355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Макс Мин » Поддельный шотландец. Дилогия (СИ) » Текст книги (страница 2)
Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)
  • Текст добавлен: 21 октября 2017, 17:30

Текст книги "Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)"


Автор книги: Макс Мин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

   – Гм...  – сказал он.  – Что же тебя привело сюда?

   – Я хотел отдать письмо,  – всё так же малоэнергично ответил я.

   – Ну,  – сказал он с хитрым видом,  – ведь у тебя были, вероятно, какие-нибудь надежды.

   – Вроде того,  – отвечал я,  – Мне всегда хотелось попутешествовать, посмотреть мир. И, возможно, добиться чего-то в жизни, но в этом вы мне вряд ли чем сможете помочь.

   – Ну, ну,  – сказал дядя Эбэнезер,  – не надо меня недооценивать. Мы ещё отлично поладим. А затем, Дэви, если ты в самом деле не хочешь этой каши, то я доем её сам. Да,  – продолжал он, завладев ложкой,  – овсяная каша – славная, здоровая пища, важная пища.  – Он вполголоса пробормотал молитву и принялся ужинать.  – Твой отец очень любил поесть, я помню. Можно было назвать его если не большим, то, по крайней мере, усердным едоком. Что же касается меня, то я всегда только чуть притрагивался к пище.  – Он глотнул пива, и это, вероятно, напомнило ему об обязанностях гостеприимства, потому что следующими его словами были: – Если ты хочешь пить, то найдешь воду в бочке за дверью.

   На это я ничего не ответил, но упорно продолжал сидеть и со скукой глядеть на дядю. Он продолжал торопливо есть и бросал быстрые взгляды то на мои башмаки, то на чулки домашней вязки. Только раз, когда он решился взглянуть немного повыше, глаза наши встретились, и даже на лице вора, пойманного на месте преступления, не могло отразиться столько страха. Это заставило меня призадуматься над тем, не происходила ли его боязливость от непривычки к людскому обществу, не пройдет ли она после небольшого опыта и не станет ли мой дядя совсем другим человеком. От этих мыслей меня пробудил его резкий голос.

   – Твой отец давно умер?  – спросил он.

   – Уже три недели, сэр,  – отвечал я. И откуда только вылезло это «сэээр», да ещё и насморочным голосом Бэрримора из старого фильма о Шерлоке Холмсе?

   – Александр был скрытный человек, молчаливый человек,  – продолжал он.  – Он и в молодости мало разговаривал. Он говорил что-нибудь обо мне?

   – Да так, кое-что по мелочи.

   – О господи!  – воскликнул Эбэнезер.  – Верно, он и о Шосе не слишком много говорил?

   – А тут есть о чём много говорить?  – спросил я.

   – Подумать только!  – ответил он.  – Странный человек был!

   Несмотря на это, он казался чрезвычайно довольным: самим ли собою, или мной, или поведением моего отца – этого я не мог угадать. Во всяком случае, у него, должно быть, прошло то чувство отвращения или недоброжелательства, которое он сначала испытывал ко мне, потому что он вдруг вскочил, прошелся по комнате за моей спиной и хлопнул меня по плечу.

   – Мы ещё отлично поладим!  – воскликнул он.  – Я положительно рад, что впустил тебя. А теперь пойдем спать.

   К моему удивлению, он не зажег ни лампы, ни свечи, а ощупью вошел в темный проход; ощупью, тяжело дыша, поднялся на несколько ступенек, остановился перед какой-то дверью и отомкнул её. Уж не вампир ли он, чтобы ориентироваться в полной темноте? Я спотыкался, стараясь следовать за ним по пятам, и теперь стоял рядом. Он предложил мне войти, так как это и была моя комната.

   – А чего это мы обходимся без освещения? – спросил я.

   – Ну, ну,  – проговорил дядя Эбэнезер,  – сегодня чудная лунная ночь.

   – Сегодня нет ни луны, ни звезд, небо в облаках, а здесь вообще тьма кромешная,  – сказал я.  – И каким образом я смогу найти постель?

   – Ну, ну,  – ответил он,  – я не люблю, чтобы в доме был свет. Я страшно боюсь пожара. Спокойной ночи, Дэви, мой милый.

   Заскрежетал ключ в замке. Отлично, меня заперли. Одно радует – никто не зайдёт незамеченным. Такой громкий скрежет даже мёртвого поднимет. Ага, особенно одного мёртвого, совсем недавно по моему личному отсчёту времени пораскинувшего мозгами через дыру в башке. Коротко хохотнув, я на ощупь обследовал небольшую комнату. Кровать нашлась, но тюфяк на ней был влажный как торфяное болото. Перевернув его, я бросил поверх плед и, как был в одежде, упал сверху, заснув ещё в полёте.

   С первым проблеском дня я открыл глаза и увидел, что нахожусь в большой комнате, обитой тисненой кожей, обставленной дорогой вышитой мебелью и освещаемой тремя прекрасными окнами. Лет десять, а может быть, и двадцать назад нельзя было бы желать более приятной комнаты для сна или пробуждения, но с тех пор сырость, грязь, заброшенность, мыши и пауки сделали своё дело. Кроме того, некоторые оконные рамы были сломаны, но в Шос-гаузе это было вполне обычным явлением. Типа как моему дяде приходилось когда-нибудь выдерживать осаду своих возмущенных соседей, может быть даже с Дженет Клоустон во главе.

   Между тем на дворе светило солнце, а я замерз в этой печальной комнате. Пришлось выпрыгнуть из окна, до полусмерти напугав сидящего на крыльце дядю. И чего так пугаться? Тут до второго этажа всего то метра четыре.

   Дядя повел меня за дом, где был колодец с бадьей, и сказал, что, "если мне нужно, тут можно умыть лицо". Я вымылся и добрался как мог до кухни, где он развел огонь и стряпал овсяную кашу. На столе стояли две чашки с двумя роговыми ложками, но все тот же единственный стакан легкого пива. Вероятно, я посмотрел на него с некоторым удивлением, и мой дядя заметил это, потому что, как бы в ответ на мою мысль, он спросил, не хочу ли я выпить эля – так он называл своё пиво.

   Я сказал ему, что, хотя у меня есть такая привычка, я не желаю его беспокоить. Мне и воды достаточно.

   – Ну, ну,  – сказал он,  – я не отказываю тебе в том, что благоразумно.

   Он снял с полки другой стакан, но, к моему великому изумлению, вместо того чтобы нацедить ещё пива, перелил ровно половину из первого стакана во второй. В этом было какое-то сквалыжное благородство, от которого у меня почти захватило дух. Хотя мой дядя бесспорно был скрягой, но принадлежал к той высшей породе скупцов, которые могут заставить уважать свой порок, придав ему благородный оттенок.

   Когда мы кончили завтрак, дядя открыл запертый сундук и вынул из него глиняную трубку с пачкой табаку, от которой отрезал ровно столько, чтобы набить себе трубку, а остальное запер снова. Затем он уселся на солнце у одного из окон и стал молча курить. Время от времени глаза его останавливались на мне, и он выпаливал какой-нибудь вопрос. Раз он спросил:

   – А твоя мать?

   И когда я сказал, что и она также умерла, он прибавил:

   – Красивая была девушка!

   Потом опять после длинной паузы:

   – А у тебя есть друзья?

   Я сказал ему, что среди них есть различные джентльмены, носящие фамилию Кемпбелл. Хотя на самом деле только один из них, а именно священник, когда-либо обращал хоть какое-то внимание на Дэвида. Но всё ведь должно идти по канону, не так ли?

   Он, казалось, раздумывал о моих словах.

   – Дэви,  – сказал он потом,  – ты хорошо сделал, что пришел к своему дяде Эбэнезеру. Я высоко ставлю нашу фамильную честь и исполню свой долг относительно тебя, но пока я обдумываю, куда бы лучше тебя пристроить: сделать ли тебя дипломатом, или юристом, или, может быть, военным, что молодежь любит более всего. Я не хотел бы, чтобы Бэлфур унижался перед северными Кемпбеллами, и потому прошу тебя держать язык за зубами. Чтобы не было никаких писем, никаких посланий, ни слова никому, иначе – вот дверь.

   – Дядя Эбэнезер,  – отвечал я,  – у меня нет основания предполагать, что вы желаете мне дурное. Но, несмотря на то, я желал бы убедить вас, что и у меня есть самолюбие. Я отыскал вас не по своей воле. И если вы ещё раз укажете мне на дверь, я поймаю вас на слове.

   Он казался сильно смущенным.

   – Ну, ну,  – сказал он,  – нельзя же так, мой милый, нельзя. Потерпи день или два. Я ведь не колдун, чтобы найти тебе карьеру на дне суповой миски. Но дай мне день или два и не говори никому ни слова, и, честное слово, я исполню свой родственный долг относительно тебя.

   Да-да, звучит правдоподобно, но – «не верю». Хреновый актёр из тебя, дядя Эб. Хотя для этого времени и сельской местности может и сошёл бы.

   – Хорошо,  – сказал я вслух,  – этого более чем достаточно. Если вы хотите помочь мне, то я, без сомнения, буду очень рад и очень вам благодарен.

   Затем я заявил, что надо проветрить кровать и постельное белье и просушить их на солнце.

   – Кто здесь хозяин, ты или я?  – закричал было Эбэнезер своим пронзительным голосом, но тут же резко осекся.  – Ну, ну,  – примирительно пробормотал он,  глядя при этом в пол – я совсем не то хотел сказать. Что мое, то и твое, Дэви, а что твое, то и мое. Ведь кровь не вода, и на всём белом свете сейчас только мы двое носим фамилию Бэлфуров.

   И он начал бессвязно рассказывать о нашей семье и её былом величии, о своём отце, начавшем перестраивать дом, о себе, о том, как он остановил перестройку, считая её преступной растратой денег. Это навело меня на мысль передать ему проклятия Дженет Клоустон.

   – Ах негодяйка!  – заворчал он.  – Тысячу двести девятнадцать – это значит каждый день с тех пор, как я продал её имущество. Я бы хотел видеть её поджаренной на горячих угольях, прежде чем это случится! Ведьма, настоящая ведьма! Я пойду в город, надо переговорить с секретарем суда.

   С этими словами он открыл сундук и вынул из него очень старый, но хорошо сохранившийся синий кафтан, жилет и довольно хорошую касторовую шляпу – все это без галунов. Он кое-как напялил это на себя и, взяв из шкафа палку, опять запер все на ключ и собрался уже уходить, как вдруг новая мысль остановила его.

   – Я не могу оставить тебя одного в доме,  – сказал он.  – Мне придется запереть дверь, а тебе побыть снаружи.

   В ответ я лишь усмехнулся. Прекрасная погода, прекрасная возможность пошарить в доме в отсутствие его хозяина. Ведь войти можно не только через дверь.

   – Никаких проблем, встретимся вечером – сказал я.


IV.


   День, начавшийся так хорошо, прошел, сверх ожидания, ещё лучше. Обшарив дом с подвала до чердака (где он был достроен), я нашёл несколько ухоронок с деньгами на общую сумму почти в шестьдесят фунтов стерлингов, небольшой ржавый кинжал и старую, но вполне себе рабочую, пращу. В многочисленные запертые сундуки лезть не стал, всему своё время. Сходив к недалёкой мелкой речке, набрал на галечнике подходящих камней и слегка попрактиковался в подзабытых навыках их метания при помощи верёвки с петлёй. Затем была растянувшаяся почти на пол дня охота на местных пернатых. Моими жертвами стал пяток молодых лесных голубей и парочка местных красных куропаток, здесь их называют «граусами». Из двух голубей я сварил шурпу в найденном в доме двухлитровом медном котелке, а куропаток запёк в глине. Вот где пригодилась старая охотничья практика и юношеское увлечение походами на выживание, кто бы мог подумать. Наелся так, что чуть не лопнул, и осталось ещё много мяса. Соорудив из камней импровизированную коптильню, я оставил эти остатки доходить в ольховом дыму, а сам, раздевшись до панталон, загорал на нежарком шотландском солнышке. Ну что сказать, реципиент мне достался тот ещё. Физическое развития для сельского жителя даже моего времени гораздо ниже среднего. Руки – палочки, ноги – спички, хотя рост для этого времени высокий и упитанность несколько выше нормы. За весь путь от Иссендина к владениям Бэлфуров я не встретил никого выше себя по росту. Интересно, сколько лет на самом деле Дэвиду? Нет, из его памяти я знаю, что вроде бы семнадцать, но по умственному развитию я ему и четырнадцати бы не дал. Дитё-дитём. По крайней мере был таким, до моего появления.

   Немного поотжимавшись и поприседав, я лёг на спину и долго смотрел на плывущие по небу курчавые облачка. Где-то там, в далёкой выси, неспешно плавала чёрная точка беркута. Глядя на нее, я вдруг осознал, что впервые за долгие годы не ощущаю того стылого безразличия ко всему на свете, отравлявшего в конце мою прошлую жизнь. Жить стало интересно. Если это наследие Дэвида Бэлфура – то большое спасибо тебе, Дэви.

   Дядя отсутствовал весь день и появился ближе к сумеркам. Я увидел его тощую фигуру спускающуюся с горы загодя. Сидя на крыльце, я правил кинжал о найденный у реки кусок жернова, и с усмешкой наблюдал за его нервной подпрыгивающей походкой. Подойдя поближе, старина Бэр замедлил шаг, глядя на моё занятие с заметным страхом.

   – Дэвид, мальчик мой, что ты делаешь? – обратился он ко мне метров с пяти.

   – А разве не видно, дядя? – ответил я с сарказмом, – привожу оружие в порядок.

   – Осторожно, ещё порежешься, – заметил Эбэнезер с опаской. – С кинжалом надо уметь обращаться.

   Я молча продемонстрировал несколько перехватов и переброс из руки в руку. От этой маленькой демонстрации возможностей на лице у «родственничка» надолго поселилось выражение неприятного изумления.

   Войдя в дом мы сразу же занялись приготовлением ужина. Эбэнезер принес с собой кувшин настоящего тёмного пива и, с необычной для себя щедростью, сразу же выставил его на стол. Достал из шкафчика овсянку. Не желая опять жевать сухую кашу, я предложил сдобрить её вяленым мясом. Само-собой дядя не отказался. Мы сытно поужинали в тишине, запивая еду пивом из высоких стаканов. Мой сотрапезник явно пребывал в сомнениях и глубокой задумчивости. Я внутренне усмехался, наблюдая, с какими гримасами дядя провожает каждый глоток пива, который я делал. Причём, не поднимая взгляда выше моего рта – глядеть мне в глаза Эбэнезер категорически опасался. Ну же, старый пройдоха, давай, не разочаровывай меня!

   Убрав посуду, он достал табаку на одну трубку; так же как и утром, повернул стул к очагу и курил некоторое время, сидя спиной ко мне.

   – Дэви,  – сказал он наконец,  – я вот о чем думаю...  – Он остановился и ещё раз повторил свои слова.  – У меня есть немного денег, почти обещанных тебе ещё до твоего рождения,  – продолжал он,  – я обещал их твоему отцу. О, без всяких формальностей, понимаешь, просто в разговоре за стаканом вина. Ну вот, я эти деньги держал отдельно – это было очень невыгодно, но что делать: обещал так обещал, и теперь эта сумма возросла ровно до...  – тут он запнулся,  – ровно до сорока фунтов!  – Он произнес эти слова, взглядывая на меня через плечо, и потом почти с воплем прибавил: – Шотландскими деньгами!

   Так как шотландский фунт равняется английскому шиллингу, то разница от этой оговорки получилась довольно значительная. Кроме того, я знал, что вся эта история была очевидной ложью, выдуманною с известной целью. Поэтому я нисколько не пытался скрыть усмешку в голосе, ответив ему:

   – О, напрягите память хорошенько, сэр! Вероятно, вы хотели сказать сорока фунтов стерлингов!*

   – Я это и хотел сказать,  – отвечал дядя,  – сорока фунтов стерлингов! И если ты на минутку выйдешь за дверь посмотреть, что делается на дворе, я достану их и позову тебя обратно.

   Я исполнил его желание, презрительно улыбаясь его уверенности, что меня так легко обмануть. Ночь была темная, и только несколько звезд светилось над горизонтом, и в то время, как я стоял за дверью, я услышал глухой стон ветра между холмами. Я подумал, что в воздухе чувствуется приближение грозы и перемена погоды.

   Позвав меня обратно, дядя отсчитал тридцать семь золотых гиней*; остальные деньги, в мелких золотых и серебряных монетах, он держал в руках, но в последнюю минуту пожалел расстаться с ними и сунул их в карман.

   – Ну вот,  – сказал он,  – ты видишь теперь! Пусть я чудак и странно веду себя с чужими, но слово своё держу, и вот тебе наглядное доказательство.

   Да-да, урод. Глядя на то, как бегают твои глаза, только донельзя наивный юноша вроде Дэвида-раз мог бы тебе поверить. Но я рад, что не смотря на моё отличие от каноничного младшего Бэлфура всё развивается по заданному сценарию. И эту радость попытался полностью выразить в словах глубокой благодарности, поскольку само по себе золото было мне безразлично. Дядя вроде бы проникся.

   – Ни слова!  – воскликнул он.  – Без благодарности, мне благодарности не надо. Я исполняю свой долг. Конечно, не всякий бы сделал это, но мне доставляет удовольствие, хотя я и осторожный человек, отдать должное сыну моего брата. Мне приятно думать, что теперь мы поладим, как подобает таким близким людям.

   Я отвечал ему со всей возможной учтивостью, с ленцой изображая из себя наивного идиота, принимающего весь этот пафосный бред за чистую монету. Кто бы не говорил, что со временем люди не меняются, вот оно, опровержение этих слов. В моё время на подобную чушь не повёлся бы и пятилетний ребёнок. А Эбэнезер на полном серьёзе пытался им обмануть великовозрастного детину выше себя ростом.

   Вслед за тем он опять искоса взглянул на меня.

   – А теперь,  – сказал он,  – услуга за услугу.

   О, вот и дождались. Сейчас меня будут пытаться убивать.

   Я отвечал, что готов служить ему.

   – Хорошо,  – сказал он,  – так начнем сейчас же.  – Он вытащил из кармана заржавевший ключ.  – Вот,  – сказал он,  – ключ от башни с винтовой лестницей, расположенной в конце дома. Войти в нее можно только снаружи, потому что та часть дома не достроена. Войди в башню, поднимись по лестнице и принес мне ящик, находящийся наверху. В нем бумаги,  – добавил он.

   – Можно взять свечу?  – спросил я.

   – Нет,  – ответил он с хитрым видом,  – ты же знаешь, в моем доме нельзя зажигать огня.

   – Прекрасно, сэр,  – согласился я.  – Лестница там хорошая?

   – Отличная лестница,  – сказал он и, видя, что я ухожу, добавил: – Держись за стену, перил там нет. Но ступеньки очень удобны.

   Я вышел в темноту. Ветер гудел где-то далеко, но около дома его не чувствовалось. Было довольно темно, и мне пришлось идти вдоль стены до самой двери башни на краю незаконченного флигеля. Я всунул ключ в замочную скважину и едва успел повернуть его, как вдруг, без всякого ветра или грома, все небо осветилось сильной молнией и затем снова потемнело. Мне пришлось закрыть глаза рукой, чтобы опять привыкнуть к темноте, и, войдя в башню, я был ещё наполовину ослеплен.

   Внутри стоял такой густой мрак, что я ничего не видел, но при первом же шаге натолкнулся рукой на стену, а ногой попал на нижнюю ступеньку лестницы. Стена на ощупь оказалась сложенной из хорошего тесаного камня; ступеньки были хотя немного круты и узки, но тоже из полированного камня – ровные и прочные. Памятуя слова моего дяди об отсутствии перил, я держался за стену и с бьющимся сердцем прокладывал себе дорогу в кромешной тьме.

   Какого чёрта я вообще полез сюда? Ну, надо же было подыграть старому маразматику и чем-то оправдать свои будущие действия в его глазах. Да и вообще было интересно, что бы почувствовал на моём месте оригинальный Дэвид. Прикоснуться к сюжету, проникнуться его духом так сказать.

   Шос-гауз был вышиной около пяти этажей, не считая чердаков. Но по мере того как я поднимался, мне казалось, что в башню проникает воздух и что становится чуть-чуть светлее. Я поднимался крайне осторожно и медленно, ощупывая руками ступеньки. Но когда опять опять блеснула и пропала молния, был ошарашен не смотря на все предосторожности. При блеске молнии я увидел не только многочисленные проломы в стене, так как я словно карабкался вверх по открытым лесам, но и то, что ступени здесь были неравной длины и заканчивались совсем недалеко вверху. Просто не представляю как можно было бы не грохнуться на подобном подъёме, ничего не зная о подвохе. Даже меня прошиб холодный пот.

   Убедившись теперь во всём наглядно, я повернул обратно и ощупью стал спускаться, пытаясь разжечь в сердце запланированную злобу. Когда я спустился до половины, ветер с шумом налетел, потрясая башню, и снова стих. Затем пошел дождь, и, прежде чем я успел добраться до низа, он уже лил как из ведра. Я выставил голову наружу и взглянул в сторону кухни. Дверь, которую, уходя, я закрыл за собой, теперь была открыта, и оттуда шел слабый луч света. Мне показалось, что я вижу какую-то фигуру, которая неподвижно стояла под дождем, точно прислушиваясь. Затем сверкнула ослепительная молния и осветила «дядю», стоявшего на том самом месте, где и я предполагал его видеть. И тотчас последовал сильный раскат грома.

   Принял ли мой дядя раскат грома за шум моего падения, или он услышал в нем глас божий, возвещавший о совершившемся преступлении, об этом я предоставляю вам догадаться самим.

   Во всяком случае, достоверно то, что его охватил панический ужас, и он вбежал в дом, оставив дверь открытой. Я последовал за ним как мог осторожнее, вошел неслышно в кухню и стал наблюдать.

   Он уже успел открыть угловой шкаф, вынул оттуда большой графин с виски и теперь сидел за столом спиною ко мне. Время от времени у него делались приступы сильной дрожи, он громко стонал и, поднося графин ко рту, большими глотками пил разбавленный спирт.

   Я подошел к нему сзади и, внезапно ударив его но плечу, крикнул:

   – Бу!

   Дядя испустил слабый крик, похожий на блеяние овцы, уронил руки и упал замертво, да так быстро, что я едва успел подхватить едва не упавшую на пол бутыль. Это меня нисколько не смутило, на крепость каменного сердца этого нехорошего человека можно было твёрдо рассчитывать. Мне надо было прежде всего позаботиться о себе, и я, не колеблясь ни секунды, оставил его лежать на полу. Отлежится, куда денется. Ключи висели в шкафу, и я намеревался запастись дополнительным оружием, прежде чем дядя придет в чувство и приобретет снова способность замышлять зло. Мушкетон я разрядил и спрятал заряды к нему за шкаф – доверия к этому примитивному гладкостволу во мне не нашлось ни на йоту. В самом шкафу было несколько бутылок, некоторые, по-видимому, с лекарством, затем много счетов и всякого рода бумаг, которые я бы охотно перерыл, будь у меня время, и другие предметы, ненужные мне в эту минуту. Я последовательно принялся за сундуки: первый был наполнен мукой, второй – мешками с деньгами и бумагами, связанными пачками; в третьем я между прочими вещами нашел заржавевший, безобразный на вид шотландский палаш без ножен. Я засунул свой кинжал себе за жилет, нацепил палаш на пояс, сделав петельку из найденного в сундуке кожаного ремешка, и вернулся к дяде.

   Он по-прежнему лежал там, где упал, скорчившись, с вытянутой рукой и ногой; лицо его посинело, и казалось, он перестал дышать. Я испугался, не умер ли он случаем, принес воды из стоявшей у входа кадки и стал брызгать ему в лицо. Он начал приходить немного в себя, шевелить губами и хлопать веками. Наконец он увидел меня, и в глазах его появилось выражение смертельного страха.

   – Ну,  – сказал я,  – попробуйте-ка сесть.

   – Ты жив?  – всхлипнул он.  – Скажи, жив ли ты?

   – Да, жив, жив,  – отвечал я.  – Хотя не вас мне за это благодарить. Уж вы-то сделали всё от вас зависящее, чтобы я сегодня помер.

   Он стал тяжело дышать.

   – Синий пузырек...  – сказал он.  – В шкафу синий пузырек.  – Дыхание его все замедлялось. Астматик, что-ли?

   Я подбежал к шкафу и нашел там синий пузырек с лекарством. Доза была обозначена на ярлыке, и я, насколько мог скорее, дал ему её выпить.

   – Это все из-за сердца, Дэви: ведь у меня прескверное сердце,  – сказал он, придя немного в себя.

   Я подсадил его на табурет и взглянул на него. Правда, мне было немного жалко такого больного человека, но и слегка смешно. Что поделать, ценность человеческой жизни для меня с давних пор почти что пустой звук. Я, следуя логике сценария, задал ему несколько вопросов, на которые якобы желал получить ответ: зачем он мне лгал на каждом слове? Отчего он боялся, чтобы я не ушел от него? Отчего он не переносил воспоминаний о моём отце? Зачем он дал мне деньги, которые, наверное, я не имел права требовать? И, наконец, зачем он пытался погубить меня? Он слушал молча, потом разбитым голосом попросил меня позволить ему лечь в постель.

   – Я завтра расскажу тебе всё,  – сказал он,  – ей-богу, расскажу.

   Я честно выполнил его просьбу, однако запер его в комнате и спрятал ключ в карман. Затем, вернувшись на кухню, развел такой огонь, какого здесь, вероятно, не бывало уже много лет. Порывшись в запасах спиртного, нашёл вполне приемлемое по вкусу пойло и, любуясь огнем, накатил два раза по пол стаканчика. Затем закутался в плед, улегся на сундуках и заснул.


V.


   Ночью прошел сильный дождь, а на другой день подул резкий северо-западный ветер, гнавший рассеянные облака. несмотря на это, я до восхода солнца, пока ещё не исчезли последние звезды, пошел на берег быстрого глубокого ручья и искупался. Тело мое ещё горело от купания, когда я снова уселся у очага и, подбросив дров, начал серьезно раздумывать о своём положении.

   Не было ничего проще, чем захватить поместье Шос в личное пользование. Но толку с этого приобретения? Нет, прежний Дэвид был бы не прочь провести всю свою оставшуюся жизнь в качестве мелкого землевладельца. Целыми днями бить баклуши. Охотиться, копаться в огороде и пытаться залезть под юбки окрестным крестьянкам, из тех, что помоложе и покрасивее. Но мне-то зачем такое счастье?

   Я обхватил колено руками и, улыбаясь, смотрел в огонь. Воображение рисовало мне новые приключения и дальние страны. Здесь говорят, что иссендинский колдун смастерил зеркало, в котором можно было читать будущее. Оно, должно быть, было сделано из горящих углей, потому что среди образов и картин, рисовавшихся мне, были корабли, дикие и не очень горцы, запах пороха, свежепролитой крови и шелест водопадов в горах.

   Потом я, крайне довольный собой, пошел наверх и освободил своего пленника. Он учтиво пожелал мне доброго утра, и я ответил ему тем же, пакостно улыбаясь с высоты своего превосходства. Вскоре мы уже сидели за завтраком так же, как накануне.

   – Ну, сэр,  – сказал я язвительным тоном,  – что вы имеете мне сказать?  – Не получив членораздельного ответа, я продолжал: – Я думаю, что нам уже пора понять друг друга. Вы принимали меня за деревенского простофилю, у которого ума и храбрости не больше, чем у деревяшки. Я считал, что вы хороший человек или, во всяком случае, не хуже других. Оказывается, что мы оба ошиблись. Что вас заставило бояться меня, обманывать меня, покушаться на мою жизнь?

   Он пробормотал что-то про неудачную шутку и что он любит посмеяться. Затем, видя, что я по-прежнему ехидно улыбаюсь, переменил тон и стал уверять, что он все объяснит мне после завтрака. Я видел по его лицу, что он хотя и старался, но не успел ещё придумать новой лжи, и хотел сказать ему это, когда нас прервал стук в дверь. О, вот и первый вестник будущих приключений пожаловал.

   Приказав моему дяде оставаться на месте, я отворил дверь и увидел на пороге подростка лет четырнадцати в костюме моряка. Едва он увидел меня, как начал, прищелкивая пальцами и притопывая в такт, выплясывать матросский танец, о котором я до сих пор не имел никакого представления. При этом он был весь синий от холода, и в его лице было какое-то жалкое выражение, нечто среднее между смехом и слезами, плохо вязавшееся с его показно веселыми манерами.

   – Что хорошего, браток?  – спросил он хриплым простуженным голосом.

   Я степенно осведомился, по какому делу он сюда пришел.

   – Дело?  – переспросил он.  – Мое дело – забава,  – и начал фальшиво напевать:

   В этом мое наслаждение в светлую ночь,

   В лучшее время года.

   – Хорошо,  – сказал я,  – если у тебя нет здесь никакого дела, я буду так невежлив, что запру перед тобою дверь.

   – Подождите!  – закричал он.  – Неужели вы не любите пошутить? Или вы хотите, чтобы меня поколотили? Я принес письмо от старого Хизи-ози господину Бэлфуру.  – При этих словах он показал мне письмо.  – А кроме того, браток,  – прибавил он,  – я смертельно проголодался.

   – Хорошо,  – сказал я,  – входи в дом, и я дам тебе пожрать и даже выпить.

   С этими словами я провел его в дом и усадил за стол. Он с жадностью накинулся на остатки завтрака, время от времени кивая мне и делая всевозможные гримасы: придурок, очевидно, считал это очень благородным обращением. Стакан рома он выпил как воду, тут же, впрочем, заметно окосев. Тем временем мой дядя успел прочесть письмо и сидел задумавшись; потом вдруг встал и с живостью потащил меня в самый отдаленный угол комнаты.

   – Прочти это,  – сказал он и сунул мне в руки письмо. Оно гласило следующее:

   Гостиница «В боярышнике», Куинзферри.

   Сэр, я стою здесь на якоре и посылаю своего юнгу уведомить вас об этом. Если вы имеете что-либо заказать за морем, то завтра представится последний случай, так как ветер будет благоприятствовать нашему выходу из залива. Не скрою от вас, что у меня были неприятности с вашим поверенным, м-ром Ранкилером; и если дело не будет быстро приведено в порядок, то вас могут ожидать некоторые убытки. Я выписал вам счет, согласно записей в книге, и остаюсь вашим покорным слугой.

   Элиасом Хозисоном.

   – Видишь ли, Дэви,  – объяснил мне дядя, как только я прочел письмо,  – у меня есть дела с этим Хозисоном, капитаном торгового судна «Завет» из Дайзерта. Если бы мы оба пошли теперь с этим мальчишкой, мы могли бы повидаться с капитаном или в гостинице, или, если понадобится подписать какие-нибудь бумаги, на самом «Завете». А чтобы не терять времени, мы можем пойти к стряпчему, мистеру Ранкилеру. После того, что случилось, ты не захочешь верить мне на слово, но ты можешь поверить Ранкилеру. Это старый и весьма уважаемый человек, поверенный доброй половины здешних дворян. Он хорошо знал и твоего отца.

   Я некоторое время напоказ размышлял. Всё развивалось строго по сценарию. Внести какие-то изменения я планировал только в финальной части этого эпизода. Что делать, ну с детства не люблю получать по башке тупыми твёрдыми предметами. Говорят это плохо сказывается на мозговой деятельности. А я и без того далеко не гений. Так что ну его на, как говаривал наш старшина в другой жизни.

   Пошевелив для солидности бровями изображая приступ тяжких раздумий, в конце концов якобы сдался.

   – Отлично,  – сказал я,  – пойдем в Куинзферри.

   Мой дядя надел шляпу, кафтан и пристегнул к нему старый заржавевший кинжал. Свой палаш, успевший уже за утро отбить мне левую ляжку, я забросил за сундук, в предстоящих событиях мне и кинжала за глаза хватит. Затем мы потушили огонь, заперли дверь на замок и отправились в путь. Выходя я прихватил из тайника за бочкой с водой тяжеленный свёрток из грубой бумаги, который, глухо звякнув, удобно устроился на дне моей походной поясной сумки.

   Холодный северо-западный ветер дул нам почти прямо в лицо. А ведь был июнь, вот уж этот чёртов шотландский климат! Трава пестрела маргаритками, деревья были в цвету, но, глядя на наши посиневшие ногти и задубевшие руки, можно было подумать, что настала зима и все вокруг осыпано снегом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю