для меня. Я не стыжусь того, что пришел сюда.
– И не имеете ни малейшей причины стыдиться, – отвечал он одобрительно, – так же как и бояться последствий, если будете впредь осмотрительны.
– С вашего позволения, милорд, – возразил я, – меня нелегко запугать.
– Уверяю вас, что вовсе не хочу вас запугивать, – продолжал он. – Но давайте займемся допросом. Предостерегаю вас: не говорите ничего, не относящегося к моим вопросам. От этого в значительной степени будет зависеть и ваша безопасность. Есть границы и моей власти.
– Постараюсь во всём последовать вашему совету, милорд, – сказал я.
Он положил на стол чистый лист бумаги и написал заголовок.
– Из ваших слов явствует, что вы были в Леттерморском лесу в момент рокового выстрела, – начал он. – Было это случайностью?
– Да, чистой случайностью, – сказал я.
– Каким образом вы вступили в разговор с Колином Кемпбеллом? – спросил он.
– Я не вступал с ним в разговор, он первым обратился ко мне с вопросом кто я и что здесь делаю, – ответил я.
– Гм... – сказал он записывая, – а куда же вы направлялись в тот момент?
– В Охарн, к Джеймсу Стюарту.
– Вот ведь, – с досадой ответил он, отбросив перо, – только этого не хватало для полного счастья. Не могли бы вы не упоминать эту семейку без особой необходимости?
– Я думал, милорд, что в подобном случае все факты одинаково существенны, – возразил я.
– Вы забываете, что мы теперь судим этих самых Стюартов, – многозначительно ответил он. – Если нам придется когда-нибудь судить вас, то будет совсем другое дело: я тогда буду настаивать на вопросах, которые теперь согласен обойти. Однако покончим: в предварительном показании мистера Мунго Кемпбелла сказано, что вы немедленно после выстрела побежали наверх по склону. Почему это случилось?
– Я побежал не немедленно, милорд, и побежал потому, что увидел убийцу.
– Значит, вы увидели его?
– Так же ясно, как вижу вас, милорд, хотя и не так близко.
– Вы узнали его?
– Я мог бы теперь его узнать в лицо, но ранее никогда не видел.
– Ваше преследование, значит, было безуспешно, и вы не могли догнать убийцу?
– Не смог, хотя был близко.
– Он был один?
– Один.
– Никого более не было по соседству?
– Неподалеку в лесу мне встретился Алан Брэк Стюарт.
Прокурор опять положил перо.
– Мы, кажется, играем в кто кого перетянет, – сказал он. – Боюсь, что это окажется для вас плохой забавой.
– Я только следую вашему указанию, милорд, и отвечаю на ваши вопросы коротко и по существу, – отвечал я.
– Постарайтесь одуматься вовремя, – сказал он. – Я отношусь к вам с самой нежной заботой, но вы, кажется, нисколько этого не цените. И если только не будете впредь осторожнее, всё может оказаться бесполезным.
– Я очень ценю вашу заботу, но думаю, что вы не понимаете меня, – отвечал я спокойным тоном, хотя понял, что сейчас предстоит основная схватка. – Я пришел сюда, чтобы дать показания, которые могли бы вас убедить, что Алан Брэк не принимал никакого участия в убийстве Гленура Кэмпбелла.
Прокурор с минуту казался в затруднении; он сидел с поджатыми губами и бросал на меня взгляды разъярённой кошки.
– Мистер Бэлфур, – сказал он наконец, – я говорю вам ясно, что вы идете неверным путём и от этого могут пострадать ваши собственные интересы.
– Милорд, – отвечал я, – я в этом деле так же мало принимаю в соображение свои личные интересы, как и вы. Видит бог, у меня только одна цель: я хочу, чтобы восторжествовала справедливость и были оправданы невинные. Если, преследуя эту цель, я вызываю ваше неудовольствие, милорд, то мне придется скрепя сердце примириться с этим.
При этих словах он встал со стула, зажёг вторую свечу и некоторое время пристально глядел мне в глаза. Я с удивлением заметил, что лицо его изменилось, стало чрезвычайно серьёзным и, как мне показалось, почти бледным.
– Вы или очень наивны, или, наоборот, чрезвычайно хитры, и я вижу, что должен обращаться с вами более доверительно, – сказал он. – Это дело политическое, да, мистер Бэлфур, приятно нам это или нет, но дело это политическое, и я дрожу при мысли о том, какие последствия оно может вызвать в стране. К политическому делу – мне вряд ли есть надобность говорить это молодому человеку с вашим образованием – мы должны относиться совсем иначе, чем просто к уголовному. Salus populi suprema lex* – принцип, допускающий большие злоупотребления, но он силён той силой необходимости, которую мы находим в законах природы. Если позволите, мистер Бэлфур, я объясню вам это подробнее. Вы хотите уверить меня...
– Прошу прощения, милорд, но я хочу уверить вас только в том, что могу доказать фактами, – сказал я убеждённо.
– Тише, тише, молодой человек, – заметил он примирительно, – не придирайтесь к словам и позвольте человеку, который мог бы по возрасту быть вашим отцом, употреблять свои собственные несовершенные выражения и высказать собственные скромные суждения, даже если они, к несчастью, не совпадают с суждениями мистера Бэлфура. Вы хотите уверить меня, что Брэк невиновен. Я придал бы этому мало значения, тем более что мы не можем поймать его. Но дело не только в этом. Допустить, что Брэк невиновен – значит отказаться от обвинения другого, совершенно иного преступника, дважды поднимавшего оружие против короля и дважды прощённого, сеятеля недовольства и бесспорно – кто бы ни произвел выстрел – инициатора этого дела. Мне нет надобности объяснять вам, что я говорю о Джеймсе Стюарте.
– На что я вам так же чистосердечно отвечу, что о невиновности Алана и Джеймса я именно и пришел объявить вам честным образом, милорд, и готов засвидетельствовать это в суде, – сказал я.
– На что я вам так же чистосердечно отвечу, мистер Бэлфур, – возразил он, – что в данном случае я не требую вашего свидетельства и желаю, чтобы вы вовсе воздержались от него.
– Нет, я конечно понимаю, что это дело стало удобным поводом для того, чтобы свести кое-какие личные счёты, – сказал я, – но ведь это будет совершенно несправедливо!
– Я всей душой забочусь об интересах Шотландии, – отвечал он, – и внушаю вам то, чего требует политическая необходимость. Патриотизм не всегда бывает нравственным в точном смысле этого слова. Мне кажется, что вы должны быть этому рады: в этом ваша защита. Факты против вас. И если я всё ещё стараюсь помочь вам выйти из очень опасного положения, то делаю это отчасти потому, что ценю вашу честность, которая привела вас сюда, отчасти из-за письма Пильрига, но главным образом потому, что в этом деле я на первое место ставлю свой политический долг, а судейский долг – на второе. По тем же самым причинам, откровенно повторяю вам, я не желаю выслушивать ваше свидетельство.
– Я желал бы, чтобы вы не приняли моих слов за возражение. Я только хочу верно определить наше взаимное положение, – сказал я. – Если вам, милорд, не нужно моё свидетельство, то сторона защиты, вероятно, будет очень рада ему.
Престонгрэндж встал и начал ходить взад и вперёд по комнате.
– Вы не так юны, – заметил он, – чтобы не помнить ясно сорок пятый год и смуту, охватившую тогда всю страну. Пильриг пишет, что вы преданы церкви и правительству. Но кто же спас их в тот роковой год? Я не говорю о королевском высочестве и его войске, которое в своё время принесло большую пользу. Однако страна была спасена, и сражение выиграно ещё прежде, чем Кумберлэнд наступил на Драммоси. Кто же спас её? Повторяю: кто спас протестантскую веру и весь наш государственный строй? Во-первых, покойный лорд-президент Каллоден: он много сделал и мало получил за это благодарности. Так и я отдаю все свои силы той же службе и не жду другой награды, кроме сознания исполненного долга. А кроме него, кто же ещё? Вы сами знаете это не хуже меня. О нем много злословят, и вы сами намекнули на это, когда вошли сюда, и я остановил вас. То был герцог великого клана Кемпбеллов. И вот теперь Кемпбелл во время отправления своих служебных обязанностей подло убит. И герцог и я – мы оба Хайлэндеры. Но мы цивилизованные Хайлэндеры, а громадное большинство наших кланов и семейств не цивилизованы. Они отличаются добродетелями и недостатками диких народов. Они всё ещё варвары, как и Стюарты. Только варвары Кемпбеллы стоят за законную страну, а варвары Стюарты – за незаконную. Теперь судите сами. Кемпбеллы ожидают мщения. Если они не получат его – если Джеймс избегнет смерти, – среди Кемпбеллов будет волнение. А это значит, будут волнения во всём Хайлэнде, который и так не спокоен и далеко не разоружён. Разоружение – одна лишь комедия.
– В этом я могу полностью поддержать ваше мнение, оружия в горах припрятано достаточно, – сказал я.
– Волнения в Хайлэнде будут на руку нашему старинному бдительному врагу, – продолжал лорд, вытягивая палец и продолжая шагать. – И я даю вам слово, сорок пятый год может вернуться, с той разницей, что Кемпбеллы будут на противной стороне. Неужели для того, чтобы спасти этого Стюарта, который уже без того несколько раз осуждён, если не за это, то за разные другие дела, вы предлагаете вовлечь нашу родину в междоусобную войну, подвергнуть опасности веру своих отцов, рисковать жизнью и имуществом многих тысяч совершенно невинных людей? Эти соображения перевешивают в моём мнении и, надеюсь, перевесят и в вашем, мистер Бэлфур, если вы любите свою родину, правительство и религиозную истину.
– Вы говорите со мной откровенно, и я вам за это очень благодарен, – сказал я. – Я, со своей стороны, постараюсь поступить так же честно. Я верю, что ваша политика совершенно правильна. Я верю, что на вас лежат такого рода тяжелые обязанности. Я верю, что вы приняли на себя эти обязанности, когда вступали на высокий пост, занимаемый вами. Но я простой человек и с меня достаточно простых обязанностей. Я могу думать только о двух вещах: о несчастном, несправедливо осуждённом на немедленную и позорную смерть, и о слезах его жены, которые не выходят у меня из головы. Я не могу не обращать на это внимание. Таков уж мой характер. Если стране суждено погибнуть, пускай она гибнет. Если я ослеплён, то могу лишь молить бога, чтобы он просветил меня, пока ещё не слишком поздно. Что касается Кэмпбеллов – у меня есть несколько знакомых среди джентльменов носящих эту фамилию. И я попробую всеми силами донести до герцога мысль, что за нанесённую обиду надо мстить истинному виновнику, а не использовать её для сведения старых счётов.
Слушая меня, он стоял неподвижно и, когда я окончил свой спич, ещё некоторое время оставался в прежнем положении.
– Это совершенно непредвиденное препятствие, – произнес он громко и отрешённо, будто разговаривая сам с собой.
– Как вы намерены распорядиться относительно меня, милорд? – обратил я на себя его внимание.
– Знаете ли вы, – сказал он грозно, – что вы могли бы уже сегодня ночевать в тюрьме, если бы я того захотел?
– Я пару раз ночевал в гораздо худших местах, милорд, – отвечал я с показным смирением.
– Вот что, мой милый, – сказал он устало, – из нашего разговора мне ясно, что я могу положиться на ваше честное слово. Обещайте мне, что сохраните в тайне не только то, что произошло между нами сегодня, но и всё, что знаете об Эпинском деле, и я отпущу вас.
– Я могу обещать хранить это до завтра или до любого ближайшего дня, назначенного вами, – возразил я. – Я не хочу, чтобы вы думали обо мне слишком плохо. Но если бы я дал слово без ограничения, то вы, милорд, достигли бы своей цели.
– Я не пытался подловить вас, – заметил он с досадой.
– Я в этом уверен, но всё же, – сказал я.
– Подождите, – продолжал он, – завтра воскресенье. Приходите в понедельник, в восемь часов утра, а до тех пор твёрдо обещайте молчать.
– Охотно обещаю, милорд, – сказал я. – Что же касается произнесённых вами сегодня слов, то даю слово молчать до конца моих дней.
– Заметьте, – прибавил он, – что я не прибегаю к угрозам.
– Это вполне согласуется с вашим благородством, милорд, – сказал я. – Но я не настолько глуп, чтобы не почувствовать их, хотя они так и не были произнесены.
– Ну, – заметил он, – спокойной ночи. Желаю вам хорошо спать. Я же на это теперь даже не рассчитываю.
Он вздохнул, взял свечу и самолично проводил меня до выхода из дома.
V.
На следующий день, в воскресенье 27 августа, я имел возможность обойти множество публичных заведений столицы Шотландии, от кабаков до церквей. Переодевшись в одежду горожанина среднего достатка и взяв с собой полный кошель серебра, занялся охотой на слухи. Жители Эдинбурга судачили обо всём, но меня более всего интересовали сплетни об ограблении банка в Глазго. С огромным удивлением я узнал, что по подозрению в его осуществлении были задержаны некие братья Уиддли, Томас и Роберт. Томас работал водоносом в Глазго, та ещё работёнка, между прочим. Разносчик воды доставлял воду в дома людей. Это была чрезвычайно трудоёмкая работа, так как приходилось нести в руках вёдра с водой весом до тридцати килограммов. Эта профессия была к тому же и тяжела для здоровья, так как приходилось пешком поднимать воду в те дома людей, которые жили на верхних этажах зданий. Вследствие чего плечи Тома имели необычайную ширину. Его брат Роб работал конюхом в одном из пригородных трактиров на восточной окраине Глазго и отличался чрезвычайной упитанностью. Как нетрудно догадаться, оба брата были рыжими и оба носили бороды. Их уверенно опознало сразу несколько свидетелей ограбления. Я мог бы просто посмеяться над этим невероятным совпадением, тем более, рыжие братья с фамилией Уиддли (хорошо хоть не близнецы, это вообще был бы сюр) но мне вдруг стало грустно. В это время людей простого сословия вполне могли отправить на виселицу совершенно не выясняя их действительной вины. А уж в том, чти их сейчас пытают, чтобы выяснить где спрятано унесённое из банка золото, я почти не сомневался.
Услышал я от одного подвыпившего морячка и сплетню о убийстве капитана "Антилопы". Он увлечённо рассказывал своим не менее пьяным дружкам, что убил его одноногий отец одной красотки из Инвернесса, которую тот однажды изнасиловал, а затем вывез за море и продал в публичный дом для матросов где-то в Калифорнии. Причём говорил он с такой убеждённостью и массой живописных подробностей, что я сам чуть не поверил будто данная вендетта в самом деле имела место быть.
Прошатавшись по городу до позднего вечера и вернувшись на съёмную квартиру в сумерках, мне больше ничего не оставалось как лечь спать. Хотя очень бы хотелось пошарить по Интернету или даже посмотреть телевизор, пусть даже с его вечным засильем дурацкой рекламы, но до подобных развлечений пришлось бы ждать ещё более двух веков.
В понедельник я в первый раз в жизни пошел к брадобрею и остался вполне доволен результатами его работы – сам бы я подобным примитивным инструментом бриться ни за что бы не рискнул. Отправившись оттуда прямиком к прокурору, я у дверей его дома снова увидел красные мундиры солдат, выделявшиеся ярким пятном в переулке. С трудом поборол порыв немедленно бежать или драться – это с чего у меня вдруг так явно проявился подобный рефлекс? Я посмотрел вокруг, желая найти молодую леди и её спутников, но нигде не было видно даже их следа. Зато как только меня ввели в помещение, где я уже ожидал прокурора в субботу, я в углу заметил высокую фигуру Джеймса Мора. Он, казалось, находился в мучительном беспокойстве, все время двигал руками и ногами, а глаза его тревожно бегали по стенам комнаты. Я с жалостью вспомнил о его отчаянном положении. То ли поэтому, то ли потому, что я всё же подсознательно слишком сильно интересовался его дочерью, я тут же заговорил с ним.
