Текст книги "Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Макс Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

   Случилось, что Том случайно взглянул наверх и увидел большого баклана, клевавшего верёвку. Тому это показалось необычайным и несогласным с привычками обычной птицы. Он сообразил, что верёвки не особенно крепки, а клюв баклана и утёс Басс чрезвычайно тверды и что ему будет не очень приятно упасть в холодное море с высоты двухсот футов.

   "Шш...  – крикнул Том, – пшш... пошла прочь, гадкая птица!"

   Баклан глянул прямо в лицо Тому, и в глазах у него появилось что-то жуткое. Бросив один только взгляд, он снова принялся за верёвку; теперь он клевал как бешеный. Никогда не существовало баклана, который бы работал подобно этому: он, казалось, прекрасно знал своё дело, теребя мягкую веревку между клювом и острой зазубриной утёса.

   В душу Тома закрался страх.

   "Это не просто птица", – подумал он.

   Он бросил взгляд назад, и в глазах его помутилось.

   "Если у меня закружится голова,  – сказал он,  – Тому Дэйлю придёт конец".

   И он подал знак, чтобы его подняли.

   Казалось, баклан понимал сигналы: он тотчас бросил верёвку, расправил крылья, громко крикнул, описал в воздухе круг и прямо устремился в лицо Тома Дэйля. Но у Тома был с собой нож, он выхватил его, и холодная сталь заблестела на солнце. Казалось, что птица была знакома и с ножами, потому что, как только блеснула сталь, она снова вскрикнула, но не так громко и как бы разочарованно и улетела за скалу, так что Том не видел её больше. И как только баклан улетел, голова Тома упала на плечи, и его потащили, точно мёртвое тело, болтавшееся вдоль скалы.

   Чарка водки – он никогда не ходил без нее – привела его в чувство, насколько это было возможно, и он сел.

   "Скорее, Джорди, беги к лодке, смотри за лодкой, скорее, – кричал он, – не то этот баклан угонит её!"

   Птицеловы удивленно переглянулись и постарались его успокоить. Но Том Дэйль не успокоился, пока один из них не побежал вперед, чтобы следить за лодкой. Остальные спросили, полезет ли он снова вниз продолжать охоту.

   "Нет, – сказал он, – ни я не спущусь, ни вас не пошлю. И как только я буду в состоянии стать на ноги, мы уедем с этого дьявольского утёса".

   Понятно, они не теряли времени, да и хорошо сделали: не успели они доплыть до Норт-Бервика, как у Тома разыгралась жесточайшая горячка. Он пролежал в болезни всё то лето. И кто же был так добр, что чаще всех приходил наведываться о его здоровье? Тод Лапрайк! Впоследствии люди говорили, что, как только Тод подходил к дому, горячка Тома усиливалась. Этого я не помню, но отлично знаю, чем всё кончилось.

   Стояла осень. Дед мой отправлялся на ловлю скатов, и я, как все дети, стал просить, чтобы он меня взял с собой. Помню, что улов был большой и, следуя за рыбой, мы очутились вблизи Басса, где встретились с другой лодкой, принадлежавшей Сэнди Флетчеру из Кастльтона. Он тоже недавно умер, иначе вы могли бы сами спросить его. Сэнди окликнул нас.

   "Что там такое на Бассе?" – спросил он.

   "На Бассе?" – переспросил дед.

   "Да, – сказал Сэнди, – на его другой стороне?"

   "Что там такое может быть? – удивился дед. – На Бассе сейчас не может быть ничего, кроме овец".

   "Там что-то похожее на человека", – сказал Сэнди.

   "На человека!" – воскликнули мы, и нам это очень не поправилось: у подножия утёса не было лодки, на которой можно было привезти человека, а ключи от тюрьмы висели дома у изголовья складной кровати моего отца.

   Мы сблизили наши лодки и вместе подошли к острову. У деда моего имелась зрительная труба: он прежде был моряком и даже плавал капитаном на рыболовном судне, которое затопило на мелях Тэя. Когда мы посмотрели в трубу, то действительно увидели человека. Он находился в углублении зеленого склона, немного ниже часовни, у самой тропинки; метался, прыгал и плясал как сумасшедший.

   "Это Тод", – сказал дед, передавая трубу Сэнди.

   "Да, это точно он", – отвечал Сэнди.

   "Или кто-нибудь, принявший его образ", – сказал дед.

   "Разница небольшая, – произнес Сэнди, – чёрт ли это или колдун, я попробую выстрелить в него". – И он достал ружьё, которое постоянно носил с собой на случай если встретит дичь (Сэнди был самым известным стрелком во всей окрестности).

   "Подожди, Сэнди, – сказал мой дед, – прежде надо хорошенько его рассмотреть: иначе это дело может дорого обойтись нам обоим".

   "Что тут ждать? – заметил Сэнди. – Это будет божий суд, разрази меня бог!"

   "Может быть, и так, а может быть, и иначе, – сказал мой дед, достойный человек. – Не забывай правительственного прокурора, с которым ты, кажется, уже встречался".

   Это была правда, и Сэнди пришел в некоторое замешательство.

   "Ну, Квентин, – сказал он,  – а как бы ты поступил?"

   "Вот как, – отвечал дед. – Так как моя лодка идет быстрее, я вернусь в Норт-Бервик, а ты оставайся здесь и наблюдай за этим. Если я не найду Лапрайка, я вернусь, и оба мы поговорим с ним. Но если Лапрайк окажется дома, я вывешу на пристани флаг, и ты можешь смело стрелять в это существо".

   На этом они и порешили. Я перелез в лодку Сэнди, думая, что здесь произойдёт наиболее интересное событие. Мой дед дал Сэнди серебряную монету, чтобы вложить её в ружьё вместе с свинцовой дробью, так как известно, что такая монета смертельна для оборотней. Затем одна лодка отправилась в Норт-Бервнк, а другая не двигалась с места, наблюдая за таинственным существом, всё так же плясавшим на склоне утёса.

   Всё время, пока мы оставались там, оно металось и прыгало, приседало и кружилось как юла, а иногда мы слышали, как оно громко смеялось, вертясь. Я видывал, как молодые девушки, проплясав всю зимнюю ночь напролёт, все ещё пляшут, даже когда наступает новый зимний день. Но они бывают не одни: молодые люди составляют им компанию. Это же странное существо было в полном одиночестве. Там в углу у камина скрипач водит смычком. Это же существо плясало без всякой музыки, если не считать таковой криков бакланов. Девушки были молоды, здоровы, и жизнь в них била ключом. Это же был жирный и бледный увалень уже, как говориться, на склоне лет. Вы как хотите, а я скажу, что думаю. Это чудище скакало от радости, может то была и сатанинская радость, но всё равно радость. Я часто думал, зачем же колдуны и ведьмы продают дьяволу самое дорогое, что у них есть, – свои души, ежели все они либо сморщенные, болезненные старушки, либо немощные, дряхлые старики? А потом я вспоминаю, как Тод Лапрайк один-одинёхонек плясал немало часов кряду оттого, что тёмная радость била в его сердце ключом. Спору нет, всем им гореть в адском пламени, да зато здесь, прости меня господи, они порой бывают счастливее всех на свете.

   Наконец мы увидели, что на пристани на вершине мачты появился поднятый флаг. Этого только и ждал Сэнди. Он поднял ружье, осторожно прицелился и спустил курок. Раздался выстрел – и сразу затем пронзительный крик с Басса. Мы протерли глаза и взглянули друг на друга, думая, уж не рехнулись ли мы, так как после выстрела и крика чудище на острове точно сквозь землю провалилось. По прежнему светило солнце, дул ветер, а перед нами было пустое место, на котором всего секунду назад прыгало и кружилось это существо.

   Весь обратный путь я ревел, и меня лихорадило от ужаса. Взрослые чувствовали себя немногим лучше, и в лодке Сэнди мало говорили, а только призывали имя божие. А когда мы подошли к молу, то увидели, что все скалы вокруг пристани усеяны поджидавшими нас людьми. Оказалось, что они нашли Лапрайка в припадке; он улыбался и держал в руках челнок. Послали мальчика поднять флаг, а остальные остались в доме ткача. Можете быть уверены, что им это не доставляло ни малейшего удовольствия; они стояли и тихо молились – никто не рисковал молиться громко, – глядя на эту страшную фигуру. Вдруг Тод с ужасным криком вскочил на ноги и, истекая кровью, упал замертво прямо на ткацкий станок.

   При осмотре трупа обнаружили, что свинцовая дробь не проникла глубоко в тело колдуна – с трудом нашли под кожей лишь одну дробинку. Но в самом его сердце оказалась серебряная монета деда...

XVI.

   Четырнадцатого сентября, в день, когда был назначен наш отъезд, мы поднялись ещё до рассвета. Наутро прибыла лодка и мне тут же вручили в руки конверт. Это было письмо от Эйли. Она просила меня не сердится и не обижаться на неё, за то, что полюбила другого. Также отказывалась от всех добытых нами денег в мою пользу, но просила оставить её управляющей замка Шос с сохранением прежнего жалования и клялась по мере сил поддерживать в нём порядок. Это был не рациональный и великодушный поступок с её стороны, но он решал множество возможных проблем. Дочитав письмо, я на миг замер, наслаждаясь свежим утренним ветерком, чувствуя, что по моим губам гуляет лёгкая улыбка.

   –  Я вижу, что вы получили хорошие известия, – сказал Энди.

   – Можно и так сказать, – ответил я, присоединяясь к носящим наши вещи в лодку горцам.

   После этого мы без разговора быстро спустились в лодку и поставили парус. Успело уже стемнеть, когда мы добрались до Куинзферри, но благодаря прямому водному пути мы опередили бы даже самую резвую лошадь. Вскоре мы уже прибыли в Шос.

   Эйли встретила меня радостно, но и с опаской. Она суетилась, выказывая преувеличенную заботу, но при этом избегала смотреть в глаза и старалась не оставаться со мной наедине. Но мне всё-же удалось подстеречь её, когда она выскочила на улицу по каким-то хозяйственным делам и увлечь в недавно выстроенную среди красиво спланированного сада вычурную беседку, для разговора с глазу на глаз.

   – Ты не сердишься на меня? – спросила она, искоса стрельнув виноватым взглядом. – Я на самом деле люблю его.

   – С чего бы это я сердился? – искренне удивился я, – ты вроде бы не давала мне никаких клятв.

   – Но мы же жили как муж и жена... – начала она слегка неуверенно, но я решительно перебил её.

   – Если дело в этом, то не бери в голову. Я наоборот тебе за многое благодарен, а за «жили» в особенности. Но это само по себе не делает тебя ни моей женой ни рабыней. Тем более, что в моей жизни тоже появилась девушка, которую я полюбил. Твоя родственница, между прочим.

   – И кто она? – спросила Эйли с лёгкой ноткой ревности в голосе. Ох уж мне эти женщины, сама только что призналась в любви другому, но так просто отдать сопернице прежде принадлежавшее ей не горит желанием.

   – Катриона Драммонд, дочь Джеймса Мора, – ответил я.

   – Малышка Кэтрин? – поражённо воскликнула Эйли, – Она же молоденькая совсем!

   – Младше меня всего на год, – усмехнувшись сказал я, – И малышкой её я бы не назвал. Она побольше тебя уже выросла, особенно в некоторых важных местах.

   Это был нечестный приём, поскольку Эйли немного переживала из-за своей не слишком большой груди. Сколько я не пытался её переубеждать, что форма важнее размера, а с формой у неё всё было в порядке.

   Она смешно надулась и засопела, но уже через миг перестала обижаться. Она мне именно поэтому нравилась как человек – обиды не копила и вообще была, на зависть всем, неизменно позитивна.

   – Так что ты решил с нами? – спросила она с робкой надеждой.

   – Я согласен со всеми твоими предложениями. – ответил я, – но с одной поправкой. Я перепишу на тебя тот домик под Куинзферри, ты знаешь какой, и передам десять тысяч фунтов. Может случиться так, что все мои активы в Шотландии будут арестованы и мне придётся бежать из страны. Мне бы не хотелось, чтобы ты в этом случае осталась ни с чем. А Хэсти возьмёшь в Шос помощницей. Замок я тоже передам тебе, оформим купчую завтра, через Ранкилера, но число проставишь только в случае если меня арестуют. Пока мне надо чтобы меня по-прежнему считали лэрдом.

   Вместо ответа она порывисто впилась мне в губы таким горячим поцелуем, что я еле сдержался от активных действий – всё-таки женщины у меня не было уже почти месяц.

   – Сегодня после полуночи я приду к тебе, – сказала она полушёпотом, – нам надо попрощаться с тобой. Но это будет в последний раз, потому что вскоре я выхожу замуж.

   – А как же твой будущий муж? – с грустной улыбкой переспросил я, – он не обидится, если ты проведёшь ночь не с ним?

   – Что бы ты понимал, мальчишка, – задорно улыбнулась она мне в ответ, – у меня с ним совсем не такие отношения. Он до меня даже дотронуться без спросу боится. И вообще, он сейчас уехал в Глазго по тому твоему поручению, что ты передал в своём письме.

   – Тогда понятно, – ответил я ошарашенно. Теперь мне стало абсолютно ясно, что не устраивало Эйли в наших отношениях. Ей был нужен мужчина, которым она бы могла вертеть как захотела, со мной бы так не получилось. Поэтому мне оставалось только искренне пожелать ей счастья. Что я и делал большую часть этой быстро пролетевшей ночи...

   Через пятьдесят секунд после позднего завтрака на следующее утро я был уже в седле и мчался во весь опор к Стирлингу. Через час с небольшим я проехал через этот город и проскакав вдоль Алан-Уотера свернул в долину, как вдруг поднялась сильная буря. Дождь ослеплял меня, ветер чуть не выбивал из седла, а внезапно наступившая темнота застала меня в пустынном месте, где-то к востоку от Балхквиддера. Я не совсем был уверен, взял ли я правильное направление, ещё и лошадь начинала к тому времени уставать.

   Второпях, желая избегнуть потери времени и избавиться от проводника, я следовал, насколько это было возможно для верхового, по тому же пути, как во время бегства с Аланом. Я делал это вполне сознательно, идя на риск, который оказался основательным, что и доказала мне вскоре разразившаяся буря. Последние знакомые мне места я видел где-то около Ум Вара, где проезжал, должно быть, около шести вечера. Я до сих пор считаю великой удачей, что около одиннадцати достиг места своего назначения, то есть дома Дункана Ду. Где я проплутал эти несколько часов – об этом может знать разве что мой конь. Два раза мы вместе с ним вместе падали, а один раз я вылетел из седла и меня чуть не унесло бурным потоком. К концу пути и конь и всадник были в грязи по самые уши.

   От Дункана я разузнал о дальнейшей дороге. Во всей этой части Хайлэнда нормальных дорог не было, самыми лучшими местными "шоссе" считались скотопрогонные тропы. Но вдоль противоположного берега ЛохЛамонда начиналась старая военная дорога, построенная ещё римлянами в старину. Так что мне оставалось преодолеть ещё от силы треть пути. Отужинав с Дунканом и хлебнув виски для профилактики простуды, я беспокойно проспал до самого рассвета. С первыми лучами солнца я снова был в седле, и к обеду уже въезжал в Инверари с севера, незадолго перед тем преодолев Ривер Арей по старинному каменному мосту и проехав мимо недостроенной, стоящей сплошь в лесах, резиденции герцога Аргайла. На разведку мне можно было потратить всего один световой день, я и так непозволительно задержался в пути. Но наш местный шпион, житель соседнего с Инверари селения Фернас, быстро ввёл меня в курс дела. По сути, из Инверари лучше всего было уходить вдоль берега лоха на север, всё по той же военной дороге, до озера Гейр. Там уже к тому времени должен стоять в ожидании "Сокол", который мы ожидали в Глазго к двадцатому числу. Или другой корабль, если мы только договоримся с капитаном и будем лететь впереди слухов. Хотя постойте-ка, у меня есть договор с капитаном брига "Репейник", который за полторы сотни фунтов должен доставить во Францию Джеймса Мора на восемнадцатое сентября. Если доплатить немного золота, бриг вполне может сделать круг до Локгейра, чтобы ориентировочно двадцать третьего-двадцать четвёртого сентября взять на борт ещё одного Джеймса, который Глен Стюарт. Почему нет?

   Захваченный новой идеей, я наскоро распрощался с проводником и тут же выехал в Глазго, где сейчас должен был стоять "Репейник".

   Путь назад был гораздо менее напряжённым – только раз пустился небольшой дождик, но почти сразу поднявшийся ветер разогнал облака и выглянуло солнце.

   В Глазго я приехал на рассвете и тут же завалился спать, отправив посыльного за связником. Во всех своих контактах мне приходилось перестраховываться, выстраивая цепочки минимум из трёх человек. Так я даже не знал имя капитана "Репейника", как впрочем и он моё. С ним связывался посредник, которого в свою очередь нанимал доверенный человек поверенного Стюарта. Не думаю, что в этом мире были люди, способные раскрутить подобную цепочку до конца.

   Поспать мне удалось не более пары часов, потом в таверне появился вызванный мною человек. После его инструктажа и ухода я позавтракал и снова лёг спать, на этот раз даже не раздеваясь, а только сняв сапоги. Часа через четыре меня снова разбудил посредник, явно удивлённый, что барин всё ещё спит, хотя время уже перевалило за полдень. Отчитавшись и получив обещанное вознаграждение он удалился, лучась довольством. Нельзя отрицать, что наличие больших денег очень способствует решению любых задач.

   Затем я отправился в Шос, где наконец-то познакомился с избранником Эйли. Он мне в целом понравился, хотя его характер показался слишком мягким для моряка. А ещё он был довольно набожен, чего я не понимал в людях ещё с прошлого мира. В его присутствии Эйли держалась со мной подчёркнуто подобострастно, как вассал с сюзереном, всячески показывая разделяющую нас социальную пропасть. Пришлось ей подыграть, окончательно убедив её будущего мужа, что все россказни о наших близких отношениях не более чем досужие слухи.

XVII.

   Утром семнадцатого сентября я вошёл в «Королевский герб» в Глазго одетый как зажиточный горожанин, без ставшей уже привычной шпаги на боку. Но это вовсе не значило отсутствия другого оружия – в карманах и сумке у меня был целый арсенал. Давешний случай с капитаном «Антилопы» даром не прошёл.

   Едва войдя в харчевню, я тут же заметил за боковым столиком поверенного, о встрече с которым мы договаривались. Стюарт немедленно бросил свой недоеденный завтрак и взял меня под руку. Мы немедленно вышли из харчевни, и он так торопился, что, прежде чем улица стала наполняться идущей после утренней проповеди из церкви толпой, мы уже сидели, запершись, у него в доме.

   –  Я явился вовремя?  – спросил я.

   –  Да, но это уже не имеет большого значения, – отвечал он. – Дело гиблое, здесь нам по закону ничего нельзя сделать. Обвиняемый тоже знает это. «Можете делать для меня что хотите, – шепнул он мне два дня тому назад, во время предварительного допроса. – Я знаю свою судьбу, потому что герцог Аргайлский прямо сказал об этом мистеру Макинтошу». О, это был целый скандал!

   Великий Аргайл шёл на бой,

   И пушки, и ружья гремели.

   И даже самый жезл его, казалось, кричал: «Круахан!» Но теперь, когда вы явились, я уже не отчаиваюсь. Дуб ещё победит мирту: мы ещё поколотим Кемпбеллов в их собственной столице. Слава богу, что я дожил до этого великого дня!

   Он не говорил да, кажется, и не думал о том, что надо делать и каким образом я должен был приняться за дело. «Мы ещё победим Кемпбеллов» – вот всё, что занимало его. И мне снова пришла в голову мысль, что под формой строгого судебного разбирательства, в сущности, скрывалась борьба между дикими кланами. Я находил, что мой друг стряпчий не менее дик, чем другие её участники. Кто из тех, кто видел Стюарта в адвокатском кресле перед поместным судьёй, или за игрой в гольф, или катающимся на лодке по Брангсфильским излучинам, узнал бы его в этом говорливом и неистовом хайлэндере?

   Защита, кроме Чарльза Стюарта, состояла из четырёх человек: шерифов Броуна из Кольстоуна и Миллера, мистера Роберта Макинтоша и мистера Стюарта-младшего из Стюарт-Голля. Все они сговорились отобедать у Стюарта, после церковной службы; меня любезно включили в число приглашённых. Как только убрали со стола и шериф Миллер искусно приготовил пунш, мы заговорили о всех интересующем деле. Я вкратце рассказал историю своего исчезновения перед судом, а затем меня стали спрашивать о подробностях убийства. Надо сказать, что я впервые высказывался так подробно перед местными юристами, однако итоги оказались весьма удручающими и совсем не оправдали моих ожиданий.

   –  Одним словом, – сказал Кольстоун, – вы подтверждаете, что Алан находился на месте преступления; вы слышали, как он угрожал Гленуру, и хотя и уверяете, что стрелял не он, но есть сильное подозрение, что убийца был с ним в соглашении и Алан если не помогал ему в этом деле, то всецело одобрял его. Далее вы показываете, что, рискуя собственной свободой, он затем деятельно помогал бегству преступника. Остальная же часть вашего свидетельства, которая может доставить нам хоть какой-нибудь материал, основана единственно на словах Алана и Джеймса – обоих осужденных. Короче говоря, вы вовсе не разбиваете, а только прибавляете ещё одно лицо к той цепи, которая соединяет нашего клиента с преступником, и мне едва ли надо говорить, что появление третьего участника, скорее, усиливает впечатление заговора, на которое мы наталкиваемся с самого начала.

   –  Я придерживаюсь того же мнения, – сказал шериф Миллер. – Мне кажется, что теория заговора в подобном случае только подтверждается. Вы сейчас говорите о третьем участнике, но сам мистер Бэлфур, по-моему, очень уж похож на четвёртого.

   –  Позвольте мне высказаться, сэры, – вмешался Стюарт. – Может быть ещё иной взгляд на вещи. Перед нами свидетель – все равно, важно ли его свидетельство или нет,  – свидетель по этому делу, которого наёмники Саймона Ловэта пытались убить. Воспользуйтесь этим и посмотрите, как вы можете очернить репутацию наших противников. Сэры, эта история прогремит на весь мир! Было бы странно, имея подобное оружие, не добиться помилования моего клиента.

   –  Предположим, что мы завтра же начнем ваше дело, мистер Бэлфур, – сказал Стюарт-Голль. – Или я очень ошибаюсь, или мы встретим у себя на пути столько препятствий, что Джеймса повесят раньше, прежде чем мы добьемся пересмотра его дела. Это, конечно, постыдное дело, но, вероятно, вы не забыли ещё более постыдного, а именно: похищения леди Грэндж. Она была ещё в заточении, когда мой друг мистер Хоуп Ранкилер сделал всё, что было в силах человеческих. И чего же ему удалось добиться? Ему даже отказали в поручительстве! Теперь дело такое же: они будут сражаться тем же оружием. Джентльмены, здесь роль играет только вражда кланов. Лица с очень высоким положением питают ненависть к имени, которое я имею честь носить. Здесь надо принимать во внимание только откровенную злобу Кемпбеллов и их презренные интриги.

   Все с радостью набросились на эту тему, и я некоторое время сидел среди своих учёных советчиков, слушая их сетования. Стряпчий горячился и допустил несколько резких выражений; Кольстоуну пришлось остановить его и поправить; остальные присоединились кто к одному, кто к другому; все шумели. Герцога Аргайлского разбили вдребезги; на долю короля Георга пришлось по пути тоже несколько ударов и много цветистых защитительных речей. Только одного человека, казалось, забыли защитники, а именно Джеймса Глэна, своего подзащитного.

   Всё это время мистер Миллер сидел смирно. Это был пожилой джентльмен, румяный, с мигающими глазами; у него был чрезвычайно лукавый вид, и он говорил звучным мягким голосом, точно актёр отчеканивая каждое слово, чтобы придать ему возможно больше выражения. Даже теперь, сидя молча, положив в сторону парик и держа стакан обеими руками, он, со своим смешно собранным ртом и выдающимся подбородком, представлял собой олицетворение весёлого лукавства. Было очевидно, что он тоже имеет кое-что сказать и только ждет подходящего случая.

   Случай этот вскоре представился. Кольстоун одну из своих речей заключил напоминанием об обязанностях защиты относительно клиента. Второму шерифу, вероятно, понравился этот переход. Он жестом и взглядом пригласил весь стол выслушать его.

   –  У меня есть одно соображение, которое все, кажется, упустили, – сказал он. – Понятно, что мы прежде всего должны позаботиться об интересах нашего клиента, но ведь на свете существует не один только Джеймс Стюарт. – Тут он прищурил глаз. – Я могу снизойти, exempli gratia (например) до мистера Джорджа Броуна, мистера Томаса Миллера или мистера Дэвида Бэлфура. У мистера Дэвида Бэлфура есть серьёзное основание жаловаться, и я думаю, джентльмены, что, если только хорошенько рассказать его историю, некоторым вигам не поздоровилось бы.

   Все сразу повернулись к нему.

   –  Если его историю хорошенько изложить в нужном направлении, она вряд ли останется без последствий, – продолжал он. – Весь судебный персонал, начиная с высшего его представителя до низших, был бы совершенно опозорен. И мне кажется, всех их пришлось бы заместить другими. – Говоря это, он весь просто таки светился лукавством. – Мне нечего указывать вам, что выступить в деле о покушении на мистера Бэлфура было бы чрезвычайно выгодно, – прибавил он.

   И вот они погнались за другим зайцем – делом мистера Бэлфура; спорили о речах, которые будут говориться, о том, какие должностные лица надо будет прогнать и кто займет их место. Я приведу только два примера. Предлагали даже сблизиться с Саймоном Фрэйзером, чьи показания, если бы их удалось получить, наверно, оказались бы гибельными для герцога Аргайлского и Престонгрэнджа. Миллер чрезвычайно одобрял подобную попытку. «Перед нами сочное жаркое, – говорил он, – всякому из нас хватит по кусочку». И при этой мысли все присутствующие адвокаты дружно облизнулись. О любом другом уже перестали думать. Чарли Стюарт не помнил себя от восторга, предвкушая сладость мести своему главному врагу – герцогу.

   –  Джентльмены, – воскликнул он, наполняя стакан, – я пью за шерифа Миллера! Его юридические познания всем известны, а о кулинарных свидетельствует стоящий перед нами пунш. Но когда дело доходит до политики он вообще бесподобен! – воскликнул он и залпом осушил стакан.

   –  Да, но вряд ли это можно назвать политикой в том смысле, какой вы подразумеваете, друг мой, – сказал заметно польщённый Миллер. – Это революция, если хотите. Мне кажется – я могу обещать это вам, – что историки будут вести счёт годам с дела мистера Бэлфура. Но если дело поведётся как следует и осторожно, то революция эта будет мирной.

   –  Какое мне дело, если проклятым Кемпбеллам при этом надерут уши?! – вскричал Стюарт, ударяя кулаком по столу.

   Можете легко представить себе, что мне всё это мало нравилось, хотя я едва мог сдержать улыбку, замечая какую-то наивность в этих старых интриганах. Но в мой расчет вовсе не входило перенести столько несчастий единственно для возвышения шерифа Миллера или для того, чтобы произвести революцию в парламенте.

   Поэтому я вмешался в разговор со всею простотою, которую смог напустить на себя.

   –  Мне остается только благодарить вас за ваш совет, джентльмены, – сказал я. – А теперь я, с вашего позволения, хотел бы задать вам два-три вопроса. Одна вещь, например, как-то совсем была забыта: принесёт ли это дело какую-либо пользу нашему другу, Джеймсу Глэнскому?

   Все немного опешили и стали давать мне различные ответы, которые на практике сводились к тому, что Джеймсу в любом случае надеяться не на что..

   –  Затем, – продолжил я, – принесёт ли это какую-нибудь пользу Шотландии? У нас есть пословица, что плоха та птица, которая гадит в собственном гнезде. Я помню, что, будучи ещё ребенком, слышал, будто в Эдинбурге был бунт, который дал повод покойной английской королеве назвать нашу страну варварской. Мне всегда казалось, что от этого бунта мы скорей проиграли, чем выиграли. Затем наступил сорок пятый год, и о Шотландии снова заговорили повсюду. Но я никогда не слышал, чтобы мы что-нибудь выиграли и сорок пятым годом. Теперь обратимся к делу мистера Бэлфура, как вы его называете. Шериф Миллер говорит, что историки отметят этот год, – это меня нисколько не удивит. Я только боюсь, что они отметят его как бедственный и достойный порицания период.

   Проницательный Миллер уже пронюхал, к чему я клоню, и поторопился пойти по тому же пути.

   –  Сильно сказано, мистер Бэлфур, – сказал он. – Очень дельное замечание.

   –  Нам следует затем спросить себя, хорошо ли это будет для правящего сейчас короля Георга, – продолжал я. – Шерифа Миллера это, кажется, мало заботит. Но я сильно сомневаюсь в том, чтобы можно было разрушить это здание, не нанеся его величеству удара, который мог бы оказаться роковым. – Я дал им время ответить, но ни один не изъявил на это желания. – Среди тех, кому это дело не должно было оказаться выгодным, – продолжал я, – шериф Миллер не упомянул нескольких человек, в том числе и меня. Надеюсь, он простит мне, но я думаю иначе. Я не колебался, пока дело шло о спасении жизни Джеймса, хотя и сознавал, что многим рискую. Теперь же я думаю, что молодому человеку, желающему жить спокойно, неудобно утвердить за собой репутацию буйного, мятежного малого, не достигнув ещё двадцати лет. Что же касается Джеймса, то, кажется, при настоящем положении дел, у него только и надежды, что на милость короля. Разве нельзя в таком случае обратиться непосредственно к его величеству, охранить репутацию высоких должностных лиц в глазах публики и избавить меня самого от положения, которое может испортить мне репутацию?

   Все сидели в задумчивости и молча глядели в свои стаканы. Я видел, что моя точка зрения на дело им не нравится. Но у хитроумного Миллера было готовое мнение на любой случай.

   –  Если мне будет дозволено привести соображения нашего молодого друга в более оформленный вид, – сказал он, – то, насколько я понимаю, он предлагает нам включить факт его преследования, а также некоторые намёки на показания, которые он готовился дать, в докладную записку правительству. Этот план имеет некоторые шансы на успех. Он может помочь нашему клиенту не хуже другого, пожалуй, даже лучше. Его величество, может быть, почувствует некоторую благодарность ко всем, имеющим отношение к этой записке, которой может быть придано значение чрезвычайно деликатного изложения верноподданнических чувств. И я думаю, что при редактировании её надо именно подчеркнуть эту сторону.

   Все кивнули, вздохнув, так как первый способ, несомненно, приходился им более по вкусу.

   –  Так пишите, пожалуйста, мистер Стюарт, – продолжал Миллер, – я думаю, что записка может быть прекрасно подписана всеми нами, присутствующими здесь в качестве поверенных подсудимого.

   –  Это, во всяком случае, не может никому из нас повредить, – сказал Кольстоун, ещё раз глубоко вздохнув; он последние десять минут уже воображал себя новым Генеральным прокурором.