Текст книги "Поддельный шотландец. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Макс Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

   –  Доброе утро, сэр, – сказал я.

   –  Желаю вам того же, сэр, – отвечал слегка нервно он.

   –  Вы ожидаете свидания с Престонгрэнджем? – спросил я.

   –  Да, сэр, и молю бога, чтобы ваше дело к этому достойному джентльмену было приятнее моего, – отвечал он.

   –  Надеюсь, по крайней мере, что вас ненадолго задержат, так как, вероятно, вас примут прежде меня, – сказал я.

   –  Всех всегда принимают прежде меня, – возразил он, пожимая плечами и поднимая руки. – Прежде было иначе, сэр, но времена меняются. Не так было, когда и шпага что-нибудь значила, молодой джентльмен, и когда было достаточно называться солдатом, чтобы обеспечить себе пропитание.

   Он произнес эту тираду немного в нос, с той заносчивой хайлэндской манерой, которая ещё недавно так выводила меня из себя.

   –  Ну, мистер МакГрегор, – сказал я, – мне кажется, что главное достоинство солдата – молчание, а первая добродетель его – умение противостоять ударам судьбы.

   –  Я вижу, что вы знаете моё настоящее имя... – и, скрестив руки, он поклонился мне, – хотя сам я не смею его произносить. Оно слишком хорошо известно, враги слишком часто видели моё лицо и слышали моё имя. Поэтому я не должен удивляться, если и то и другое известно людям, которых я не знаю.

   –  Моё имя не столь известно, поэтому не удивительно, что вы его совсем не знаете, сэр, – заметил я, – так же как не знают его и многие другие. Но если вы желаете знать, то моё имя Бэлфур.

   –  Это прекрасное имя, – вежливо ответил он, – его носят порядочные люди. Я припоминаю теперь, что один молодой джентльмен, носивший то же имя, в сорок пятом году был врачом в моём батальоне.

   –  Это, вероятно, был брат Бэлфура из Бэса, мой двоюродный дядя, – отвечал я, так как теперь был уже полностью подготовлен к вопросу о этом враче.

   –  Он самый, сэр, – сказал Джеймс Мор, – а так как ваш родственник был мне товарищем по оружию, то позвольте пожать вашу руку.

   Он долго и бережно жал мне руку, всё время радостно глядя на меня, точно встретил родного брата.

   –  Да, – сказал он, – времена переменились с тех пор, как вокруг меня и вашего родственника свистели пули.

   –  Времена меняются быстро,  – довольно сухо отвечал я, немного раздражённый неискренностью, сквозившей в его манерах, – и должен честно признаться, что я никогда лично не встречался с этим достойным джентльменом.

   –  Всё равно, – заметил он, – я в этом не вижу особой разницы. А вы сами, я думаю, тогда не были в деле; я что-то не могу припомнить ваше лицо, которое забыть довольно трудно.

   –  В тот год, о котором вы упоминаете, мистер МакГрегор, я едва поступил в младшую приходскую школу, – ответил я.

   –  Вы так ещё молоды! – воскликнул он. – О, тогда вы никогда не поймете, что значит для меня эта встреча. Встретиться в минуту несчастия здесь, в доме моего врага, с родственником товарища по оружию – это придает мне бодрости, мистер Бэлфур, так же как звуки хайлэндских волынок! Да, сэр, многим из нас приходится с грустью, а некоторым и со слезами вспоминать прошлое. В своих краях я прежде жил как король: с меня было достаточно моего палаша, моих гор и верности моих земляков и друзей. Теперь меня содержат в вонючей тюрьме. И знаете ли, мистер Бэлфур, – продолжал он, взяв меня за руку и расхаживая со мною по комнате, – знаете ли, сэр, что я не имею самого необходимого! Злоба моих врагов лишила меня средств. Как вам известно, сэр, я заключен по ложному обвинению в преступлении, в котором так же невинен, как и вы. Меня не осмеливаются судить, а пока держат голого и босого в тюрьме. Желал бы я встретить вашего родственника или его брата из Бэса! И тот и другой были бы рады помочь мне. Тогда как вы сравнительно чужой...

   Прервав его многословные разглагольствования на отвлечённые темы, я перевёл разговор в более практическое русло. Ведь этот человек провёл в местных тюрьмах более пяти лет и знал многое из того, что полезно было бы знать и мне. Так что разговор наш был хотя и недолгим, но очень информативным.

   Мне не составило труда пообещать ему всемерную поддержку, если он только уговорит Катриону принять её. Пока же я отдал ему почти всю имеющуюся наличность – три серебряных шиллинга и горку меди, в которой преобладали двухпенсовики, примерно на такую же сумму.

   МакГрегор всё ещё рассыпался в благодарностях, когда Престонгрэндж появился в дверях и любезно пригласил меня проследовать из приёмной в кабинет.

   –  Я буду ещё некоторое время занят неотложными делами, – сказал он извиняющимся тоном, – а чтобы вы не сидели без дела, я хочу представить вас моим трём прелестным дочерям, о которых вы, может быть, слышали, так как они, пожалуй, гораздо более известны в обществе, чем их скучный отец.

   Он провел меня в длинную комнату, помещавшуюся этажом выше, где за пяльцами с вышиванием сидела худощавая старая леди, а у окна стояли три самые красивые девушки из виденных мною до сих пор в Шотландии, так мне, по крайней мере, показалось на первый взгляд.

   –  Это мой новый друг, мистер Бэлфур, лэрд Шос – сказал прокурор, введя меня под руку. – Дэвид, это моя сестра, мисс Грант, которая так добра, что заведует моим хозяйством, и будет очень рада, если чем-нибудь сможет помочь вам. А вот, – прибавил он, – обращаясь к молодым девушкам, – вот мои три прекрасные дщери. Как вы находите, мистер Дэвид, которая из них лучше всех? Держу пари, что он никогда не дерзнет ответить, как честный Аллан Рэмси!

   Все трое, а также старая мисс Грант громко возмутились против этой выходки. Честно говоря, я не понял, о чём собственно идёт речь, из стихов этого шотландского поэта мне вот так сходу вспомнилось только одно четверостишие:

   "Излишества людей лишают сна:

Всегда, во всем воздержанность нужна."

   Но в нём явно шла речь не о выборе лучшей среди красавиц. Но по реакции дамы и девушек нетрудно было понять, что речь идёт о чём-то слегка пошлом. Они бранили отца семейства, одновременно подхихикивая над только им понятной шуткой.

   Решив не ударить в грязь лицом, я тут же вставил с нарочито унылым видом:

   – Прошу простить мою необразованность, но мои учителя предпочли заполнить мои мозги в основном христианскими псалмами и латинской грамматикой, а не современной поэзией, – затем, почти искренне вздохнув, продолжил, – но я помню, что подобная моей ситуация весьма плачевно закончилась для древнегреческого героя Париса и заранее очень опасаюсь оказаться в его положении.

   Все опять весело засмеялись. Было сразу заметно, что в этой семье скучать не принято. Они все ещё смеялись, когда Престонгрэндж вышел из комнаты и оставил меня развлекать женщин в одиночку. Ну тётя, положим, сидела за своим вышиванием и только иногда поднимала голову и улыбалась, но барышни, в особенности старшая, притом и самая красивая, оказывали мне большое внимание. Вероятно я им был интересен тем, что сильно отличался от прочих знакомых им дворян явным пренебрежением буквой этикета, но без налёта глупости или грубости, свойственной простонародью. Как говаривал в шутку Алан: «ты высказываешь порой такою небрежность в обращении, как будто в твоём роду были сплошь герцоги, а то и короли». И робость в общении с женщинами мне никогда не была свойственна, что наверное смотрелось необычно с учётом возраста Дэви. Уж он-то до моего здесь появления был телок-телёнком. Сейчас бы наверное изрекал что-то в диапазоне от бе до ме, или вообще полностью онемел от робости.

   Когда разговор зашёл о музыке, то старшая из сестёр села за клавикорды, на которых играла мастерски, и некоторое время занимала нас игрой и пением шотландских и итальянских мелодий. Это придало мне ещё немного развязности, и, припомнив мотив, которому Алан учил меня в пещере близ Карридена, я решился тихонько просвистеть несколько тактов и спросить, знает ли она его.

   Она покачала головой.

   –  Никогда раньше не слыхала, – отвечала она. – Просвистите-ка его до конца... Повторите ещё раз, – прибавила она, когда я просвистел.

   Она подобрала мотив на клавикордах; сейчас же, к моему удивлению, украсила его звучным аккомпанементом и, играя, стала петь с очень комичным выражением и настоящим шотландским акцентом:

   Ферно ли я потобрала мотив,

   То ли это, что вы мне швиштали?

   – Видите ли, – прибавила она, – я умею сочинять и слова, только они у меня не всегда рифмуются. – Потом продолжала:

   Я мисс Грант, прокурорская дочь.

   Вы, мне сдаётся, Дэвид Бэлфур?

   Я сказал ей, что искренне поражен её музыкальными талантами.

   –  Как называется ваша песня? – спросила она.

   –  Я не знаю её настоящего названия, – отвечал я, – и называю её «Песнью Алана», по имени горца, от которого услышал её впервые.

   Она взглянула мне прямо в глаза.

   –  Я буду называть её «Песнью Дэвида»,  – сказала она. – Впрочем, если песни, которые ваш израильский тёзка играл Саулу, хоть немного походили на эту, то меня нисколько не удивляет, что царь не сделался добрее: уж очень это меланхолическая музыка. Ваше название песни мне не нравится. Если вы когда-нибудь захотите услышать её снова, то спрашивайте её под моим названием.

   Она это произнесла так выразительно, что у меня на миг замерло сердце.

   –  Почему же, мисс Грант? – спросил я.

   –  Потому, – отвечала она, – что если когда-нибудь вас повесят, я переложу на этот мотив ваши последние слова и вашу исповедь и буду их петь.

   –  Ну что вы, мисс, –  возразил на это я, – одна хайлендская гадалка предрекла мне, что если я не умру от честной стали, то доживу до глубокой старости. Но за намёк – спасибо.

   Вместо ответа она заиграла какой-то бравурный шотландский марш. Я не мог больше сомневаться, что она отчасти знакома с моей историей и грозившей мне опасностью. Но каким образом, и что ей известно, было трудно угадать. Она, очевидно, знала, что в имени «Алан» есть что-то опасное, и предостерегала меня не упоминать о нём; очевидно, знала также, что на мне тяготеет подозрение в Эпинском преступлении. Я стоял рядом с ней, притворяясь, что слушаю её и восхищаюсь её музыкой, но на самом деле унесся далеко в вихре собственных мыслей. Я находил, что эта молодая леди очень любит таинственное; при первой же нашей встрече она всячески пыталась меня заинтриговать. Немного позже я узнал, что воскресенье для них не пропало даром. Что молодые леди провели целое расследование: разыскали и допросили рассыльного из банка, открыли моё посещение Чарлза Стюарта и вывели заключение, что я плотно замешан в деле Джеймса и Алана и, весьма вероятно, поддерживаю с последним постоянные сношения. Оттого мне и был сделан этот ясный намек за клавикордами.

   Не успела она доиграть свою мелодию, как одна из младших барышень, стоявшая у окна, выходившего в переулок, закричала сёстрам, чтобы они шли скорее, так как опять пришла "Сероглазка". Все сёстры сейчас же бросились к окну и столпились там, чтобы что-нибудь увидеть. Окно, к которому они подбежали, было расположено в углу комнаты над входной дверью и боком выходило в переулок.

   –  Идите сюда, мистер Бэлфур, – кричали девушки, перебивая друг-друга, – посмотрите, какая красавица! Она все эти дни приходит сюда с какими-то оборванцами, а между тем сама она выглядит как самая настоящая леди.

   Мне не было надобности долго смотреть. Я взглянул только раз, но один лишь взгляд на неё переменил моё настроение. Бесспорно, сестрички Грант были прекрасны, но Катриона вызывала во мне совсем другие ощущения: в ней чувствовалось что-то живое, огненное и мне самому вдруг захотелось улыбнуться.

   –  Я знаю эту девушку. Это дочь Джеймса Мора, её зовут Катриона Драммонд, – сказал я небрежно, – она всеми силами старается облегчить жизнь своему мятежному отцу. И да, она действительно настоящая леди из Хайленда.

   Меня тут же завалили расспросами. Но я сам мало что знал, поэтому мы вскоре перешли вначале на брата Джеймса, Робина, которого я просто обозначил как «скрывающегося от закона в горах отпетого мятежника» и к его невероятному искусству игры на волынке. Затем на меня самого, которому в течении короткого времени пришлось пережить сколько волнующих приключений в горах. Вскоре девушки переполнились ко мне чувством глубокого восхищения, я же к ним – не менее глубоким чувством жалости. Всё же мне ранее не приходилось думать о том как скучна и однообразна жизнь благородных девушек в эти времена. Пусть это вполне оправданная плата за безопасность, но попробуйте объяснить это им!

   Вскоре к нам вернулся отец семейства, по-видимому все такой же добродушный, довольный, любезный, как и прежде.

   –  Ну, девочки,  – сказал он, – я должен опять похитить у вас мистера Бэлфура, но вы, надеюсь, уговорили его прийти ещё раз: я всегда буду рад его видеть у нас в гостях.

   Каждая из них сказала мне на прощанье несколько любезных слов, и прокурор увёл меня из гостиной.

   По дороге к кабинету я думал о том, что только что сыграл роль диковинки, этакого арапа при царском дворе. О том, что старшая дочь прокурора – очень умная девушка. О том, что Катриона всё-же красивее. О том, что даже недолгая разлука с Эйли на меня плохо влияет –  я и в самом деле превращаюсь в одержимого жаждой женской ласки волокиту. Затем мои мысли прервались, поскольку мы пришли.

VI.

   В кабинете Престонгрэнджа нас ожидал невысокий человек лет двадцати пяти, который с первого же взгляда мне очень не понравился. Он был некрасив, излишне упитан, носат, хотя и одет как богатый джентльмен. Несмотря на спокойное сейчас лицо, вздувшиеся вены на висках и красноватый оттенок кожи говорили о том, что он скор на внезапные вспышки ярости. Сиплый голос его по желанию мог звучать пронзительно и угрожающе.

   Прокурор дружески и фамильярно познакомил нас.

   –  Вот, знакомьтесь, Фрэйзер,  – сказал он с показной весёлостью, – это тот самый Бэлфур, о котором мы говорили. Мистер Дэвид, это мистер Фрэйзер, которого прежде называли другим именем... но это уже старая история. У мистера Фрэйзера есть к вам дело.

   С этими словами он отошел к библиотечным полкам и сделал вид, будто наводит справки в какой-то книге в дальнем углу комнаты.

   Таким образом меня как бы оставили наедине с человеком, которого я совершенно не ожидал здесь встретить. Слова, с которыми его представили мне, не оставляли никаких сомнений. Это был не кто иной, как лишенный прав владелец Ловэта и вождь большого клана Фрэйзеров. Дэвид-раз знал, что он во главе своего клана участвовал в восстании, а его отец – известный под кличкой "серая горная лисица Хайлэнда" – за то же преступление сложил голову на плахе. Что земли этой семьи были конфискованы, а члены её лишены дворянского достоинства. Из первой же жизни я помнил только информацию о том, что Фрэйзер-старший стал последним в истории Британии человеком которого казнили путём усекновения головы топором. После всего этого я не мог понять, что именно молодой Фрэйзер делает в доме Гранта. Я не мог даже представить себе, что он теперь служит в суде, давно отказался от своих прежних убеждений и низкопоклонничает перед правительством до такой степени, что стал официальным помощником Генерального прокурора в деле об Эпинском убийстве.

   –  Ну-с, мистер Бэлфур, – начал он, – что я могу услышать от вас?

   –  А что именно вам бы хотелось услышать? – ответил я вопросом на вопрос.  – Свою позицию я уже вкратце изложил Генеральному прокурору.

   –  Должен сказать вам, что я тоже принимаю участие в расследовании Эпинского дела, – продолжил он. – Я выступаю в нём как помощник Престонгрэнджа. Изучив предварительные данные, я могу уверить вас, что ваше мнение ошибочно. Вина Брэка очевидна, а ваше свидетельство о том, что вы видели его на холме в самый момент убийства, неминуемо приведёт его к виселице.

   –  Трудно будет повесить его, прежде чем его поймают, – заметил я очевидное. – Что же касается остального, то я охотно предоставлю вам оставаться при своём мнении.

   –  Герцог уже уведомлен обо всём, – продолжал он, не обращая внимания на мои возражения. – Я только что вернулся от его светлости. Он высказался предо мной со всей искренностью и прямотой, подобающими вельможе, упомянул и о вас, мистер Бэлфур, и заранее выразил вам свою благодарность, если вы позволите, чтобы вами руководили те, кто лучше вас понимают ваши собственные интересы, так же как и интересы страны. В его устах благодарность не есть пустое выражение experto crede. Вы, вероятно, слыхали кое-что о моём имени и моём клане, о достойном порицания примере и печальной смерти моего покойного отца, не говоря уже о моих собственных заблуждениях. Я теперь примирился с добрейшим герцогом. Он замолвил за меня словечко нашему другу Престонгрэнджу. И вот у меня снова нога в стремени, и я частично разделяю с ним его обязанности в деле преследования врагов короля Георга и мщения за наглое и прямое оскорбление его величества.

   –  Бесспорно, это славная должность и занятие,  – заметил я, – чем-то перекликается с желанием нести справедливость в массы, столь свойственным многим средневековым паладинам.

   Он нахмурил брови.

   –  Вы, кажется, пытаетесь иронизировать, – сказал он, – но меня привел сюда лишь мой долг: я должен добросовестно исполнить данное мне поручение, и вы напрасно стараетесь отвлечь меня. Позвольте заметить вам, что молодому человеку с вашим умом и самолюбием хороший толчок с самого начала даст больше, чем десять лет усидчивой работы. Толчок этот теперь вам могут дать: выбирайте, какое назначение вы желаете получить, и герцог позаботится о вас, как любящий отец.

   –  Мне кажется, что мне недостает сыновнего послушания, – возразил я.

   –  Вы, кажется, действительно полагаете, что государственный строй нашей страны рухнет из-за какого-то невоспитанного мальчишки? – воскликнул он. – Эпинское дело служит испытанием: все, кто желает успеть в будущем, должны содействовать ему. Вы думаете, я для своего удовольствия ставлю себя в фальшивое положение человека, который преследует того, с кем когда-то сражался бок-о-бок? Но у меня нет иного выбора.

   –  Мне кажется, сэр, – заметил я, – что вы лишились права выбора уже тогда, когда приняли участие в этом чудовищном восстании. Я, к счастью, нахожусь в другом положении: я верный подданный и без замешательства могу смотреть в глаза как герцогу, так и самому королю Георгу. А Эпинское дело – просто удобный повод. Для политика найти очередной повод не составит особого труда. Не сейчас так потом.

   –  Так ли это? – сказал он. – Уверяю вас, что вы сильно заблуждаетесь. Престонгрэндж до сих пор был учтив, так как он сообщил мне, что не опровергал ваших доводов, но вы не должны думать, что они не возбуждают сильного подозрения. Вы уверяете, что невиновны. Любезный сэр, факты доказывают, что вы виновны.

   –  Жду вашего доказательств столь серьёзному заявлению, – весело сказал я.

   –  Показание Мунго Кемпбелла, ваше бегство после совершения убийства, тайна, которою вы так долго окружали себя, милый мой, – продолжал мистер Саймон, – всего этого достаточно, чтобы повесить ягненка, а не то что Дэвида Бэлфура! Я буду присутствовать на суде и тогда заговорю во всеуслышание. Я заговорю иначе, чем сегодня, и как ни мало вам нравятся сейчас мои слова, но тогда они ещё менее будут вам по душе. – воскликнул он.

   –  Да бросьте вы, мне легко будет всё объяснить, – сказал я. – Более того, есть множество людей, которые своими свидетельствами могут прямо или косвенно подтвердить мои слова.

   –  Что именно они смогут подтвердить? – спросил он.

   –  Если по пунктам: во-первых я оказался на месте убийства совершенно случайно, во-вторых не питал никакой враждебности ни к кому из Кэмпбеллов, будет ещё и в третьих, и в четвёртых, – отвечал я, – но главное – зачем мне было участвовать в убийстве Гленура? У меня совершенно отсутствует мотив для подобного деяния.

   –  Вовсе нет! – воскликнул злорадно он.  – Вы, кажется, ещё не поняли всего. Вы будете повешены за грязное убийство из-за жадности. Ваша роль в нем заключалась в том, чтобы предательски задержать несчастного разговором. Вашими сообщниками были хайлэндские оборванцы. Может быть доказано, великий мистер Бэлфур, – и будет доказано, поверьте мне, человеку, заинтересованному в этом деле, – что вы были подкуплены. Я уже представляю себе, как все переглядываются в суде, когда я приведу свои доказательства: вы, юноша с образованием, позволили подкупить себя и пойти на это ужасное преступление из-за блеска золота, застившего ваши глаза.

   Я только молча усмехался, слушая эту галиматью, и подумывал, не пора ли достать из рукавов стилеты, поскольку я не Алан, чтобы развернуться со шпагой в помещении.

   –  Вы видите, что я знаю больше, чем вы воображали,  – с торжествующим видом заключил он. – Вы не должны думать, великий мистер Дэвид, что у правительства Великобритании и Ирландии не будет достаточно средств, чтобы придать делу такой оборот. У нас здесь, в тюрьме, есть люди, которые готовы по нашему приказанию поклясться в чем угодно и свидетельствовать против кого угодно, – по моему приказанию, если вам такое уточнение больше нравится. Теперь вы можете представить себе, какую славу принесет вам смерть, если вы предпочтете умереть. Итак, с одной стороны – жизнь, вино, женщины и герцог, готовый служить вам; с другой – веревка на шею, виселица, на которой вы будете болтаться, самая гнусная история о подкупленном убийце, которую услышат ваши потомки. Взгляните сюда, – крикнул он пронзительным голосом, – взгляните на документ, который я вынимаю из кармана! Посмотрите на имя: это, кажется, ваше имя, великий мистер Дэвид, чернила ещё не успели просохнуть. Догадываетесь ли вы, что это за документ? Это приказ о вашем аресте. Стоит мне только прикоснуться к звонку рядом со мной, и приказ этот будет немедленно приведён в исполнение. А если по этому приказу вы попадете в Толбут, то, помоги вам бог, жребий будет брошен.

   –  Да бросьте, любезный, – лениво возразил я.  – Я вам не дикий хайлендер, и прежде чем идти сюда заручился поддержкой многих достойных джентльменов, среди которых, кстати, есть и Кэмпбеллы. Так что всё будет совсем не так просто, как вы только что мне так живописно расписывали. По крайней мере о лжесвидетельстве вам лучше позабыть, чтобы не повторить судьбу своего отца. Правда вас в отличие от этого старого мятежника наверняка повесят. Что же касается упомянутой вами вскользь «груды золота»... Думаю, мне не составит труда доказать, что я не получал от Стюартов ни кната. Наоборот, я и явился в Эпин чтобы отдать Алану Брэку свой карточный долг в размере двухсот гиней. Так что, получается, что это я подкупил их? Уже после совершённого убийства? Не смешите мою шпагу!

   Престонгрэндж с шумом захлопнул книгу.

   –  Я ведь предупреждал вас, Саймон, – сказал он.  – Вы сыграли свою игру и проиграли её. Мистер Дэвид, – продолжал он, – поверьте, что вас не по моему желанию подвергли этому испытанию. Мне хотелось бы, чтобы вы знали, что я рад тому, что вы с честью вышли из него. Вы не поймёте почему, но этим вы некоторым образом оказываете услугу и мне. Если бы мой друг действовал успешнее, чем я в прошлую ночь, то оказалось бы, что он лучше знает людей, чем я. Оказалось бы, что мы не на своих местах, мистер Саймон и я. А я знаю, что наш друг Саймон честолюбив, – сказал он, слегка дотрагиваясь до плеча раздосадованного Фрэйзера. – Что же касается этой комедии, то она окончена. Мои симпатии на вашей стороне, и каков бы ни был исход этого несчастного дела, я сочту своим долгом позаботиться, чтобы к вам отнеслись снисходительно.

   Это были приятные слова, которые заставили меня немного расслабиться. Впрочем, насколько я мог заметить, отношения моих противников были не особенно дружелюбны и даже слегка враждебны. Тем не менее было ясно, что это представление разыграли они оба. Мои противники хотели испытать меня всеми средствами, но я был искренне удивлён, что методику злого и доброго полицейского применяли и в эти времена... Теперь, когда уговоры, лесть и угрозы оказались тщетными, мне было ясно, что дело подходит к более решительным действиям. Но я не мог не дополнить свою позицию ещё парой слов.

   –  Главной своей целью в этом деле я считаю недопущение гибели невиновных, –  твёрдо сказал я, –  чего бы мне это ни стоило и чем бы не грозило.

   –  Хорошо, хорошо,  – сказал Престонгрэндж,  – постарайтесь спасти их. Если у вас найдутся веские доказательства, это вполне возможно. Но вы не должны сердиться на моего друга мистера Саймона, который действовал так, как ему было предписано. Если вы даже питаете неприязнь и ко мне за то, что я, присутствуя тут же, как бы поощрял его, это чувство не должно распространяться на невинных членов моего семейства. Им очень хочется почаще видеть вас, и я не желал бы, чтобы мои девочки обманулась в своих ожиданиях. Завтра они отправятся в Хоуп-Парк. Хорошо было бы и вам пойти туда. Но сперва зайдите ко мне: может быть, мне нужно будет сообщить вам кое-что наедине. Затем вы пойдете в сопровождении моих барышень, а до тех пор повторите своё обещание хранить тайну.

   Я с удовольствием согласился, вежливо распрощался и вышел поскорее на улицу. Там, прижавшись к прохладной стене дома, слева от входа, нескоро перемотал неглубокий но обильно кровоточящий порез на правой руке. А вот не надо было дёргать без толку острый как бритва стилет раньше времени. И надо сделать ножны из более прочной кожи, потому что это просто смешно, рисковать пораниться при любом неудачном движении.

   Как вдруг голоса двух ливрейных лакеев Престонгрэнджа, которые раздались на пороге его дома, привлекли моё внимание.

   –  Вот, – сказал первый, – возьми эту записку и отнеси её как можно скорей капитану стражи.

   –  Что же, опять требуют привести этого горского разбойника? – спросил второй.

   –  Вероятно, – отвечал первый. – Он снова зачем-то нужен ему и Саймону.

   –  Мне сдается, что мистер Престонгрэндж спятил, – заметил второй. – Он не может и пары часов прожить без Джеймса Мора.

   –  Ну, это не наше с тобой дело,  – ответил первый.

   Они разошлись. Первый пошел исполнять своё поручение, второй возвратился в дом.

   Всё это явно не обещало мне ничего хорошего. Не успел я уйти, как они уже послали за Джеймсом Мором, на которого, вполне вероятно, и намекал мистер Саймон, говоря о людях, заключенных в тюрьму и готовых всеми возможными средствами спасти свою жизнь. Хотя нет, отец Катрионы уже давненько сидит в заключении и его свидетельство в Эпинском деле будет выглядеть фарсом даже для этого наивного времени. Скорее всего законникам нужны услуги его клана. Меня хотят убить или похитить? И когда? Завтра на прогулке? Придётся подготовиться к возможному столкновению.

   Я быстро и наугад пошёл вперед, чувствуя настоятельную потребность в движении, воздухе и просторе.

VII.

   Даже не знаю, каким именно образом я в конечном итоге вышел на Ланг-Дейкс. Это проселочная дорога, которая ведет в Эдинбург с северной стороны. Передо мной расстилался весь город, начинавшийся с замка, стоявшего на утёсе над озером, и продолжавшийся длинным рядом шпилей и крыш с дымящимися трубами, только кое-где прикрытый лесом.

   Я задумался, не следует ли мне при случае подробно изучить местную тюрьму, на предмет возможности побега или даже её штурма. Эдинбургскую тюрьму Толбот я уже видел мельком, во время воскресной прогулки. Это далеко не Тауэр – сравнительно небольшое здание с остроконечной крышей расположено в центре города в окружении торговых лавок и обычных жилых домов. Содержится там не более полусотни заключённых, половина из которых должники или малолетние воришки, содержащиеся в основном на первом этаже и привлекаемые к тюремным работам. Второй этаж занимают смертники и опасные мятежники, содержащиеся в железных клетках. На третьем в основном содержат уголовников и политических, в отдельных камерах по три-четыре человека. Здесь, в частности, обитал сейчас Джеймс Мор МакГрегор. Этим заключённым уже позволялись кое-какие вольности, от свободного передвижения по этажу или внеочередной смены соломы в камере до тёплых одеял зимой или даже бутылочки виски, но только в обмен на живые деньги. Тюремщики, число которых не доходило и до полутора десятков, вовсе не являли собой образец неподкупности. А тот кто за медяк идёт на мелкое нарушение за золото сделает намного больше.

   Хуже было то, что напротив тюрьмы были расположены казармы первого полка королевского шотландских стрелков, где красные мундиры ютились в изрядном количестве, только рядовых там насчитывалось около 850 человек. Они же служили конвойными при всяком перемещении узников между тюрьмой и внешним миром. Смешно сказать, даже малолетнего воришку в суд сопровождал конвой из четырёх солдат с сержантом, а знаменитых преступников иногда "выгуливала" полная конвойная рота с лейтенантом во главе! Почти сотня человек! Они наверно живой коридор устраивали. И нет, я не преувеличиваю, по отзывам очевидцев именно так совсем недавно вели на казнь последних выдающихся якобитов, в том числе и славного отца ублюдочного Фрэйзера Ловэта. Меня конечно такой почёт обойдёт стороной, по крайней мере если внезапно не вскроется дело с ограблением банка. Но, в любом случае, чтобы освободить узника в Эдинбурге потребуется целая армия. Или же невероятная наглость и везение. А уж тому кого поместят в камеры самого Эдинбургского замка о побеге можно даже не мечтать... Из чего следует донельзя логичный вывод: попадаться в руки местному правосудию крайне нежелательно. При угрозе подобного придётся реагировать крайне жёстко и сразу уходить в подполье. И ещё у меня куча легальных средств, которые сразу конфискуют. Надо подстраховаться, пока не поздно...

   Я присел на берегу озера, там, где был подход к воде и росли камыши, погрузил руки в воду и смочил виски. Захотелось немедленно съездить в Куинзферри и Шос, чтобы повидаться с Аланом и Эйли, но и так было понятно, что вернуться к завтрашнему дню я не успею. Чем же заняться до вечера? Денег нормальных у меня при себе сейчас почти не осталось, за ними надо возвращаться в квартиру или идти в банк. Разве что хватит разок перекусить хорошеньео, но аппетита как назло нет. Я ещё раз осмотрелся по сторонам. Север Эдинбурга, значит рядом деревня где проживает дочь Джеймса Мора. Пусть он и заподозрен в предательстве, но это никак не отменяет данных мною ему обещаний. Кроме того, эта девушка, Катриона, надо признаться откровенно, зацепила меня гораздо сильнее, чем можно было бы ожидать от такого старого циника. До сих пор я не верил в любовь вообще, не то что в любовь с первого взгляда. Но теперь готов был поверить. Любовь – это такая душевная болезнь, вызывающая явные отклонения в сознании. Иначе почему у меня воспоминание образа этой девушки вызывает такой неоправданный логикой прилив тёплых чувств? Я вижу только два варианта, любовь или магия, но увы мне, во вторую я верю ещё меньше чем в первую. Любовь по крайней мере не отрицает законы физики, на которых держатся все миры...